Текст книги "Крест. Или страшная сказка о любви"

Крест
Или страшная сказка о любви
Елена Зелейная

Иллюстратор Елена Владимировна Чучайкина

© Елена Зелейная, 2017

© Елена Владимировна Чучайкина, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-4408-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Саш, может, домой? – Юра участливо похлопал друга по плечу

– Не могу.

Саша смотрел пустым взглядом в глубину рюмки, словно там прятались ответы на все вопросы бытия.

Он осунулся от горя, щеки запали, а глаза, напротив, заняли свободное место на лице, нижние веки оттянулись черными кругами. Он давно не брился.

– Юр, прости, я тебе, наверное, уже надоел…

– Да иди ты… Какое там надоел…

– … но я не могу, – с бессильными, едва сдерживаемыми слезами в голосе пробормотал Саша.

Он дернул рыжим, в завитушках, запястьем, вскидывая рюмку, глотая водку, как воду. Даже не поморщившись.

– Юр, она такая страшная, безжизненная, и она там, дома… Я ее боюсь, – по-детски добавил он, скосив глаза на друга.

Юрий, тридцатилетний инженер, вовсе не был суеверен, но тут рука сама потянулась перекреститься. Опомнившись, он поспешно сцепил пальцы в замок.

– Санек, у тебя… галлюцинации? – спросил он, тщательно выдерживая мягкую, нейтральную интонацию.

Саша тоскливо усмехнулся:

– Да нет, скажешь тоже. Ее-то, бедняжку, чего бояться. Она уже отмучилась. Веришь: я мог бы на одной кровати с ней спать. Обнимать, только бы она не уходила…

Его лицо болезненно напряглось, всеми оставшимися невеликими силами он сдерживал себя, чтобы не забиться в банальной истерике.

– Но я же мент. Я знаю, что сейчас она валяется на полке в морге вперемежку с другими голыми телами.

– Саш… ну не надо… ну зачем об этом думать… – беспомощно попросил Юра, старательно разглядывая ворсистые коричневые квадратики на тапочках.

– Да я и не думаю. Просто, понимаешь… Нам не досталось даже последнего утешения. Мы не сможем запомнить ее прибранной и накрашенной в гробу, в нарядных кружевах, со свечкой в руках… Или свечка не нужна? – спросил он. Юра недоуменно пожал плечами, он не поспевал за ходом мыслей своего друга, который перескакивал с темы на тему с бессвязностью горячечного бреда. – Я по долгу службы не могу не знать… я же видел протокол вскрытия. А она была… на месте преступления. И на опознании. Я сам не смог, – горько уточнил он, признавая свою слабость.

Саша протянул рюмку, и Юра нехотя наполнил ее. Ненавязчиво пододвинутую банку со шпротами Саша просто не заметил.

– Юр, она такая… такая… – повторил он, снова и снова переживая самое ужасное: даже не саму смерть, но безразличное отношение к ней. Два самых родных человека. Один умер в страшных муках, второму – наплевать, лишь бы соблюсти традиции, лишь бы все было пристойно.

– Я ее боюсь. – Он помолчал, перебирая в памяти жуткие, безнадежные, бесконечные минуты и не находя себе утешения ни в одной из них.

– Она спокойна. Понимаешь, совершенно спокойна. Женщины должны плакать. Юрка, почему она не плачет? Как будто ее это не касается. Она побывала на опознании, вернулась домой и легла спать! А теперь она невозмутимо занимается организацией похорон!

– Ну, кто-то же должен этим заниматься, – заметил Юра, старательно пряча упрек. На левой тапочке восемь квадратиков. А на правой?

– Да не так же! – протестующе выкрикнул Саша, начисто забывая, что за тонкой стенкой спит Юркина жена. – Ну как можно быть настолько бесчувственной? Люди кошку хоронят – и то больше переживают. А она… – он махнул рукой, отворачиваясь, – оформляет документы, выбирает место на кладбище, – Саша замолчал, задохнувшись, представив себе маленький холмик голой земли в цветах. – Ненавижу! Ну как же так можно?

