Текст книги "Пляжный клуб"

Элин Хильдебранд
Пляжный клуб
Роман

Elin Hilderbrand

The Beach Club

© Elin Hilderbrand, 2000

Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Посвящается Чипу, за его безграничную любовь и веру

От автора

Хочу передать самые теплые и искренние пожелания:

Майклу Карлайлу, моему агенту и доброму знакомому с Нантакета, за то, что помог осуществиться мечте;

моим родным;

моему нантакетскому братству (нантакетской «семейке»), ставшему сутью этой книги: Робу и Ники, Эрику и Марджи, Джинни и Джону, Джеффу, Ричарду и Аманде, Джеффри и Сью, Шуки, Джастину и Форесту, Джи и Ди, Ванессе, Кейту, Мише, Салли, Бруксу и Паркеру, Джону и Келли, Марте, Глену, Джи. Эл. Эн. и замечательной Мэри Бейкер.

Спасибо Ричарду и Тине за то, что дали мне самую лучшую подработку на острове.

Особая благодарность Хитер за ее бесценные комментарии и проницательность.

Люблю Нантакет всей душой, безгранично, однако остаться здесь я решила по другой причине. И имя ему – Чип Каннингэм. Тебе, мой муж и мой герой, я посвящаю эту книгу.

Глава 1
Открытие сезона

1 мая

Здравствуйте, Билл!

Уже и лето не за горами на нашем прекрасном острове. Недавно ваш покорный слуга вернулся из зимних странствий. Где я только не был! Карибы, Вейл, Сайпан. Главное, я снова здесь и готов сдобрить свое предложение солидным кушем. Мне прекрасно известны ваши «идейки» по поводу семейного долга, наследования и тому подобное. Спешу вам напомнить, Билл, что жизнь не такая простая штука, в чем я, увы, успел убедиться на собственном опыте. Так что в преддверии сезона отпусков и зноя прошу, обдумайте все хорошенько. Двадцать два миллиона! Сумма немалая. К тому же, простите, вы уже далеко не юнец.

Если удостоите меня ответом, пишите, как обычно, на абонентский ящик островной почты. Жду с нетерпением.

Искренне Ваш

С. Б. Т.

Мак Питерсен лихо загнал джип на парковку «Нантакетского пляжного клуба и отеля». Стоял первый день мая, и ему предстояло провести здесь двенадцатый сезон в роли управляющего. Второй человек после босса – не шутка. Двенадцать, считал он, цифра особая. У нее даже имя свое есть: дюжина. Двенадцать лет работы похожи друг на друга как две капли воды. Двенадцать – это цикл. Завершенный, законченный. Двенадцать месяцев в году, двенадцать знаков зодиака, двенадцать часов дня и двенадцать ночи. А что если Марибель права и этот год станет для них знаковым?

С парковки перед отелем открывался вид на самый живописный из здешних пляжей. Ветрами с северо-востока надуло песчаных дюн по всему берегу, некоторые доходили до шести-восьми футов в высоту. Мак устремил взгляд на воду. «Пляжный клуб» располагался на северном побережье острова. Воды Нантакетского пролива были тихи и спокойны, как поверхность пруда. От края до края раскинулась полоса белесого песка. Идиллия. Одно плохо: берег разъедала эрозия. Впрочем, в прошлом году природа вернула пляж людям, и владелец отеля, Билл Эллиотт, был вне себя от счастья. Он положил руку Маку на плечо и сказал: «Видал? Вот, наш берег в целости!» Маку даже на миг показалось, что «Пляжный клуб» и отель принадлежит им обоим. Но только на миг…

Мак зимовал на острове вдвоем с Марибель, своей подругой. И, как водится, за всю зиму он ни разу не проведал отель. Давным-давно заведенное правило: не думать об отеле в холодное время года. Что там? Как? Отвалилась черепица? Облупилась краска? Снова подмыло пляж? По сути, о таких вещах должна болеть голова у Билла и его жены, Терезы, но они каждую зиму проводили на горных спусках Аспена. Мак оставался на острове, и ему, конечно, было ближе. Правда, он туда принципиально не ходил, потому что понял: стоит однажды начать – пиши пропало, затянет с головой.

