Текст книги "Странные вещи"

Глава 7. С Сюзанной играть не стоит

Нью-Манчестер встретил Клевер радушно, сразу же завертев ее в ярмарочном круговороте оживленных улиц. Вытянув шею, Клевер любовалась десятиэтажными чудо-домами из кирпича и гранита. Ее влекли за собой не только звуки и запахи, но и толпы людей, и множество экипажей.

Не успела она заткнуть нос, почувствовав противный запах мыловаренной фабрики, как зловоние сменилось дурманящим ароматом, исходящим от тележки кондитера, где жареный арахис обливали расплавленной карамелью.

На каждом углу главной улицы высились столбы с современными фонарями. Обслуживали их ловкие фонарщики в красных фуражках – они переносили на плечах лестницы и ловко, как мартышки, карабкались по ним, подрезая фитили и подливая масло. Клевер надеялась, что встретит здесь чудеса техники, но такая поразительно смелая идея – каждую ночь освещать целый город – заставила ее задохнуться от восторга.

Некоторые кварталы блистали пышным убранством. Даже вывеска сапожной мастерской была отделана сусальным золотом. Клевер протолкалась сквозь толпу, чтобы получше рассмотреть общественный фонтан с питьевой водой, выложенный мозаичным узором из рыб и осьминогов. Зачерпнув ковшиком воды, она попила. Вода оказалась на удивление холодной, на вкус отдавала железом и без конца пузырилась, словно горный ручей. Клевер не могла понять, завидует она или сердится на живущих здесь людей, которые так равнодушно пробегают мимо, не удостаивая взглядом такие чудеса.

Заглядевшись, Клевер не заметила повозки, которая с такой силой толкнула ее в плечо, что закрутила волчком. Ее пихали и толкали, и так она продвигалась все дальше по улице, словно лист на ветру, то и дело повторяя:

– Извините! Простите меня!

Что и говорить, правила приличия на улицах Нью-Манчестера напоминали этикет неспешно движущейся лавины. Все здесь перемешалось. На углу музыканты наяривали залихватскую джигу, а в десятке ярдов от них другой оркестр играл похоронный марш. Джентльмены во фраках, поддерживая разодетых дам, проходили по деревянным мостовым мимо дремлющих нищих.

Пропуская гувернантку, прижимавшую к груди ноты, Клевер вжалась спиной в кирпичную стену. Гувернантка хмурилась так мрачно, как будто рассчитывала своим гневом пробить брешь в толпе. Следом за решительно шагающей наставницей бежала стайка молоденьких девушек, не старше самой Клевер, хихикающий ураган шляпок и шелков. Приподнятые юбки открывали пуговки на башмачках, взбегающие вверх, как ноты в гамме. Это, несомненно, были ученицы, направлявшиеся на урок музыки, – тугие локоны, румяные щеки. Пробежав мимо, они обдали Клевер облачком сиреневого одеколона, словно ветерком из райского сада.

Каково это, быть так тщательно и нарядно упакованной, словно подарок? Рассматривать девушек было неприлично, но Клевер все же повернула голову и смотрела им вслед, пока шумная стайка не растворилась в толпе. Интересно, они и чувствуют себя такими безукоризненными, какими кажутся на вид, со своими зонтиками-ореолами?

Клевер посмотрела на свои грязные штаны, обветренные руки, мозолистые ладони, перепачканные зеленью башмаки, которые она не снимала всю дорогу от самого озера. Поздно, слишком поздно начинать другую жизнь. Эти пятна и отметины слишком важны для нее, их нельзя оттереть. И конечно же Клевер ни за что не променяет свои знания о скрипичных изгибах позвоночника или о сердечном ритме ни на какие завитушки манерной камерной музыки.

Впрочем, будь жива ее мама, Клевер, возможно, смирилась бы с корсетом, а то и радовалась бы ему. Сложись все иначе, такой же образцово чистый цветочек по имени Клевер беззаботно бежал бы сейчас вприпрыжку за своей наставницей.