По щеке покатилась слеза и затерялась в отросшей щетине.

– Юр, я не могу идти домой, к ней, – просительно сказал он. – Она такая холодная…

– Да ладно, оставайся, – на правой тапочке квадратиков было одиннадцать. Китай, он такой Китай. – Место есть, а пару простыней найдем как-нибудь.

Как там она в пустой квартире, с мимолетным состраданием подумал он, вынимая из шкафа постельное белье.

***

День клонится к закату.

На душе мирный покой, созвучный теплому воздуху заканчивающейся весны. Все дела закончены, а свободного времени еще сколько угодно. Можно прогуляться пешком по проспекту.

Через час-другой аллея заполнится парочками всех возрастов, компаниями молодежи, стайками детей с мелками, роликами и планшетами. Сейчас проспект похож на мост, выступающий из моря городской суеты. Слева и справа несутся машины, автобусы выливают из своих дверей толпы людей и они разбегаются, как муравьи – кто сворачивает на боковые улочки, кто ныряет в приветливо распахнутые двери магазинов и офисов. Автобус поглощает новую порцию пассажиров и с довольным урчанием увозит их куда-то дальше.

Кажется, звуковые волны этой бурной деятельности городского организма разбиваются, словно прибой, не захлестывают мост-аллею, отсекаемые ажурным кованым забором и газоном со скамьями и цветущими яблонями.

Краем глаза Ксения замечала деловитое мельтешение, но не соприкасалась с ним, оставалась вовне, сама по себе.

Стройная девушка среднего роста, в голубых джинсах и рубашке, сумка с бахромой через плечо. Белые кроссовки мягко пружинят, отсчитывая шаги. От природы загорелое лицо с легким азиатским флером обрамляют совершенно черные волосы. Они струятся почти до талии, Ксения чувствует, как легкий ветерок игриво перебирает пряди. Глаза – неожиданно зеленые, а не карие – улыбаются кривым хрупким яблоням. От этого морщинка, состарившая переносицу тем темным зимним утром, почти незаметна.

Ксения идет домой, наслаждаясь прогулкой, впервые за долгое время не думая о том, что дома ее ждет серое одиночество и острые осколки разбитой семьи.

Яблони также улыбаются, асфальт послушно стелется под ногами…

А Ксения внезапно ощутила давно забытую, но оттого не менее острую тревогу.

Она никак не могла понять, откуда взялось щемящее, противно-неуловимое чувство опасности. Что-то отчаянно скреблось на дне памяти, пытаясь выбраться наружу. Что-то, давно преданное забвению, за ненадобностью. Какой-то безусловный рефлекс, побуждающий ее оглянуться в поисках открытого пространства… Едва осознаваемая мысль о стихийных бедствиях…

Вокруг сплошь высотные дома… она помнила, что высотки – это плохо. Очень плохо. Они рушатся первыми.

Беспрекословное правило: если под ногами дрожит земля – беги. Беги на открытое место. Город лежит в долине, вокруг горы. И ненадежные пятиэтажки.

Беги!

Но… здесь-то куда бежать? И от чего?

Ксения родилась в одной из южных советских республик. Дитя восьмидесятых, она недолго прожила в той стране.

Уже в следующее десятилетие огромный, грозный спрут судорожно втягивал щупальца в пределы своих границ, подло бросив своих подданных на произвол попранной национальной гордости местного населения.

Это было страшно.

Ксения помнила это иначе – она была маленькой. Перестрелка на площади, безлюдные улицы, перевернутая машина скорой помощи, забаррикадированный двор, уходящий «на ночное дежурство» отец… вооружались, кто как мог: у отца была ножка табуретки с гвоздем на конце. Круглосуточный пост на крыше – мальчишки с «коктейлем Молотова» под рукой.

Им, детсадовцам, все было нипочем. Их не пугал вид входной двери, подпертой кухонным столом. Днем они играли в комендантский час и с интересом задирали головенки, любуясь низко летящим вертолетом. Просто никто не говорил им, что в их жаркой горной республике идет гражданская война. Слава Богу, никому из взрослых даже в голову не пришло объяснять своим детям, что девочка, которая всю твою жизнь (целых шесть лет) была твоей лучшей подругой – отныне твой враг. Они продолжали играть вместе: русские, татары, таджики и поволжский немец Андрюша.