Самым любимым местом у фотографирующихся был павильон – крытая терраса, на которой стояли обращенные к воде пять кресел в кантри-стиле адирондак, они были выкрашены в синий цвет. В низких разлапистых креслах все лето прохлаждались гости; задрав ноги на перила, они попивали кофе и почитывали газеты. Год за годом эта картинка как символ летнего благоденствия попадала в каталоги торговой палаты Нантакета.

Гостиница представляла собой отдельно стоящее здание с целым рядом окошек, откуда открывался вид на павильон и пляж. К номерам жильцы проходили через фойе. Двадцать одноэтажных номеров располагались в виде гигантского хода конем, буквы «L». Десять имели выход к воде, а десять были обращены к воде окнами. К каждой двери примыкала небольшая дощатая терраса. Переднему «крылу» гостиницы Тереза дала название – «Золотое побережье», очевидно, исходя из дороговизны пребывания там.

Наверное, кому-то покажется, что двадцать номеров – совсем не так много. Да только этим дело не ограничивалось. К отелю примыкал частный пляж, находящийся в ведении «Пляжного клуба». Клуб насчитывал сотню членов, которые ежегодно платили взносы за право погреться под зонтиком десять летних недель. Конечно, можно было сберечь эти деньги и отправиться на Степс-Бич, что на западе, или Джеттис-Бич на востоке, да только никто и никогда не отказывался от членства в клубе. Маку надлежало возиться с гостями и «пляжниками», делать все возможное, чтобы те почувствовали себя особами королевских кровей. Он резервировал им столики в ресторанах, организовывал доставку цветов и вин, вареных омаров и юбилейных тортов. У него были ключи от всех дверей, он знал местонахождение каждого удлинителя, мешка и перьевой подушки, знал по именам всех постояльцев и их ребятишек. Вот уже двадцать лет Билл с Терезой владели заведением, а Мак изучил все входы и выходы, каждую щель и трещину, все тупики и закоулки.

В ближайшие несколько месяцев по лобби отеля пройдет тысяча гостей. Среди них – и давние постояльцы, приезжавшие сюда еще до появления Мака, менеджеры бейсбольных команд (июль, после матча всех звезд), Лео Керн, адвокат из Чикаго (в День памяти павших), миссис Форд, вдова, которая живет здесь весь сентябрь, каждый день выкуривая в номере по пачке сигарет. А еще приедет Андреа Крейн, женщина, в которую Мак, как ему казалось, был влюблен. Андреа прибывала в июне и оставалась на три недели вместе с сыном, Джеймсом, страдавшим аутизмом. Длинные волосы медового цвета, скрученные в тугой пучок на затылке или заплетенные в косу. И улыбка – улыбалась она редко, но в день приезда всегда, ведь она была рада оказаться здесь. Ей и сыну предстояло провести на острове три недели, двадцать один день, и каждый сверкал, как бриллианты на теннисном браслете.

Вдали показался паром. Заполненный пассажирами, он шел в сторону острова. Люди съезжались сюда к началу сезона отпусков. Официанты и официантки, продавцы мороженого, спасатели, садовники, няньки, горничные и коридорные. Вот так же ехал и Мак двенадцать лет назад. Тогда паренек впервые увидел океан, и, сойдя на берег у пароходной верфи, он будто заново родился.

* * *

Маку только-только исполнилось восемнадцать. Провинциальный мальчишка, он подрастал на ферме близ города Суишер штата Айова. Отцу принадлежало пятьсот тридцать акров земли: соевые и кукурузные поля, а также свиньи, куры. Школа представлялась Маку пустой тратой времени, разве что там можно было всласть пообщаться. А поболтать он любил. Когда часами сидишь в кабине комбайна и в одиночку бороздишь поля, душа жаждет перемен. В награду за труды отец возил его в «Алиби», где подавали на завтрак жирную яичницу с беконом, или в магазин кормов для животных.

Мать на полставки трудилась в городе, в антикварной лавке. Работенка не пыльная: сиди себе среди хрустальных статуэток, в атмосфере классической музыки. Родители Мака принадлежали к местной пресвитерианской церкви, хотя на службы почти не ходили, равно как и не пытались приобщать к вере Мака. Как-то раз мама даже обмолвилась, что не верит в существование рая.