На широкой площади к небу возносилась сверкающая колонна – памятник мирному договору, двадцать лет назад положившему конец войне в Луизиане. Вверх от колонны по спирали поднимались в небо мраморные голуби. Клевер даже удивилась, что война могла породить нечто столь прекрасное. Она прижала ладонь к холодному камню. Касались ли когда-нибудь этого монумента руки Минивер? Гуляя по Нью-Манчестеру, Клевер просто не могла не задавать себе этих вопросов: ходила ли ее мать по этой брусчатке, любовалась ли этим витражом, слышала отрывистый ритм, доносящийся из этой кузницы?

Однако было у Клевер и более важное, неотложное дело.

– Вы не знаете, где найти Аарона Агата? – с этим вопросом она подходила к лавочникам и торговцам фруктами.

– Где живет мистер Агат? – спрашивала она у проезжающих дам и кучеров их экипажей. Спросила и у фонарщиков. Но ответ неизменно был отрицательным.

А шериф, сдув с усов пивную пену, проворчал:

– Не ищите неприятностей, маленькая мисс.

Лихорадочный ритм города так захватил Клевер, что она чуть не забыла об указаниях отца.

– Канарейка среди голубей…

Она стала присматриваться к птицам на крышах. Сверху на нее щерились горгульи, высовывая черные от копоти языки. Какой-то шутник повязал на шею одной из них настоящий шарф. Задавая вопрос о канарейке, Клевер добилась даже меньше толку. Горожане были слишком заняты, чтобы беспокоиться о потерянной птичке.

Подняв глаза к небу, Клевер не заметила, как забрела в другую часть города. Здесь дома жались друг к другу, как лодки, бурей выброшенные на берег. Клевер обходила стороной попрошаек, лица которых были покрыты язвами и нарывами. У многих встреченных ею здесь людей кожа была темной. Нью-Манчестер был известен, как прибежище чернокожих, освобожденных, рожденных свободными или беглецов. Клевер думала, что в большом городе все должны жить бок о бок, дружно, как в их деревне у озера Саламандра. Но этот квартал так сильно отличался от главной площади, словно был другим городом.

Метельщики, убиравшие с улиц конский навоз, добравшись до этих мест, не тащили свой груз дальше, а здесь же сваливали его в громадные кучи, над которыми кружили рои мух. Вокруг этих насыпей сидели чернокожие старики, слишком слабые для тяжелого труда. Они перемешивали в ведрах навоз с глиной – топливо, чтобы не мерзнуть по ночам. За работой они перешучивались и смеялись, но Клевер заметила, что ноги у многих были изуродованы. Бери-бери – болезнь, простым лекарством от которой было нормальное питание.

Клевер приходилось зашивать и черную кожу. Для иглы разницы не было. Ее отец лечил рабов, свободных людей и индейцев – всех, кто нуждался в помощи. Он учил дочь, что одними и теми же лекарствами можно лечить любые тела.

Клевер думала, что в столице свободного штата Фаррингтон она увидит подтверждение этой простой истины. Ничуть не бывало. Нью-Манчестер был расколот, как тарелка.

– Красивые цветы для леди! – пропела маленькая цветочница, издали завидев Клевер. Волосы девочки были причесаны очень гладко, а намазанные маслом косички заплетены туго-натуго и похожи на палочки лакрицы. Она очень старалась выглядеть приличной. Эта девчушка, рожденная здесь, на замусоренных грязных улицах, была очень опрятной – у Клевер никогда так не получалось.

Вдова Хеншоу рассказывала Клевер, что, если охотникам на беглых рабов не удавалось поймать беглецов, они, случалось, похищали свободных людей и отправляли их на плантации, и никого не волновало, есть у них документы или нет. Клевер только слышала о чем-то подобном, а эта девочка жила под такой угрозой. И все-таки она стояла здесь, храбрая и уверенная, как фигура на носу корабля, и торговала цветами.

– Цветы! – снова крикнула она. – Цветы для красивой леди!

Клевер вовсе не казалась себе красивой дамой, так что она только покачала головой и пошла дальше.

