Текст книги "Дочь серийного убийцы"

Глава 19
Дженни

Пятница

Встаю рано, до будильника, оставив Марка посапывать в постели, и босиком прокрадываюсь вниз. В итоге он на косых ногах завалился в постель в три часа ночи, и алкогольные пары сразу ударили мне в нос, когда он повернулся ко мне. Я держала глаза закрытыми, надеясь, что Марк решит, что я сплю, но все равно чувствовала, как он смотрит на меня, когда его несвежее дыхание горячим шепотком касалось моей щеки. Так и знала, что его поход в паб с Бреттом окажется не лучшей затеей. Я все еще не оправилась от обрывков их разговора, который подслушала прошлой ночью, и не знаю, что с этим делать. На данный момент просто задвинула все это куда-то на задний план. Подозрения Марка могут оказаться наименьшей из моих забот.

Надежды застукать кого-нибудь за подбрасыванием очередного «подарка» рушатся, когда я открываю входную дверь – вокруг ни души. Но, как я и опасалась, на крыльце меня опять ждет черный мусорный мешок. Челюсти у меня крепко сжаты, кулаки тоже, когда я мчусь по подъездной дорожке, охваченная гневом. Теперь это по-настоящему меня разозлило. Осматриваю дорожку, подхожу к обсаженному деревьями откосу и взбираюсь на него, оскальзываясь босыми ногами на росистой траве. Ухватившись за низкую ветку, ухитряюсь подтянуться достаточно высоко, чтобы заглянуть в поля. За исключением нескольких овец, смотреть там не на что.

Некоторое время оглядываюсь на наш дом, пытаясь увидеть его чужими глазами. Это один из самых современных, эксклюзивных домов в деревне – он буквально кричит о достатке своим фасадом с четырехскатной крышей и огромными окнами во всю свою вышину. Посередине между этими впечатляющими листами стекла – утопленный в фасад балкон, с которого открывается потрясающий вид на Дартмур[7]7
  Дартмур – холмистая болотистая местность площадью около 950 кв. км в графстве Девон в Юго-Западной Англии, а также одноименный национальный парк Великобритании. Известна многим как место действия повести А. Конан Дойла «Собака Баскервилей».


[Закрыть]. Это не первое наше обиталище в деревне – когда мы только поженились, у нас был скромный домик, втиснутый посередке в плотный ряд точно таких же в районе шпалерной застройки, в центре. До встречи со мной Марк арендовал жилье, как и я. Нам повезло, что удалось заполучить это место. Это был недавно построенный дом, которым мы всегда восхищались, когда были молодоженами, но никогда и мечтать не смели, что некогда будем в нем жить. Я всегда повторяю себе, что заслужила это – несмотря на протянутую нам поначалу руку помощи от бабушки и дедушки Марка, мы оба усердно работаем, чтобы позволить себе ипотеку, так почему бы нам не жить в роскоши? Хотя, конечно, я так никогда до конца и не верила, что вправду заслуживаю этого. Всего этого.

Однако, если моя теория верна, зависть к нашему богатству вряд ли является мотивом того, что здесь сейчас происходит. Подкрадывающийся страх осознания указывает лишь на одно. Тот или те, кто оставляют мне изуродованных животных, знают, кто я такая. Или кем была. И они хотят, чтобы я знала, что они это знают. Но с какой целью? Если этот трюк предназначен исключительно для того, чтобы напугать меня, то остается лишь надеяться, что мертвыми животными все и ограничится – ничего более серьезного меня не ждет.

Но что если это месть?

Может ли это быть кто-то, имеющий отношение к одной из жертв моего отца? Эта мысль наполняет меня ужасом. Потому что, если это так, мертвые животные могут оказаться лишь началом.

Когда я спускаюсь обратно по склону, мне приходит в голову еще одна вероятность. Та, что заставляет меня замереть на месте и посылает крошечные ударные волны вдоль каждого нерва в моем теле.

Моя мать наконец-то нашла меня.

