Текст книги "Тусовка класса «Люкс»"

4

Ной пододвинул к столу ветхий стул и съел для утешения еще один пирожок. Федерико в это время втаскивал по лестнице его чемодан. Мельком Ной уже видел комнату, которую ему предстояло делить с Федерико: аккуратно застеленная мягким потертым покрывалом кушетка, в изножье – чемоданчик с ноутбуком. Олена пожертвовала свой ночной столик, на который поставила вазу из дымчатого стекла с осыпающимися, но яркими гвоздиками. Все вокруг так красноречиво свидетельствовало и об убожестве быта, и о великодушии, что Ной не мог понять, была ли причиной навернувшихся ему на глаза слез благодарность или крушение надежд.

Федерико прыгал на его матрасе.

– Осматривайся, старик! Вот наша берлога!

Ной зашел в комнату Федерико – свою новую Комнату – и поставил рядом с кушеткой сумку, с которой ходил на занятия. В качестве дополнительных удобств предлагались половина рассохшегося гардероба, вид на соседнюю стену, еле различимый за грязным стеклом, и рваный постер Анны Курниковой.

– Здорово, – сказал он.

Федерико принялся подтягиваться на дверной раме. Ной смотрел, как поднимаются и опускаются его ноги, и слушал, как тот говорил:

– Это будет офигенно. Всегда мечтал иметь маленького братика, чтоб жить вместе в одной комнате.

Табита, бывало, похрапывала всю ночь напролет и каждый раз ставила будильник на шесть утра, а когда он принимался трезвонить, переводила на девять. Ной испытывал некоторые сомнения в прелести жизни в одной комнате. Он потащился обратно в гостиную. Олена потерла ему кулачком предплечье, словно хотела согреть.

– Спасибо, – плаксиво проговорил он.

Олена засмеялась и перебросила руку через его плечо.

– Да не переживай ты, Ной, все будет хорошо. Весело будет.

Ной кивнул.

– А квартирный хозяин – идиот и ублюдок, – добавила она.

Ной не смог удержаться от улыбки.

***

Когда Ной вошел в квартиру Тейеров, до него донеслись слова Дилана: «…на придурка похож». Ной заглянул за угол. Дилан сидел на кожаном табурете посреди сдержанно поблескивавшего хромом кухонного убранства, по пояс запеленутый в роскошное белое полотенце. Смуглокожий мужчина, быстро щелкая ножницами, подстригал его густые волосы. После каждого щелчка Дилан, не обращая внимания на ножницы, поднимал руку и разглядывал свое отражение в зеркальной поверхности холодильника.

– Привет, Дилан, – сказал Ной. Мгновение Дилан смотрел на него, словно не узнавая. Потом улыбнулся:

– Привет.

– Как вчерашний экзамен? На этот раз все было до-настоящему.

– Очень хорошо.

– Очень хорошо?

– Ну, я не знаю, это всегда кажется чем-то таким невероятно трудным, и вчера было точно так же. Но не труднее, чем обычно. Поэтому я и говорю, что все очень хорошо.

– А какая была тема для сочинения?

– Тема… – На мгновение Дилан замер. Потом его глаза расширились.

Он так резко крутнул головой, что парикмахер еле успел отдернуть ножницы.

– Господи Боже! Сочинение!

– Что такое? – спросил Ной. На какое-то ужасное мгновение он решил, что Дилан просто забыл про сочинение.

Дилан похлопал себя по бедрам, на пол посыпались отстриженные прядки.

– Вы бы мной гордились, это точно.

– Почему?

– Было ужас как трудно приклепать это к Фредерику Дугласу.

– Так что же это была за тема?

Дилан выпрямился. Парикмахер сжался от страха: незаметно для Дилана он снял с его головы порядочный клок волос.

– Вот послушайте – имейте в виду, я вас не разыгрываю: «Говорят, что двадцатый век – век прогресса коммуникаций. Двадцать первый век станет веком – пропуск – впишите и объясните».

– И ты написал о Фредерике Дугласе?

Дилан гордо кивнул:

– Да! То есть сначала я разгадал их трюк. Двадцатый век – это те года, которые начинаются на один-девять, а не два-ноль. Они меня на этом чуть не поймали.