Отцовский кожаный саквояж с каждой минутой все сильнее оттягивал плечо. Клевер сгибалась под грузом тайны и изнывала от жажды. Но больше, чем о воде, больше, чем о еде, даже больше, чем о сне, Клевер мечтала о том, чтобы найти Аарона Агата, который избавит ее от бремени.

Пока Клевер искала канарейку, ее взгляд то и дело падал на милые самодельные вещи, скрашивавшие уродство трущоб: яркие цветастые платки, которыми младенцы были крепко привязаны к материнским спинам, двери, расписанные геометрическими узорами. От запаха жареной бамии у Клевер потекли слюнки. Но также она различала запахи холеры и дифтерии. А еще – тихо, так тихо, будто он исходил из ее собственного дрожащего нутра, слышался гул той ужасной мельницы.

И это была еще одна тайна, которую хранил отец.

– В городах одни невзгоды, – не уставал повторять он.

Но кто бы мог подумать, что все невзгоды прибились к одной стороне этого города?

Клевер было не по себе. Нужно было отыскать Аарона Агата. Она почти бежала по пыльной мостовой, но вдруг резко остановилась. Какой-то желтый блик мелькнул перед ней – яркое пятнышко. Канарейка? Она подошла поближе, но пятно оказалось засушенной желтой розой в корзине.

– Цветочек для красивой леди! – повторила маленькая цветочница. Лоб у нее блестел, как начищенный медный тазик.

– Ты не видела здесь канарейку? – спросила Клевер.

Девчушке было на вид лет восемь, не больше, но усталость в ее глазах была совсем не детской.

В руках она держала цветы – целую охапку разноцветных роз.

– Пять центов за одну, семь за букет.

Покопавшись в сумке отца, Клевер нащупала последние десять центов и отдала ей.

– Я возьму букет.

Девочка протянула Клевер пучок лаванды с засушенной розой посередине и махнула рукой в сторону центра города.

– Канарейка живет на крыше клеевара. Но вам ее не поймать, – девочка печально покачала головой. – Она слишком быстрая.

Клевер поспешно зашагала по улице.

Мастерскую клеевара Клевер узнала бы и без всякой вывески, по омерзительному запаху вареной конины. Уткнувшись носом в ломкие цветы, она остановилась и вытянула шею, чтобы рассмотреть крышу.

Вот она.

В окружении сонно воркующих голубей на крыше сидела канарейка. От городской копоти и сажи ее прежде яркое оперение стало блеклым, как тусклая латунь. И все-таки птица сияла в дымном воздухе желанным цветным пятнышком.

На глазах у Клевер она вспорхнула с крыши, склюнула какую-то крошку с мостовой и улетела. Девочка помчалась следом, сжимая обе сумки и стараясь не выпустить птичку из виду, а та нырнула за экипаж, взвилась со струей дыма из трубы и скрылась в ветвях векового дуба. Тут Клевер ее и потеряла.

Она так расстроилась, что выругалась сквозь зубы и сломала засохший букетик, ударив себя по боку. При этом на нее смотрели лишь лошади у коновязи. Что до жителей города, они не обратили на нее никакого внимания.

Вернувшись к клееварне, Клевер обнаружила, что птичка тоже возвратилась и прыгает в тени печной трубы. Еще дважды она пускалась за ней в погоню, но каждый раз птица возвращалась. Казалось, она была незримо привязана именно к этой крыше.

Клевер обогнула дом. Это было кирпичное здание фабрики, несколько дверей были открыты нараспашку, за каждой виднелись огромные котлы. Во влажном жарком чаду сновали рабочие. Но знаменитого эксперта по диковинам среди них явно не было.

Обойдя здание еще раз, Клевер заметила страдающую от засухи иву, протиснулась сквозь обвислые ветви и оказалась в сумерках незамеченного ей поначалу переулка. Здесь было тихо. Клевер увидела три ступеньки и за ними тяжелую дверь в подвал, которая словно ждала ее.

Клевер постучала. Она заметила, что канарейка села на иву, наблюдая за ней сверху. Из-за двери раздался мужской голос.

– Пароль!

