Текст книги "Уроки магии"

Миссис Хенри видела в Марии целительницу, а не ведьму, и навсегда сохранила к ней благодарность за ландышевый чай, которым Мария ее напоила, когда сердце пожилой женщины однажды ночью билось так сильно, что она упала в обморок. Миссис Хенри клялась, что если бы не это целебное средство, она бы уже лежала в могиле. Она распахнула свое сердце для Марии и ее очаровательной малышки и всегда была рада поделиться собственными рецептами.

Бостонские рецепты

Мед и молоко от глистов.

Соль и патока при порезах.

Отвар черники от желудочных болей.

Бальзам из почек тополя крупнолистного, сваренный до состояния клейкой массы, применяется для ран.

Настой из темно-синих фиалок – от язв во рту.

Звездчатка предотвращает зубную боль.

Забродивший уксус со столовой солью – от колик.

Касторовое масло, молоко и сахар – укрепляющее средство для детей.

Мария призналась, что ищет мужчину, как и многие другие женщины, брошенные мужьями и отцами, которые, прибыв в Новый Свет, обещали вызвать их сюда, а затем исчезали в городах или необжитой местности. Для миссис Хенри в этом не было ничего нового: множество женщин в Бостоне искало своих мужчин. Повсюду – на фонарных столбах и рыночных прилавках – можно было прочесть объявления с описаниями пропавших мужей, иногда даже лицезреть их изображения, неумело, но старательно исполненные покинутыми женщинами. Благодаря своему дару Мария часто видела, где находились пропавшие мужчины, когда ставила кастрюлю с водой для гадания. Она сообщала женщинам их адреса, хотя большинство людей вовсе не желало быть найденными.

Однако, несмотря на все старания, Мария никак не могла углядеть Джона Хаторна ни в воде, ни в черном зеркале, которое бережно хранила завернутым в кусок синей фланели. Ханна объясняла ей, что, когда глядишь в зеркало, видишь там не то, что хочешь, а то, что должна увидеть. Джон не появился ни разу. Она видела его только в чертах дочери: широкий рот, высокие скулы, длинные руки и ноги, особая манера смеяться, откинув назад голову, в точности как ее отец, когда он входил в бирюзовую воду с ощущением, что мир – это чудо.

* * *

Именно миссис Хенри направила Марию в Салем. Это случилось, когда пришла весна и минул год со дня рождения Фэйт. На улицах таял лед, и, как всегда в эту пору, гавань была полна кораблей. Гость пансиона миссис Хенри, возвращавшийся из Лондона, упомянул, что держит путь домой, в округ Эссекс.

– Сколько там народу в этом округе? – сказала миссис Хенри Марии. – Возможно, он знает твоего мужчину.

Мария принесла джентльмену тарелку печеных яблок в глазури, ставших прекрасным завершением его обеда, и спросила, не знает ли он человека по имени Джон Хаторн. И в самом деле, в Салеме жил хорошо известный судья с таким именем, человек весьма богатый.

– Это поселение с очень строгими порядками, пуритане установили их не только для себя, но и для остальных.

Однако Марию это не страшило, и она поблагодарила постояльца за ценные сведения.

– Похоже, я теряю кухарку, – посетовала миссис Хенри, увидев выражение лица Марии, по которому легко было предсказать будущее, даже не обладая провидческим даром.

В ту ночь Мария долго не могла заснуть. Когда наконец задремала, ей приснился корабль в открытом море. Во сне она сжимала в руках свой гримуар, раскрытый на странице, на которой были раскиданы звезды, составляя некое подобие небесной карты. Понять ее смысл она не могла и чувствовала себя такой же одинокой и брошенной, как в снежном поле, где ее нашла Кадин и уселась на край корзинки, не желая покидать младенца. Но во сне Мария не была одинока: рядом, словно наяву, сидела Ханна, такая, какой была в последний день, проведенный ими вместе. Корабль куда-то несло в огромном бесконечном море, но присутствие Ханны создавало уют даже во сне.

Судьба – это то, что ты из нее делаешь. Можешь распорядиться ею наилучшим образом или позволить ей играть тобой по своему усмотрению.

Под кораблем огромными черными тенями проплывали рыбы, но Мария не обращала на них внимания. С неба падали звезды. Предвещая шторм, появились серые и набрякшие облака. Мир вокруг был холодным, но внутри ее бушевало пламя. Ханна склонилась к ней и прошептала:

– Жизнь не то, что ты о ней думаешь. Помни об этом. Не забывай меня.