– Просто не верю, и все, – разоткровенничалась она, очищая картошку над раковиной. Мак, склонившись над массивным дубовым столом, ломал голову над тригонометрической задачкой. – По мне, ты помер – значит, помер. Уходишь туда, где и был до рождения. В небытие.

За два месяца до выпускного мама с папой отправились в город на романтический ужин. На обратном пути их сбил здоровенный грузовик. Родители влетели в дорожное ограждение и погибли на месте. Не сказать, что виной тому оказалась погода – в тот день не было ни дождя, ни наледи. Простое стечение обстоятельств: неосторожность дальнобойщика, невнимательность отца, который мог бы ударить по тормозам, когда перед ним вынырнул грузовик. (Может, он пропустил перед этим рюмку винца.) Так или иначе, объяснениями тут не помочь, дело сделано. Погибли двое порядочных людей, ребенок остался сиротой. Впрочем, Мака никто так не называл, да и сам он к сиротам себя не причислял. В конце концов, ему уже стукнуло восемнадцать, не маленький.

Оставив ферму на попечение Дэвида Прингла, семейного поверенного, и Венделла, правой руки отца, Мак положил в сумку диплом об окончании школы, сел на автобус и рванул на восток с намерением ехать вперед и вперед, куда дорога приведет. Романтика. Мама бы одобрила. Конечной точкой его пути был город Хаянис штата Массачусетс. По прибытии Мак думал подыскать себе угол и какую-нибудь работенку, но впервые в жизни увидел океан. Люди подсказали, что можно забраться еще восточнее, если сесть на паром, потому что там дальше – остров. Нантакет.

В «Пляжный клуб» Мак попал по чистой случайности. Когда паром причалил, Билл Эллиотт как раз стоял на пристани. Мак ступил на землю, и Билл похлопал его по плечу.

– Приехал работать в «Пляжном клубе»? – спросил он.

Мак особенно не раздумывал.

– Да, сэр, – сказал он и последовал за мужчиной к оливковому джипу. Хозяин забросил его дорожную сумку в машину, и они, не обмолвившись ни словом, покатили прямиком по Норт-Бич-роуд. Когда Билл вырулил на парковку перед отелем, Мак как зачарованный уставился на воду. Чудно было с непривычки. И тут до него донеслось: «Дум-м-м, дум-м-м, дум-м-м».

– Что за звук? – спросил он Билла.

– Чайки, что ли? – не понял тот. – Да, кричать они мастера. Ты сам-то откуда родом?

– Из Айовы, – ответил Мак.

Билл нахмурился.

– А я думал, ты из Нью-Джерси.

Худшие опасения Мака подтвердились: какой-то паренек из Нью-Джерси теперь наверняка стоит на пристани и ждет Билла.

– Нет, сэр. Я из города Суишер штата Айова.

И вновь послышался звук. «Дум-м-м, дум-м-м, дум-м-м». Словно голос издалека: «Дом, дом».

– Вы ничего не слышите? – спросил Мак.

Билл улыбнулся:

– Должно быть, в Айове не так уж много чаек. Тебе, пожалуй, все здесь в диковинку.

– Да, сэр, – сказал Мак.

И вновь зазвучало: «Дом, дом». Совершенно ясно и отчетливо.

Мак протянул Биллу руку и представился:

– Я – Мак Питерсен.

Билл нахмурился.

– Мак Питерсен – это не тот, кого я должен был забрать с парома.

– Я так и понял, – пробормотал Мак. – Просто вы спросили, работать ли я приехал, а мне работа и вправду нужна.

– Ты что-нибудь знаешь про отели? – спросил Билл.

– Скоро узнаю, – ответил Мак и вновь услышал «дом-м-м». Удивительное дело.

Духи, провидцы, загробная жизнь, гадалки на картах таро и хрустальные шары – все это было не для Мака. Паренек, вопреки представлениям матери, верил в бога и рай. Но то, что сейчас он услышал, не было божьим гласом. Звук раздавался не с неба, он шел из самой земли, из-под ног.

За последние годы Мак столько раз слышался этот зов – и не счесть. Он читал о подобных явлениях. Таосский шум, шепот Кармели – давно известные явления, но только на Нантакете ничего такого не наблюдалось. Как-то раз, собравшись с духом, Мак поинтересовался у Марибель: «Ты когда-нибудь слышала здесь непривычные звуки? Как будто остров говорит». И девушка ответила, прикрыв синие глаза: «Да, я считаю, у острова есть голос. Это волны, птицы и шелест луговых трав».