Ной показал Дилану большой палец.

– Ну вот, – продолжал Дилан, – а потом я и заполнил пропуск: двадцать первый век будет веком – зацените! – веком вспоминания Фредерика Дугласа!

– Вспоминания Фредерика Дугласа?

– Ну да. В общем, я написал, как с начала времен – тыры-пыры – мы всегда ждали момента повспоминать Фредерика Дугласа, который раскрепостил всех рабов…

– Ты хочешь сказать: повел рабов к свободе.

– Ну да, а вот теперь пришел момент – вообще-то я написал «грядет момент», так круче – наконец достигнуть извечной цели человечества и восхвалить Фредерика Дугласа как воинствующего вождя, каким он всегда пребудет.

Ной заморгал.

– Ну что, круто я?

– Да, звучит здорово.

– Остается ждать, сколько мы наберем!

Ной кивнул.

– Десять дней, Дилан, результаты будут через десять дней.

Он говорил так, словно эти десять дней были отсрочкой до приведения приговора в исполнение.

***

– Твой брат на кухне, подстригается, – сказал Ной, входя в комнату Таскани.

Он обнаружил, что один из наиболее легких способов завязать разговор с подростками – это сказать что-нибудь глупенькое и незначительное, чтобы они расслабились.

– Ничего себе, да? – спросила Таскани.

Она лежала, откинувшись на подушки, и выдергивала из своего шитого золотом покрывала растрепанные золотые нитки. На ней были джинсовые шорты – такие коротенькие, что белый хлопковый карман свисал до середины бедра. – Он такой лентяй, даже ленится сходить в салон. Маме приходится приглашать мастера на дом. И странно получается: Дилану вроде наплевать, что у него с волосами, но стоит этому парню к нам прийти, как все в квартире на цыпочках начинают ходить, словно Дилана в рыцари посвящают. – Таскани даже улыбнулась удивленно, так ей понравилось собственное сравнение.

– А тебя тоже этот мастер стрижет?

– Кристос? Да что вы. Ему бы пришлось тащить кучу всего.

– Как твоя домашняя работа?

Таскани сбросила с кровати свои худощавые ноги, пробежала по ним ладонями, полюбовавшись на мягкий загар, потом вспомнила, зачем она начала двигаться, и достала тетрадь.

– Да ничего, посмотрите сами.

Ной посмотрел. Таскани была прилежная ученица, особенно если сравнивать ее с братом: Ной не мог припомнить, чтобы ему приходилось видеть почерк Дилана. Таскани отлично справилась с упражнениями на проценты, и хотя она не поняла большую часть заданий, где было нужно абстрагироваться, у нее обнаружилась удивительная слабость к прямоугольным треугольникам. Потом Ной устроил ей диктант. При этом он пользовался не просто словарем, а самой настоящей шпаргалкой: агентство свело в таблицу по частотности все слова, неоднократно появлявшиеся в стандартизированных тестах за последние десять лет, а поскольку терминология и проблематика кочевали от одной приемной комиссии к другой, эти списки могли с большой долей вероятности предсказать, какие трудные слова появятся в следующий раз. Таскани знала слова «загвоздка», «поощрение» и «небытие», но забыла «пустословие», «лаконичный» и «местожительство».

– Местожительство, – повторил Ной.

– Э… подождите, – Таскани зажала руками уши и нахмурилась, – я же учила… Это вроде квартиры, да?

– Ну… да. – Заметив, что Таскани приуныла, он добавил: – Да, да, такого определения вполне достаточно.

Таскани откинулась на спинку стула и хлопнула ладонью о ладонь Ноя. Ее акриловые ногти скользнули по его огрубевшим, мозолистым пальцам.

– Круто!

– Да, неплохо. Пансион тебе обеспечен, нет проблем.

– Слава Богу. Не могу дождаться, когда отсюда выберусь.

А почему тебе так хочется уехать? – спросил Ной. Еще во время прошлого занятия он обратил внимание на такую странность: большинство девчонок ее возраста оклеивают зеркала снимками себя Л своих друзей, у Таскани же не было ни одной фотографии.

– Надоело здесь, – сказала Таскани, – хочется уже уехать куда-нибудь, понимаете?

