Текст книги "За все уплачено"

С большим трудом удержалась она от глупого вопроса: «Это все мне?» – сгребла деньги, сложила их в сумочку и вышла из кассы.

В голове у нее загудело и на миг мелькнула мысль, что, наверное, тут что-то не совсем правильно, и она получила эти деньги за другую Агафонову, какую-то свою однофамилицу. Но ведь по ее паспорту старуха квиточек писала!

Николаева в коридоре не было.

Сумочка с деньгами вдруг потяжелела.

«Сколько же там, в сумочке-то?» – пыталась припомнить Нинка и вдруг вспомнила и цифры, и как их вывел прописью Николаев: три тысячи восемьсот шестьдесят рублей! Господи, да это же больше, чем половина автомобиля «жигули»! Точно! Сколько стоил «жигуль», Нинка хорошо помнила из разговоров Васи – шесть тысяч! А у нее – половина! Но тут она очнулась и вспомнила, что вовсе у нее не половина, а всего двадцать пять рублей, вот так-то!

Николаев в коридоре не появлялся.

А почему это всего двадцать пять рублей от такой суммы, вдруг засвербила щекотливая мысль в сердце Нинке. Это ж почему так мало, если она все эти деньги на свою фамилию получила? Нет, это совершенно не по-честному!

Она прошла по коридору и остановилась у окна. Вниз вела лестница – черный ход, поднимались они с Николаевым по большим, парадным ступеням.

А если вниз по лестнице да деру?

Сумочка с деньгами стала еще тяжелей, на тонну уже тянула.

Нехорошо так, решила Нинка. Совестно. Она за эти деньги не работала. Но за что же свои двадцать пять получает? Вывод у нее получился один и очень простой. Николаев ее обманывает. А если обманывает, то нужно навести ясность. А если не ясность, то нужно торговаться и получить, сколько положено.

В середине коридора грохнули двери, и из них выскочил Николаев. Как сумасшедший оглянулся, по покрасневшему лицу у него бежал пот, увидел Нинку и рысью кинулся к ней.

– Начальник меня не вовремя поймал! Получила?

– Да.

– Пойдем на дележку. Свои двадцать пять процентов получишь, как договорились.

В голове у Нинки опять затрещало. Значит, не двадцать пять рублей, а двадцать пять процентов, а это уж совсем другое дело! Раз другое, то можно и поторговаться, так дело не пойдет, чтоб ни за что ни про что выпускать из своих рук уже все, пригретые в своей сумочке деньги!

По черной лестнице они спустились площадкой ниже, где никого не было.

Нинка сказала решительно.

– Нет такого закона, чтобы у меня было двадцать пять.

– Что? – дернулся Николаев.

– Мало, говорю, двадцать пять! Накалываете вы меня!

– Ты что, девка, офонарела?

Но по его глазам и дрогнувшему голосу, Нинка сообразила, что идет правильным и верным путем, что доля ее по этому неведомому ей закону куда как больше, чем объясняет ей Николаев. И она отчаяно выпалила:

– Вам двадцать пять, а мне остальное!

– Это, девка, крупный перебор, – прошептал Николаев. – У меня риска куда больше, чем у всяких «мертвых душ». Тебе то что за труды такие? Приходишь раз в квартал да живые деньги без тревоги получаешь, а мне тебя еще отмазывать при всяких комиссиях. Ладно, я мужик добрый. Давай пополам.

– Идет, – сказала Нинка потому, что уже вся тряслась от страха, и, если б Николаев гаркнул на нее сейчас покруче, она бы отдала ему всю сумочку с деньгами да бежала без оглядки куда глаза глядят.

Николаев очень быстро разделил деньги, повеселел, подмигнул Нинке и сказал:

– Уведомлений больше не жди. В конце каждого квартала приходи, и снова провернем такую операцию. На всю жизнь теперь будешь приварок иметь.

«Квартал», отложилось в голове у Нинки, каждый квартал можно получать деньги. И требовалось теперь узнать, что такое этот «квартал», чтобы знать на что рассчитывать.

– До свиданья, – сказала Нинка.

– Прощевай. Вниз иди, там выход есть. До встречи. Так они и разошлись.

Нинка не дотерпела до дому, чтоб спросить у Натальи, что такое «квартал». Уж больно ее сжигала эта мысль.