С тех пор Мак ни разу об этом не заговаривал, вообще ни с кем.

Вот и теперь, стоя на дюне, он прислушивался в надежде уловить чудной голос. Четыре дня назад ему позвонил Дэвид Прингл, который все эти годы заправлял делами на ферме. Дэвид звонил регулярно – то посоветует сдать родительский дом внаем, то изложит вкратце положение дел по балансу и налогам, то сообщит о погоде. Однако в прошлый раз, четыре дня назад, его тон был серьезен как никогда.

– Венделл увольняется, – сказал Дэвид. – Уходит после жатвы.

– Ух ты… – растерялся Мак.

– Я предупреждал тебя, что это однажды случится. Ты обещал подумать.

– Было дело, – пробормотал Мак.

– И не подумал.

– Нет, – признался Мак. – Не особо.

Когда в последний раз они общались? В ноябре минувшего года сразу после сбора урожая? Может, черкнул открытку на Рождество. Начисто вылетело из памяти. Мак смутно помнил, что был какой-то разговор про Венделла, о том, что старик вот-вот оставит дела.

– Нам нужен человек, который будет здесь всем заправлять, – продолжил Дэвид.

– Наймите кого-нибудь из местных, – сказал Мак. – Я полагаюсь на ваш выбор.

В трубке послышался вздох.

– С тех пор, как открылся «Орал-би», у нас не осталось рабочих рук. На ферме больше полугода не выдерживают. И ты предлагаешь доверить отцовскую ферму первому встречному проходимцу?

– Неужели вокруг одни проходимцы? Наверняка найдется пара работящих парней, которым только дай шанс.

– На этот счет иллюзий нет, – ответил Дэвид. – Мы с Венделлом уже не раз это обсуждали. Мак, если ты пустил корни на острове, тогда самое время выставлять ферму…

– На продажу?

– Угу.

– По-моему, я еще не готов, – проговорил Мак.

– У тебя лето впереди. Подумай, – посоветовал Дэвид. – Если не хочешь продавать, возвращайся домой и сам здесь всем занимайся. Давненько, кстати, ты дома не был.

– Двенадцать лет, – подсказал Мак.

– Двенадцать, – повторил Дэвид. Маку живо представилось, что Дэвид сейчас неодобрительно покачал головой. – Решай сам. Речь о том, что завещал тебе отец. Уж лучше продавай. Не смогу смотреть, как все здесь разваливается.

– Понял, – ответил Мак. – Вернемся к разговору через пару месяцев.

– Я буду позванивать, – ответил Дэвид.

Маку не хотелось покидать остров, и в то же время он не мог расстаться с фермой. Там он в последний раз поцеловал маму в щеку, там родился и вырос, бок о бок работал с отцом. Так что же? Продать отцовское наследство – или навсегда распрощаться с Нантакетом? Неимоверно трудный выбор. Двенадцати лет как не бывало, а ничего не прояснилось. Вот он и замер на вершине дюны. Ждал голоса, который подскажет ему, как быть дальше.

Билл Эллиотт не любил первое мая. В этот день он даже не прикасался к жене, позволяя ей насладиться драгоценными минутками утреннего сна. Не поддаваться панике! Нервы его погубят. Если верить врачам, малейший стресс может обойтись ему в несколько месяцев жизни. Месяцев!.. Подумать только! Билла передернуло. Страшно, когда твоя жизнь измеряется отрезками по тридцать дней.

На рассвете он вышел из дома и направился куда-то по Гульберт-авеню. Билл брел мимо заколоченных летних домиков, и на сердце у него потихонечку стало легче. Все вокруг было словно в спячке, а значит, еще хватит времени привести отель в порядок. К началу марта все номера уже распределены на месяцы вперед. Записывать бронь – дело нехитрое. Непочатый край работы – вот что воистину приводило в дрожь: пляж за зиму занесло песком, номера не подготовлены, все, что можно, – поставлено на кровати, остальное – под белыми простынями. Всюду пыль и запустение.