– Откуда же мне его знать?

Канарейка улетела. Она постучала снова. Прижала ухо к деревянной двери и услышала внутри тихое гудение.

– Можно? – Она пнула дверь ногой и попробовала заглянуть в щель. Изнутри доносились стук и тяжелый скрежет, но Клевер ничего не разглядела. Присев, она прижалась к дереву лбом.

– Меня зовут Клевер! Я ищу Аарона Агата, – отчаянно крикнула она.

– Какая именно Клевер? – спросил голос из-за двери.

– Клевер Элкин, – сказала она. – С озера Саламандра.

Канарейка подлетела к ней так быстро, что поднятый ее крылышками ветерок разогнал мух. Человек внутри прочистил горло.

– Клевер Элкин, дочь Константина?

– Вы знаете меня?

После паузы голос произнес несколько странных слов:

– Путешествует без ног. Прожорлив без кишок. Кусает без зубов.

Клевер сглотнула. Это была та самая загадка, которую вдова Хеншоу часто загадывала ей с тех пор, как она была еще совсем маленькой. Даже в разгар зимы вдова заставляла Клевер стоять на холоде у дверей, пока не произнесет ритуальных слов.

И теперь Клевер машинально ответила:

– Огонь пылает, сажу рождает. Ключ и замок, пусти на порог.

Просто «огонь» не засчитывалось. Вдова Хеншоу настаивала на полном ответе и лишь тогда впускала ее к теплому очагу и награждала миской похлебки или куском теплого, из печи, хлеба с патокой. Как ни странно, сейчас это тоже сработало. Клевер услышала скрежет щеколды.

На это ушло несколько секунд, но вот дверь, наконец, отворилась.

Старичок, стоявший за ней, выглядел… странно. На нем было три пары очков: одни сидели низко на кончике носа, сквозь вторые он смотрел, а третьими подобрал свисавшие на лоб взлохмаченные волосы.

– Я разыскиваю мистера Аарона Агата, – сказала ему Клевер.

– Ты его нашла, – человечек поклонился, и очки с кончика носа упали на пол.

Она ожидала увидеть крепыша, героя с журнальных иллюстраций – бравого покорителя неведомых земель, в бобровой шляпе на голове. Тот герой мужественно смотрел в сторону реки, а к его ноге прижимался медвежонок. Но этот человек был похож на библиотекаря, который недавно неудачно подрался. Костюм на нем когда-то был прекрасен, но жилет был застегнут не на те пуговицы. Единственным доказательством того, что Агату когда-то приходилось смотреть на солнце и щуриться, были глубокие морщины, разбегавшиеся из уголков глаз.

– Это правда вы? – недоверчиво спросила Клевер.

Мистер Агат похлопал себя по голове, нащупывая шляпу. Не найдя ее, он вместо шляпы снял очки и слегка поклонился.

– Аарон Томас Агат, к вашим услугам, – представился он.

Клевер схватила его за руку и с силой встряхнула, словно он был водокачкой. Она вся дрожала от облегчения. Сама не понимая, что делает, она крепко обняла его, почувствовав запах шерсти и цикория.

Наконец, она выпустила мистера Агата, и тот внимательно всмотрелся в ее лицо.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, – заговорил он. – И не только из-за вашей родословной, но и из-за ваших природных качеств.

– Моих чего? – не поняла Клевер.

– Но вы пришли в неподходящее время. Ужасное время, боюсь сказать. Простите, но я должен продолжить свои занятия, несмотря на оказанную мне честь. Проходите, не стойте в дверях.

Клевер вошла в длинный подвал, стены и пол которого были выложены кирпичом. Запах клея проникал даже сквозь стены. Пол был завален деревянными ящиками и какими-то громоздкими предметами, небрежно прикрытыми чехлами от пыли. Сквозь окна, расположенные под самым потолком, проникало полуденное солнце, и в его лучах сквозь пляшущие пылинки видно было, какой беспорядок здесь царил.