– Может, тебе просто не с кем поговорить? Таскани была застигнута врасплох: ей, похоже, никогда еще не задавали подобного вопроса.

– Да, так и есть! Никому нет до меня дела, понимаете? Они все мне завидуют, а может, просто придираются.

Ною было до боли жаль видеть эту хрупкую, невесомую фигурку в ее не согреваемой дружеским присутствием спальне, сейчас, возможно, снова гадающую, когда она снова увидит своего мужчину, который намного ее старше.

Он смотрел на нее с таким сочувствием, какое только мог себе позволить без того, чтобы быть заподозренным в недостойном поведении. Ведь она, в конце концов, была очень сексуальной девчонкой в крошечных шортиках. В его обязанности входило смотреть на нее как можно меньше. Ему пришлось заплатить за этот урок дорогой ценой. Но несмотря на это, было не так легко заставить себя не смотреть.

– Мир не везде одинаков, – сказал он.

– В каком смысле? – не поняла Таскани.

Ной и сам не понимал, к чему хочет ее подвести. Ее рафинированный, привилегированный мир был ничуть не хуже остальной Америки – правда только, что и ничем не лучше.

– Есть и другие миры, совершенно не похожие на этот. Если здесь ты чувствуешь себя одиноко, это скорее всего результат того, где ты, а не того, какая ты.

Таскани уставилась в окно, постукивая кончиками пальцев по стеклу на столешнице. Рот у нее искривился. Она словно собиралась что-то сказать, но в конце концов просто вздохнула, пощупала свои бедра, чтобы удостовериться, что не успела потолстеть, и вытащила сигарету.

– А чем мы теперь займемся? – весело спросила она.

– Аналогий больше не будет, – объявил Ной.

– Ух ты! – Она улыбнулась так безмятежно и радостно, что Ной понял, что в ней привлекает ее вечно занятых приятелей-бизнесменов.

– Пришло время для познавательного чтения.

Она скорчила гримаску. Они стали по очереди читать отрывок, где сравнивалась кастовая система индейцев хопи с кастовой системой индейцев майя. На Таскани был крошечный розовый топ с надписью «Тигр-р-рица»; она накручивала на палец белокурую прядку. Ее сложные рассуждения поразили Ноя: он вообще не думал, что на Парк-авеню двадцать первого века существует разум, способный провести параллели между древними иерархиями. Закончив, Таскани откинулась на спинку стула и отодвинула брошюру, словно тарелку с недоеденной пищей.

– Ну как, ты поняла, о чем это?

– Это такая скукотища, но я поняла.

И она действительно поняла. Единственное, чего она не смогла, – это сравнить иерархические структуры и слои общества. Прочитав этот вопрос, она звонко расхохоталась.

– Чепуха какая-то. И что бы это значило?

Ной учил Таскани перефразировать сложные места, сосредоточивать внимание на первых четырех строчках параграфа. Таскани прерывала его рассуждения комментариями о том, что если до конца читать – со скуки подохнуть можно, и что у нее «голова пухнет». Она вежливо согласилась вернуться к статье, когда Ной ее об этом попросил, но посреди описания джунглей, в которых жили майя, задумчиво глянула на свои ногти и заметила, что если пить стаканами ледяную воду, можно избавиться от лишних калорий.

– Пора сделать перерыв, – сказал Ной, – хочешь побегать по комнате и покричать?

Таскани хихикнула.

– Нет.

– Да, – вспомнил Ной, – расскажи об этом журнале, который ты издаешь.

– Он называется «Это все – ты». Это глянцевый журнал, только он для девушек вроде меня. А то для нас ведь нет ничего подходящего.

– Нуда. «Гламур» и «Вог» – это для официанток из придорожной закусочной, – усмехнулся Ной.

– Что?

– А когда выйдет первый номер?

– Уже. Несколько месяцев назад! – заулыбалась Таскани. Она выдвинула ящик стола, полный глянцевых журналов, вытащила один и дала Ною. На обложке был гламурный снимок Таскани – не витринная фотография девушки в страусовом боа, а такой, что мог бы запросто появиться и на обложке «Вэнити Фэйр»: Таскани в желтом сарафане на лестнице музея «Метрополитен» – кожа нежного оттенка подрумяненного суфле, глаза светятся Ненатуральной лазурной голубизной. – Правда, Здорово? – спросила Таскани. – Посмотрите пока. Мне надо выйти.