По дороге домой навалилась одышка. По сути, Биллу было всего шестьдесят, но из-за слабого сердца он чувствовал себя стариком. Пришлось распрощаться с «черной» и «синей» трассами в горах Аспена и довольствоваться пологими «зелеными» спусками Баттермилка. Виски посеребрила седина, по вечерам ныли колени, и читать получалось лишь с хорошим светом. Неделю назад, на перелете из Аспена, он четыре раза бегал в туалет. Тревожный звоночек прозвучал в первых числах нового года. Они сидели с Терезой в ресторане за столиком с другой супружеской четой. Какой-то врач и его жена. Ели сырный фондю, как вдруг в груди что-то сдавило, сердце будто раздулось, готовое лопнуть. Врач не растерялся, позвонил в «Скорую». Даже думали попросить прислать вертолет, чтобы доставить его в Денвер. По счастью, пронесло. Врач посоветовал удалиться от дел. Если бы такое ему предложили пару лет назад или даже год, Билл наотрез отказался бы, однако теперь эта идея казалась заманчивой. Сесили исполнилось восемнадцать, выпускница, через пару недель получит диплом об окончании школы. Немножко потерпеть – и она тут будет всем заправлять, дочурка. Это лишь вопрос времени.

Билл отворил входную дверь, и к его ногам спланировал белый конверт. Опять эти письма! Билл надорвал край и прочел письмо. Как обычно, послание от загадочного С. Б. Т., предложение о покупке отеля. Наивный чудак шлет ему письма уже несколько лет. Все пытается уговорить. Что он там предлагает? Двадцать два миллиона? «Не искушай меня сегодня, С. Б. Т., – подумал Билл. – Не искушай». Временами Билл отвечал ему на абонентский ящик. Сам он никогда не встречался с этим мужчиной (или женщиной). В телефонном справочнике такого персонажа не оказалось, так что инициалы вполне могли быть вымышленными. Вся эта таинственность немного действовала на нервы, а с другой стороны, была здесь какая-то интрига. Словно у Билла появилась тайная воздыхательница. Подумать только, в его-то возрасте!.. Билл демонстративно смял письмо и бросил его в мусорную корзину возле дома. «Ты это видел, С. Б. Т.? Ты за мной наблюдаешь?»

Билл направился на кухню и налил чашечку кофе без кофеина. Тут с улицы послышался шум. Подъехала машина, и на сердце отлегло: Мак. От радости Биллу хотелось заорать, чтобы Тереза слышала: «Мак приехал! Мак!»

В былые годы он уже не раз прерывал ее утренний сон своими радостными возгласами, но теперь смолчал. Прикрыв глаза, он прочел на память стих, словно молитву. «Снежный ветер в лесу». «Пройдешь весь путь – тогда уснешь»[1]1
  Роберт Фрост. Снежный ветер в лесу. Перевод Н. Голя.


[Закрыть]. После того случая в ресторане Билл погрузился в поэзию. Особенно близки ему были слова старого человека, выходца из Новой Англии. И пусть Вермонт Фроста совсем не похож на этот остров (на участке Билла не стояло ни единого деревца), но по какой-то неведомой причине его стихи были целительны. Как бальзам на рану, как чудное снадобье. Прочтешь стих – и будто камень снимешь с печальной стареющей души.

А Мак – все тот же румяный улыбчивый парень с пушистой копной светло-русых волос. Билл знал его так же хорошо, как сына родного. Они поздоровались за руку, и Билл, поддавшись порыву, по-отечески обнял Мака.

– Ну, решил вернуться?

Такая у них была шутка. Давно устоявшаяся традиция. Мак никогда точно не говорил, вернется ли в мае, а Билл никогда его об этом не спрашивал. И все же первого мая парень неизменно выруливал на парковку, и каждый раз хозяин приветствовал его с присущей событию теплотой. Билла тянуло что-нибудь добавить, поблагодарить за то, что не бросил, однако он сдерживался. Во-первых, не хотелось смущать Мака. А во-вторых, может, парню и не стоило знать, что в нем так сильно нуждаются.

– Рассказывай, как прошла зима?

– Неплохо. У Кейси Миллер меня взяли на проект для «Сиско». Дважды снег выпадал, и я отпрашивался с работы, чтобы покататься с горки.

