Текст книги "Остров пропавших деревьев"

Одиночество

Лондон, конец 2010-х годов

В Лондоне буря разыгрался уже всерьез в предрассветные часы. Небо, черное, словно грудь галки, нависло над городом стальной массой. Над головой сверкали молнии, простирающие неоновые ветви и побеги, словно штормовой ветер, вырвав с корнем некий призрачный лес, унес его с собой.

Ада, одна в своей комнате, лежала неподвижно в кровати, натянув до подбородка пуховое одеяло и выключив свет, если не считать лампу для чтения на прикроватном столике, прислушивалась к раскатам грома и все думала, переживала. Как ни ужасно было кричать на глазах у всего класса, кое-что ей казалось еще ужаснее: осознание того, что это может повториться.

Днем, отвлекшись на присутствие тети, Ада худо-бедно выкинула из головы инцидент в школе, но сейчас воспоминания нахлынули вновь. Она вспомнила выражение лица миссис Уолкотт, насмешки одноклассников, замешательство Зафара. Грызущую боль в животе. Должно быть, с ней, Адой, что-то не так. Что-то неладно с головой. Быть может, у нее тоже появилось то, что было у мамы, – та штука, о которой они не говорили.

Аде казалось, что ей не удастся уснуть, и все же она уснула. Поверхностным, прерывистым сном. Однако неожиданно проснулась, не сразу поняв, что именно ее разбудило. На улице шел проливной дождь, яростные потоки воды с небес, казалось, поглотили мир. С каждым новым порывом ветра ветви боярышника под окном спальни стегали по стеклу, будто желая что-то сказать.

Мимо дома проехала машина. Наверное, автомобиль аварийной службы, учитывая погоду. Свет фар мазнул по шторам, и буквально на миг, возникнув из темноты, все предметы в комнате ожили. Силуэты подпрыгнули, словно персонажи пьесы театра теней. И точно так же быстро исчезли. Ада внезапно вспомнила, как делала бессчетное число раз в прошедшие месяцы, мамины руки, мамино лицо, мамин голос. Скорбь обмотала все существо девочки, сдавила шею, затянув на ней веревочную петлю.

Ада медленно села. Вот бы получить какой-нибудь знак! Ведь, по правде говоря, как бы она ни боялась либо, наоборот, как бы скептически ни относилась к существованию призраков, духов и всех этих невидимых созданий, в которых, похоже, верила тетя, в глубине души Ада надеялась, что если она найдет дверь в другое измерение или другое измерение само ей откроется, то сможет еще раз увидеть маму.

Девочка ждала. Ее тело застыло, хотя сердце неистово колотилось в груди. Ничего не произошло. Никаких сверхъестественных знаков, никаких мистических головоломок. Ада судорожно вздохнула, растерявшись. Дверь, которую она искала, если таковая имелась, оставалась закрытой.

Потом Ада вспомнила об одиноко покоящемся в саду фиговом дереве, с бессильно свесившимися в сторону корнями. Она обратила взгляд на простиравшуюся за окном пустоту. И неожиданно почувствовала, что смоковница тоже не спит, а чутко реагирует на любое ее, Ады, движение, прислушивается к малейшим шорохам в доме и ждет, так же как и Ада, – ждет сама не зная чего.

* * *

Ада вылезла из кровати, включила свет. Села перед зеркалом на туалетном столике и внимательно рассмотрела свой нос, который считала слишком большим, подбородок, который казался ей слишком выступающим вперед, волнистые волосы, которые приходилось постоянно распрямлять. Она вспомнила день – что было не так уж и давно, – когда она сидела в маминой студии и наблюдала за тем, как мама работает над картиной.

– Адасим, когда я это закончу, напишу твой новый портрет.

Мама писала портреты дочери практически с самого ее рождения. В доме было полно таких портретов – красочных и монохромных.

Однако в тот день Ада впервые в жизни отказалась позировать:

– Не хочу, чтобы меня рисовали.

Отложив кисть, мама перевела взгляд на Аду:

– А почему нет, дорогая?

– Мне не нравятся мои портреты.

На миг мама замерла, на ее лице появилось обиженное выражение, а потом она спросила:

– Как его зовут?