Таскани ушла, а Ной принялся за стопятидесятидолларовое чтение журнала «Это все – ты». На второй странице Таскани – на этот раз в балетной пачке – изрыгала извивающуюся рекламную строчку: «Балетно-Улётный Супер-Мега-Стильный Кроссовер». В оглавлении было заявлено пять статей, все за подписью Таскани Тейер. Таскани обещала поведать читателю следующее:

1. Сексапильная Худышка о загаре – с. 3.

2. Забудь о претензиях, приглядись поближе: что знают о сексуальности темнокожие девушки – сб.

3. Хьюиттские шлюшки и найтингейтские нимфушки – манхэттенские школы легкого поведения – с. 8.

4. От 18,5 до 22,5: что расскажет о тебе твой процент содержания жира – с. 11.

И наконец, неизбежное (и, возможно, целиком выдранное из «Кухни Марты Стюарт»).

5. Пять летних суфле, чтобы завоевать его сердце– с. 13.

– Ну как? – спросила вернувшаяся Таскани, шлепаясь на кровать.

– Ты молодчина. Наверняка тебе пришлось много поработать.

– Да. Но это был труд в радость.

– И как ты ими распорядилась?

– Как я что?

– Кому достались экземпляры?

– Ну, кто хотел, тот и брал. У меня еще осталась целая куча. – Она указала на полдюжины нераспечатанных коробок у нее под столом. – Никому особенно не нужно. Можете взять один, если хотите.

– Спасибо. – Ной сунул журнал в портфель между списками слов и «Человеком-невидимкой».

В дверях появилась доктор Тейер.

– Ты сказала Ною то, о чем я тебя просила, Таскани?

– Нет, – простонала она.

– Ну так скажи сейчас.

– Да ты что? Ты же здесь! Вот сама и скажи. И почему ты вечно мешаешься?

Доктор Тейер смерила Таскани взглядом, который, возможно, был задуман как устрашающий, но выражал только замешательство.

– Ной, – жестко сказала Таскани, – моя мама хочет с вами поговорить.

– Спасибо. – Доктор Тейер резко повернулась на каблуках и вышла из комнаты.

– Ведьма, – процедила Таскани, когда дверь закрылась, – вечно ей надо свою власть показывать.

Ной не знал, что сказать. Доктор Тейер вела себя странно, но «показывать власть» означало «осуществлять контроль», а этим, в конце концов, занимаются все родители.

– Вы с ней не ладите? – было самым дипломатичным, что он сумел придумать.

– Что за идиотский вопрос! – Таскани ожесточенно закусила карандаш. – Как с ней можно ладить? Она чудовище.

До конца занятия оставалось десять минут, но Ной не мог представить, как заниматься после того, что произошло. Он решил, что в следующий раз останется на десять минут дольше, и собрал вещи.

***

Ной не имел понятия, где может находиться доктор Тейер. Хоть он приходил к Тейерам уже много недель, их резиденция оставалась для него лабиринтом, где было так же легко заблудиться, как в сказочном лесу. Он прошел мимо кухни и наконец нашел доктора Тейер. Одетая в строгий костюм, она сидела в большом старинном кресле в своей спальне. Жалюзи были опущены, и в комнате царил полумрак.

– Доктор Тейер? – негромко позвал Ной. Она не шевельнулась.

Он позвал еще раз. Она медленно, с трудом повернула голову, словно температура в комнате была ниже нуля.

– Заходите. Садитесь.

Ной внутренне подобрался и осторожно присел на продолговатое сиденье, обитое изумрудным шелком.

– Вспоминание Фредерика Дугласа, – ровно произнесла доктор Тейер.

Тишина заполнила комнату. Лишь мраморные часы на армуаре громко тикали.

– Да, – наконец печально ответил Ной. Это была его самая действенная защита против родительского неудовольствия, применяемая лишь в самых сложных ситуациях: он молчаливо сочувствовал рассерженному родителю, всячески показывая, что перед лицом атак враждебного мира они с ним образуют единый фронт.