– Как поживает Марибель? – поинтересовался Билл.

– Нормально, – ответил Мак. – Библиотечные в ней души не чают. Да ей везде рады, куда ни сунься: на почте, в банке. Бывает, идешь рядом, и будто с мэром прошелся, VIP-персона. Ну и она всех вокруг знает.

– Намекает на замужество? – спросил Билл.

– А кто ж ее упрекнет, – ответил Мак. – Мы давно с ней вместе.

– И как? Неужели в этом году состоится?

Парень смутился. Билл похлопал его по плечу и поспешил сменить тему:

– Ну так что? Осмотримся для начала?

– Отлично, – с видимым облегчением ответил Мак.

Что бы ни происходило в жизни, Билл Эллиотт не мог относиться к отелю беспристрастно. Он знал его как свои пять пальцев и любил, словно лицо жены. И каждый раз поначалу, на первое мая, отель – заколоченный досками, точно старый призрачный город Дикого Запада, – казался ему суровым и угрожающим. Сегодняшний день не был исключением. Как большинство зданий на острове, снаружи отель был отделан серой кедровой черепицей. Двери и окна закрыты фанерой, на рамах облупилась краска. Когда Билл представлял отель в разгар лета, сердце радовалось. Унимался пульс, выравнивалось давление. Белые юбочки карнизов, сверкающие окна, усыпанные цветами кусты герани и бальзаминов, питомцев Терезы. Вода в океане – двадцать градусов, прозрачные бездонные небеса и юго-западный бриз, который легонько колышет бахромчатые края пляжных зонтов. Забудутся былые волнения и страхи, и даже теперь, в этот майский день, Билл был очарован зрелищем. Пусть заколочены ставни, осыпается краска и неухожен пляж, красивее места не сыщется во всем мире. Ну разве можно оторвать от сердца такую прелесть?

Билл с Маком прошлись вдоль боковых номеров и свернули налево к фасадному крылу. Все было в полном порядке, хотя зимой Билла непрерывно мучили кошмары о том, как комнаты подхватывает порывом северо-восточного ветра и уносит, словно домик в «Волшебнике из страны Оз». Он поднимался на каждую терраску и топал по доскам, проверяя их надежность. Мак внимательно осматривал крышу на предмет выпавших черепиц и проверял ставни, нет ли где зазоров.

– Все крепко, – констатировал Мак.

Потом они прогулялись по пляжу до парковки, Билл достал из кармана ключи и отворил дверь фойе. Они вошли.

– Дом, милый дом, – проронил Билл.

– Не то слово, – добавил Мак.

– Ну что, готов? – спросил Билл. Мак отчего-то не излучал привычной уверенности. Наверное, зимой у него было немало проблем. – Я в душ и переодеться, – продолжил он. – А ты начинай. Нам предстоит привести отель в порядок.

* * *

Для Терезы Эллиотт «Пляжный клуб» был как холст для художника, как глина для скульптора. В мае перед ней вставала непостижимая задача: сделать отель еще лучше, чем в прошлом году. Тереза боролась за красоту с детства. Она родилась и выросла на Лонг-Айленде, в Бильбо, пожалуй, самом неприглядном городке Америки. Родители поселились в одноэтажном домике с пологой односкатной крышей (кстати сказать, лет с десяти Тереза бросила называть его «своим», переименовав в «дом родителей»). Штукатурка на стенах, на кухне – мебель из белого пластика с золотой лепниной и обшитые фанерой шкафы. Перед домом раскинулась зеленая лужайка, а границы их собственности отмечал забор из железной сетки.

Теперь, став докой в гостиничном бизнесе, Тереза сравнивала родные края с «Холидей инн», где все поделено на одинаковые отсеки, а жилое пространство безжизненно, стерильно и начисто лишено очарования. Подростком она брела домой из школы мимо череды одинаковых домов и дворов, поражаясь, что люди согласны так жить. А потом поняла: это сознательный выбор – существовать в безликой некрасивости. И на это, думала она, у них есть причины. Ее район нельзя было назвать уродливым, ведь даже в уродстве есть что-то интересное. Наверное, самым подходящим словом для местечка ее детства было «неживописный». Ей казалось, что в таком месте, среди бело-черного пластика с золотой лепниной, вряд ли могло случиться что-нибудь замечательное и романтичное.

