Текст книги "Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт"

Я не знала, что бабушка и тети писали обо мне до моего приезда, поэтому мне казалось, что я начинаю новую жизнь, свободную от всех былых грехов. Впервые в жизни меня покинули страхи. Я жила по правилам и говорила правду, ведь стало нечего бояться.

У меня была вредная привычка кусать ногти. Вскоре это заметила мадемуазель Самайя и решила меня вылечить. Это казалось безнадежной задачей, но однажды я перечитывала письма отца, которые всегда носила с собой, и наткнулась на то, в котором он говорил о пользе хорошего внешнего вида, и с того дня моим ногтям было позволено расти.

К первым рождественским каникулам я начала чувствовать себя в школе как дома и была счастлива. Сочельник и само Рождество я провела с семьей Мортимеров в лондонском отеле «Кларидж». У них было только маленькое рождественское деревце на столе в гостинице, и это казалось мне неправильным. Дома у нас всегда была большая елка, но тетушка Тисси позаботилась о том, чтобы у меня был свой праздничный чулок и много подарков и чтобы день в целом прошел удачно.

Меня пригласили провести несколько дней с миссис Вулрич-Уиттмор и ее семьей на севере Англии. Ее муж работал настоятелем церкви в Бриджнорте, что в Шропшире. У них было пять маленьких дочерей, и одна или две из них примерно моего возраста. Миссис Вулрич-Уиттмор приходилась сестрой Дугласу Робинсону и крепко держалась за свои американские связи, так что я чувствовала себя настоящей родственницей: меня тепло приняли и обращались со мной как с родной дочерью. Я наслаждалась каждой минутой этого визита, который позволил мне впервые взглянуть на английский быт.

На завтрак на одном из буфетов выставляли еду на тарелках под крышками. Они стояли на подставках со свечами, чтобы еда дольше оставалась горячей, и каждый угощался тем, что пожелает. Полдник подавали в классной комнате около половины пятого. Иногда к нам присоединялся отец детей, и все вместе мы ели хлеб, варенье, пирожные и пили чай. Самые голодные могли взять яйцо. Долгие прогулки и поездки, бесконечные игры и книги под рукой в любую свободную минуту наполняли мою жизнь в те дни, что я провела в гостях.

Я приехала одна, и возвращаться мне предстояло одной. Мы долго обсуждали, как мне добраться до Парижа, чтобы еще раз повидаться с тетушкой Тисси, прежде чем она уедет в Биарриц. До конца каникул я должна была жить во французской семье, чтобы изучать язык.

В конце концов решили воспользоваться одним из английских изобретений – приглашенной служанкой с хорошими рекомендациями, которая сопроводила бы меня из Лондона в Париж. Я никогда ее не видела, но без труда узнала на вокзале, и мы поехали в Париж.

Сегодня я искренне удивляюсь своей уверенности и независимости, потому что в той новой фазе жизни была абсолютно бесстрашна. Путешествие через Ла-Манш оказалось недолгим, и мне удалось найти продуваемый ветром уголок, чтобы избежать морской болезни, но я была так рада, пройдя таможню и оказавшись на французской земле, что свернулась калачиком в купе поезда, а после пила кофе с молоком из больших банок, которые носили взад и вперед по платформам.

В Париж мы приехали рано утром. Служанка сопровождала меня до отеля, в котором остановилась тетя. Я провела с ней несколько часов, после чего меня забрала мадемуазель Берто. На самом деле мадемуазелей Берто было две, а еще с ними пришла их мать. Они жили в простой, но удобной квартире в одной из не самых фешенебельных частей Парижа, и это стало моей первой возможностью познакомиться с бытом французов.

Мебель, насколько я помню, была мягкой и совершенно неизвестного периода. Ванной комнаты, конечно же, не оказалось, а горячую воду приносила bonne à tout faire – «служанка на все руки» – по утрам и вечерам. При желании можно было воспользоваться маленьким круглым жестяным тазом.

Кормили очень хорошо, но эта еда отличалась от всего, что я пробовала раньше. Супы были восхитительны, а дешевое мясо приготовлено так замечательно, что его вкус не уступал нашим более дорогим отрезам. Овощи подавали как самостоятельное блюдо. Все места за столом сервировали маленькой стеклянной подставкой для ножа и вилки, которые не уносили вместе с тарелкой после каждого блюда. Хозяйство велось крайне бережливо, но все равно семья жила хорошо. Две мадемуазели Берто были превосходными гидами и очаровательными интеллигентными женщинами.