– Это вы его этому научили? – спросила доктор Тейер. – И что это за слово – «вспоминание»?

Ной не мог понять, сердится ли она. Слова срывались с ее губ, видимо, под действием какого-то наркотика.

– Э… нет, он сам это придумал. Я действительно подал ему идею написать о Фредерике Дугласе, но имел в виду не совсем это.

По лицу доктора Тейер расплылась ничего не выражающая улыбка.

– С другой стороны, это даже забавно. За юмор могут добавить баллы?

– Возможно, иногда добавляют, но я бы не стал на это рассчитывать.

Доктор Тейер махнула рукой:

– Я уже столько всего передумала об этом экзамене, Ной. Но если у Дилана нет мотивации, все это не имеет смысла. Мы можем дать ему все – я даю ему все, – но он не осознает того, что имеет, что я сделала для него. Словно я вовсе не существую.

– Таскани делает успехи, – сказал Ной простодушным, как он надеялся, голосом.

– У Таскани все получится, – доктор Тейер зевнула, – я не сомневаюсь.

– Ее экзамен через две недели.

– Знаю. Тогда же придут результаты Дилана. Насколько вы лично заинтересованы в успехе?

– Ну, видите ли, мое агентство, решая вопрос о ставках и надбавках, разумеется, учитывает динамику оценок учеников, в какой-то мере…

– Потому что, должна признаться, когда я впервые вас увидела, я подумала: «Он слишком молод, он не справится». Я почти решила отослать вас и запросить другую кандидатуру. – Она значительно посмотрела на Ноя, словно предлагая оценить ее великодушие. – Но детям вы как будто понравились. Что, конечно, может означать, что с вами им не приходится особенно напрягаться… Но тем не менее…

Ной вежливо улыбнулся в окутывающий доктора Тейер полумрак.

– Но мои дети не знают, что есть и другой Ной, Не так ли? – напирала она.

Он заставил себя улыбнуться. Что именно известно ей о его прошлом?

– Что вы имеете в виду?

– Да-да, давайте сохраним приличия: «Ах, Ной, я такая глупая, сама не знаю, что имею в виду!»

Ной вглядывался в полумрак, страх сжал ему горло.

– Я думаю, в чем-то мне следует сказать вам «спасибо». – Доктор Тейер передвинула в кресле свое костлявое тело. – За то, что вы помогаете им. За то, что вы с виду так прекрасно к ним относитесь.

– Спасибо, – на мгновение у него закружилась голова, он словно глянул в бездонную пропасть, – это очень много для меня значит.

Доктор Тейер снисходительно улыбнулась, словно слушала лепет деревенского дурачка, и продолжила:

– Но это не значит, что я удовлетворена. Вот, например, собираетесь ли вы поставить меня в известность о том, что уходите, или просто надеетесь, что я не замечу?

Она не была раздражена, она просто играла. Голос Ноя дрогнул, лишь усилием воли он заставил себя отвечать не спеша.

– Безусловно. И должен сказать вам, доктор Тейер, что было немало занятий, когда я оставался на десять минут дольше положенного.

Она наклонила голову, изображая удивление.

– Но ведь я тогда не просила вас оставаться дольше положенного, не так ли?

– Конечно, нет… – Он не мог придумать, что еще сказать, поэтому просто повторил «конечно, нет», на этот раз более решительно.

Доктор Тейер резко выпрямилась в своем кресле.

– Вот-вот-вот, Ной, молодцом, так держать.

– Простите?

– В вас есть настоящая мужская изворотливость, которую вы пытаетесь от меня скрыть. Вам было не так-то легко добраться до Манхэттена. Проявите характер: забудьте о моих чувствах. Вежливость здесь совершенно излишня. А сейчас скажите мне – только откровенно, – каковы будут результаты Дилана?

Было похоже, что доктор Тейер хочет, чтобы он бросил ей вызов. Она отвела назад волосы, обнажив длинную белую шею, и вопросительно посмотрела на него.

– Так себе. Не слишком хорошие, – сказал Ной.

– Так. А теперь скажите мне: почему так получилось?

– Слишком много репетиторов. – Он старался смотреть ей прямо в глаза, но не мог. Несмотря на то что он чувствовал себя выше ее и сознавал свою правоту, она наполняла его первобытным страхом, словно горгона Медуза, наслаждающаяся своей властью.