В восемнадцать лет она покинула родные края и устремилась на Манхэттен с его цветами и контрастами, где красота соседствует с уродством. Отучившись год в колледже Хантера, Тереза с треском вылетела оттуда, поскольку не корпела над книгами, а часами бродила по городу. Исходила Чайна-таун, Челси, Клинтон, Саттон-Плейс, Верхний Вест-Сайд и Гарлем. Когда родителям стали приходить ведомости с плохими оценками, они уговаривали ее вернуться в Бильбо и перейти в колледж Кати Гиббс, но Тереза не послушалась и подыскала себе работу официанткой в немецком ресторане на пересечении Восемьдесят шестой и Йорка. Пожилые толстяки восхищались цветом ее волос и не скупились на чаевые. Она немного подкопила и отправилась на лето к подружке, чьи родители обитали в летнем домике на острове Нантакет.

По красоте этому острову не было равных. Южный берег омывали буйные волны, а в пруду Коската-понд стояли на одной ножке синие цапли. Тереза устроилась горничной в «Джаред-Коффин-хауз», и когда лето сменилось осенью и ее подруга уехала на материк, скиталица решила остаться. Прошло тридцать лет, а она все так же сильно любила эти места. В свое время она вышла замуж за местного паренька и произвела на свет двух ребятишек, один из которых умер, а другой остался жив. Тереза с Биллом превратили «Пляжный клуб» в отель, прекрасное место, где процветает любовь.

Они жили в самом углу участка в доме, где все было перевернуто вверх тормашками. Первый этаж занимали две просторные спальни. Одна предназначалась их дочери Сесили, другая – умершему чаду. Из широкого окна гостиной на втором этаже открывался вид на отель, пляж и пролив. В первый день мая Тереза стояла у окна, но не видела в нем ничего, кроме собственного отражения. Была у нее тщеславная привычка – повсюду ловить свой образ: в зеркалах, окнах и стеклянных рамах, и ничего она не могла с собой поделать. И что же она видела в них? В свои пятьдесят восемь Тереза по-прежнему легко влезала в шелковую юбку, купленную еще до рождения Сесили. В волосах цвета спелых персиков была белоснежная прядь, появившаяся в тот день, когда она разрешилась мертвым младенцем. Отметина силы и мудрости. Метка материнства.

Прежде всего Тереза была женой и матерью, а теперь ее семья под угрозой. У мужа проблемы с сердцем, дочь вот-вот отправится в колледж… Как-то вдруг, невзначай Тереза представила себя в полном одиночестве, покинутой и ненужной. Билл умрет, Сесили уедет, и коротать ей дни наедине с собственным отражением.

Она заставила себя отойти от окна и направилась в фойе. Распахнула настежь двери – и будто камень с души упал. Под самым потолком по балкам лазил Мак, протирая их влажной тряпицей. Если Мак на стропилах – значит, пришла весна.

– Надо же, явился – и сразу за работу. А обнять, поцеловать? – улыбнулась Тереза. – Я еще и слова не успела сказать, а он уже трудится.

Мак повернулся и сел на балку, свесив ноги.

– А как же иначе? Я ведь не первый день на посту.

Тереза плюхнулась на покрытый простыней диван и закинула ноги на пыльный капитанский сундук.

– Да ты и один потянешь. Нам тут только мешаться.

С Маком они были знакомы уже двенадцать лет, и он стал близок ей, как никто другой, кроме Билла и Сесили, конечно. Тереза знала, что от этого человека ей нечего скрывать.

– Какой-то голос у вас печальный, – заметил Мак. – А где непреклонная дама? И где ваша вечная погоня за чистотой?

– Волнуюсь за Билла. Сдавать он стал. Сердце. Сам-то не рассказывал?

– Нет. – Мак встревожился. – А что с ним?

Хорошо было слышать его голос сверху, находило умиротворение.

– То, что обычно приходит с возрастом, – ответила Тереза. – Врач велел про лыжи забыть: теперь он будет кататься только на детских спусках. Неудачная выдалась у него зима.

– Держится молодцом, – заметил Мак. – Может, бледноват, а так – и не скажешь.