Никогда Клевер не приходилось видеть столько самых разнообразных вещей и вещиц, собранных вместе: канделябры, деревянные скульптуры, старинные фонари, роговые ложки и явно непрочные стопки книг. Письменный стол, стоявший в углу, казалось, вот-вот рухнет под тяжестью наваленных на него бумаг. В другом углу рядом с плитой, умывальным тазом и горой немытой посуды со стаей мух над ней валялся вещмешок. Похоже было, что если путешественник и выходил из дома в последнее время – то разве что вынести свой ночной горшок.

– Я бы не отказался от помощи, не возражаете? – и он указал на беспорядочные груды вещей. – Я перевозил эту коллекцию уже трижды.

Мистер Агат снимал книги с полок и бросал их на пол к стопкам, которые там уже были сложены. Некоторые ящики уже были заколочены гвоздями, некоторые открыты и до половины набиты соломой. В одном Клевер заметила лошадку-качалку, в другом – хрустальную вазу. Фарфоровые тарелки и чайные чашки были заложены в бочки с овсом – лучший способ защитить их в поездке на повозке.

– Я должен рассредоточить все диковины. Нынче кругом браконьеры и гнусы, невозможно найти безопасное место.

– Браконьеры?

– Они воруют диковины и продают втридорога. Раньше это был писк моды – иметь в салоне собственную Невидимую расческу или Ледяной Крюк, чтобы лед был всегда под рукой. Но теперь, когда все диковины у браконьеров скупает сенатор Оберн, коллекциям грозит опасность.

– А зачем они Оберну?

– Он продолжает искать способ взять реванш и одолеть Бонапарта, – объяснил мистер Агат. – Во время войны у Объединенных Штатов было материальное преимущество: боеприпасы, сталь, провиант, хлопок. Казалось, нас ждет легкая победа. Но Луизиана поразила нас огромной численностью войска. Меня до сих пор мучает вопрос: что же это за диковина, которая способна снова и снова воспроизводить одного и того же человека, превращать одного французского солдата в тысячи. Мой интерес, разумеется, чисто научный. Но у сенатора Оберна заинтересованность… иного рода. Нью-Манчестерский договор для него как нож в сердце.

– Как же Оберн сможет победить бесчисленную армию? – спросила Клевер.

– Надеюсь, мы никогда этого не узнаем. Только вообразите этот ужас. Цапля за один день спалила весь Готорнский лес! А Винный Кубок превратил Долину Странников в заболоченную пустошь. Диковины, используемые как оружие, становятся смертельно опасными. Но Оберн пойдет на все, лишь бы стать президентом. Он пытается следовать примеру Бонапарта. Вот только если он пойдет тем же путем, то выборов у нас не будет вовсе. Мы получим короля и коронацию.

По темным кругам под глазами было видно, что Аарон Томас Агат не спит уже которую ночь.

– Диковины следует спрятать в разных местах, во имя всеобщей безопасности. Грядут темные времена.

Клевер заметила, что над задним карманом брюк у него болтается чайная чашка – видимо, вставляя ремень, он каким-то образом продел его через ручку чашки и то ли еще не заметил, то ли не находил времени снять ее. У девочки появились серьезные опасения, что пожилой путешественник оставил свое здравомыслие где-то на берегах Мелапомы. Или, может быть, спертый воздух (все окна в подвале были закрыты) вызвал у него приступ безумия. Или… отец предупреждал ее о том, что диковины могут воздействовать на человеческий разум.

И все же у Клевер пересохло во рту, а сердце трепетало, как рыба на крючке. Ответы на ее вопросы были где-то рядом.

– Отец перед смертью велел мне искать защиты у Общества.

– Константин умер? – Мистер Агат прижал руку к сердцу. – В таком случае, моя дорогая, считайте, что вы под нашей защитой, а как же иначе. Однако… нас уже не так много, как прежде. Число членов Общества все уменьшается. Сейчас опасно хранить у себя даже одну диковину.

Бормоча себе под нос, он снова стал упаковывать вещи.

Клевер оглядела захламленную комнату.

– Неужели все это – диковины?

Мистер Агат только хмыкнул, перетаскивая стопку книг из одного конца комнаты в другой.