Она вышла из управления, приметила мужчину в шляпе и красивом пальто, который неторопливо, с портфелем в руках, шел к машине, подскочила и спросила.

– Дяденька, а что такое «квартал»?

Тот посмотрел на нее без всякого удивления, открыл дверцу машины и сказал:

– Квартал, или отчетный квартал, – это производственный цикл, равный трем месяцам.

– Каждые три месяца?! – зашлась Нинка.

– Абсолютно правильно, – сказал мужчина, сел в машину и приказал водителю: – В министерство.

Вот так! Значит, каждые три месяца на лестничной площадке этого управления они будут делить с Николаевым такие деньги! Николаев их где-то зарабатывает, но без Нинкиной фамилии получить не может, за что она и имеет свою справедливую половину! Так уж в Москве положено, здесь ведь не деревня!

Поначалу Нинка собралась ураганом домчаться до своей квартиры и тут же сообщить Наталье радостную весть, помахать в воздухе деньгами и рассказать подруге о своем счастье. Но потом она засомневалась. Счастье-то счастье, да кончится оно очень быстро. Наталья предпраздничным деньгам, конечно, возрадуется, и полетят день за днем под водку и портвейн, а до Нового года еще целая неделя, да и Новый год, когда деньги-то есть, без шикарного стола да гостей-друзей отмечать грешно... Нет, если действовать, не подумав, то через неделю останешься без копеечки и за каждый селедочный хвост опять придется мыть гектар полов в магазине. Праздники праздниками и непригретой свою подругу Нинка оставить никак не может, это уж само собой. Но и просвистывать денежки за просто так тоже нельзя. Наталья погуляет, повеселится, а тут ее Вася на Север вызовет, она и улетит туда, под его крыло. А Нинка останется на своей кухне одна-одинешенька – и барахтайся как знаешь.

Она решила, что положит деньги на книжку.

За квартал от дома увидела сберкассу, и оказалось, что положить деньги на книжку – дело совсем простое. Через пятнадцать минут в руках у нее эта книжка уже была. По ней значилось, что у Агафоновой Н.В. лежит на вкладе одна тысяча двести рублей. А вот оставшиеся деньги Нинка решила кинуть на стол и устроить хороший Новый год, какого никогда у нее не было. Может быть, даже пойти с Натальей в ресторан. Тогда уже сегодня надо заказывать столик.

Но тут Нинка вспомнила, что говорил официант Саша про тех женщин, которые ходят в рестораны без мужчин, и ресторан тут же отпал. Не поить же ей в ресторане еще и каких-нибудь приблудных мужиков? И дома хорошо посидят.

Она пришла домой и радостно крикнула прямо от дверей:

– Наташка! Товарищ депонент отсудил мне пятьсот рублей на праздники! Гуляй, рванина!

– Стой! – крикнула Наталья. – Триста отложи на Новый год, а на двести начнем прям сегодня! Начнем праздничный забег, как белые лошади! И все это, Ниночка, знак судьбы, все это добрые приметы! Знать, Новый год у нас с тобой будет очень хороший и удачливый! Я, быть может, на Севере судьбу свою найду, а ты здесь к счастью прилепишься!

Знать бы Нинке, какой грядет Новый год...

Но пока счастье валилось на голову, как снег в хорошую Рождественскую ночь.

Соседи с верхнего этажа оказались католиками и свое рождество начали отмечать двадцать пятого числа. Рождество это было для стариков Млынских последним в Москве, потому что в январе они собирались навсегда уезжать к дочери в Польшу. И поэтому решили созвать всех родственников, что оставались в СССР, и свой святой праздник совместить с прощальной отходной. Старики справиться с организацией стола не могли, а просто вручили Нинке деньги и список, чего да сколько купить, и та бегала по магазинам как угорелая, потом стояла у плиты и принимала гостей. Тоже было весело и пьяно. Гости плакали, пели польские песни, потом поругались, потому что Млынские никому не оставили квартиру и она попросту уходила государству, что с точки зрения родственников было и глупостью, и большой подлостью. Но разошлись мирно, потому что ничего уже нельзя было поделать: ни обменять жилплощадь, ни прописать на нее какого-нибудь родственника.