Оставлять зашифрованные сообщения было бы вполне в ее духе – и, естественно, она полностью в курсе про бабочек. Мать никогда не хотела отпускать меня, была просто одержима тем, чтобы держать меня при себе, сознавая, что больше никто не уделит ей ни малейшего внимания. Убедительным доказательством того, что она стала одним из самых ненавидимых людей в городе, стали граффити, намалеванные на фасаде нашего дома, регулярные акты вандализма в отношении ее машины и оскорбительные крики, которые я слышала за окном своей спальни едва ли не каждую ночь. По ее словам, страх, что на меня нападут, если я выйду поиграть на улицу, и был причиной, по которой она держала меня в четырех стенах. Со временем я поняла, что все эти мерзкие действия и слова адресованы ей, а не мне, в чем она пыталась меня уверить, – и что лишь из-за растущего страха остаться совсем одной в своем собственном аду она нуждалась во мне. Я была пленницей в своем собственном доме. Все ее бывшие друзья и подруги отвернулись от нее – я была всем, что у нее осталось. Прекрасно понимаю, что мой уход из дома окончательно подкосил ее. Окончательно ожесточил. Мать уже наверняка перепробовала все, чтобы найти меня. Возможно, и прошло уже больше двадцати лет, но что-то подсказывает мне, что она не стала бы окончательно опускать руки.

Но если мать пытается вернуть меня, то пошла по неверному пути. Впрочем, не исключено, что это и не входит в ее намерения. Скорее всего, она настроена просто причинить мне боль – такую же, какую я причинила ей. Разрушить мою жизнь точно так же, как была разрушена ее. Хочу исключить ее из своего списка подозреваемых, но в равной степени не желаю опять оказаться там – в том месте, которое я некогда называла своим домом. От одной этой мысли рот наполняется вязкой слюной. А кроме того, не хочу доставить ей удовольствие, появившись у нее на пороге и задавая вопросы. Можно, конечно, попросить кого-нибудь другого сделать это за меня. Единственный человек, к которому я могла бы обратиться с подобной просьбой, – Ройшин. Это очень большая просьба, но я уверена, что она была бы только рада провести для меня кое-какие исследования. Как торговый представитель фармацевтической компании, Ройшин все равно наматывает сотни миль за рулем, так что вполне можно спросить, не затруднит ли ее сделать небольшой крюк между своими встречами, чтобы проверить передвижения моей матери, узнать, где та находилась последние несколько дней, и все такое прочее. Просто на всякий случай. Стать жертвой извращенного поведения собственных родителей – это не то, чему я позволю случиться снова; это я должна быть тем, кто контролирует ситуацию.

Со вновь обретенной решимостью поднимаюсь по подъездной дорожке и подхватываю мусорный мешок с крыльца. Поднимается он легко, словно почти ничего не весит. Это не животное. Уверенная, что Марк, его приятель, Элла и Элфи все еще спят, беру его и иду в сад за домом. Вообще-то стоило бы надеть какую-нибудь обувь, прежде чем выскакивать из дома, но теперь уже слишком поздно, и когда мои босые ноги погружаются во влажную траву лужайки, холод ощутимо кусает за пятки. Открываю дверь сарая и кладу мешок на деревянный верстак, протянувшийся вдоль одной из стен. Слышу глухой стук, когда черный полиэтилен соприкасается с деревом.

Хотя это и облегчение, что не нужно избавляться от еще одного трупа животного, сердце у меня содрогается при мысли о том, что может быть там, внутри. Чтобы не давать мозгу слишком много времени на обдумывание возможных вариантов, трясущейся рукой лезу в мешок. Кончики пальцев касаются чего-то прохладного. И твердого. Нервно отдергиваю руку – да что же это такое? Может, просто выбросить этот мешок, не заглядывая внутрь? Хотела бы я быть таким человеком… Насколько я себя знаю, то следующую неделю, месяц, год я только и ломала бы голову над тем, что это было, так что сейчас просто обязана сделать это. Это все равно как сдирать пластырь с раны – чем быстрее я это сделаю, тем меньше боли это мне причинит. Засовываю руку обратно в сумку и вновь хватаю непонятный предмет. Затем медленно вынимаю его, затаив дыхание и зажмурив глаза.

Мгновение держу его на ладони, как будто мне сказали «закрой глаза и протяни руку», и на секунду вновь переношусь в детство, где мать вручает мне единственный подарок на день рождения – обычно это какая-нибудь новая канцелярская принадлежность, которую я могу использовать для домашнего обучения. В этом никогда не было ничего личного – или, не дай бог, чего-то такого, что могло бы понравиться юной девочке. Вот папа – тот всегда покупал то, что дарило мне радость, возил куда-нибудь повеселиться, угощал мороженым и сладостями, тайком подмигивая мне, что означало: «Только маме не говори». Как только он ушел, ушла и радость.

Опасливо открываю глаза.

В руке у меня – серебряный браслет прекрасной работы, с бриллиантами, поблескивающими между элегантными волнообразными звеньями. На каждом из звеньев выгравировано слово. Ощущаю мимолетный укол узнавания.

Где же я видела его раньше?