Если бы кто-то вздумал расспрашивать Ксению, возможно, она припомнила бы тихий ночной разговор родителей: в крайнем случае можно «договориться» с проводницей любого поезда, идущего в Крым, и отправить детей к тетке, а сами как-нибудь… не зарежут же, в конце-то концов (еще как резали, но это стало известно много позже). В те смутные времена никто и представить не мог, что совсем скоро Крым тоже станет зарубежьем.

Однако обошлось. Семье удалось выбраться. И даже без особых потерь.

И все забылось.

А рефлексы рожденного в горах человека остались.

Земля под ногами предательски ползла, тело командовало – беги, а цивилизованный мозг в оставшиеся немногие секунды задался праздным вопросом: а что, собственно, происходит?

Совсем рядом и немного в стороне, на развороченной клумбе возились рабочие. Ремонтировали какие-то трубы. Что пошло не по плану, Ксения так никогда не узнала. Возможно, в грунте была полость и рабочие ее потревожили.

Асфальт под ней раскрошился, и она, не успев ничего сообразить, рухнула в месиво глины, камешков и грязной воды.

***

Какое-то время самого времени не существует.

Она спала, просыпалась, снова засыпала… Просыпаясь, видела белый потолок и сине-белые стены, только и всего. Впрочем, какие-то детали просачивались сквозь ватное безразличие. Например, трубка, ползущая по стене прямо к ее кровати, и снабженная мимолетно тревожной надписью «кислород».

Белые одежды на безликих женщинах. Просьба-приказ съесть еще ложечку. Смена пакетов и банок на металлической вешалке.

Зачем капельница, почему она тут: ничего из происходящего ее не волновало, разве что отголоски приглушенной лекарствами боли. Но и она не была достаточно острой и близкой, чтобы растормошить сознание. Ксении смутно казалось, что она воспринимает чьи-то чужие, ослабленные расстоянием страдания. Все происходящее – даже невозможность и нежелание двигаться – было нереально, как бы не касалось ее. Она только знала, что время от времени ей делают укол, от которого она будет спать. Она жила от укола до укола и больше ни о чем не думала.

Так продолжалось, пока одним прекрасным утром она не проснулась по-настоящему, с ясной головой. Ну, возможно, ясность была довольно условная, голова болела, взгляд рассеянно перемещался, не сосредотачиваясь на предметах. Однако тяжелое облако, подушкой душившее умственную деятельность все это время (а сколько, кстати?) посветлело, поредело, превратилось в нестойкую дымку, и мысли вяло заворочались, зашевелились, радуясь свету, пришедшему на смену бессмысленной, серой мути. Разум неуверенно пытался вернуться к привычному рабочему ритму, словно мускул, потерявший силу и навык в период вынужденного покоя.

Ксения неторопливо, без любопытства осматривалась. Она почти сразу поняла, что находится в больнице. На тумбочке у изголовья – больничный завтрак.

Наверное, в тот момент, когда его принесли, она и начала выбираться из тумана, просыпаться. Ксения скорчила овсянке кислую физиономию и тут же забыла о ней: есть совершенно не хотелось, да и один вид серой, наверняка несоленой, размазни вызывал легкую тошноту.

Небольшая палата рассчитана на троих, но сейчас тут больше никого нет. Две соседние койки стоят вдоль стены, стыдливо прикрывая полосатыми одеялами отсутствие белья.

Однако, как она тут оказалась, оставалось загадкой. Может, я окончательно свихнулась и это психушка, нехотя, через силу, размышляла она. Тогда понятно, зачем меня глушили лекарствами. Может, я буйная. Хотя, вроде бы, это мне не свойственно.

На стене на расстоянии вытянутой руки помещалась кнопка вызова, но ей Ксения уделила столь же мало внимания, как и неаппетитной серенькой кашице в тарелке. Нет необходимости беспокоить медсестру. Время завтрака для пациентов – напряженное время для персонала. Пересменки, пятиминутки, подготовка к обходу, да мало ли… Рано или поздно кто-нибудь все равно придет и все ей объяснит.