За два дня до Нового года пришло письмо от Васи из Нижневартовска.

Наталья бегала за пивом поутру и вытащила письмо из почтового ящика.

Сама она прочла письмо еще на лестнице, в комнату вошла мрачная, улыбалась криво и письмо бросила на стол, словно это была противная и скользкая лягушка.

– Читай! Был подонок и остался!

– Тебе же письмо, ты и читай, – сказала Нинка.

– Неизвестно кому письмо! – крикнула Наталья. – Но я так полагаю, что мне меньше других.

Нинка взяла письмо. Писал Вася Селиванов круглым, как школьник, разборчивым почерком.

«ЛЕТИ С ПРИВЕТОМ, ВЕРНИСЬ С ОТВЕТОМ!

Здравствуйте, мои драгоценные соседки!

Извиняйте, что долго не писал, потому что писать было нечего. Долго искал, как бы мне устроиться и не промахнуться, не торопился, все делал обстоятельно и вот теперь пишу. Контракта я не подписал, но уже работаю. Мне дали очень хороший грузовик «татра» чехословацкого производства. Он быстрый, легкий и, главное, теплый, потому что здесь стоят морозы полста три, полста шесть. Мотор включают в ноябре, а выключают весной, в апреле, иначе двигатель не заведешь. Вожу я щебенку и гравий от карьера до того места, где потом будут ставить буровую вышку для нефти. Это называется «отсыпкой». На болото сперва кладут крест-на-крест бревна, а мы все это засыпаем грунтом, чтобы можно было поставить вышку. В день у меня получается пятнадцать – семнадцать ходок от карьера до вышки, и гоняемся мы, как бегуны на Олимпийских играх, потому что чем больше ходок, тем мы больше зарабатываем, а зарабатываю я так за месяц, сколько раньше получал месяца за три-четыре.

А вот с жильем сначала было плоховато. Хотел я купить и даже приценился к маленькой избе, ее здесь называют «балок». Но хорошо, что не купил. Это просто коробка из бревен, и когда настала зима, то сколько этот балок ни топи, все одно по утрам на стенках иней, вода в сенях замерзает, и прочие туалеты, конечно, тоже.

Но вдруг мне случайно дали комнату в общежитии. В квартире три комнаты, в большой живет учительница с милиционером, в другой – инженер с буровых, а мне перепала третья, шестнадцать квадратных метров, но я живу и еще остается место для Нины.

Я так думаю, что пожить здесь и заработать можно. Всяких вкусностей в городе в магазинах мало, но мясо есть, хлеб есть, весной, сказали, привозят и овощи. Да и хорошо, что соблазнов мало. Больше можно скопить денег, вернуться в Москву и купить большую и хорошую кооперативную квартиру. Плохо, Нина, то, что ты здесь вряд ли найдешь работу. На буровых одни мужики, в детских садах все женские места уже заняты, мужиков хватают, а вот для женщин с работой плохо. Но мы что-нибудь придумаем, потому что я столько здесь зашибаю, что хватит на троих, да еще и останется. Так что приезжай. Морозы, конечно, стоят жестокие, но терпеть их здесь легче, чем в Москве, а летом, говорят, очень хорошая рыбалка, ягод полно в лесу. Но много всякого гнуса. Я уже сказал соседям, что ты ко мне приедешь, и разговоров тут о том, кто с кем в загсе расписан или нет, никто не ведет. Да и расписаться можно, если что. Отдельную квартиру мы получим здесь не скоро, да она нам и не нужна. Протрубим год, подпишем контракт, подъемные получим и еще три года поработаем, так что в Москве будем, как короли, и купим все, что нам положено.