Поворачивая браслет в руке, читаю слова: «доброй», «красивой», «заботливой», «замечательной», «драгоценной», «несравненной». И тут замечаю прицепленный цепочкой к одному из крайних звеньев изящный амулет в виде сердечка. На нем выгравирован единственный инициал.

«О».

Браслет выпадает у меня из руки.

Все, на что я сейчас способна, это лишь покачивать головой, словно кивающая собачка у заднего стекла машины. Выдыхаю ровную струю воздуха, силясь собраться с мыслями. Это Оливии. У меня – браслет Оливии. «Черт, черт, черт…» Был ли он на ней в ту ночь, когда ее похитили?

Если так, то оставил его у моих дверей тот самый человек, который и похитил ее. А поскольку мусорный мешок точно такой же, как и в прошлые разы – с характерным зеленым шнурком, которым стягивается верх, – то это тот же самый человек, который подбросил мне мертвых животных.

Но зачем? В этом же нет никакого смысла! Расхаживаю взад-вперед по сараю, рассохшиеся деревянные половицы погромыхивают под моими холодными грязными ногами. На ум приходит только одна причина.

Я – следующая на очереди.

В груди нарастает паника. Я уже спрашивала у девчонок из клиники, не слышал ли кто, чтоб Оливия упоминала о каких-то странных происшествиях в преддверии ее похищения. Не преследовал ли ее кто. А что, если это действительно было так и теперь тот же человек нацелился на меня?

Нет. Я делаю поспешные выводы. Бабочки, прикрепленные к морской свинке, к кошке – а, вероятно, и к кролику тоже, если б тот уже не начал вовсю разлагаться, – были особенными. Их тайный смысл могла понять лишь я одна. Скорее всего, это вообще никак не связано с Оливией.

Тогда почему же мне подбросили ее браслет?

И больше того – что, черт возьми, я теперь собираюсь со всем этим делать?

Глава 20
Губитель репейниц

Закоулки сознания серийного убийцы

Пола Слейтера: взгляд изнутри

Пол Слейтер получил свое прозвище – Губитель репейниц – не только потому, что прикреплял к телам своих жертв бабочку-репейницу. Смысл здесь несколько глубже. Как выяснилось, у двух из пяти его жертв женского пола имелись приводы в полицию за аморальное поведение в общественных местах – одна работала в эскорт-службе, а другая пользовалась репутацией крайне неразборчивой особы, регулярно «путавшейся» с различными местными жителями. Это и привело к тому, что средства массовой информации окрестили Слейтера «Губителем репейниц» – в первую очередь из-за его связи с проститутками. В старину в Англии «репейницами» именовали гулящих женщин, и, судя по всему, именно поэтому Слейтер, избравший своей мишенью проституток, и использовал такую «визитную карточку» – настоящую бабочку-репейницу.

Однако его пятая и последняя жертва, Пенни Харгривз, чье убийство в конечном итоге и привело полицию к Слейтеру, не относилась к этой категории. Отнюдь не известная своими беспорядочными половыми связями, Харгривз изменяла мужу с одним-единственным мужчиной. Позже выяснилось, что мужчиной, с которым у нее завязался роман, был Курт Портер, тогдашний владелец «Мясницких ножей» – паба, который, как известно, частенько посещал и Слейтер. Преступный почерк Слейтера ничуть не изменился – в отличие от его немного изменившегося принципа выбора жертв. Психологи полагают, что, если б его не поймали, Пол Слейтер, скорее всего, продолжил бы убивать, но они считают, что его последняя жертва знаменовала собой смену предпочтительной цели – похоже, что с проституток он переключился на женщин, замеченных во внебрачных связях. Конечно, сейчас это не более чем предположение, поскольку теперь Пол Слейтер уже больше никогда не сможет совершать преступления против женщин.

Но мне стало все-таки любопытно, действительно ли эта версия психологов верна, и по этой причине мне пришлось обратиться непосредственно к самому Полу Слейтеру. Его подробный ответ оказался одновременно и захватывающим, и леденящим кровь…

Глава 21
Дженни

Опасаясь взять с собой браслет в дом, пока там столько народу, обыскиваю сарай в поисках подходящего укрытия, пока не смогу вернуться и без помех забрать его. Осторожно заворачиваю вещицу обратно все в тот же черный мешок и засовываю за старый стальной канцелярский шкаф. Пакет расклинивается между ним и стеной примерно посередине – мне легко его извлечь, но никто ничего не заметит, если только не сдвинуть шкаф. Поскольку это увесистое металлическое сооружение торчит здесь чуть ли не пять лет, да еще и битком набито инструментами, я уверена, что лучшего тайника мне не найти.