Широкие проспекты, красивые общественные здания и церкви – все это делало Париж самым восхитительным городом, в котором я когда-либо бывала. Бо́льшую его часть я посмотрела с мадемуазель Берто во время первого визита, но в основном мы делали то, что положено делать туристам, а не то, что потом стало олицетворять для меня истинную прелесть Парижа.

Мадемуазель Сувестр позаботилась, чтобы в Англию я отправилась под надзором мадемуазель Самайи, и после восхитительных каникул я вернулась в школу с надеждой, что у меня будет еще один шанс остановиться у семьи Берто.

Сама школьная жизнь не отличалась разнообразием, но во внешнем мире царило великое волнение. Я почти не помнила об Испано-американской войне 1898 года, хотя много слышала о гибели крейсера «Мэн», о дяде Теде и его «Мужественных всадниках». Бабушка и ее семья жили вне политических кругов того времени и мало интересовались общественными делами. Но я помню радость и волнение, когда вернулся дядя Тед и отправился в Олбани в статусе губернатора Нью-Йорка.

В газетах писали о скандалах и сражениях, но эта война едва ли затронула мою повседневную жизнь.

Англо-бурская война 1899–1902 гг. носила для англичан более серьезный характер, и волнение страны вскоре отразилось на школе. Сначала все были уверены в быстрой победе, но затем последовали месяцы беспокойства и упорного «наступления» перед лицом неожиданного и успешного противостояния со стороны буров.

Многие люди не верили в праведность дела англичан, и мадемуазель Сувестр входила в их число, но никогда не навязывала свое мнение ученицам из Англии. С нами она не обсуждала ни хорошие, ни плохие аспекты войны. Победы отмечали в спортзале, и праздники не были под запретом, но мадемуазель Сувестр не принимала участия ни в одной демонстрации. Она оставалась в библиотеке, собирая вокруг себя девушек из США и других стран. Им она излагала свои теории о правах буров или малых народов в целом. Эти долгие беседы были интересны, а их отголоски до сих пор живы в моей памяти.

Я освоилась в школе, и вскоре мадемуазель Сувестр начала усаживать меня за стол напротив нее. Девочка, занимавшая это место, принимала ее кивок в конце трапезы и, вставая, подавала знак остальным ученицам подняться и покинуть столовую. В этой роли я находилась под пристальным наблюдением, поэтому обзавелась несколькими привычками, от которых так и не смогла избавиться.

Мадемуазель Сувестр всегда говорила, что не стоит брать больше, чем хочется, но съедать нужно все, что лежит у тебя на тарелке, и я следовала этому правилу. Некоторые английские блюда мне очень не нравились, например, пудинг на сале. Он выглядел противно и создавал впечатление чего-то сырого, холодного и липкого. К пудингу подавалась патока, которой его следовало поливать, а моей единственной ассоциацией с патокой был «Николас Никльби», что не делало десерт привлекательнее. Мадемуазель Сувестр считала, что мы должны преодолеть эту брезгливость и есть всего понемногу, поэтому я давилась, сидя рядом с ней за столом, и отказывалась от блюда в ее отсутствие.

Но в этом были и свои преимущества, потому что иногда мадемуазель Сувестр подавали особые блюда, и она делилась ими с тремя или четырьмя девочками, сидевшими рядом. Когда к ней приходили гости, мы садились по обе стороны от нее и без труда подслушивали интересные разговоры.

Думаю, именно тогда у меня появилась неискоренимая дурная привычка. Часто в разговоре с мадемуазель Сувестр я использовала то, что подслушала из ее беседы с друзьями, но на самом деле не знала того, о чем говорила. Мадемуазель Сувестр обычно радовалась моему интересу и не расспрашивала меня, так что я утаивала свое невежество.

Взрослея, я все чаще и чаще пользовалась быстротой своего ума, чтобы копаться в чужих головах и выдавать их знания за собственные. Спутник за обеденным столом или случайный знакомый рассказывал мне то, что я могла использовать в разговоре, и мало кто подозревал, как плохо я на самом деле разбираюсь в темах, о которых говорю с такой легкостью.