Она еще больше склонила набок голову.

– Что это значит?

– У него было слишком много репетиторов, – пробормотал Ной в ковер.

– Так если отвлечься от того факта, что он нуждается во всех этих репетиторах, ответьте-ка мне вот на какой вопрос: ведь вы – один из них, нет?

– Да, конечно, но вы ведь не станете меня винить за…

По лицу доктора Тейер было видно, что она замыслила хитрый ход.

– Так, чудно, продолжайте!

– Я здесь по вашему требованию и вряд ли стану оспаривать необходимость услуг, которые вы от меня получаете.

– Но ведь вы же часть того, что сами называете деструктивным фактором! Я бы сказала: деструктивной ситуацией.

– Сейчас просто уже нет другого выхода. Без репетиторов Дилан был бы вовсе неподготовлен.

– Сейчас? У нас никогда не было другого выхода, Ной, – прошептала доктор Тейер. – Это началось еще в шестом классе – он никогда не любил работать. Всегда был пассивным, большой ребенок. Без репетиторов он не смог бы удержаться даже в Дуайте, не говоря уже о Филдстоне. Так что же было правильнее: пригласить к Дилану репетиторов или смотреть, как он катастрофически не успевает, в то время как я могла так много ему дать? Я понимаю ваше неодобрение, Ной, ведь я же психотерапевт, понимать чужие чувства – моя работа, но вы должны осознать, что я не стыжусь ни одного из принятых мной решений.

Ной кивнул, стараясь держать себя как сочувствующий друг, а не как допустивший оплошность слуга. Но, пришло ему в голову, если доктор Тейер не испытывает так-таки никакого сожаления, зачем она ему все это рассказывает?

– А что думает об учебе детей ваш муж?

– Мой муж!? – Она откинула голову – похоже, собиралась сказать что-то ядовитое, – но потом голова упала, словно доктора Тейер настиг наркотический сон. – Муж ничего не знает.

Она снова уставилась на Ноя. Он знал, что это всего лишь игра теней, но глаза у нее, казалось, мигали один за другим, как у ящерицы.

– А как насчет журнала Таскани? – суховато спросил Ной. – Это очень впечатляющая работа.

Доктор Тейер фыркнула:

– Вы его читали?

– Учитывая, сколько усилий было в него вложено, я считаю эту работу весьма значительной. Ни одна из других моих учениц ничего подобного не делала.

– Мелковат нынче ученик пошел, а?

Она перешла на просторечную лексику, не хватало еще в конце вместо «а» добавить «ась». Что она, смеется над его бедностью и легким акцентом южанина?

– Даже лучшие ученики никогда бы такого не сделали, – ответил Ной, – в порядке школьной отчетности – конечно, сколько угодно, но для собственного удовольствия – нет.

Наступило молчание. Доктор Тейер скорчила гримаску: вид у нее был недовольный.

– Таскани что, сделала что-нибудь не так? – спросил Ной. И почему она так мало ценит свою дочь?

Доктор Тейер бросила на него предостерегающий взгляд:

– Нет… и да. Она, похоже, питает пристрастие к некоторым вещам:

– Да, это здорово, – сказал Ной. Слова его прозвучали невыразительно. Само это «здорово» казалось чересчур робким, неуверенным. Обычная пустая условность привыкшего ко всему мира.

Доктор Тейер подалась вперед и с силой уперлась Руками в сиденье кресла. Похоже было, что она готовится к атаке.

– Полагаю, Дилан рассказал вам об этом инциденте на экзаменах в прошлом году в Дуайте. В газеты, естественно, ничего не попало. Кому нужен скандал!

Снова они ступили на опасную почву. Ной весь подобрался и буквально заставил себя расслабить мышцы.

– Случай, когда некто сдавал экзамен за других учащихся?

Доктор Тейер устало улыбнулась:

– Да, Ной, тот самый случай.

– А что сталось с этим человеком?

– По правде говоря, я об этом не задумывалась. Что меня интересует, так это то, что вы знаете всю подноготную этого процесса.

– Знаю всю подноготную? – засмеялся Ной. – Того, как сдавать экзамен за учеников Дуайта?