Ксения оказалась права, совсем скоро к ней в палату пришли.

Да не «кто-нибудь», а целая делегация.

Все тот же белый халат. Но – властное выражение лица и… свита… Да, по-другому не скажешь. Свита из белоснежных молодых людей обоего пола, почтительно держащихся позади.

Мужчина.

Несомненно, он тут главный. Средних лет, темные волосы, бритое лицо, светлые глаза. Оттенок не рассмотреть, поскольку его взгляда удостоилась не Ксения, а неубранная овсянка. Ну, ясно, достанется кому-то на орехи. К приходу Самого пациенты и палаты должны быть вылизаны начисто, а тут, не угодно ли, объедки какие-то.

Доктор дернул бровью, только этим едва заметным движением выражая неудовольствие, а затем отрешенно уставился на макушки яблонь за окном. Везде понасажали эти яблони, вместо вырубленных постаревших тополей, весь город в кружевах…

Сопровождающие поглядывали на Ксению вскользь, без особого интереса, словно она не человек, а надоевший учебный макет. Точно, да это же студенты, догадалась она.

Доктор произнес несколько фраз, смысла которых она совершенно не поняла – сплошная латынь. «Орден „белое братство“, и даже с тайным языком,» – сыронизировала она мысленно.

Впрочем, едва проступившее раздражение тут же заглохло. Ее вниманием завладела его очень необычная, своеобразная манера речи.

Говорил он безразлично, негромко, ровно так, как необходимо, чтобы не перейти на шепот. Казалось, собственные мысли занимают его гораздо больше, чем происходящее вокруг. При этом впечатления, что человек просто неразборчиво бормочет себе под нос, не создавалось. Отсутствие эмоций с лихвой компенсировалось богатым, подвижным тембром. Ясный, открытый, с четкой артикуляцией голос далеко разносил каждое слово.

Мать Ксении всю жизнь проработала музыкальным педагогом. Умная женщина не заставляла дочь любить музыку из-под палки, как это часто случается в «приличных» семьях, однако ее профессия все же не могла не отразиться на жизни ребенка. Знания усваивались, впитывались сами собой, между делом.

Поэтому сейчас Ксения без труда классифицировала голос – тенор. Но не легкий, звонкий лирический, а драматический: на грани с баритоном, насыщенный металлом и… вибрацией. Его голос был подобен паровому котлу корабля на полном ходу: так титанические силы, двигающие вперед стальную махину, внешне проявляются лишь легкой дрожью в машинном отделении.

Ксения бы ничуть не возражала, если бы он прямо здесь и сейчас прочитал целую лекцию, так и быть, пусть смотрят как на манекен, только бы слушать и слушать.

С таким сильным голосом нет нужды напрягать связки, окружающие и без того услышат все, что он посчитает нужным довести до их сведения. Особенно такие сосредоточенные, как его подопечные.

А до нее самой, похоже, никакой информации никто доводить не собирается. И совершенно ясно, что задавать вопросы сейчас совсем не время. Ну и черт с ними, с этим можно и повременить. В конце концов, от ее информированности ничего не зависит.

Ксения отвела глаза, отгораживаясь от равнодушных врачевателей, и потому не заметила, что, прежде чем покинуть палату, доктор на секунду обернулся, отмечая, что блуждающий бессмысленный взгляд пациентки стал внимательным и сосредоточенным. Хотя она и не выказывала интереса к присутствующим, сознание несомненно прояснилось. Он знал, что так и должно быть, но проконтролировать лично никогда не помешает.

А крепкая девчонка, кстати. Ведь только очнулась, наверняка ей плохо и ни черта не понятно. Самое время панически цепляться за ближайший белый халат и требовать объяснений и участия. Ан, нет, глазки в потолок и помалкивает. Чувствует ситуацию и проявляет выдержку. Молодец. С этой, кажется, проблем не будет, мысленно отметил доктор, переходя в следующую палату.