* * *

Проснувшись под утро, Мария приняла решение безотлагательно отправиться в округ Эссекс. Будущее ждало ее, и надо было выяснить, что оно приготовило. Она и так слишком задержалась в Бостоне и спрашивала себя, почему не сумела самостоятельно разыскать Джона Хаторна, хотя видела в своем зеркале множество мужчин, которых разыскивали приходившие к ней женщины. Мария поняла, что существует нечто, что ей мешает. И приступила к работе – выпечке любовного пирога по рецепту, позаимствованному у Ханны. Этот пирог выпекался на огне, в сковороде с длинной ручкой. По мере приготовления он менял цвет с белого на красный. Мария вытащила его из огня, чтобы остудить, но, возвратившись через час, обнаружила, что пирог сожрали муравьи. То было дурное предзнаменование, но Мария не придала ему большого значения, выбросив остатки выпечки.

Верь тому, что мир являет тебе, и не оправдывай себя. Смотри, какой путь выбрать правильно.

Мария понимала, что невозможно держать под контролем все живые существа и все происходящее. Даже магия не в состоянии это сделать.

* * *

Салем окружали фермерские земли, поля, заросшие травой, в основном рудбекией волосистой, а дальше стоял густой древний лес. Весна в Новой Англии оказалась настоящим безумием, словно все живое разом возродилось. Сосна, дуб, каштан, слива, вяз, орех, ясень, виргинская лещина, черешня – там росли все эти деревья. Болота изобиловали мальвой и белой чемерицей, используемой как лечебное средство для заживления ран и болеутоляющее, оживляли пейзаж кустики фиолетового вербейника. В тени прятались белладонна, черная белена, полынь и красный щавель.

Северная река[26]26
  Северная река – река приблизительно 12 миль (19 километров) длиной в восточном Массачусетсе, США.


[Закрыть] текла в глубь континента, вокруг раскинулись топи и приливные заводи. В Салеме было многолюдно в любой час дня. В 1626 году на месте туземной деревни возникла община мореходов, второй старейший населенный пункт в Массачусетсе, названный изначально еврейским словом «шалом» – «мир». Те, кто бежал из Англии в поисках свободы, построили там первую пуританскую церковь, но, прибыв в страну, которую они объявили своей, эмигранты оказались столь же нетерпимы, как их преследователи в Старом Свете. Они настаивали на чистоте нравов, соответствовавшей их вере, следили за тем, чтобы все жили согласно Священному Писанию, как они его понимали, и отвергали греховные пути, обычные для Англии. Салемские пуритане объявили, что душа состоит из двух половин: бессмертная часть – мужская, смертная – женская, что обусловлено первородным грехом Евы. Как правило, именно женщины – носительницы греха, они лелеют его в своем сердце и отклоняются от праведного пути. Поселенцы в Новом Свете были убеждены, что будущее предопределено: некоторые обречены гореть в аду, и их судьбу никак нельзя изменить, а другие будут пользоваться милосердием Божьим независимо от своих земных поступков. Лишь небеса могут даровать удачу. Людям не дано прощать, им необходимо устанавливать Божьи законы и следить за их исполнением. Отклонение от правил влечет за собой суровое наказание – порку ремнем и плетью, колодки, тюрьму, высылку в неосвоенные земли.

Женщинам округа Эссекс запрещалось носить красивую одежду: такие наряды пробуждают порочные влечения у мужчин и демонов. Слабому полу надлежало одеваться в простые аскетичные платья серого или, как его называли, печеночного цвета. Иногда использовались коричневый и синий цвета – эти краски были дешевы; однако черное носили только богатые. Самолюбование было под запретом, шелк и кружева считались греховными, не одобрялись шарфы и вышивка. В соседнем городке Ньюбери незадолго до прибытия Марии за ношение шелковых капюшонов арестовали нескольких женщин. Длинные волосы оказались вне закона, так как они вызывали неподобающие желания, нельзя было носить лайковые перчатки или обувь с шелковыми кружевами, не допускались золотые и серебряные драгоценности. Пуритане придавали большое значение цвету одежд. Черное символизировало смирение, красновато-коричневый и коричневый цвета, полученные из более яркой исходной краски, были цветами бедности, серый означал покаяние, а белый, цвет чепцов и манжет – чистоту и добродетель.