На цыпочках промчавшись по траве и обогнув дом, проскальзываю в переднюю дверь и вытираю влажные грязные ноги о коврик. Его жесткая щетина болезненно царапает подошвы, но я не могу позволить себе разносить по дому прилипшую к ним грязь. Если Марк увидит, что я снова выходила неизвестно куда – и опять вернулась в грязи, – будет задано слишком много вопросов. Хотя, пожалуй, в этом случае можно будет сослаться на очередной провал в памяти. Тогда я смогу не отвечать ни на какие вопросы, а Марк не станет нажимать, прекрасно зная, что в таком состоянии я совершенно не отдаю себе отчета в собственных действиях.

Однако все же предпочтительней, чтобы он вообще меня не видел, и мне удается проскользнуть в ванную комнату как раз в тот момент, когда будильник Марка заставляет его проснуться. Встаю под душ, и струи воды шумят у меня в ушах, заглушая приглушенные слова Марка сквозь запертую дверь. Сердце у меня бешено колотится, пока горячие брызги окутывают меня. Подставляю лицо под струи воды, крепко зажмурив глаза, в то время как всякие мысли продолжают роиться у меня в голове. Тот факт, что мне на крыльцо подбросили браслет Оливии, а не очередное мертвое животное, – серьезное отклонение, если это дело рук одного и того же человека. Итак, почему сначала животные, а не сразу браслет? Довольно хлопотный способ привлечь мое внимание. Если только… Может, кто-то просто проверял меня? Прежде чем оставить потенциальное доказательство похищения – или даже убийства, хотя я очень надеюсь, что до этого не дошло, – этот «кто-то» решил удостовериться, что я не пойду в полицию с первыми мусорными мешками. А убедившись в том, что никуда я не ходила, теперь оставил мне браслет, зная, что я вряд ли передам его полиции, опасаясь каким-то образом впутать себя.

Что заставляет меня думать, что этот «кто-то» прекрасно знает, кто я такая. А с учетом того факта, что я дочь печально известного серийного убийцы, меня будут буквально рассматривать под микроскопом. И что я не смогу со стопроцентной уверенностью сообщить, где была в ту ночь, когда похитили Оливию, а значит, и не осмелюсь отнести в полицию вещь, принадлежащую пропавшему человеку, сказав, что просто случайно нашла ее у себя на крыльце.

Однако понимаю, что мой план скрыть это, наряду с другими вещами, которые я скрываю от Марка, является лишь краткосрочным решением. Бесследно все уничтожить – вот единственный способ защитить себя. Могу предположить, что тот, кто так поступает со мной, делает это по какой-то причине – наиболее очевидной сейчас представляется попытка обвинить меня в похищении Оливии, и чем больше я сейчас думаю об этом, тем больше вероятность того, что и в убийстве. Поскольку, думаю, в дальнейшем события будут развиваться именно так.

Тело Оливии будет наконец найдено, и полиция выйдет на меня. Таков их план. Просто нутром это чую. Убийство Оливии повесят на меня, словно бабочку, приколотую к трупикам животных. Я уже меченая.

Нужно срочно выяснить, кто стоит за всем этим, прежде чем они успеют окончательно разрушить мне жизнь.

Глава 22
Марк

– Классно погудели, старина. Надо будет при случае повторить. – Бретт запихивает в рот кусочек тоста, запивая его глотком черного кофе. У меня сводит живот, когда я смотрю на него.

– Да, определенно. – Слабо улыбаюсь. – Хотя в следующий раз не стоит так сильно налегать на алкоголь.

– Та последняя стопка явно оказалась для тебя лишней, – смеется Бретт.

– Чья, черт возьми, это была идея? – Сам не знаю, почему это спрашиваю, поскольку ответ очевиден.

– Э-э… твоя! Думаю, ты пытался доказать, что способен перепить меня. Эпик фэйл, как выразились бы нынешние детишки.

Качаю головой, тут же об этом пожалев, – кажется, что мозг бьется о внутренние стенки черепа. Я ему не верю – в жизни не стал бы подстрекать его полировать пиво водкой. Я-то знаю, к чему это может привести… Потираю виски.

– Ну что ж, спасибо, что позволил мне выставить себя на посмешище…

Тут вдруг сознаю, что сам-то Бретт с утречка почти как огурчик. Как это он ухитрился убрать столько спиртного и суметь: а) – вспомнить абсолютно все события вечера и б) – избежать похмелья?