Ехать тебе будет тяжеловато. Лучше не поездом до Тюмени, а самолетом. В Тюмени пересадка, и самолет летит уже к нам. А может быть, я так подгадаю, что повезу отсюда в Тюмень металлолом по зимнику, и тогда тебя, Нина, встречу, и мы поедем в Нижневартовск на моей «татре». Сэкономим. Это немного больше тысячи километров, но ничего страшного, в машине тепло и я купил транзистор. Я вызову тебя на телефонные переговоры после Нового года, и мы обсудим, как да что. Приезжай. В Москве тебе делать совсем нечего. Сопьешься ты с Натальей, ей уж в жизни на все плевать, а тебе идти этой дорогой негоже. Что у тебя там раньше с кем из дружков было, так на то мне наплевать, потому что я человек современный и сам монахом не был. Бросай там все к чертям собачим, да и нет там у тебя ничего, а здесь мы начнем настоящую жизнь, и все у нас будет хорошо. Одному здесь жить плохо, потому что уходит много денег, потому что жизнь получается без организации, жрешь-пьешь, что под руку попадется, а работа тяжелая, хочешь заработать, так на время не смотришь и крутишь баранку иногда по десять-двенадцать часов в день. Даже до комнаты иногда не возвращаюсь, а сплю на буровой в вагончике, они здесь такие круглые, как цистерны. А потом можно подумать и устроиться бурильщиком, там у них сейчас вахтовый метод, да пока об этом думать не надо. Здесь бывают из тундры всякие чукчи и можно купить оленину, а рыбы так и вообще навалом. Кино тоже есть. Плохо с пивом, привозят редко. Я так думаю, Нина, что нам здесь нужно заложить прочную материальную базу нашей жизни, чтобы было с чего как следует начинать. Вернемся в Москву и сразу все купим, и ты забудешь про свою жизнь на кухне.

Всем в доме и во дворе от меня привет. Слупи с Анатолия сорок рублей, он мне должен, и я тебе доверяю. Наталье тоже привет, она человек душевный, я ее тоже вспоминаю.

Василий Селиванов.

ЛЮБИ МЕНЯ, КАК Я ТЕБЯ, И БУДЕМ ВЕРНАЯ СЕМЬЯ!»

Нинка дочитала письмо и от растерянности даже не знала, что сказать.

А Наталья уже выпила из горлышка бутылку пива, глаза у нее прояснились, и она засмеялась, громко и со злобой.

– Ну не гад, а? Я же не против была, чтоб он к тебе клеился! Так сказать надо было, чтоб живого человека не обманывал, чтоб за спиной всякие шашни не крутил!

– Я ничего не крутила...

– Да верю я, что ты ничего не крутила! Но я-то хороша, старая дура, сижу рядом с молодой девкой, вставленными зубами щелкаю и думаю, что счастье в руки валится! Ох и дуры же мы, бабы, бываем! Ох и дуры! Так нас и надо уму-разуму поучать! Хоть бы в зеркало на себя сначала посмотрела, прежде чем всякие планы строить! Давай выпьем уж как следует по такому разу?! Только теперь тебе до магазина бежать.

Нинке пить с утра не хотелось. Да и над письмом надо было подумать. Но она боялась, что Наталья разозлится вконец, раскричится да под горячую руку еще и выгонит ее.

Нинка пошла в магазин, и пока стояла в длиннющей очереди, все думала: ехать или не ехать в этот неизвестно где расположенный Нижневартовск? Из Васиного письма получалось, что самой по себе Нинке делать там вроде бы и нечего. Комнату сторожить, пока он делает свои «ходки», и обеспечивать ему обеды и постирушки. Еще всякие прочие ночные дела. Про то, чтоб Вася настраивался сразу расписаться с ней в загсе, Нинка уловила так, что это откладывается на будущее, после того, как будет создана база и они вернутся в Москву.

К тому моменту, когда подошла Нинкина очередь, она окончательно запуталась и решила, что время для раздумий у нее еще есть и можно еще с кем-то и посоветоваться. И тут же поняла, что советоваться нынче не с кем. Наталья в этом деле советчик плохой, а про тетку Прасковью и говорить нечего, та уже выходила из своей норы не чаще, чем раз в неделю, и то, что она жива еще, определяли только по голосу телевизора.

Однако Наталья, успокоившись, без совета молодую подругу не оставила.

– Гад он, Васька! Но парень хороший. Добытчик.

– Так гад или хороший? – засмеялась Нинка.

– Для меня – гад. А у тебя другая позиция.

– Гад – он везде гад.

– А не скажи! Я одного старика знала. Матушка еще жива была, мы на Разгуляе жили. Так семья у старика была, всем пример! Жену холил-нежил, детей в люди вывел, сам в отрепье ходил, а вся семья как с картинки. Вечно внуков на коляске возил, добренький, ласковый, мягкий, как котенок. Ну а помер, так прознали, что он до войны в лагерях этих сталинских палачом был. Людей убивал за деньги. С каждой головы отдельная плата. Чем больше убьет, тем больше получит. Ясно стало, на что он свою семью обувал-одевал.