– Кого – его?

– Мальчика… или девочку… Как зовут того идиота, который заставил тебя почувствовать себя некрасивой?

У Ады покраснели щеки. Буквально на долю секунды у нее возникло желание рассказать маме о Зафаре, но в последний момент она удержалась.

– Послушай меня, Ада Казандзакис! Женщины Кипра – не важно, с юга они или с севера – прекрасны. А как иначе? Мы все родственницы Афродиты. Пусть она и сучка, никто не станет отрицать, что она была красоткой.

– Мама, ты можешь быть серьезной? – протяжно вздохнула Ада.

– Эй, я вполне серьезно. Я хочу, чтобы ты поняла основное правило любви. Видишь ли, есть два вида любви: поверхностная и глубоководная. Афродита появилась из морской пены, помнишь? Пенная любовь – это очень приятное чувство, но крайне поверхностное. Если любовь ушла, значит ушла, ничего не осталось. Однако всегда есть цель для любви, идущей из глубины.

– Я ни в кого не влюблена!

– Отлично! Но когда влюбишься, не забудь, что пенную, поверхностную, любовь интересует лишь поверхностная красота. Глубоководная любовь ищет глубоководную красоту. И ты, моя дорогая, заслуживаешь именно такую любовь: сильную, глубокую, чарующую. – Снова взяв кисть, мама добавила: – Что касается того мальчика – или девочки, – чье имя мне не известно, если этот человек не видит, насколько ты особенная, то не заслуживает и твоего внимания.

И вот теперь, сидя перед зеркалом и разглядывая свое лицо, словно ища огрехи в только что оштукатуренной поверхности, Ада вдруг поняла, что так и не спросила, была ли любовь между ее родителями первого или второго типа. Впрочем, она и так это знала. Нутром чувствовала, что она плод любви, поднимающейся со дна океана, из синевы настолько темной, что кажется практически черной.

* * *

Потеряв интерес к зеркалу и своему отражению, Ада достала телефон. Несмотря на папин запрет пользоваться в ночное время гаджетами, поскольку они, по его мнению, замедляют ритмы сердца, Ада, если ей не спалось, любила шариться в Сети. Как только она включила мобильник, послышался звуковой сигнал: пришло сообщение. С незнакомого номера.

Проверь это. Сюрприз!!!

Ада размышляла, стоит нажимать на указанную в сообщении ссылку. Сердце царапнуло нехорошее предчувствие. И все-таки она нажала на воспроизведение.

Это было ужасное, ужасное видео! Кто-то снял, как Ада кричит на уроке истории. Должно быть, кто-то из одноклассников, нелегально пронесший в класс телефон. У Ады внутри все оборвалось, но она заставила себя досмотреть видео до конца. Вот она, Ада, ее профиль размыт слабым сиянием идущего из окна дневного света, тем не менее вполне узнаваемый, а ее голос достигает оглушающей, тревожащей высоты.

Стыд пронзил ее острым ножом, безжалостно искромсав самоуважение. Аду напугало свое поведение – шокирующее и неожиданное, – но то, что инцидент в классе без ее ведома сняли на видео, оказалось еще страшнее, так как было до смерти унизительно. Аду охватила паника, в голове все смешалось, во рту появился кислый привкус. Было невыносимо видеть, как ее безумие оказалось выставлено на всеобщее обозрение.

Дрожащей рукой она переключилась на сеть обмена видеоматериалами. Кто бы ни снял то самое видео, он выложил его в Интернет, чего она и боялась больше всего. Внизу зрители уже разместили комментарии.

Вау, ну и чудила!

Она явно придуривается.

Некоторые готовы пойти на все ради хайпа.

Что у нее за проблема? – спрашивал кто-то, а кто-то другой ответил:

Может, она увидела себя в зеркале!

И так далее и тому подобное: слова презрения, осмеяния; потоки пошлых шуток и грязных замечаний. Там были также картинки и эмодзи. Картина Мунка «Крик», где кричащий человечек на переднем плане был заменен на какую-то придурковатую девчонку.