– О, ну как я мог устоять? Всегда так забавно наблюдать, как ты творишь свою магию с женщинами после того, как наклюкаешься… Я как будто вернулся в прошлое.

– В каком это смысле?

– Отдельные озабоченные мамочки кормились прямо с твоей ладошки, старина!

Подкатывает дурнота, когда возвращаются кое-какие воспоминания. Во что же я ввязался?

– Только не делай такой испуганный вид, – говорит Бретт, хлопая меня по спине. – Это был просто безобидный флирт. Им это понравилось.

«Они», как я теперь с ужасом вспоминаю, были компашкой мамаш детишек из класса Эллы. Ой, как нехорошо… Совсем нехорошо. Да еще и в такой момент… Ну и как это могло выглядеть – женатый мужчина, заигрывающий со стайкой теток в том самом пабе, в котором была Оливия совсем незадолго до своего исчезновения? Прежде чем я успеваю задать Бретту еще какие-то вопросы, входят Элла и Элфи, которые усаживаются за стол с припухшими со сна глазами и растрепанными волосами. Какая чудесная штука – эта детская невинность! Жаль, что всем нам приходится взрослеть, становиться ответственными и отягощенными суровыми уроками жизни. Бретт продолжает что-то рассказывать о прошлой ночи, и я демонстративно кашляю, намекая, что ему следует немедленно заткнуться. Это не тот разговор, который я хотел бы вести в присутствии своих детей.

Бретт смеется.

– А, понял. Не дурак. Не хочешь, чтобы твои детишки знали, что у папы есть и такая шаловливая сторона, а?

Я игнорирую его, и до него наконец доходит. Похоже, он слишком уж сильно наслаждается моим унижением. Конечно, настоящий друг вмешался бы. Велел бы мне угомониться прошлым вечером, а не потворствовал моим пьяным выходкам. Теперь я понимаю, что Бретт определенно лучше контролировал ситуацию, чем я, подстрекая меня, словно какого-то последнего раздолбая из студенческого братства. Интересно, выпил ли он вообще свои стопки? Оглядываясь назад, припоминаю, что он вел себя почти так же, как в былые времена, – выстраивал стопки в ряд, и на каждые две, которые заглатывал я, брал только одну, выплескивая вторую через плечо или же опрокидывая в ближайшую кружку с пивом. В то время я даже этого не осознавал – лишь однажды вечером, год спустя, он признался во всем во время игры в «Правду или действие»[8]8
  «Правда или действие» (англ. Truth or Dare) – «салонная» игра, в ходе которой одному из участников, выбранному по жребию, предоставляется выбор: либо честно ответить на какой-нибудь каверзный вопрос, либо выполнить забавное или дурацкое задание остальных игроков, рискуя выставить себя на посмешище.


[Закрыть]. Неужели я опять попался на эти его школярские уловки? Боже, он, должно быть, думает, что я полный придурок…

И почему Бретт вообще так старается посодействовать моему бизнесу? На самом-то деле я прекрасно справляюсь и без его контактов. И его идея открыть офисы по всей стране, на мой взгляд, чересчур уж грандиозна. Я семейный человек, за чем-то феерическим не гонюсь. В общем, я просто позволяю ему нести меня на своей волне, как это было раньше. Где-то внутри меня начинает расти настороженность, когда я наблюдаю, как он чередует кусочки тоста с глотками кофе; его чавканье в промежутках реально раздражает. Возможно, я излишне поспешил принять его помощь – я очень редко действую под влиянием момента, но в тех случаях, когда это все-таки происходит… Что ж, не хочу вспоминать о чем-то подобном, но ничего хорошего такого рода импульсивность мне пока не принесла.

«И он знает об одном таком случае».

Вдруг испытываю желание выпроводить его из дома, пока Джен не спустилась к завтраку. Понимаю, что вчера вечером слишком много чего наговорил, и по какой-то причине опасаюсь, что Бретт может мне подгадить, намеренно проболтавшись. Сам не пойму, откуда у меня такое чувство, и злюсь на себя за то, что открылся ему и доверился его заявлениям, будто все, чего он хочет, – это помочь мне поднять мой бизнес на новые высоты. Начинаю подозревать, что у Бретта имелись какие-то скрытые мотивы разыскать меня и снова влезть в мою жизнь. Одна из моих слабостей в том, что я всегда слишком легко доверял людям, принимая их слова за чистую монету. Верил всему, что они говорят, не подвергая сказанное ни малейшему сомнению.

Можно подумать, что я усвоил свой урок после того, как в первый раз обжегся…