– Сами вы, я полагаю, имели отношение к Долтону.

– Я не понимаю, о чем вы.

– Интересная отговорка. Ничего не отрицая, правда? Расскажите мне, как это было. Сколько баллов в результате набрала та девушка? Или вы никогда не интересовались? Может быть, чек просто лежал на туалетном столике, а вы как раз проходили мимо?

– Кто вам об этом рассказал? – спросил Ной. Ему было, в общем, на это наплевать, но он не мог придумать другого вопроса, чтобы прикрыть свою вину.

– Я узнала об этом потому, что искала кого-то, кто мог бы «помочь» Дилану обходным путем. И тут выплыло ваше имя. Вот видите, Ной? Мы оба с вами не без склонности ко греху. А может быть, мы просто хотим помочь тем, о ком заботимся.

– К чему вы клоните?

Доктор Тейер откинулась на подушки.

– Я только хочу убедиться, что мы понимаем друг друга. Мы с вами ведь в чем-то похожи. Оттого я и выбрала вас.

От волнения и испуга, отчаявшись переменить тему разговора, Ной допустил ошибку – задал «детский вопрос»:

– У вас есть планы на вечер?

Доктор Тейер отложила книгу, посмотрела на постель и слегка улыбнулась Ною.

– У меня есть планы на вечер. Я работаю. Ау вас есть планы на вечер?

– Да, – тихо ответил Ной.

– Тогда спокойной ночи.

***

На остановке «Мэдисон-авеню» в автобус вместе с Ноем влезли молодые мужчины и женщины в деловых костюмах – будущие начальники, сейчас они соглашались работать по девяносто часов в неделю и возвращались домой в десять вечера. Ной стоял, со всех сторон зажатый их усталыми телами, слушал отрывистые и раздраженные разговоры по мобильнику. Половина из них звонила, по всей видимости, родителям, другая половина – друзьям или возлюбленным. Одни жаловались на высокую квартирную плату, другие – на то, что им жалуются друзья. Ной порадовался, что дома его, наверное, ждет Олена.

На Семьдесят девятой улице он пересел в метро; народу в вагоне было полно. Ной втиснулся между молодой женщиной, прижимавшей к груди полотняную сумку и читавшей «Пророка» Джебрана, и пожилым азиатом в наушниках, покачивавшим головой в такт музыке из ай-пода. Когда миновали Девяносто шестую, европейское население стало понемногу иссякать, и в вагон тонкой струйкой потекли меньшинства. Когда на Сто двадцать пятой улице поезд вынырнул на поверхность, там оставались лишь смугло– и темнокожие пассажиры, да еще Ной.

На Сто сорок пятой он вылез из подземки и побрел по Бродвею; портфель бил его по бедру. На тротуаре валялись остатки дневной жизнедеятельности: обертки – преимущественно картонки из «Макдоналдса», смятые вощеные пакеты из-под жареных цыплят, кое-где с примесью пластиковых лоточков из китайской закусочной. Все это, плюс битое стекло вдоль тротуара, походило на какую-то местную растительность. Какой-то нищий наблевал прямо посреди Бродвея, и когда Ной проходил мимо, нищий принялся показывать ему на оранжевое пятно и в знак приветствия поднял запрятанную в коричневый пакет бутылку. Местный супермаркет был закрыт, но какая-то женщина, прижимающая к груди ребенка, расстелила перед входом одеяло и пыталась сбыть прохожим пыльные консервные банки. На мгновение Ной возненавидел и Парк-авеню, и Гарлем за то, что они могут сосуществовать так близко друг к другу и при этом не столкнутся лбами и не утратят наконец всякое отличие.

***

На лестнице Ной остановился. Прислонился к стене из шлакоблоков и потер виски. Доктор Тейер знала про Монро.

Монро Эйхлер – его первая и лучшая ученица – самоуверенная, напористая, рыжие кудри, юбки в яркую клетку, заколотые английскими булавками. Сейчас она, наверное, в Амхерсте 88
  Престижный частный колледж высшей ступени в г. Амхерст, штат Массачусетс.