Вскоре какая-то личность в цветастом халате прошмыгнула в дверь и молча подхватила злосчастную тарелку. Ага, похоже, возмездие тут не дремлет, виновные в беспорядке уже получили по загривку.

Через какое-то время пришла медсестра с неизменной капельницей.

– Здравствуйте. А уколов сегодня не будет?

– Здравствуйте, – лица почти не было видно под медицинской маской, но в интонациях чувствовалась улыбка. – Нет, уколов больше не будет. А для обезболивания Вам таблетки назначены. Потерпите немного? А позже к Вам доктор зайдет.

– Потерплю.

Обещанный доктор оказался молодым человеком в очках и с добрым лицом.

– Ну, как Вы тут? – весело осведомился он, раскрывая в руках картонную папку, наверное, историю болезни.

– Меня больше интересует не «как», а «где». Это психиатрическая больница? – прямо спросила Ксения.

– С чего вдруг? – удивленно воззрился на нее доктор. – Нет, мы тут душевными травмами не занимаемся, исключительно телесными. А что, есть основания для беспокойства? – как бы между прочим уточнил он.

– Тогда я не совсем понимаю, что происходит, – неуверенно пробормотала Ксения. – Я даже точно не знаю, сколько я здесь нахожусь. – Она хотела спросить, отчего она почти все время спала и не воспринимала окружающий мир, но, уже набрав в грудь воздуха, вдруг споткнулась. На ум ей пришел более важный вопрос.

– И почему, собственно, я здесь?

– Не помните? Это бывает. Ничего страшного.

– Там, на проспекте?

– По правде сказать, я не знаю, – пожал плечами доктор. Ксения кивнула, соглашаясь: действительно, медику ни к чему эти ненужные подробности. – Вероятно, да.

На самом деле молодой доктор был куда сострадательнее, чем старался казаться. Он понимал, что должна чувствовать эта девушка: очнулась и обнаружила себя в больнице, с травмами, с целым ассортиментом болей. А рядом никого из близких. Никто ее не утешал, никто о ней не беспокоился. Обычная врачебная этика, предписывающая холодноватую корректность, в таких обстоятельствах должна казаться ей черствым равнодушием. Словно она просто штампованная деталь, попавшая на ленту конвейера. Осмотрели – записали – укололи. Доктор не мог облегчить ее положение, но проявить немного человечности было вполне в его силах:

– Думаю, да, если проспект – последнее, что Вы помните. Таковы особенности человеческой памяти. Мозгу нужно примерно двадцать минут, чтобы решить, надо ли запоминать информацию. Если она важная, он переводит ее из кратковременного хранилища в долговременное. Вроде компьютера. А Ваш мозг вынужденно выключился и информация не сохранилась. Не переживайте, это нормально. Так уж мы устроены, – мягко завершил он свой краткий экскурс в дебри нейробиологии.

– А что было потом? Кома? – предположила она. – Вроде нет, не так глубоко я проваливалась.

Врач отрицательно качнул головой – нет, не кома.

– Седативные средства. То есть успокоительное. Все-таки черепно-мозговая травма, сами понимаете, не шутки. К тому же, так было проще: Вы не дергались, не травмировали себя еще больше и легче переносили свое состояние, но были достаточно в сознании, чтобы выполнять команды. Больше этого не требуется.

– И что теперь? Я имею в виду, что теперь с моими мозгами? Я действительно плохо соображаю, но надеюсь, это от лекарств? Это ведь пройдет?

Доктор едва заметно дернул уголком рта, снисходительно усмехаясь столь дилетантской формулировке.

– Невролог утверждает, что с мозгами у Вас все должно быть в порядке. Структурных нарушений мозгового вещества не обнаружено, трещин нет, серьезных нарушений функций мозга не выявлено. Симптомы сотрясения мозга постепенно пройдут. Головные боли – обычное дело при костно-черепной деформации.