Эта дурная привычка так притягательна, что, надеюсь, мало кто из детей ее приобретет. Но у нее есть одно большое преимущество: она позволяет собирать информацию о самых разных предметах и неизмеримо увеличивает круг ваших интересов, пока вы продвигаетесь по жизни.

Разумеется, позже я обнаружила: чтобы научиться действительно разбираться в вопросе, придется покопаться.

Приближались летние каникулы, и мое волнение росло, ведь мне предстояло отправиться в Швейцарию, в Санкт-Мориц, чтобы провести время с Мортимерами.

Когда я впервые увидела эти прекрасные горы, у меня перехватило дух, ибо никогда раньше я не видела таких высоких хребтов. Летом я жила напротив гор Катскилл и очень их любила, но насколько же величественнее были эти огромные заснеженные вершины вокруг нас, когда мы въезжали в Энгадин. Маленькие швейцарские шале, построенные прямо на холмах, с загонами для скота, который не забредал на кухню чуть ниже по склону, выглядели очень живописно и странно из-за своего резного убранства.

Я оказалась совсем не готова к Санкт-Морицу с его улицами, полными гранд-отелей, сужающимися до скромных пансионов и маленьких домиков, разбросанных повсюду для пациентов, которым предстояло жить в этом городке долгое время.

Все отели стояли на берегу озера, и ярче всего мне запомнилось то, как мы с Тисси каждое утро вставали рано и шли в маленькое кафе, примостившееся на мысе над одним концом озера. Там мы пили кофе или какао и ели булочки со свежим маслом и медом, а солнце только выглядывало из-за гор и касалось нас теплыми лучами. До сих пор помню, какой довольной я была!

В конце лета Тисси сказала, что хочет заказать карету из Санкт-Морица через австрийский Тироль в Обераммергау, где идет «Страстная пьеса». Она брала с собой подругу, и я могла поехать с ними, если меня устроит сидеть рядом с кучером на козлах или на скамеечке напротив обеих дам. Я была готова ехать, сидя на чемоданах, так меня будоражила перспектива увидеть «Страстную пьесу» и всю эту новую для меня страну.

Нам досталась карета «Виктория» всего лишь с одной лошадью. Бо́льшую часть пути мы ехали через гористую местность, и когда дорога становилась крутой, я шла пешком, так что продвигались мы медленно и вдоволь насладились пейзажами.

Я все еще считаю австрийский Тироль одним из самых чудесных мест в мире. Мы провели ночь в маленькой гостинице, где останавливался «сказочный король» Баварии Людвиг, когда приезжал ловить рыбу в стремительном ручье, который мы еще недавно видели под своими ногами. Мы посетили его замки и наконец прибыли в Обераммергау.

Это был вечер перед спектаклем, и все номера были забиты, поэтому наши комнаты оказались отделены друг от друга и находились в простых деревенских домиках. Мы обошли всю деревню и заметили людей, которых нам предстояло увидеть на следующий день в «Страстной пьесе». Они сидели в маленьких лавочках и продавали резные фигурки, сделанные собственноручно зимой.

«Страстная пьеса» прерывалась лишь тогда, когда людям нужно было перекусить, поэтому мы сидели на своих местах долгими часами. Мне понравилось, хотя теперь я понимаю, что была всего лишь уставшим ребенком, ведь после обеда уходила спать и не могла вернуться до конца второй части, потому что во время пьесы никому не разрешалось двигаться или шуметь.

Потом поехали в Мюнхен, следом обратно в Париж, а после я вернулась в школу.

На Рождество 1899 года я должна была исполнить свое желание и вместе с одноклассницей провести все каникулы в Париже с мадемуазель Берто.

Мы должны были каждый день брать уроки французского языка и осматривать достопримечательности, поэтому нас всегда сопровождали, и дни были тщательно спланированы. Я узнавала Париж, чувствовала, что могу в нем ориентироваться и решить, чем хочу заниматься, когда у меня появятся свободные дни.

Когда наш визит подходил к концу, мадемуазель Сувестр приехала в Париж, и мы отправились с ней повидаться. Она расспросила нас об успехах в учебе и откровенно сказала, что думает о моих нарядах, многие из которых были сшиты на заказ моими молодыми тетушками. А потом приказала мне поехать вместе с мадемуазель Самайей и заказать хотя бы одно платье в ателье.