– Думаешь? – Терезу беспокоило увлечение мужа Робертом Фростом. Билл накинулся на стихи с таким рвением, с каким умирающий ударяется в веру. Хотя когда он читал их и заучивал наизусть, ему и впрямь становилось лучше.

– Как дела у Сесили? – поинтересовался Мак.

– Она не в курсе отцовских проблем. Это, пожалуй, единственный плюс того, что малышка находится вдали от дома. Пребывает в счастливом неведении.

– Она мне на Рождество открытку прислала. Обмолвилась про нового знакомого, парня из Бразилии, и с тех пор от нее ни строчки, – поделился Мак. – Так что, она выпускница или сбежала в Рио?

Ох уж этот бразилец, Габриель. Как кость в горле. Правда, в прошлый раз Сесили ни слова не сказала про своего парня. Тереза лелеяла надежду, что к концу года ее увлечение потихоньку сошло на нет.

– Поверь мне на слово, школа – превыше всего.

– А колледж выбрали? – спросил Мак.

– Университет Виргинии. Получить там место достаточно сложно. Друзья в отпаде, отец – в восторге: по деньгам получилось приемлемо. В общем, мы в радостном предвкушении.

– На лето доверите ей стойку консьержа? Девочка она способная, справится. Тереза, ей ведь когда-то придется управлять отелем, пора и опыта набираться.

– Только не за стойку, – отрезала Тереза. Мак закатил глаза. Пусть думает что хочет, Сесили и вправду еще ребенок. Да от такой работы и взрослый взвоет, что там про девчонку говорить. – Билл уже взял кого-то на дневную смену. Ее зовут Лав, они познакомились в Аспене.

– Лав?

– Да, Лав, «любовь», – улыбнулась Тереза. – Чуточка любви нам всем здесь не помешает. Кстати, я еще не спросила… как у тебя дела с подружкой?

– Ну, я и не рассчитывал, – усмехнулся Мак.

– И все-таки. Как вы? Все еще вместе? Счастливы?

– Да.

– Счастливы, но жениться ты пока не настроен.

– Пока нет таких планов, – кивнул он.

– Погоди, вот увидишь Сесили! Такая взрослая дама. Роскошная. Трепетная. Неотразимая.

А еще упертая, бескомпромиссная и вредная, эта ее дочурка. С ней ужасно тяжело. Тереза приподняла ноги с пыльного сундука и встала.

– Женись на Сесили, и все здесь станет твоим. А Билл будет только рад. Он любит тебя как сына.

– Да ну, сказки, – ответил Мак. – Женись на дочке волшебницы и получи королевство.

– «Пляжный клуб» – чем тебе не королевство. Вполне мог бы здесь править.

– Тереза, я не собираюсь жениться на Сесили.

– Ага, и на Марибель, видимо, тоже.

Из года в год они вели подобные разговоры, и Мака это порядком напрягало. Тереза ничего не могла с собой поделать. Ей казалось, что должно быть так, и не иначе: Мак женится на Сесили, и им перейдет по наследству то, что оставят Билл с Терезой. Конечно, она понимала – в жизни люди редко поступают так, как стоило бы поступить.

– Я вообще не думаю пока о женитьбе, – признался Мак. – Но уж если и женюсь, то не на Сесили. Сами у нее спросите, если мне не верите. По ее словам, она лучше будет грызть стекло.

– А я все равно не сдамся, – буркнула Тереза, поймав в тусклом зеркале свое отражение. Достала из чулана «игрушки» – пылесос и ведерко, моющее средство, метелку для пыли – и принялась за работу.

* * *

Марибель Кокс знала, что о ней судачат все кому не лень. Мамины подружки с календарной фабрики, коллеги по библиотеке, сотрудники Мака, Билл с Терезой из «Пляжного клуба». Все они без конца перешептывались: «Когда же Мак с Марибель сделают то, что должно? Когда они поженятся?»

По правде сказать, Марибель очень хотела выйти замуж. Страстно, безумно хотела, но об этом знали лишь двое: она да ее мать Тина. Каждую среду по вечерам Мари звонила матери, и та задавала главный вопрос: «Ну и?» – подразумевая: «Произнес ли он заветные слова?» И каждую среду звучал ответ: «Нет еще». Та отвечала: «Не теряй надежды».