Ксения растерянно слушала эту абракадабру, не решаясь вставить хоть слово. Чтобы поддерживать диалог или задавать уточняющие вопросы, нужно хоть немного понимать собеседника. А собеседник сыплет терминами, не заботясь, как измотанный и пришибленный ум Ксении будет их расшифровывать. Очередной последователь тайного учения… Она не догадывалась, что молодой специалист все-таки старается говорить доступным языком, только после многих лет, проведенных в университетских стенах, ему еще не хватает опыта в качестве переводчика – с медицинского на бытовой. Стараясь описать картину поточнее, он невольно соскальзывал на родной диалект.

Доктор заглянул в свою папку и продолжил:

– На среду у Вас назначена операция, после нее еще несколько дней постельного режима, а там уж и домой можно собираться.

– Какая операция? – испуганно переспросила она. – Не хочу я никаких операций.

– Никто не хочет, но надо, – строго ответил доктор. – У Вас сломана рука, а переломы со смещением сами собой не проходят. Срастется неправильно – как будете рукой пользоваться? Нужно ставить металлический штифт. Плюс у Вас травмы позвоночника. Необходимо стабилизировать позвонки поясничного отдела, для этого установим… как бы объяснить… – он щелкнул пальцами, подыскивая слова попроще, – ну, скажем, каркас. На винтах.

– На каких еще винтах! – воскликнула Ксения срывающимся голосом. Она совсем упала духом от пугающих новостей.

– Титановых, – ответил молодой доктор точно на заданный вопрос. – Металл это легкий, прочный, немагнитный и нетоксичный, никаких побочных эффектов не дает, так что скоро вообще забудете, что он у Вас есть, если, конечно, будете следовать рекомендациям. Травмы у Вас значительные, но прогноз неплохой. Никаких осложнений пока не предвидится, лицо тоже не слишком пострадало.

– Не слишком – это как? – Ксения встревоженно вскинула руку к лицу. Только сейчас она заметила пластырь на щеке.

– А вот снимем повязку и увидим. Вы ж все-таки по асфальту проехались, может, на камушек напоролись, на скуле была рваная рана. Но мы ее ушили аккуратненько, дальше будете использовать специальные крема и мази для рассасывания рубцов. Так что Вашу красоту сохраним, – улыбнулся вчерашний интерн. – Ну, может, легкий след останется.

Он взглянул в лицо больной, увидел влажные затравленные глаза и, сжалившись, добавил:

– Не волнуйтесь Вы, это не так страшно, как кажется. Удивительно, что Вы обошлись без переломов костей таза. Вот тогда несколько месяцев костылей и нянька были бы Вам обеспечены. А так мы поставим Вас на ноги за очень короткий срок. Не унывайте, – подбодрил он уже с порога.

Некоторое время Ксения лежала, глядя в потолок. Последние слова доктора – о том, что могло быть и хуже, не очень-то ее утешали. Могло бы и вообще не быть. Она думала о том, сколько еще ей предстоит вытерпеть и как жить потом, после больницы. Было страшно, тоскливо и одиноко. Однако она не жалела об отсутствии соседей, сейчас это было очень кстати. Она не заметила, сколько времени провела, разглядывая на потолке полосы небрежно нанесенной штукатурки, поглощенная своими невеселыми мыслями. Наверное, довольно много, потому что время обеда наступило незаметно.

– А чего Вы в тишине-то лежите? У Вас вон телевизор же есть, – выставляя на тумбочку тарелки и стакан компота, спросила пожилая, но все еще миловидная женщина. Она кивнула в сторону. Ксения проследила ее движение и действительно увидела небольшую плазму на стене.

– Здорово тут у вас болеть, – улыбнулась она.

– Еще бы, – с гордостью ответила санитарка. – А хотите, так попросите потом, чтобы Вам книжки принесли. У нас чуть ли не форменная библиотека есть. И интернет имеется. Михаил Афанасьевич со своим отделением, как с родным дитем, носится.

– Это кто?

– А не видали еще? Обычно он тяжелых всегда лично проверяет, хоть и лечащий врач есть. Очень ответственный человек, – с подлинным уважением добавила женщина. – Ученый, между прочим, и преподаватель. У нас ведь клиническая больница, с кафедрой, то есть, – малопонятно пояснила она.

