Текст книги "Как мы были мамами глухих детей. Книга для родителей"

^{Поездки в транспорте, или на подвиг каждый день}

Помните ли вы распорядок дня барона Мюнхгаузена? С семи до восьми – подвиг. Многим мамам это не кажется шуткой. «Кто сам просился на ночлег, скорей поймет другого». Думаю, у каждой из нас найдется немало слов на эту тему. Наташа Николаева, мама милой девочки Кати, сказала, что на время поездок по городу ей хочется повесить на грудь табличку «Я плохая мать». Это хотя бы отчасти решило бы проблему косых взглядов, «добрых» слов и попыток наставить неопытную мать на путь правильного воспитания неразумного дитяти. Думаю, что эта проблема проявляется именно в петербургском транспорте. Особенность жителей нашего города – все окружающие принимают участие в жизни друг друга. Иногда это участие становится непосильным бременем.

КУЗЯ

Регулярные поездки в транспорте начались у нас с Кузей с тех пор, как ему исполнился один год. Приходилось ездить и до этого на всякие обследования, консультации, УЗИ, ЭЭГ. По закону свинства все это никогда не находится рядом с домом. Эти поездки мы пережили более или менее нормально, потому что все рано или поздно заканчивалось. Однако поездкам, которые начались со второго года Кузиной жизни, конца не было. Сначала все было не так уж плохо. Подумаешь, один раз в неделю проехать с Кузей несколько остановок на метро. Коляска у него была очень удобная, я сажала в нее сынишку прямо дома. Этаж второй. Немного прыжков по ступенькам – и вот мы уже на улице, затем несколько минут пешком – и вот мы уже в метро. Закатил коляску в вагон, и все. Не надо затаскивать ее в трамвай или автобус, надрываться самой или искать желающих помочь. Когда мы доезжали до нужной станции, нам оставалось пройти две остановки. Это ерунда. Минут десять – и мы в сурдоцентре. Тут я и доставала Кузьму из коляски. Дома сел, через полчаса уже в сурдоцентре. Проделывать такой путь было несложно. Да и мой непоседа в коляске ездить любил, никогда не убегал, так как был пристегнут, мог и поспать, если мы задерживались в пути.

Но к следующему учебному году мы переехали из коммуналки в центре, откуда все было более или менее близко, в квартиру на окраине, откуда все далеко. К тому же жили мы теперь в районе, где был разрыв ветки метро, его обещали устранить в плохо обозримом будущем. Жители крупных городов, где есть метрополитен, поймут: сначала пользоваться подземным транспортом, а потом остаться на окраине без него! Остальным придется поверить на слово, что для такого мегаполиса, как Санкт-Петербург, это ужасно. До сурдоцентра от нашего нового дома мы могли доехать только трамваем. Чистое время в пути 1 час 10 минут, но до трамвая надо еще дойти. Одну остановку. А затем подождать минут двадцать–тридцать, так как нам подходит только один маршрут. Потом до сурдоцентра еще пол-остановки.

Считаю каждый метр, потому что теперь я уже тащила Кузю на руках. Приходилось выбирать: либо так, либо затаскивать коляску в трамвай и целый час слушать, как Кузя орет, потому что к двум годам усидеть на одном месте он долго не мог, просился из коляски на руки. Но присутствие рядом собственного транспорта не давало ему жить спокойно, и он лез обратно. Только усевшись, опять просился на руки. Проделав это раз десять, Кузя начинал злиться и орать, возможно, потому, что осознавал: как бы быстро он ни перемещался из коляски на руки, ему все равно не удастся быть одновременно там и тут. Но это все происходило во втором учебном году.

А в первом зимой добираться нужно было в час пик на метро. В это время не то что мамане с коляской, но и здоровому мужику, имеющему спортивный разряд, втиснуться непросто. Поэтому я стала возить Кузю в рюкзаке – «кенгуру». На улице мороз, в метро жара. Наверху мы мерзнем в одной курточке на двоих. Приходилось надевать куртку на два размера больше и застегивать поверх Кузи, иначе он совсем застывал. Внизу мы обливались потом, только я молчала, а мой сын, стиснутый со всех сторон, не терпящий никаких ограничений свободы, орал не переставая всю дорогу.