– Взгляните на пресс – восхитителен, не правда ли? – Агат показал на печатный станок с большим медным винтом и рычагом. – На этой старой кляче мы печатали наш журнал… Да куда же я подевал ложку?

Свинцовые буквы были зеркально перевернуты, а чернила в щелях загустели, как сироп. В лотке для оттисков Клевер увидела большой лист. На нем был изображен герб Общества: яйцо в гнезде, а в яйце, против ожидания, не птенец, а мирно спящий кролик.

Клевер прочитала вслух латинскую надпись под гербом:

– Custodia Insolitum.

– Это означает «защита необычного», – сказал мистер Агат. – В свое время мы из-за него много спорили, но я до сих пор убежден, что это девиз хоть куда – очень солидный.

Из стопки на полу Клевер подняла журнал. Номер, хоть и давний, оказался куда более свежим, чем любой выпуск из собрания вдовы Хеншоу. Страницы были яркими и чистыми.

Вступительное эссе «О назначении диковин» было подписано не кем иным, как Минивер Элкин. Задохнувшись от переполнявших ее чувств, Клевер начала читать:

…На обычную призму, расщепляющую световой луч, когда-то смотрели как на забавный курьез. Но Ньютон задумался о ее свойствах, и это привело к революционному прорыву в научном знании. Рассматривая диковины как игрушки, безделицы для развлечения гостей, мы растрачиваем их величайший потенциал. Каждая диковина – это возможность…

– Можно мне взять это? – взволнованно спросила Клевер.

– Разумеется! Мы его напечатали еще до того, как браконьеры додумались использовать журнал как список покупок. Ах, золотое было время, тогда наши собрания выставляли в библиотеках и ратушах. А теперь… даже черный рынок обвалился. Теперь есть только один покупатель, и браконьеры все сбывают ему. Я вот подумал, что, если спрячусь понадежнее, то сумею сохранить эту коллекцию. Единственный лучик света, который поможет нам в ночи. Но это очень опасно.

– А… Общество?

– Готовимся к буре. Наши ряды, – мистер Агат закашлялся, – поредели.

И тут Клевер вспомнила, зачем она здесь. Открыв отцовский саквояж, она вынула Часы и протянула на ладони Агату.

– Раньше я не знала, что это такое, – пояснила она. – Но теперь почти уверена. Мистер Агат, это Карманные Часы.

– Что за карманные часы?

– Как, вы не знаете? – удивилась Клевер. – Это необходимая вещь.

Но на лице Агата она не увидела ничего, кроме недоумения. щетины на небритых щеках да носа с прожилками, похожего на лепесток увядшей розы.

– Из какой они коллекции? – спросил мистер Агат. – Почему я не слышал о них?

– А вы не… – Сердце Клевер упало. Она опустилась на колени и стала рыться в саквояже, чувствуя, как улетучивается надежда. – Ну, может быть, это не часы. Возможно, еще что-то… – дрожащим голосом повторила она и замолчала.

– Моя дорогая, у меня нет времени на игры. Вы принесли диковину или нет?

– Да! Она в этом саквояже. Если это не часы… – Она подтолкнула саквояж к старику. – Среди этих вещей одна – исключительная, – уверенно сказала она. – Важная!

– В чем ее исключительность? – спросил мистер Агат, склонившись над сумкой.

– Надежда, – ответила Клевер. – Отец сказал, что эта вещь необходима.

Мистер Агат облизнул губы.

– Которая же? – Он выудил кусок лечебного пчелиного воска, которым Константин натирал пораженные артритом суставы. – Она занесена в каталоги? – Он вытащил из кожаного чехла скальпель.

– Я не знаю, – Клевер кусала губы. Местами в журналах содержатся преднамеренные ошибки и вымысел. Было так легко просто выдумать Карманные Часы, отчаянную фантазию.

– Дорогуша, у меня нет времени искать невесть что в мешке с хламом.

– Это не хлам! Это медицинские инструменты. Они принадлежали отцу, и он велел мне принести их сюда.