Надо полагать, ей повезло, если вообще можно так выразиться в подобной ситуации: мало того, что в больнице, так еще и в категории тяжелых. Во всяком случае, попала в хорошие руки. Ну, хоть что-то радует. Раз преподаватель, тогда, наверное, это тот самый, с голосом.

Упоминание о благах для пациентов заставило ее вспомнить еще кое о чем.

– А скажите, пожалуйста, мои вещи где-нибудь хранятся?

– Да вон же, в тумбочке все. Что Вам достать?

– Я хотела посмотреть, жив ли мой телефон.

Санитарка проворно перерыла ее вещи и достала мобильник. Он был совершенно цел, но не включался. По просьбе Ксении она выудила из порванной сумки зарядку и воткнула ее в розетку, сама Ксения не смогла бы дотянуться. Выслушав благодарность, она ушла. У нее было еще много дел.

Подождав несколько минут, Ксения зажала боковую кнопку и с радостью увидела заставку на экране. Все-таки живой. И невредимый, в отличие от хозяйки. Какой-то тонкий юмор судьбы.

Она листала записи в телефонной книге, не зная, кого выбрать. Родителей точно не надо. Они живут в другом городе. Конечно, мать с отцом сразу примчатся, но ей этого не хотелось. Ей требовалась только небольшая помощь, а не встревоженная, хватающаяся за сердце сиделка. А попусту беспокоить их незачем.

Саша… Нет, к нему она тоже обращаться не будет. Кто она ему сейчас… Конечно, чувство долга не позволит ему уклониться от маленькой просьбы, только его холодное, чужое лицо принесет еще больше боли, чем какая-то там деформация, о которой толковал доктор.

Остается, пожалуй, Марина.

Ксения ткнула пальцем имя на экране и принялась слушать гудки. Наконец, Марина взяла трубку.

– Привет, дорогуша, ты куда пропала-то? Я тебе позавчера звонила, а абонент – не абонент. Хотела уж заехать к тебе сегодня, проведать, цела ли ты вообще.

– Цела, Марин, хотя и не знаю, каким чудом. По всему выходит, что не должна бы. Правда, цела довольно относительно… И заехать ко мне тебе тоже все-таки придется. Сначала в больницу, за ключами, потом домой за вещами и документами, а потом обратно в больницу. Извини, что приходится так тебя напрягать.

На том конце повисла настороженная пауза. На подругу это было не слишком похоже. Ксения знала, что это не проблемы со связью, потому что слышала, как в динамике шуршит дыхание Марины. Намолчавшись вдоволь, та, наконец, осторожненько спросила:

– Ксюш… ты что, что-то сделала…

Ксения сначала не поняла, что такого она могла сделать, но уточнить не успела, потому что подруга также неуверенно закончила:

– … с собой?

– Да ты спятила, что ли, совсем? – возмущенно выкрикнула Ксения.

Несколько месяцев назад мама с такой же опаской, словно ступая по тонкому льду, предлагала ей приехать пожить к ним с отцом. Но то мама, ей положено квохтать и оберегать единственное дитя от любой, даже выдуманной, беды. А то подруга детства, которая, кажется, могла бы знать ее и получше. Ну, пусть не детства, а ранней, пряной юности, все равно. – Не дождешься!

– Ой, ну ладно, прости, это мне так просто глупости в голову лезут, – преждевременно повеселела Марина. – Тогда давай выкладывай, что там у тебя стряслось.

Выслушав изложенные в двух словах обстоятельства и записав продиктованный Ксенией перечень нужных ей вещей, Марина сменила тон с жизнерадостного на собранный, деловой:

– Окей, все поняла, все сделаю. Последний момент.

– Какой?

– Адрес, дурочка. Где мне искать твою здравницу?

– Ой… Марин, а я не знаю. – На том конце раздался театральный вздох, и воцарилось красноречивое молчание. Ксения невольно засмеялась, оценив комичность ситуации. – Марин, я спрошу и скину тебе эсэмэску, ладно?