С нашим переездом совпало и увеличение числа поездок. Сначала к еженедельным занятиям в сурдоцентре добавилась музыка, затем – занятия в ЛорНИИ, а с середины учебного года мы начали ездить еще к одному педагогу. Кому-то, конечно, покажется странным такое количество учителей у одного малыша, но тут уж каждый решает для себя сам. Для своего ребенка на том этапе я считала это необходимым. Одного занятия в неделю Кузе было явно недостаточно. И когда мы начали учиться еще дополнительно, я заметила, что второй педагог занимается с Кузей по-другому, берет совершенно иные упражнения. Это было как раз то, что нужно. Вышло все замечательно. Занятия разных педагогов не только не пересекались, а, наоборот, дополняли друг друга. Было ощущение, что у каждого из них есть любимая область сурдопедагогики, в которой он работает. Получалось, что на одном уроке мы занимались преимущественно развитием слухового восприятия, на другом – моторикой и всеми остальными видами восприятия, третий педагог уделял внимание в основном речевой активности. Новых взрослых Кузя не боялся, мог оставаться с ними один на один и хотя трудиться и заниматься он не любил, но от возможности пообщаться был просто в восторге и ехал на урок всегда с удовольствием. Правда, сесть за стол мог потом отказаться, но зато уж как он любил всех своих учителей! И обнимался, и целовался, и уходить не хотел.

Не думаю, что все должны следовать нашему примеру. То, что хорошо для одного малыша, может оказаться плохо для другого. Что же касается Кузи, могу сказать: лишь когда несколько человек объединили свои усилия в обучении упорно не желавшего учиться сына, я увидела, что он перестал топтаться на месте и сделал значительный шаг вперед. И все бы ничего. Но дорога, вечно переполненный транспорт и бесконечные ожидания на остановках – это катастрофа! А главное – сам Кузя, то есть его характер. Он в транспорте – это отдельная песня. Вот несколько ярких примеров.

Утро, мы торопимся на занятия в сурдоцентр, но мой ребенок не желает одеваться. Сначала я уговариваю его, но, когда времени больше не остается, прижимаю его коленом к полу и втискиваю в комбинезон насильно. Сделать это не очень просто, потому что ноги его постоянно находятся в движении, а руки снимают все, что я успела надеть. Наконец после продолжительных боев Кузя одет и мы выходим на улицу. Тут сын вспоминает, что забыл дома любимую машинку. У меня два пути: вернуться домой за игрушкой и опоздать на занятия или не возвращаться и все равно опоздать, так как скандалящий Кузя сам никуда не пойдет. Во-первых, придется тащить его на руках, а во-вторых, он все равно будет брыкаться не переставая. Неважно, что мы опоздаем, но Кузя завелся. А заведенный Кузя в транспорте – это что-то. Пока сын поджимает ножки, ревет, а я пытаюсь волочить его, наш трамвай благополучно уходит. Надо ехать на маршрутке, иначе не доберемся вообще, при этом идти на кольцо, так как мимо они идут уже набитые битком. До кольца три остановки в обратную сторону. Сначала тащу Кузю за руку, потом беру его на руки. Я уже почти бегу, на улице мороз, а мне жарко. Тащу Кузю, сзади рюкзак со сменной обувью и бельем на случай «аварии». На кольце огромная очередь. Стоять спокойно мой сын не умеет, а вокруг одни дороги. Если держать Кузю за руку, то он вырывается и кричит, а если отпустить, то он лезет прямо под машину. Так что ожидание маршрутки – аттракцион не для слабонервных.

Когда мы усаживаемся в автобус, начинается самая сложная часть пути. Сидеть Кузя тоже не может. Он умеет только двигаться. А это довольно сложно в машине, где даже к выходу пробираешься по чужим ногам. Сначала мой сын топчется рядом со мной, постоянно отдавливая конечности ближайших пассажиров. Потом начинает порываться выйти. Когда я не даю ему этого сделать, он начинает рыдать, поджимает ножки и падает на пол. Это не классическая истерика, когда дети орут, бьют кулаками об пол и сучат ногами. Он просто лежит в ногах пассажиров лицом в грязь и орет.