Ада стиснула в руке телефон, ее трясло. Она мерила шагами комнату, точно зверь в клетке, и с каждым шагом ее нервы натягивались все туже. Теперь это унизительное видео навечно останется в Интернете, до конца ее жизни. Кого попросить о помощи? Директора школы? Учительницу? Написать письмо в техническую компанию? Как будто их это волнует! Тут ни она, ни кто-либо другой не мог ничего поделать, даже ее папа. Она была одна как перст.

Ада бухнулась на кровать, поджав ноги к груди. И, тихонько раскачиваясь, принялась плакать.

Фиговое дерево

Около полуночи я уловила странный звук и насторожилась. Оказалось, это мой старый друг боярышник, местный вид, кроткий гермафродит, посылал сигналы через корни и грибы, спрашивая, как я поживаю. Меня тронула его/ее доброта, абсолютное простодушие. Ведь доброта, она такая – непосредственная, наивная, легкая.

Мы, деревья, постоянно общаемся над землей и под землей. Мы делимся не только водой и питательными веществами, но и жизненно важной информацией. И хотя иногда нам приходится соревноваться за ресурсы, мы всячески защищаем и поддерживаем друг друга. Жизнь дерева, какой бы безмятежной она ни казалась, полна опасностей: это и белки, которые обдирают нашу кору, и гусеницы, пожирающие наши листья, и костры поблизости, и лесорубы с электропилами… Лишенные листвы порывистым ветром, обожженные солнцем, атакованные насекомыми, напуганные лесными пожарами, мы должны сплотиться. И даже когда со стороны мы кажемся одиночками, растущими обособленно на опушке леса, мы в любом случае связываемся друг с другом через просеки, посылая химические сигналы по воздуху и через микоризные сети. Люди и животные могут преодолевать много миль в поисках пропитания, укрытия или пары, приспосабливаясь к климатическим изменениям, а нам приходится делать все это и даже больше, будучи привязанными корнями к месту.

Стоящая перед нами дилемма – необходимость выбора между оптимизмом и пессимизмом – для нас нечто большее, чем просто теоретическая дискуссия. Это составная часть нашей эволюции. Приглядитесь получше к растущему в тени растению. Несмотря на нехватку света в окружающей его среде, оно, сохраняя оптимизм, образует более толстые листья для увеличения количества хлоропластов. Если же растение не питает надежд относительно своего будущего и не рассчитывает, что обстоятельства вскоре изменятся к лучшему, его листья остаются тонкими и вялыми.

Дерево знает, что жизнь – это самообучение. В условиях стресса мы производим новые комбинации ДНК, новые генетические вариации. Причем это делают не только деревья в состоянии стресса, но и их молодая поросль, даже если она и не испытала аналогичной физической или экологической травмы. Вы можете смело назвать это трансгенерационной памятью. В конце концов, мы помним все по той же самой причине, по которой пытаемся все забыть, а именно: как выжить в мире, который не только не понимает, но и не ценит нас.

Для того чтобы определить наличие травмы, необходимо поискать знаки, поскольку всегда есть какие-то знаки. Трещины в наших стволах; сколы, не желающие заживать; листья, окрашенные весной в осенние цвета; кора, облезающая точно кожа при линьке. Но независимо от того, через какие испытания пришлось пройти дереву, оно всегда знает, что связано с бессчетным числом форм жизни – от настоящих опят до мельчайших бактерий и архей – и что его существование – это не случайность, а результат принадлежности к более обширному сообществу. Даже деревья разных видов демонстрируют солидарность, несмотря на существующие между ними различия, чего нельзя сказать о многих людях.

* * *

Именно боярышник сообщил мне, что с юной Адой творится неладное. И меня сразу переполнила безмерная печаль. Ведь я чувствовала, что между нами существует связь, даже если Аде на меня наплевать. Мы вместе росли в этом доме – младенец и отросток.

Летят слухи

Кипр, 1974 год

В четверг днем Костас вошел в таверну «Счастливая смоковница», насвистывая услышанную по радио песенку «Bennie and the Jets». В последние дни передачи постоянно прерывались срочными новостями о террористической атаке в каком-либо районе острова или сообщениями об эскалации политической напряженности, и Костас мурлыкал себе под нос мелодию, словно желая продлить ее звучание, чтобы остаться в царстве легкости и красоты.