– Так и что? Сволочь твой старик.

– Для тебя, меня да расстрелянных. А для семьи своей?

– Для них что Дед Мороз, – согласилась Нинка.

– Про то и толкую. Так и наш Вася. Меня нагрел, а с тобой будет, может, что твой принц из сказки.

– Так ты бы поехала на моем месте?

Наталья Нинку не пригласила, выпила сама рюмку, почмокала губами и без улыбки сказала:

– На своем бы месте поехала. На твоем – нет.

– Что так?

– До денег он жадный, однако.

– Так он же, это, базу закладывает!

– Такие после первой базы начинают вторую базу строить, и так у них всю жизнь.

– Ты думаешь? – заколебалась Нинка.

– А то? Он ведь и здесь неплохо зашибал, так мало показалось, за длинным рублем на Север мотанул. Скупердяй!

– Да ты ж сама за ним босой собиралась бежать! – засмеялась Нинка.

– Я бы с ним справилась, а ты не сможешь.

– Почему не смогу?

– Молодая потому что. Нет у тебя еще своей личности.

– А у тебя есть, да? – обиделась Нинка.

– У меня есть. Потому он меня и испугался.

– Так что мне делать-то, Наталья? – совсем отчаялась Нинка. – Ехать иль не ехать?

– С одной стороны, ты и подождать можешь. Все ж ему за тридцать, а у тебя время еще есть, хоть наш бабий век и короток. С другой стороны, когда мужик постарше, так семья крепче получается. Но, правда, он про семью как-то робко заикается. Я так полагаю, что он тебя к себе вроде как сберкассой приглашает.

– Как это сберкассой?

– А чтоб ты ему деньги копила да экономила, неужто тебе это не понятно?

– Поеду! – сказала Нинка.

– Ну и дура.

– Не поеду, коль так!

– Тоже дура.

– Так что делать-то? Не дам больше бутылку, пока не скажешь!

– А вот давай мы с тобой по-человечески Новый год встретим, будние дни начнутся, и тогда все решим.

Дело ведь у тебя не праздничное, а вовсе будничное. Так что и решим его попросту.

Правильно, поняла Нинка, какой ни на есть поворот, что совершается в жизни, но никакого праздника в нем нет. И про это ведь тоже говорила Дама с камелиями! Праздник, Любовь и Радость – вот что Маргарита Готье считала превыше всего в жизни, что у нее не получилось, так ведь она смертельно больная была, а она, Нинка-то, здоровая! Вот с кем надо посоветоваться! С Маргаритой Готье.

К вечеру Нинка в первый раз увидела Наталью по-настоящему пьяной. Ни со стула подняться, ни шагу сделать не могла. Помрачнела да прямо на столе и уснула.

Нинка решила не отводить ее в комнату, потому что за полночь все одно проснется и начнет страдать.

Она достал из чемоданчика заветную книжку и решила загадать по ней три раза. Что Маргарита Готье скажет, так тому и быть.

Первый раз, когда она на удачу раскрыла книгу и ткнула в нее пальцем, выпала такая фраза:

«В то время у нее не было любовника. Нетрудно было стать им. Нужно было только показать достаточно золота, чтобы обратить на себя внимание».

Все правильно, чуть не задохнулась Нинка. Вася зовет ее в любовницы и показывает золото, чтоб она соблазнилась.

Следующая фраза, в которую попал се палец, была уже напрямую о Васе, Наталье и Нинке. Судьба указывала путь.

«– А когда вы переезжаете? – спросила Прюданс.

– Очень скоро.

– Вы возьмете с собой экипаж и лошадей?

– Я возьму с собой все. На вас останется надзор за моей квартирой на время моего отсутствия».

Все ясно. Наталья будет оберегать квартиру, а Нинка уезжает со своим экипажем и лошадьми, то есть с чемоданом и сберкнижкой.

Третий заход должен был быть решающим и объяснить туманности и недоговоренности двух первых. Так оно и оказалось.