Кузя – ребенок сложный, и, к сожалению, так бывало нередко. Но случалось, что он пребывал в хорошем настроении. Естественно, что когда сын спокоен, то ладить с ним гораздо легче, но лучше ли он от этого выглядит со стороны – это вопрос. Валяющийся в грязи и орущий ребенок вызывает внимание. Это понятно. А спокойно стоящий и смотрящий в окно? Нет, скажете вы и ошибетесь. Потому что тут уже важно, что и как он болтает. Пока Кузя был мал и его речь не сильно отличалась от любой другой болтовни его сверстника, особого интереса пассажиры к нему не проявляли. Но зато когда он подрос… Кузя вообще молчит редко. Может, он болтун? Он постоянно звучит. Звучит – иначе не скажешь. Он может и говорить, когда обращается к кому-нибудь. Но даже если ему некому и нечего сказать, он все равно издает звуки. Вообще-то многие дети бубнят себе что-то под нос. А если малышу два года? А на вид лет пять? Некоторые пассажиры начинают в полный голос обсуждать, дебил он или идиот и т. п. Это при том, что у Кузи приятная внешность. А если малышу повезло с этим чуть меньше? Например, у нас есть знакомая девочка, у которой частенько воспаляются и болят глаза. Любой человек с красными опухшими глазами выглядит больным. А если бы эта малышка вела себя в транспорте так, как мой сын? Представляете, какими эпитетами наградили бы ее сограждане? Между прочим, на самом деле сурдопедагоги нахвалиться на нее не могли, она не только не отставала от сверстников, но и многих обгоняла. Ее уже приняли в школу для слабослышащих на первое отделение, а туда попасть непросто. Для этого надо иметь не только хороший слух, но и развернутую речь!

АНТОН

Кроме того что в течение недели поездок по городу приходилось совершать много, что утомительно само по себе, были проблемы и другого рода. Условно их можно разделить на две группы: характер и речь. Попробую это пояснить.

Характер. Думаю, высказываться в духе «Хочу стоять тут» свойственно многим детям. У Антохи любимое место – у лобового стекла, за кабиной водителя. Чаще всего это удается, но бывает, что автобус или троллейбус забит до отказа. Втиснись в двери и не шевелись. И вот тут начинается… Крик гиббона в брачный период – примерно такие звуки оглушают пассажиров. Мне-то понятно, что именно говорит мой ребенок. Для меня его «речь» вполне понятна. Легче от этого не становится. Высказываться в этот момент никто не торопится, но разглядывают меня все с интересом. Хорошо, что в забитом до отказа автобусе приходится ездить только в садик, а это пять остановок – можно и потерпеть. Гораздо хуже днем, в полупустом транспорте. Хочу к окну! Нет, кажется, хочу посидеть. Нет, точно решил, хочу постоять на задней площадке. Нет, хочу к лобовому стеклу… Уговоры и объяснения, что так делать нельзя, попытки отвлечь происходящим на улице или игрушкой из сумки – результат нулевой. Заканчивается это окриком кондуктора: «Мама, угомоните ребенка». Дальше по схеме: насилие над личностью, гиббоний крик, внимание всего салона к «сладкой парочке». Бегающий по салону автобуса ребенок вызывает значительно меньший интерес и значительно большее понимание, чем ребенок, орущий дурным голосом.