В такой ранний час посетителей в таверне еще не было. На кухне, задумчиво потирая подбородок, в одиночестве сидел шеф-повар, перед ним стояла корзинка с фигами и миска взбитых сливок. Погруженный в свои мысли, он даже не поднял головы посмотреть на вошедшего.

Йоргос, с перекинутым через плечо белым полотенцем, вытирал за прилавком бокалы.

– Ясу! Привет! – произнес Костас. – А чем это там шеф занимается?

– Ой, не трогай его. Он учится готовить десерт, о котором рассказывала Дефне. Рецепт ее отца, помнишь? Мы собираемся включить десерт в наше меню.

– Здорово! – Костас огляделся по сторонам. – А где Юсуф?

Йоргос мотнул головой в сторону патио:

– Он там. Поливает растения. А ты знал, что он поет им песенки?

– Неужели?

– Вот именно. И каждый день разговаривает с фиговым деревом. Клянусь Богом! Я неоднократно заставал его… И самое смешное, что когда он разговаривает с людьми, то заикается и у него каша во рту, но, разговаривая с растениями, становится прямо-таки златоустом. В жизни не встречал более красноречивого человека.

– Как странно!

– Ну да. Может, стоит превратиться в кактус, чтобы заставить его сказать мне больше двух слов. – Хихикнув, Йоргос взял с подставки очередной бокал, осторожно вытер, после чего бросил на Костаса острый взгляд. – Твоя мать приходила сегодня. Чуть раньше.

– Правда? – Костас изменился в лице.

– Да. Она спрашивала о тебе.

– С чего это вдруг? Она знает, что я иногда прихожу к тебе. Она сама посылает меня сюда с продуктами на продажу.

– Да, но она спрашивала, приходил ли ты в неурочное время. А если да, то зачем. – (Их глаза на секунду встретились.) – Думаю, кто-то видел, как ты выходил отсюда с Дефне. А на острове слухи летят быстрее сокола. Сам знаешь.

– Что ты ей сказал?

– Сказал, что ты хороший парень и мы с Юсуфом тобой гордимся. Сказал, что ты иногда заходишь по вечерам, чтобы нам подсобить. Вот и все. Сказал, что ей не о чем беспокоиться.

– Спасибо, – кивнул Костас.

– Послушай… – Йоргос отшвырнул полотенце и положил ладони на прилавок. – Я все понимаю. Юсуф понимает. Но на Кипре много таких, кто никогда не поймет. Вы, двое, должны быть осторожнее. Тебе не нужно объяснять, что дело плохо. С этого дня вы должны уходить по отдельности. Ни один посетитель не должен видеть вас вместе. Слишком большой риск.

– А как насчет персонала? – спросил Костас.

– Они надежные люди. Я им доверяю. С этим проблем не будет.

Костас упрямо покачал головой:

– А ты уверен, что наши приходы сюда вам не повредят? Я не хочу, чтобы у вас были из-за меня проблемы.

– Никаких проблем, паликари[7]7
  Парень (греч.).


[Закрыть]. Об этом не волнуйся. – На лице Йоргоса появилось задумчивое выражение. Быть может, тень воспоминания. – Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу: когда мы молоды, нам кажется, что любовь будет длиться вечно.

Костас почувствовал, как по спине пробежал холодок, изнутри поднялась зловещая волна страха.

– Сочувствую, если у тебя в жизни был неудачный опыт, но у нас все будет иначе. Наша любовь никогда не умрет.

Йоргос ничего не ответил. Только юнец способен сделать подобное заявление, и только зрелый человек способен понять его несостоятельность.

И в ту же секунду дверь отворилась и в таверну вошла Дефне, одетая в темно-зеленое платье, окантованное серебряной нитью, ее глаза ярко блестели. Попугай Чико, взволнованный ее появлением, принялся топорщить крылья и верещать:

– Дапни! Дапни! Чмоки-чмоки!

– Вот наглец! – Дефне повернулась к Йоргосу с Костасом. Ее энергичная реакция сразу же развеяла царившую в зале мрачную атмосферу. – Ясу!