[Закрыть]. Ной очень интересовался, где она сейчас, как у нее дела. Он хотел бы просто поговорить с ней, как они разговаривали прежде. Но миссис Эйхлер ясно дала ему понять, что он не должен искать с Монро никаких контактов.

Каждую среду вечером наступали три волшебных часа: сто минут – занятия с Монро, сто минус – ужин с миссис Эйхлер и Монро. Монро была президентом долтоновского политологического клуба «Мини-ООН» и увлеченно болтала о слабой позиции Аргентины в мировой политике. Она призналась, что просто влюблена в «последовательность Фибоначчи». Она читала русскую фантастику и посещала лекции по высшей математике в Колумбийском университете. Всего через полгода она уже набирала в проверочных работах по 2300 баллов.

И тут, когда до октябрьского СЭТа оставалась всего неделя, ее отец умер. Застойная сердечная недостаточность, как у его собственного отца. «Его сердце отказалось выкачивать венозную кровь», – отрывисто доложила по телефону Монро тем бесстрастным и ироничным тоном, каким отвечают урок хорошие ученики. Ей очень жаль, но она вынуждена отменить занятия на следующей неделе. Словно это была ее главная забота. Ной перенес Другие занятия, чтобы только иметь возможность помчаться туда и провести день с ее семьей, отвечать на звонки и заниматься другими незначительными делами, без которых никак нельзя было обойтись. Он провел там ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье (он тогда как раз разъезжался с Табитой и был рад, что у него есть где остановиться) и разделил скорбь Монро и ее матери, их эмоции и переживания. Он разделял их горе и в то же самое время чувствовал себя таким довольным, как никогда в жизни. Он чувствовал себя частью их семьи, членом их ближайшего круга, как если бы он был женихом Монро.

Мать Монро, блестящий, красноречивый аналитик «Дойче банка», вернула Ноя к реальности. Она считала нужным посоветоваться, ведь Монро – такая умница, но притом чрезмерно впечатлительная. Она даже серебро забывает на место ставить, как же она будет сдавать экзамен? А этот октябрьский набор – ее последняя надежда попасть в Амхерст. Может быть, ей пойдут навстречу и дадут отсрочку? Нет? Что в таком случае Ной может им предложить?

Ной работал с Монро всю неделю. Но она была совершенно неспособна ни на чем концентрироваться. Она скатилась до 1800 баллов – их ни за что не хватит, чтобы поступить в Амхерст. Она хлюпала носом над ошибками в диктантах. Ее ставили в тупик вопросы, которые прежде она щелкала как орешки.

***

Воспоминания развеялись. Ной поднял голову. Из квартиры доносилась музыка. Он открыл дверь. Федерико и Олена танцевали. Маленький катушечный магнитофончик, который Гера держала на подоконнике, мурлыкал невнятный попсовый мотивчик – этакая полька в исполнении Шакиры. Гигант Федерико, одетый, как рок-звезда восьмидесятых, с курчавыми, несмотря на все попытки пригладить их гелем, спускающимися чуть ли не до плеч волосами, изящно кружил сестру, а она спокойно и с достоинством делала один грациозный пируэт за другим. Ноя они не замечали, и вся сцена выглядела настолько неожиданной, чудной и прекрасной, что Ной так и застыл в дверном проеме.

Заметив Ноя, Федерико остановился.

– Привет, как дела? – спросил он.

Олена язвительно улыбнулась:

– Возможно, в Америке не принято, чтобы братья танцевали с сестрами?

В ответ Ной пробормотал что-то невнятное. Ему не то чтобы было дико, что они танцуют – он находил, что это очень красиво, – у него просто никак не получалось убедить себя перестать быть ханжой-американцем.

К счастью, Федерико, обладавший даром вечно создавать вокруг кутерьму и переполох, принялся рыться у Ноя в портфеле. Первым делом он вытащил списки сложных слов и поскреб пальцем жесткие от геля волосы. В его взгляде читалась мучительная сосредоточенность человека, который рано поутру вытащил из шкафа коробку с овсяной крупой и пытается вчитаться в инструкцию по приготовлению.

– Я из этих ни одного не понимаю.

– Да, – сказал Ной, – это нелегко. Федерико передал лист сестре.

– А ты понимаешь тут хоть что-нибудь? Она взглянула на список.