Огромная благодарность, если в этот момент никто не решается высказаться. Хотя бывало по-всякому. Заплакала я, выйдя из маршрутного такси, только однажды. И ситуация была – всего ничего, случалось хуже. Сели мы в тот день в маршрутку, почти пустую. И ехать нам было две остановки – до кольца. Середина дня, пассажиров почти нет. Антон изъявил желание сесть недалеко от дверей. Спорить я не стала. Мы возвращались с утреннего занятия из другой части города, встали рано, оба уже устали. Да и ехать всего четыре минуты. Ладно – затевать разборки и объяснения нет сил. Махнула рукой – доедем. Не доехали. Выходившая на ближайшей остановке дама, обратив мое внимание на то, где лучше было бы сидеть Антону, вежливо и с участием сказала, что именно так дети садятся на шею родителям и что я с ним еще наплачусь. «Уже плачу», – только и смогла ответить я. Что и сделала, выйдя в свой черед из маршрутки.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Чаще всего уважаемые сограждане искренне желают нам добра и искренне уверены, что уж они-то справились бы с ситуацией лучше. Но куда приводят благие намерения, всем известно, а что касается неумения воспитывать… Когда мне становится совсем трудно, я вспоминаю прочитанное в одном из журналов интервью с замечательной Яной Поплавской – «всесоюзной» Красной Шапочкой. Надеюсь, она простит мне, если я перескажу прочитанное своими словами. Речь шла как раз о воспитании. Говоря о старшем сыне, Яна вспоминала, каким солнышком и подарком он был в раннем детстве и остается теперь. Спокойный, послушный, разумный человек. Видя других, менее безоблачных детей, Яна, по ее словам, думала, что мамы просто не умеют воспитывать свое чадо. Ее мнение на этот счет изменилось, когда родился младший сын. Вождь краснокожих, как и наши мальчишки, он качался на шторах и, кажется, будил папу утром ударом пульта от телевизора по голове. Дело явно не только в воспитании. Эта история помогает мне до сих пор держаться на плаву в тех случаях, когда я, как Наташа Николаева, готова повесить на себя табличку «Я плохая мать», только чтобы меня не трогали окружающие.

Но проявления характера в транспорте не шли ни в какое сравнение с высказываниями Антона по мере речевого развития. Поскольку занятия не проходили для него даром, то и плоды этих занятий можно было получать в любое время суток.

По мере увеличения словарного запаса и с возрастом беготня по транспорту сменилась суетой на одном месте и комментарием увиденного за окном и вообще вокруг. Иногда ситуации были неловко-комическими. Например, однажды в автобус вошли два молодых человека вполне европейской внешности за исключением очень темной кожи и черных прямых волос. Возможно, это были студенты из Индии или иной страны. В любом случае с представителями африканского континента Антон уже встречался и афроамериканцы не вызывали у него удивления. Но молодые люди в этот его жизненный опыт не вписывались. Антон в тот момент стоял на своем излюбленном месте у лобового стекла, я – за его спиной. Повернувшись ко мне, мальчик без криков, доступными средствами, объяснил мне, что, видимо, дяди забыли утром умыться и теперь они такие грязные. К счастью, сами дяди этого объяснения не увидели, но пассажиры в салоне были весьма заинтересованы происходящим. То, что пережила я в этот момент, наверное, обычно переживают мамы таких же детей.

Антон и сам нередко привлекает внимание детей. Точнее, его аппараты на ушах. Кстати, как раз такие ситуации меня никогда не смущают. Досаднее, когда в этот момент смущается мама любопытного человечка. Но такое тоже бывает нечасто. Мамы обычно спокойно объясняют детям суть дела, и я всегда мысленно благодарна им за эту действенную поддержку. Что ж, очки когда-то тоже были диковинкой.

Хуже выглядят со стороны попытки сына «оречевлять» увиденное. Представьте, спокойно стоящий ребенок вдруг, вытянув руку к окну, начинает издавать безобразно громкие слабо похожие на речь звуки. При этом он выглядит веселым и здоровым, а стоящая рядом мама согласно кивает и что-то проговаривает вслед. В такие моменты чувствую себя, как на арене цирка. Да и ладно.