Костас пошел ей навстречу, широко улыбаясь, несмотря на грызущее его изнутри беспокойство.

Святые

Кипр, 1974 год

Его мать была крайне набожной. Сколько Костас себя помнил, она всегда была такой, но с годами религия стала все больше и больше влиять на их жизнь. На деревянных полках на белых стенах, в закапанных свечным воском углах стояли на страже иконы, взиравшие из незнакомого мира и молча наблюдавшие за происходящим.

– Не забывай, что святые всегда с тобой, – говорила Панагиота. – Наши глаза замечают лишь то, что у нас под носом, но со святыми все по-другому. Они видят все, левенти му[8]8
  Мой богатырь (греч.).


[Закрыть]. И моментально обо всем узнают. Ты можешь обмануть меня, но не сможешь обмануть святых.

Подростком Костас мог часами размышлять над оптической структурой глаз святых. Он вообразил, что их глаза, совсем как у стрекоз, должно быть, способны получать 360-градусную картинку окружающего, хотя и подозревал, что мать не одобрила бы подобный ход мыслей. Лично он, Костас, был бы счастлив обладать свойствами стрекозы – например, иметь возможность парить в воздухе, точно вертолет, ведь именно этот уникальный полет вдохновил ученых и инженеров во всем мире.

Его самые яркие детские воспоминания были о том, как он сидит перед горящим очагом на кухне и смотрит, как мама стряпает, ее лоб при этом медленно покрывается тоненькой пленкой пота. Мама вечно работала, о чем свидетельствовали натруженные руки: мозолистые руки, с ободранными костяшками от жестких моющих средств.

Когда Костасу было всего три года, он потерял отца, который умер от болезни легких из-за продолжительного воздействия асбеста. Черная смерть от белой пыли. Минерал, добываемый на восточных склонах Троодос, в больших количествах экспортировался с Кипра. По всему острову горнорудные компании добывали железо, медь, кобальт, серебро, пирит, хром и золотоносные породы. Международные компании получали гигантские прибыли, в то время как в шахтах, на заводах и фабриках местные рабочие мало-помалу отравлялись.

Костасу понадобились годы, чтобы узнать, что жены и дети рабочих, имевших дело с асбестом, были также подвержены вторичному воздействию этого токсичного вещества. Особенно жены. Ползучее, медленное умирание без ясного диагноза, не говоря уже о материальной компенсации. Но тогда об этом еще ничего не знали. Никто и не подозревал, что рак, начавший разъедать организм Панагиоты, возник из-за того, что она каждый день стирала рабочую одежду мужа и обнимала его по ночам в постели, вдыхая белую асбестовую пыль, осевшую у него в волосах. Панагиота была больна, хотя люди, недостаточно хорошо ее знавшие, в жизни об этом не догадались бы, глядя, как она работает в поте лица.

Костас практически не помнил отца. Он знал, что у старшего брата осталось много воспоминаний о папе, а у младшего, который тогда только родился, не осталось вообще никаких. Но Костас, средний брат, оказался в тумане, с обескураживающей иллюзией, что, если развести туманную дымку руками, можно снова увидеть лицо отца и все недостающие кусочки мозаики встанут на место, сделав картину полной.

Панагиота так и не вышла замуж, в одиночку поднимая троих сыновей. Лишенная после смерти мужа каких-либо источников дохода, она начала продавать самодельную продукцию владельцам местных магазинов, и спустя годы ей удалось создать собственный бизнес. Реальную прибыль вдове принес ликер из плодов рожкового дерева, ядреный напиток, дерущий горло и создающий в крови ощущение приятного тепла, словно от гостеприимного костра, ну а кроме того, ее брат, живущий в Лондоне, регулярно присылал ей деньги.

Сильная и неунывающая, Панагиота была одновременно любящей и строгой. Она свято верила, что злые духи повсеместно охотились на невинные души. Смола, приставшая к подошве, грязь, налипшая на колеса, пыль, попавшая в легкие, запах гиацинта, щекотавший ноздри, а также вкус мастики[9]9
  Мастика – крепкий алкогольный напиток на основе анисовой вытяжки.