– Но я не узнаю ничего из них, – ответил мистер Агат. – Если бы существовала диковина, дающая надежду, сейчас она бы очень пригодилась.

– Хотите сказать, что вы никогда не слышали о такой диковине?

Неужели тайна ее отца была настолько могущественной, – подумала Клевер, – и настолько важной, что он скрыл ее даже от Общества?

Мистер Агат устало взглянул на нее.

– Не волнуйтесь, дитя. Сегодня мы бежим, нас ждет глубокая безвестность. Но придет время, и кто-нибудь решится оказать сопротивление сенатору. Отыщется храбрец, который выследит браконьеров и призовет их к ответу. Когда-нибудь кто-нибудь подарит нам надежду… но сегодня… – Он замолчал и снова принялся увязывать тюки.

На глаза Клевер навернулись слезы.

– Мистер Агат, я пришла издалека, я так долго ехала, чтобы вас найти. Последней волей моего отца было передать вам диковину.

– Возможно, она внесена в какой-то из иностранных каталогов… – Агат, продолжая бормотать, скрылся за книжной полкой.

Дожидаясь его, Клевер внимательно рассматривала предметы вокруг. Потрогала волоски высушенного паука-птицееда, постучала по пустой солонке, потянула за рычаг печатного станка, чтобы посмотреть, как крутится огромный винт.

Посреди комнаты стояла мраморная подставка, а на ней, словно произведение искусства, красовалась потертая коробка для сигар. Заинтересовавшись, какой табак заслуживает пьедестала, Клевер сняла коробку и открыла.

У нее была всего секунда, чтобы взглянуть на то, что было внутри: простая тряпичная кукла – поселенцы таких называли «Сью из Прерии». Она была величиной со старый мужской носок и сшита из грубой мешковины. Вышитая бордовой пряжей улыбка выцвела и стала бледно-розовой. Глаза-пуговицы сонно и рассеянно смотрели в разные стороны.

Но мечтательная улыбка вдруг превратилась в мрачную ухмылку. Кукла протянула руку и с щелчком захлопнула крышку, прищемив Клевер палец. Девочка, вскрикнув, выронила коробку. В воздухе крышка открылась, тряпичная кукла вылетела и, дважды перекувыркнувшись, поднялась на ноги. Выпрямилась – ростом она оказалась меньше фута – и яростно оглядела комнату.

– О, нет! – воскликнул мистер Агат, уронив стопку книг. – Боже, только не это!

Клевер попятилась, отступила на несколько шагов, но бежать было некуда. Палец болел и пульсировал, но куда больше тревожило то, что кукла схватила лом.

Она метнула его с такой силой, что тот – бац! – воткнулся в кирпичную стену, чудом не угодив Клевер в голову. Девочка закричала и, пока кукла озиралась, подыскивая другое оружие, забралась за печатный станок, надеясь спрятаться.

А мистер Агат присел на корточки, открыл сигарную коробку и направил ее на куклу. Руки у него так и ходили ходуном, но он овладел собой и ласковым голосом запел детскую колыбельную:

– Не плачь, Сюзанна-золотце, утром дождик кончится. Тучка, прочь уплыви, ты, Сюзанна, не реви.

Мягкими руками-подушечками кукла подняла за угол один из ящиков. Тяжелый ящик взлетел в воздух, словно весил не больше перышка. В своей жизни Клевер приходилось видеть, как упряжные лошади разбивают копытами твердую землю, как волы выкорчевывают кряжистые пни, но никогда она не видела такой силы.

Мистер Агат продолжал петь, по его лицу струился пот. Привлекая внимание куклы, он слегка потряс коробкой.

– Птичка утром к нам летит, Сюзанне злиться не велит…

Кукла нехотя отшвырнула ящик и побрела к сигарной коробке. Забравшись в нее, она бросила на Клевер последний мрачный взгляд, и мистер Агат захлопнул крышку.

Бережно, осторожно он поставил коробку на подставку, а затем, поразмыслив, придавил ее сверху тяжелой книгой.

– С Сюзанной шутки плохи, – сказал он, глядя на Клевер поверх очков.