Коль скоро речь идет о транспорте, не могу не поведать читателям историю наших полетов к бабушке и дедушке. Когда в жизни Антона впервые появился самолет, сыну было три с половиной года. Полет предстоял на Камчатку, пятнадцать часов лета, три посадки с выходом на аэровокзал. Надо отдать должное ребенку – пассажиры нашего присутствия на борту не заметили. Мудрые бортпроводницы усадили нас в начале салона, перед нами была только стенка с откидными столиками, то есть колотить коленями по спине и бить руками по голове было некого. Вел себя ребенок тихо, и это спасло нас от всеобщей ненависти. Но тихо – не значит спокойно. Всю дорогу он крутился, вертелся, выходил постоять в проходе, снова забирался в свое кресло и снова вылезал из него. Чемодан игр и игрушек, взятый в дорогу, не спасал ситуацию. Первые несколько часов улыбающаяся бортпроводница, видя мои страдания, говорила: «Ничего, полет долгий, еще поспит». На десятом часу ее уверенность иссякла. Выйдя из самолета в точке назначения, я скинула дитятко в руки счастливой бабушки со словами: «Трое суток мне его не показывать!!!»

Я убеждена, что у каждой мамы есть своя транспортная история. И почему-то мне кажется, что не только у мам неслышащих детей.

Мамы будущих поколений! За вами весь опыт усталых предшественниц. Мужайтесь! Пройдет и это.

Второй год обучения прошел в плодотворных поездках. Первые успехи вселяли надежду. У Антона появились вполне понятные слова и осмысленная болтовня, рот умудрялся выдавать достаточно внятные звуки, ну а слух… Как говорится – не будем о грустном.

С началом лета ребенок был вывезен на дачу под контроль любимой бабушки. Родители получили десять дней отдыха. После этого я вновь поступила в распоряжение сына.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Лето… Я каждый раз готовлюсь к этому сезону очень тщательно. Книжки, тетради, пособия… Но руки до них доходят редко. Вот уж это действительно мое упущение, и всем, у кого найдутся силы, настоятельно рекомендую: занимайтесь летом. Вы сами удивитесь тому, насколько изменится ребенок к началу нового учебного года. Занятия летом с мамой никогда не проходят впустую. Вы удивитесь и в том случае, если не будете заниматься вовсе. К сентябрю от накопленных слов и четких звуков останутся лишь легкие, необременительные воспоминания.

Заниматься летом трудно, практически невозможно. Знаю это по себе. Поэтому делюсь опытом не слишком положительной мамы.

Главное – следить за уже имеющимися звуками речи. Не давать им «уплыть». Заставлять (хоть это и неудачное слово) малыша использовать весь свой набранный за учебный год словарь. Нет сил заниматься, пять минут поделайте артикуляционную гимнастику – и нехлопотно, и полезно, и полное ощущение ненапрасно прожитого дня. Таблички – на каждое новое слово. Слушать все, что звучит, – как только зазвучало. Это, конечно, не заменит полноценных занятий, но и вы будете себя чувствовать лучше, и ребенок к сентябрю не окажется «чистым листом».

И вот – сентябрь. Это наш третий учебный год.

«Заграница нам поможет»

КУЗЯ

Как и всем, нам несколько раз в год приходилось снимать аудиограммы. Причины были разные: то ребенок перенес отит, то маме кажется, что он стал хуже слышать, то сурдопедагог посоветовал изменить настройку аппарата. Да мало ли что еще! Однажды после очередной снятой у Антона аудиограммы Алёна позвонила мне почти в слезах. Антошкина кривая опустилась децибел на 30. А это не шутки. И мы ничего не могли с этим поделать. Ну разве что выпить водки. Потом за достаточно короткий промежуток времени мы узнали, что почти у всех наших знакомых глухи-шей случилось то же самое.

Врачи предположили, что в промежутке приблизительно от 2 до 4 лет у большинства неслышащих детей происходит дальнейшее снижение слуха и что таково течение заболевания. Допускали медики, что у уже взрослых неслышащих детей в раннем детстве такой резкий скачок тоже имел место. Но в то время глухие дети в раннем возрасте выявлялись редко. Как правило, к моменту постановки диагноза они перерастали это падение и попадали на обследование уже после всего. Таким образом, формально получалось, что у старших детей в отличие от нового поколения глухишей, слух не падал. Поэтому, когда подобная неприятность случилась с нашими детьми, мы первыми узнали, что нейросенсорная тугоухость обычно так себя «вела». Мы были к этому не готовы.