«Не удивляйтесь этому радостному мучению, Арман. Ваша любовь ко мне открыла мое сердце благородному восторгу!»

Все решилось. Надо любить Васю. Прекратить все радостные мучения и благородно восторгаться. Забрать все и ехать в Нижневартовск.

Приняв это решение, Нинка вдруг вспомнила, что прямого приглашения от Васи она еще не получила, что в письме не сказано, когда именно и куда приезжать, так что торопиться не следовало. Можно было дать телеграмму, но Вася написал конкретно, что будет вызывать ее на телефонные переговоры.

Но никакими сомнениями за свою будущую судьбу Нинка больше в эти праздничные дни не терзалась. Решение было принято, на душе радостно и светло, и каждый грядущий день будет приносить только хорошее.

Наталья это настроение Нинки почувствовала и поняла, что решила Нинка. А потому больше никаких разговоров о письме Васи, о самом Васе она не заводила. Словно не было этого письма, а тот улетел на Луну давным-давно и не вернулся.

Новый год принялись встречать дня за три до 31-го числа, затем плавно перешли на встречу старого Нового года, и на кухне Нинки перебывало полдома и еще какие-то бессчетные Натальины друзья.

Несколько раз разные гости приноравливались прикорнуть на Нинкином диванчике да скоротать на нем ночку до утра в обнимку с хозяйкой. Но она гнала их без пощады, а самый настойчивый проспал на полу, возле батареи отопления, и был изгнан утром с наказом более здесь никогда не появляться.

Десятого числа пришел вызов на телефонный переговор с городом Нижневартовском, и около полуночи Нинка побежала на Центральный телеграф, как и было указано.

Народу там было располным-полно, и Нинке сказали, чтоб она ждала и слушала вызова.

Во втором часу ночи хриплая девушка по радио пригласила Нинку в кабину номер восемь, Нинка вбежала в будку и схватила трубку.

– Здравствуй, Ниночка! С Новый годом! – Слышно было так, словно говорили из соседней кабины.

– Здравствуй, Вася, и тебя с праздником!

– Ты мое письмо получила?

– Получила, получила!

– Как ты, согласная?!

– Да, Вася!

– Когда сможешь выехать?

– Да когда хочешь! Хоть завтра! – захохотала Нинка.

– Хорошо. Я тебе пришлю телеграфом денег, и ты возьми билет на самолет до Тюмени. Возьми точно на четырнадцатое число, на утро! Я тебя там на своей машине встречу, и мы доедем до дому своим ходом! Поняла?!

– Вася, я самолетов боюсь! Не летала я никогда!

– Полетишь! Надо жить современно!

– Подожди, когда вылетать?!

– Четырнадцатого утром! У нас время вперед вашего идет, и ты утром будешь здесь! А я тебя встречу!

– А если билетов не будет?

– Бери на следующий рейс, я буду ждать, пока не прилетишь!

– Хорошо. Ну, как ты там?

– Да не жалуюсь, здесь, Ниночка, жизнь совсем другая и люди совсем другие, тебе понравится!

– Вася, я у Натальи полушубок куплю, он на баранине, теплый и короткий!

– Не покупай! Здесь дубленки импортные есть, а короткий так это только для форсу хорошо, холодно у нас! Ничего не покупай, если деньги есть, то возьми все да бельишко и прилетай.

– А как же с самолетом быть, Вася? Боюсь я его ужас как!

– Бутылку с собой возьми! Как скажут ремнями пристегиваться, так пристегнись и дерябни глоток, и при посадке тоже!

– Стыдно в самолете пить!

– Ничего, так многие спасаются!

– А если самолет упадет?

– Не упадет!

– Ну а если?!

– Тогда мне, Нина, совсем жизни не останется. Совсем.

Конечно, решила Нинка, Арман ответил бы своей Маргарите Готье как-нибудь и покрасивее, но и Вася сказал хорошо: совсем у него жизни не останется.

О чем потом был разговор, Нинка так уже и не запомнила. О всякой разности.

Через десять минут она вышла из телеграфа и пошла домой пешком. Далековато было идти, но она дороги и не заметила. Что там два часа ходу, когда через неделю она на самолете полетит черт-те куда. Полетят все вместе: она, Вася, Арман и Маргарита Готье. Нет, Вася будет их ждать.