Я всегда беспокоилась о своих карманных деньгах, потому что, по мнению бабушки, мы, дети, не должны знать, пока не вырастем, сколько у нас сбережений. И нам стоит экономить, ведь бабушка может потерять возможность присылать нам деньги. Но я решила: раз уж мадемуазель Сувестр считает, что мне нужно новое платье, так тому и быть. До сих пор помню, как радовалась, надев этот темно-красный наряд, сшитый специально для меня в маленьком парижском ателье. Наверное, оно называлось «Уорт», потому что для него был характерен весь тот шик моего первого французского платья.

Я носила его по воскресеньям и как повседневный вечерний наряд в школе. От него я получала больше удовольствия, чем от любого другого платья, которое у меня было с тех пор.

Я помню одно важное событие зимы 1901 года – смерть королевы Виктории. Благодаря связям с Робинсонами я смогла посмотреть на похоронную процессию из окон дома, принадлежащего одному из них. Это был напряженный день, начиная с толпы людей на улицах и сложностей, связанных с прибытием к месту назначения, и заканчивая долгим ожиданием самой процессии. Я мало что помню о многочисленных экипажах, которые составляли эту процессию, но никогда не забуду то искреннее чувство, которое выражали толпы людей на улицах, или тишину, образовавшуюся, когда в поле нашего зрения появился лафет с самым маленьким гробом, который я когда-либо видела. Вряд ли можно было найти хоть одного человека, который смог сдержать слезы, когда эта медленная процессия проходила мимо него. И я ни на секунду не забывала ту великую эмоциональную силу, которая, кажется, взбудоражила всех нас, когда королева Виктория, такая маленькая в своем физическом проявлении, но такая большая в выражении преданности своему народу, навеки покинула нашу жизнь.

К следующей Пасхе мадемуазель Сувестр решила взять меня с собой в путешествие. Это оказалось одним из самых судьбоносных событий за все время моей учебы. В планах было отправиться в Марсель, проехаться вдоль средиземноморского побережья, остановиться в Пизе, а затем провести некоторое время во Флоренции, живя там не в городской гостинице, а у друга-художника мадемуазель Сувестр во Фьезоле, в вилле на возвышенности с видом на флорентийские пейзажи.

Путешествия с мадемуазель Сувестр стали настоящим откровением. Она делала все то, что каждый из нас в глубине души хотел сделать. В Марселе мы прогулялись по набережной, посмотрели на лодки, приплывшие из иностранных портов, увидели несколько небольших рыбацких лодок с разноцветными парусами и поднялись в маленькую церковь, где совершались приношения Пресвятой Богородице за спасение тех, кто находится в море. В этой церкви была святыня, возле которой люди молились за исполнение некоторых особых желаний, калеки вешали свои костыли, прихожане приносили в жертву золото, серебро и драгоценные камни.

Мы закончили ужином в кафе с видом на Средиземное море и съели блюдо под названием «Буйабес», которым славился Марсель. Это своего рода суп из всевозможных видов рыбы и морепродуктов, которые можно поймать в близлежащих водах. К нему мы заказали vin rouge du pays (местное красное вино), потому что мадемуазель Сувестр была убеждена: если питьевая вода не вызывает доверия, вино пить безопаснее, а если разбавить его водой, оно уничтожит микробов.

На следующий день мы отправились в путешествие по берегам Средиземного моря. Я хотела выйти почти на каждой остановке, название которой казалось мне знакомым, но мы направлялись в Пизу, и мне, ребенку, который регулярно путешествовал из Нью-Йорка в Тиволи и обратно, даже в голову не приходило, что можно менять планы прямо в пути.

Ближе к вечеру кондуктор внезапно выкрикнул: «Алассио!» Мадемуазель Сувестр, затаив дыхание, высунулась из окна и сказала: «Я собираюсь сойти». Она велела мне забрать сумки, которые лежали на верхних полках, и мы просто вывалились на платформу вместе с вещами, а поезд отправился дальше по своему маршруту. Я была в ужасе. Наши сундуки поехали дальше в багажном вагоне, а мы стояли на перроне в незнакомом месте из-за спонтанной прихоти.

Когда мы отдышались, мадемуазель Сувестр сказала: «Здесь живет моя подруга, миссис Хамфри Уорд, и я решила с ней увидеться. А еще у Средиземного моря чудесный синий цвет по ночам, будет здорово полюбоваться звездным небом с берега».