Говорю «мы», потому что вскоре к этой компании присоединился и мой сын. И без того ухудшающийся Кузин слух снизился года за полтора почти на целую степень. Теперь ему ставили III–IV степень или даже IV. Кузины аппараты несколько раз подстраивали, пока наконец оба не выставили на максимум. И все равно мне не нравилось, как сын теперь слышит. Встал вопрос о новых аппаратах. Когда мы выбрали Кузе первые аппараты, то долго мучились, не зная, как правильно поступить: то ли купить второй в пару к бесплатному, то ли приобрести два новых слуховых аппарата, более дорогих, но и более качественных. В конце концов остановились на первом варианте. И, как мне кажется, угадали. Во-первых, бесплатный аппарат был хоть и не самым лучшим, но и не самым плохим. Во-вторых, Кузин слух настолько изменился, что, какие бы аппараты мы ему в шесть месяцев ни надели, через два года их все равно пришлось бы поменять. Да и верно оценить степень потери слуха у младенца в возрасте нескольких месяцев не так-то просто. И в-третьих. Что только не пережили Кузины первые «искусственные уши»! И в суп их макали, и в ванне они плавали, и в песочнице мама с папой их искали. А уж как им досталось от Кузиных зубов! Весь корпус во вмятинах! Я уже не говорю о том, сколько раз маленький владелец просто швырял их на пол!

К трем годам ситуация изменилась. Какие же аппараты выбрать теперь? Ответ один – самые лучшие. Но какие же самые лучшие? Тут-то и была главная сложность. К тому времени появились цифровые аппараты, то есть появились они, наверное, гораздо раньше, но наконец-то добрались до России. Их стало возможно купить, о них можно было услышать от врачей, о них говорили родители. Наверное, телефон раскалился – столько времени проговорили мы с Алёной, обсуждая эту тему. Какой информации только не было! То мы слышали, что это хорошо, то нам говорили, что для маленьких детей это плохо. Мнения специалистов расходились, и опять было неизвестно, кого же слушать. К положительным качествам можно отнести возможность максимально точной настройки, минимальный уровень искажений, качество звучания. К отрицательным – то, что полностью реализовать возможности настройки у маленького ребенка все равно не удастся (так что стоит ли тратить большие деньги на цифровик, если работать он будет как аналоговый аппарат) и то, что цифровой аппарат изменяет громкость звуков до уровня комфортности (то есть тихое делает громче, а громкое – тише, и, таким образом, у ребенка вообще не сформируются понятия «громко» и «тихо», а это совсем не здорово).

У нас с Кузей была возможность съездить в Москву на обследование. Не использовать ее было бы глупо. Ничего нового мы не услышали, зато поговорили со специалистами о цифровых аппаратах. В центре слуха врач, который подбирал и настраивал детям аппараты, рассказал, что в Швеции цифровики рекомендуют даже младенцам, и ничего – результатами довольны. Опять приходилось решать все самим! Но я же не врач! У меня ни опыта, ни знаний, одни обрывочные сведения! Но нам не привыкать. На семейном совете решили, что нам нужны цифровики. Оставалась самая «малость» – где-то достать на них денег. А сумма немалая. Приблизительно 2000 долларов за два аппарата. Зарплата моего мужа на тот момент составляла 70 долларов. Можете подсчитать, сколько лет понадобилось бы, чтобы скопить требуемую сумму. Но тут нам повезло. Совершенно неожиданно Андрею предложили хорошо оплачиваемую работу, и через полгода мы были готовы к покупке цифровых аппаратов. Их несколько видов, а выбрать надо только один, подходящий для Кузи. Наш любимый доктор Марина Анатольевна Орлова, которая когда-то снимала аудиограммы еще грудному Кузе, только разводила руками. У Кузи нет двух одинаковых аудиограммы, по какой же подбирать и настраивать аппарат? Да и к тому же неизвестно, будет ли продолжать падать слух… Уж если врач, который знает моего сына с пеленок, не может решить, какой аппарат выбрать, то я и подавно. Что же делать?