– Да уж, мозги тебе точно отшибло, я смотрю, – проворчала Марина, слушая, как покалеченная подруга все еще хихикает над своей оплошностью. – Давай, выясняй, жду. Только больше не пропадай, будь на связи. А то я ведь не поленюсь, весь город перерою, чтобы тебе уши надрать.

На том и попрощались.

Повезло ей с Маринкой все-таки. В тот год, когда Ксения вышла замуж, Марина как раз заканчивала среднюю школу. Разница в возрасте довольно ощутимая, казалось бы, что может быть общего у замужней женщины с юной вертихвосткой – другой опыт, другие ценности и стремления. Но вышло так, что, познакомившись, девушки почти сразу стали лучшими подругами.

Ксения придирчиво изучила больничную еду и сделала вывод, что есть ей совсем не хочется. Она проглотила все содержимое стакана, включая кусочки сухофруктов, потом предусмотрительно открыла в телефоне поле для смс, чтобы записать адрес сразу туда. Больше заняться было нечем. Она улеглась поудобнее, насколько это было возможно, и снова задумалась, глядя в окно. Кстати, могла бы и сразу заметить, что решетки на нем нет, а дверь палаты не заперта на ключ. Да и посуда тут обычная, фаянсовая, бьющаяся. Какая ж это психиатрия.

Ксения поняла, что задремала, только когда почувствовала, что кто-то легонько потрепал ее по руке. Это пришла за посудой давешняя санитарка.

– Ты есть-то собираешься, милочка?

– Нет, спасибо, это можно забирать.

Женщина недовольно пожала плечами. Опыт подсказывал ей, что нетронутая еда это плохой признак, но, если девчонка решила морить себя голодом, пусть голова болит у тех, кому это по должности положено. Не дите малое, в конце концов.

– Вы мне лучше скажите, где я нахожусь, чтобы я родственникам могла сообщить, – попросила Ксения.

– Вот, вот, сообщи, дорогая. – Санитарка заметно оживилась. – А то ты ведь у нас почти что, как неизвестная проходишь. Документов при тебе не было никаких, записали с твоих слов, что могли, а кому куда звонить, ты так и не сказала. Семья-то извелась, поди, – с чувством произнесла она, по-видимому, для нее эта была интересная тема.

Ксения усмехнулась, снимая графическую блокировку с экрана телефона. Судя по энтузиазму собеседницы, перемыть кости ей успели основательно, до скрипа.

Она не собиралась растолковывать трудолюбивой пенсионерке, что найти ее не составило бы никакого труда. Заявление в полицию, звонок в скорую, в больницы. Тем более, по этому происшествию непременно заведено дело, наверняка в ближайшее время ей придется пообщаться со следователем. Работы на несколько часов. Если бы кому-то хотелось ее искать.

– Ты вон дочку все вспоминала. Каково ж ребенку, когда мать пропала.

– Правда? Это был просто бред. У меня нет детей, – спокойно объяснила Ксения.

– Значит, хочешь, – авторитетно заявила санитарка. – Раз мысли такие лезли, когда ты без сознания была. Да и пора бы уж тебе. Чего не заводишь-то?

– Не сложилось, – коротко, холодно ответила Ксения, стараясь свернуть неприятную тему.

Скука и рутина, заставляющая пожилую женщину тоннами поглощать латинские сериалы, была сильнее деликатности и толкала на археологические изыскания в чужих шкафах. Однако сейчас санитарка почувствовала, что продолжать не стоит. Она бы охотно задержалась, чтобы послушать разговор девушки с родными и как вампир напиться чужими эмоциями, радостными слезами и сбивчивыми восклицаниями. Только вот телефон отправился под подушку. Звонить прямо сейчас девонька никому не собиралась. А больше тут делать нечего.

– Так не будешь есть? Ну и сиди голодная, где сил-то возьмешь выздороветь, – проворчала она, направляясь к выходу.

Дверь в палату распахнулась, едва не задев ее и впуская того, кого Ксения успела мысленно окрестить профессором.

Немолодая санитарка резво шагнула в сторону, задев бедром угол тумбочки у свободной койки. Торопливое движение едва не разрушило шаткую конструкцию посуды в руках, однако ей удалось все удержать.