Увы, миссис Уорд не оказалось дома, но мы все равно прекрасно провели час на берегу, разглядывая небо и море, и, хотя мадемуазель Сувестр простудилась на следующий день, она не пожалела о своем решении, а я получила ценный урок. Тогда я перестала быть тем суровым маленьким человеком, которым была прежде.

Вспоминая поездки с мадемуазель Сувестр, я осознаю, что она научила меня любить путешествия. Ей нравился комфорт, она наслаждалась хорошей едой, но всегда старалась отправиться туда, где можно встретить местных жителей, а не своих соотечественников.

Каждый раз она пробовала местные блюда и пила местные вина. По ее мнению, наслаждаться хорошей итальянской едой так же важно, как и итальянским искусством, и все это нужно для того, чтобы чувствовать себя как дома в любой поездке, зная, что можно посмотреть и как себя развлечь. Она внушала мне важность изучения иностранных языков ради удовольствия, которое человек теряет, приехав в новую страну и оказавшись сразу глухим и немым.

Еще мадемуазель Сувестр научила меня тому, что молодых людей можно сделать ответственными, только если возложить на них реальную ответственность. Она была уже дамой в возрасте, а мне исполнилось шестнадцать лет. Я отвечала за упаковывание и распаковывание как своих, так и ее вещей, когда мы отправлялись в путь. Я изучала расписание поездов, покупала билеты, делала все необходимые приготовления для комфортного путешествия. Хотя в первые дни замужества я отчасти утратила уверенность и способность заботиться о себе, позже мне было легче все это вспомнить благодаря поездкам с мадемуазель Сувестр.

Во Флоренции мы обосновались надолго. Весна во Флоренции – чудесное время, и мне показалось, что привкус античности свойственен ей больше, чем любому другому городу, который я посещала до этого. Я усердно читала Данте, и во время прогулок по городу мое воображение дорисовывало сцены из книги. И снова доверие мадемуазель Сувестр к американцам сделало мое путешествие уникальным. На следующее утро после нашего приезда она достала «Бедекер», открыла его и, прочитав описание Кампанилы Джотто, сказала: «Моя дорогая, я очень устану, если пойду с тобой, но единственный способ по-настоящему узнать город – пройтись по его улицам. Флоренция того стоит. Возьми с собой «Бедекер» и пойди осмотрись. Потом обсудим увиденное».

Итак, шестнадцатилетняя, более наблюдательная, чем когда-либо, и более чуткая к красоте, я отправилась на прогулку, чтобы в одиночестве посмотреть на Флоренцию. Невинность – это защита сама по себе. Мнение мадемуазель Сувестр подтвердилось целиком и полностью. Возможно, она поняла, что я не обладаю красотой, привлекательной для иностранцев, и смогу избежать их ухаживаний. В любом случае, каждый на моем пути был готов помочь. Даже когда я заблудилась в узких улочках и спрашивала дорогу, ко мне относились с величайшим уважением и почтением.

Из Флоренции мы отправились в Милан, а потом в Париж, где я снова пошла осматривать достопримечательности в одиночестве. А в Люксембурге я встретила всю семью Томаса Ньюболда, и они написали домой, что в Париже я гуляла без сопровождения!

Я вернулась в школу на некоторое время, а потом началось лето, вместе с которым пришло большое волнение, потому что Пусси приехала в Европу с семьей Мортимеров, и мы с тетей должны были вместе отплыть домой.

За две ночи до отплытия я остановилась у нее в Лондоне и впервые ощутила на себе ее эмоциональный кризис. В последующие годы мне предстояло не раз столкнуться с чем-то подобным. В тетю Пусси всегда были влюблены мужчины – не всегда это было мудро, но стабильно глубоко!

В тот конкретный момент ей казалось, что она навсегда расстается со своим счастьем, ведь ее разлучили с настоящим джентльменом. Я почти всю ночь не спала, слушая ее рыдания и уверения, что она прыгнет за борт, так и не добравшись до дома. Юная и романтичная, я провела большую часть пути домой, гадая, когда же тетя, наконец, решится, и наблюдала за ней так пристально, как только могла. Мы делили каюту на медленном пароходе Atlantic Transport Line. Настроение у Пусси было отнюдь не безмятежное, но к тому времени, как мы добрались до дома, она немного успокоилась.