На помощь пришел мой многоюродный брат, который время от времени читает лекции о политике в Берлине. Он предложил поехать на консультацию в Германию. Идея хорошая. Возможно, там есть какие-то новые методы обследования. Брат узнал адрес ведущей клиники и имя лучшего специалиста в интересующей нас области и записал Кузю на прием. Это клиника Шерите. Наши финансы на нуле. Все, что есть, отложено на слуховые аппараты. В решении материальных проблем помогли родные. Дорога, гостиница, медицинское обслуживание – все это стоит немалых денег. Кроме того, мне страшновато ехать одной с моим непростым малышом в другую страну, без знакомых, практически без знания языка. Тут опять помог брат. Благодаря его стараниям номер в гостинице при клинике оплачен, в аэропорту меня встретят, во время визитов к врачам меня будет сопровождать русская девушка, медик по образованию.

И вот все формальности с визой улажены, билеты куплены. Мы с Кузей вылетаем в Берлин. Полет проходит для меня почти спокойно, в отличие от времени, проведенного в аэропорту в ожидании вылета. Там мой непоседа то перебирает конфеты в магазине, то, обнаружив какие-то рычажки, пытается выключить свет в зале ожидания. Пиком предпосадочной суеты был стремительный бросок сына через турникет обратно на российскую территорию. Какие-то там таможни его не интересовали, он был явно за мир без границ. Но тут, к счастью, объявили посадку.

В самолете вывалила перед Кузей кучу игрушек, заказала себе вина и попыталась расслабиться и получить максимум удовольствия. Мне это удалось только благодаря тому, что перелет длился всего два часа. На земле мое чадо заметило другие самолеты и машины за окном, о чем он и кричал на своем тарабарском языке на весь салон, не переставая. Взлет сам по себе произвел впечатление, да еще в течение получаса, пока самолет набирал высоту, было очень хорошо видно землю, передвигающиеся крохотные машинки, малюсенькие домики. Пока сын осмысливал происходящее, начали разносить еду, и еще минут сорок Кузя в ней с удовольствием ковырялся. Затем мы не торопясь совершили экскурсию в туалет. И вот тут, когда Кузя не захотел возвращаться на свое место и заныл от безделья, началась посадка. Снова стали видны машинки и домики, потом другие самолеты, а потом нас приветствовали на немецкой земле. Несмотря на то что я очень волновалась за успех нашего предприятия, настроение было приподнятым. Ну, во-первых, я никогда не была в Германии, во-вторых, сын вел себя идеально, подумаешь, какой-то там выключенный свет в аэропорту и восторженные папуасские вопли во время всего перелета! Далее все прошло как намечено, и вот нас уже оставили в гостинице перевести дух перед завтрашним визитом к врачу. Любая другая страна интересна уже тем, что она не Россия, что там все иначе, и именно потому при возвращении всегда есть о чем рассказать.

Я могла бы рассказать о том, как в течение двух часов пыталась узнать, сколько времени, так как совершенно забыла, перевела ли я свои часы перед вылетом и вообще, вперед или назад их надо переводить. Вездесущий Кузя выдернул из розетки электронные часы в нашем номере, по какому телефону узнавать в Берлине время, я не знала, администратор в вечерние часы находился в главном гостиничном корпусе, а у проживающих в этом здании просто были ключи от входных дверей. Клиника занимала целый квартал. Ни жилых домов, ни магазинов, на улице ни души. И лишь через две остановки начиналась шумная городская жизнь и рождественская толчея.

Могла бы рассказать о берлинском трамвае. В сравнении с питерским это даже не песня, а целая опера.

Можно было бы рассказать, как выглядит вечерний Берлин со смотровой площадки Рейхстага.

Но это не имеет никакого отношения ни к Кузе, ни к его слуху, хотя и очень интересно.