Утром Наталья ревниво спросила, какой получился разговор. Нинка неизвестно почему соврала, что еще ничего не решено.

Но вечером на ее имя пришел телеграфный перевод и Наталья все поняла.

– Значит, убываешь?

– Да, – ответила Нинка.

– Ну что ж. Буду тебя ждать.

– Так я, Наталья, сюда не вернусь.

– Ох, не зарекайся, молодуха! Может, ты еще на эту кухню будешь рваться как в рай Господний!

– Не думаю, – ответила Нинка, но постаралась ответить помягче, чтобы подругу не обижать.

– Ладно. Чтоб там ни было, а я твое место никому не перепоручу. Буду ждать, пока сама жива.

– Пусть так. Я напишу, как дела пойдут.

– Как сама рулить будешь, так и пойдут.

Тетка Прасковья, прослышав новость про перемены в Нинкиной жизни, пробурчала что-то в том смысле, что чем родственников вокруг меньше, тем жизнь лучше.

Билет на самолет дался с трудом, даже, можно сказать, с боем. Пришлось в паре с беременной женщиной идти по разным начальникам, но билет она достала на тот рейс, что обговорили: четырнадцатое число, утро.

Сберкнижку свою Нинка закрыла. И при этом возникла еще одна проблема: сообщать ли прорабу Николаеву про свой отъезд из Москвы, да и как там будут обстоять дела с деньгами за каждый квартал?

Нинка от этого вопроса отмахнулась. Пусть прораб сам решает что к чему. Он умный, что-нибудь придумает, а адрес новый у Натальи будет, так что сыскать Нинку будет несложно.

Наталья попыталась продать Нинке свой ставший ненужным полушубок на бараньем меху и уродливые сапоги, но она сказала, что Вася уже купил ей дубленку и полушубок на баранине не нужен.

В утро отлета Наталья сказала мрачновато, да так, что напугала Нинку:

– Ты вот там еще о чем подумай. Как прилетишь и любовь у вас начнется, ты к врачу сходи.

– Это еще зачем? – подивилась Нинка. – Я здоровая.

– Здоровая-то здоровая, а сколько у тебя кавалеров было, я тоже не считала, однако же ты не беременела, хотя и должна была. А Вася, может так случиться, ребенка захочет. Так что сходи там к врачу да спроси, все ли у тебя на нижних этажах в порядке.

– В порядке! Я же с этими кавалерами предохранялась!

– Все равно сходи, – настойчиво сказала Наталья. – О таких вещах про себя всегда все знать надо.

– Схожу, – ответила Нинка и тут же про разговор забыла.

Тринадцатого вечером простились с Натальей тихо и скромно. Когда подошла Нинкина очередь сказать в ответ прощальное слово, то она взяла рюмку, подумала, чуть не заплакала и проговорила:

– Чтоб там ни было, Наталья, а теперь я понимаю, что без тебя бы я в Москве сгинула. Подохла бы где-нибудь в канаве, или меня бомжи на вокзале зарезали. Не знаю, может быть, ты на меня какое зло в сердце держишь, особенно за то, что я так уезжаю, но ведь так уж получилось. А я тебя люблю, можно сказать, больше матери родной, потому как никого у меня ближе тебя не было и не осталось. Так что живи здоровенькой и живи вечно.

– Полно тебе, – печально улыбнулась Наталья. – Ты ведь тоже меня зубы вставить себе заставила. Да и вообще – больше года пролетело как ветром сдуло...

В два ночи за Нинкой приехало такси, она расцеловалась с Натальей, пнула ногой в двери Прасковьи и вышла во двор с одним чемоданчиком, в котором, кроме бельишка, если и было что ценное, то только книжка про Даму с камелиями.

По трапу в самолет Нинка поднялась, не чуя собственных ног. Чемоданчик не сдавала, несла в руках. Стюардессы в красивых фуражечках подгоняли всех озлобленными криками, словно самолет сразу и полетит.

Но когда залезли в салон и расселись, то простояли без движения минут сорок.