[Закрыть], сохранившийся на языке, – все это могло быть отравлено нечестивым дыханием злых духов. И чтобы держать их в страхе, нельзя было терять бдительности. Ведь нечистая сила по-прежнему проникала в жилища через щели в дверях, трещины в окнах, вместе с сомнениями в душах людей.

Чтобы отогнать злых духов, Панагиота регулярно жгла листья оливы. Запах был резким, одуряющим и таким устойчивым, что со временем впитывался в кожу. А еще она поджигала древесный уголь, поскольку дьявол, как известно, ненавидел этот запах. Периодически осеняя себя крестным знамением, Панагиота тихо ходила по дому, губы шевелились в беззвучной молитве, пальцы сжимали посеребренное капнистири[10]10
  Кадило (греч.).


[Закрыть]. Всякий раз, уходя из дому и возвращаясь туда, Костас должен был креститься правой, правильной, рукой.

Когда Костас чувствовал недомогание или не мог уснуть, Панагиота начинала подозревать, что сына сглазили, и, чтобы устранить причиненный вред, использовала заклинание, известное как хематизма. Держа в одной руке стакан воды, а в другой – ложку оливкового масла, она сажала сына перед собой на табурет. Мальчик смотрел, как золотистые капли масла падают в воду, и ждал, образуют ли они четкое пятно или растекутся. Именно так Панагиота оценивала силу проклятия. После этого она приказывала сыну выпить заряженную заклинаниями воду, что он и делал: выпивал все без остатка, надеясь освободиться от любого недуга, заставшего его врасплох.

Подростком Костас частенько днем выбирался из дому, садился под деревом и уходил с головой в очередную книгу, отщипывая при этом кусочки намазанного густым йогуртом и посыпанного сахаром хлеба. Костас, который мог самозабвенно изучать поросшее мхом бревно, вдыхать запахи чесночника и лаконоса, прислушиваться к тому, как жук вгрызается в лист, искренне удивлялся маминым страхам перед миром, полным чудес.

* * *

Правила структурировали жизнь, и им следовало подчиняться. Соль, яйца и хлеб не должны были покидать стены дома после заката, ибо в противном случае они больше не вернутся. Разлить оливковое масло – к несчастью. И если такое случится, нужно опрокинуть стакан красного вина, чтобы восстановить баланс. Копая землю, ты не должен класть лопату, так как тогда кто-нибудь может умереть. Ни в коем случае нельзя пересчитывать бородавки на теле – их станет больше, – или монеты в кармане – они исчезнут. Из всех дней недели вторник считался самым неблагоприятным. По вторникам нельзя было вступать в брак, или отправляться в путешествие, или рожать, если имелась возможность этого избежать.

Панагиота объяснила, что много веков назад именно в майский вторник турки захватили Константинополь – Царьград. Это случилось после того, как статуя Девы Марии, которую несли в укрытие, подальше от опасностей предстоящей осады, упала на землю и разбилась на столь мелкие кусочки, что их не смогли собрать. Дурной знак, который люди вовремя не разглядели. Панагиота сказала, что человек должен всегда следить за знаками. Сова, ухающая в темноте; метла, падающая без причины; мотылек, врезавшийся тебе в лицо, – все это предвещало беду. Панагиота верила, что одни деревья – это христиане, другие – мусульмане, ну и наконец, есть еще язычники, а значит, следовало удостовериться, что ты посадил у себя в саду правильное дерево.

Панагиота особенно остерегалась трех вещей: садиться под грецким орехом во избежание ночных кошмаров; сажать в саду иудино дерево, так как Иуда повесился на ветке этого дерева, после того как предал Сына Божьего; срубать мастиковое дерево, поскольку оно, как известно, за свою долгую историю плакало дважды: в первый раз, когда римляне истязали христианского мученика, а во второй – когда Османская империя завоевала Кипр и там поселились турки.

Всякий раз, как мать говорила нечто подобное, у Костаса сжималось сердце. Он любил все деревья без исключения, а что касается дней недели, то для него они делились лишь на два типа: дни, которые он проводил с Дефне, и те, когда по ней тосковал.

Пару раз он собирался признаться матери, но тут же передумывал. Он знал, что никогда не сможет сказать ей, что влюблен в турецкую девушку-мусульманку.