На следующий день мы с Кузей и переводчицей (по имени Алёна) пошли на прием в клинику. Еще до начала всех умных разговоров и обследований меня поразила маленькая деталь. Чтобы вы поняли мое изумление в полной мере, позволю себе сравнение с тем, что происходит дома. Куда бы мы с Кузей ни пошли, сын мой предпочитает двигаться только в диаметрально противоположном направлении. А так как на прием к врачу или на занятие всегда торопимся, приходится тащить его на руках (чтобы попасть в нужную точку, двигаясь в Кузином направлении, пришлось бы обойти вокруг света, а из-за нехватки времени это не представляется возможным). И вот я тащу орущего сына на руках, а если это зима, то вместе с ним приходится тащить еще и пару килограммов одежды. Но и это не все. Вы забыли про сменную обувь для меня и сына. Ее приходится нести чуть ли не в зубах. При сборах в Германию национальная гордость не позволила мне взять для этих целей занимающие мало места, но весьма невзрачного вида шлепанцы. Пришлось брать кроссовки для себя и для сына. Вся эта обувь составила почти треть моего небольшого багажа. Это было неприятно, потому что Кузя часто писал в штаны, и лучше бы я взяла еще парочку-другую трусов и колготок. И вот я вхожу в современную, красивую, чистую, сверкающую клинику, а там нет никакого гардероба. Посетители прямо в верхней одежде и уличной обуви ходят по этажам. И тем не менее – чисто. Да не просто чисто. Линолеум блестит так, что в нем можно увидеть свое отражение. Чем они его моют? Непосредственно на отделениях есть комнаты ожидания, где можно раздеться. Но и там никакой сменной обуви или «бахил». И зачем я только тащила все это из Питера… Мы приходим чуть раньше, чем назначено, и секретарь просит немного подождать, пока профессор освободится. В комнате ожидания кроме диванов и стульев для взрослых есть детская мебель, много игрушек и книжек (а также детская больница). Все это можно трогать, и Кузя отпущен на свободу. В точно назначенное время нас просят пройти к профессору. Переводчица прекрасно ориентируется в медицинских терминах, поэтому разговор проходит четко, понятно, без заминок. Алёна переводит профессору все, что его интересует в наших медицинских документах, привезенных из дома. После осмотра нам составляют план обследования, согласно которому мы и перемещаемся по клинике. Мы посещаем пять кабинетов на разных этажах. Меня спрашивают, желаю ли я зайти в кабинет вместе с ребенком. Конечно, очень хочется посмотреть, что происходит за закрытыми дверьми, но, к сожалению, без меня Кузя ведет себя лучше, а время в данном случае не просто деньги, а валюта. Поэтому к врачам Кузя проходит один, а при необходимости – с переводчицей. (И вот что интересно – ни перед одним кабинетом нам не приходится стоять в очереди. Ни один врач перед нашим носом не уходит пить чай. Все обследование занимает не больше трех часов, дома за это время не успеваешь посетить и одного врача.)

Наконец, собрав по кабинетам пачку отпечатанных графиков и кривых с заключениями, мы передаем все это профессору и готовы выслушать его выводы. Насколько я понимаю, пока с моим сыном не делали ничего эксклюзивного, все это могут и у нас, только аппаратура старее, точность ниже и делают дольше. Правда, в запасе у немцев остается приблизительно столько же обследований, сколько уже проведено, но их названия мне ничего не говорят. Может, в этом списке и есть какое-нибудь «ноу-хау». Профессор внимательно рассматривает наши бумажки. Его вывод таков: все результаты однозначно и без малейших сомнений указывают на большую степень потери слуха. Если бы получились какие-нибудь спорные графики и непонятные кривые, то в зависимости от того, где возникла неясность, нам бы назначили то или иное обследование. В нашем же случае все четко и двух мнений быть не может. Поэтому профессор считает обследование законченным и не видит смысла в дальнейшей трате наших денег. Разговор переходит с диагноза на то, как можно помочь ребенку. Нам сразу же без лишних слов предлагают кохлеарную имплантацию. Правда, без дальнейшей реабилитации она ничто, а профессор не уверен, что дома мы с этим справимся. В то же время этот процесс должен идти только на фонемах родного языка, немецкий тут не подходит. Когда я говорю, что в Петербурге уже сделано несколько подобных операций, профессор кажется удивленным. Вот так-то, знай наших!