Нинка сидела так, что видела, как одна из стюардесс закрыла двери и завертела их какими-то жуткими запорами, словно крышку гроба. И с этого момента Нинка вдруг перестала бояться. Совершенно! Теперь уже ничего не поделаешь, крышка закрыта, никуда не вылезешь, на ходу не спрыгнешь, и все в руках Божьих: как повезет, так и повезет, и значения никакого не имеет, будешь ли ты трястись от страха, или, как соседи через ряд, – попивать водку и раскидывать на плоском чемоданчике карты.

И взлет и полет Нинка пережила с каким-то тупым и безнадежным равнодушием. Может, настолько со своей жизнью простилась, что счастливого приземления и не ждала.

Но те же обозленные жизнью стюардессы пробежали вдоль кресел, приказали снова пристегнуться ремнями, потому что самолет пошел на посадку.

Мужички, игравшие в карты, устали и как раз изловчились было поспать, отчего посадкой были недовольны. Один даже спросил, прилетают ли они на место, в Тюмень, или делают промежуточную посадку. Оказалось – не надейся, уже Тюмень.

На выходе Нинка замешкалась, потому что послушалась стюардесс и не вставала без приказа. Остальные пассажиры оказались пошустрей, и она вышла последней.

Страшенный мороз охватил Нинку сразу, едва она спустилась с трапа, охватил ее со всех сторон ледяными объятиями.

В автобусе их повезли к стеклянной коробочке аэровокзала, и Нинка даже не подумала, что там можно согреться. Здание казалось оледеневшим, да и все вокруг будто бы еле дышало, готовое застыть.

Васю она увидела сразу. Он был на полголовы выше встречающей толпы, но такой же грузный, как все, от накрученной одежды, в громадной шапке из рыжего меха. Он увидел Нинку и шапку скинул.

Она пошла к нему навстречу и вдруг поняла, что совершенно не знает этого человека, не знает ничего, кроме его имени, фамилии, и что однажды он сбил своей машиной, а потом украл чужого гуся. Гусь был вкусный, но ни о чем более эта история дурацкая не говорила.

Ей показалось, что и Вася так же подумал про нее, когда увидел в толпе прилетевших.

Все вокруг целовались и попискивали от счастья встречи, а они, как две дубины, стояли друг против друга и разглядывали, словно определить пытались – то ли, что надо, прилетело, и то ли, что требовалось, встречает.

– Здравствуй, Нина...

– Здравствуй, Василий...

– Ты багаж сдавала?

– Да нет. Вот он весь. – Она махнула чемоданчиком.

– Весь?

– Ну да.

– Замерзнешь ты в своем пальтишке. Придется до машины бегом бежать.

– Далеко?

– Метров двести. А, стой здесь, в дверях! Я прямо сюда ее подгоню!

Он оставил ее в дверях и куда-то исчез среди клубов пара, вырвавшихся следом за ним сквозь сами собой распахнувшиеся створки.

Ни города, ни каких-то строений за стеклом двери не было видно. Один серый ледяной туман и смутные фигуры людей, разбегающихся по своим делам.

Из этого тумана неожиданно вырвалась большая машина с железным кузовом, ярко-оранжевого цвета. Василий высунулся из нее и махнул рукой.

Нинка кинулась в кабину.

И Вася тут же схватил ее за плечи, ткнул лицом себе в грудь и сказал:

– Ох, Нинок, как же я рад, что ты приехала! К другим и законные жены никак не приедут, тянут чуть не годами, разные причины придумывают, а ты вот так сразу, раз и примчалась.

Вроде бы и хорошие, радостные слова говорил Василий, а что-то было в них обидное.

– Что-то у тебя лоб горячий, – вдруг сказал он. – Ты часом не заболела?

– Да нет, нет, едем!

Он внимательно посмотрел на нее и спросил неуверенно:

– Может, лучше самолетом полетишь? Через два часа будешь там, адрес дам – и порядок. А так ведь нам два дня ехать по зимнику, ночью поспим и снова... Через Тобольск и дальше. И холодно.

– Я хочу поехать с тобой, – сказала Нинка. – На машине, по твоему зимнику. Через Тобольск.

Он кивнул и тронул свой гигантский грузовик.

И только часа через четыре Нинка поняла, что действительно заболела. Где и когда ее продуло, теперь было смешно отыскивать. Скорее всего, в Москве, на аэродроме, когда их сперва продержали на холодном ветру у трапа, а потом подгоняли, как собак.