В этой части мира легко обнаруживался порок. Руки надо было постоянно занимать трудом, чтобы предотвратить греховные деяния и сохранить благосклонность Создателя, которая, как многие полагали после нескольких лет неурожаев и голода, была утеряна. Во имя Господа пуритане вели войну против туземцев и французов – жестокую кампанию, названную Войной Короля Филипа[27]27
  Война Короля Филипа – война между частью индейских племен северо-восточной части Северной Америки и английскими колонистами Новой Англии, а также их индейскими союзниками (1675–1676). Была наиболее кровопролитной из индейских войн, происходивших на территории современных США, сопровождалась исключительными взаимными жестокостями.


[Закрыть] в честь вождя племени вампаноагов[28]28
  Вампаноаги – индейский народ (конфедерация родственных по языку племен). В настоящее время состоит из пяти племен.


[Закрыть], возглавившего кровавое восстание, которое продолжалось четырнадцать месяцев. Англичане, получив, что хотели, сочли это даром Всевышнего и использовали земли для собственных нужд. Следовало быть очень осторожным, чтобы держаться в Божьем свете, а не в дьявольской тьме. Женщины должны опускать очи долу, не повышать голоса, не требовать того, чего не заслужили, не ставить себя выше других, не потакать греховным нуждам и желаниям.

Миссис Хенри велела Марии держать голову покрытой, чтобы не были видны ее блестящие черные волосы. Пуритане отвергают женскую красоту, предупредила Марию миссис Хенри, и боятся проявлений независимости у пола, который несет ответственность за грехопадение Адама, повлекшее за собой все напасти, обрушившиеся на человечество. Мария носила свою малышку-дочь на руках, а Кадин – в ее камышовой корзинке. Ворона с самого начала дала понять, что на новом месте она несчастна, издавая неприятное щелканье, словно бранила хозяйку. Кадин так шумела, что Мария в конце концов остановилась посреди улицы и открыла клетку. Птица уставилась на нее своими блестящими глазами, раздраженно надувшись, как в тот день, когда в их дверь постучала Ребекка Локлэнд, или когда Джон Хаторн был на Кюрасао.

– Лети, ну давай же! – убеждала Мария птицу, глядевшую на нее с суровым неодобрением. – Ты же просилась на свободу. Посмотришь на город сверху.

Ворона исчезла над крышами домов, промелькнув в небе черной полосой. Если Кадин не хочет помочь ей разыскать Джона, так тому и быть. Они помирятся, как всегда было раньше, ведь у них сходный характер – спокойный и недоверчивый, но незлопамятный. Мария решила, что пора отбросить сомнения: черное сердце может быть у кого угодно, и она не будет обращать внимание на то, что некогда видела. Настал день, когда ей нужно сделать шаг в будущее. Мария надела саржевое платье, сшитое вручную миссис Хенри и выкрашенное в синий цвет недорогой краской на основе индиго, которая продавалась в жидком виде в маленьких стеклянных бутылочках. Синий цвет был привычен для Бостона, но бросался в глаза в Салеме, где женщины носили преимущественно серое. Мария надела красные башмаки – они выглядели как новые, скрепила волосы заколками из почерневшего серебра. Она считала, что заколки приносят ей удачу, хотя ведьма создает себе везение сама, а серебро для нее не более чем воспоминание. Ее милое лицо светилось при солнечном свете, ясные дни случались в этом городе нечасто.

Мария взяла несколько лепешек для Фэйт и немного соленой трески для себя, а пока они шли вдоль дороги, собрала пару пригоршней спелой ежевики. Ребенок проголодался, а желудок Марии был словно комок нервов, и она не могла заставить себя есть. Стоило ей закрыть глаза, и она видела, что держит в руках черное сердце.

Переверни его один раз, и тебя ждет любовь, два – измена, три – разбитое сердце.

* * *

Мария была молода, она замечательно выглядела: черные волосы, серебристо-серые глаза и стройное гибкое тело. «Пуритане тоже мужчины, – предупреждал ее Самуэль Диас. – Сколько бы они ни молились». Инстинктивно Мария искала женской помощи и обрела ее в портовом трактире. Когда она упомянула имя Хаторна, официантка отправила ее на Вашингтон-стрит или Корт-стрит. Если Мария искала судью, он, скорее всего, был именно там, в суде или ратуше, а жил на Вашингтон-стрит.

– На твоем месте я бы избегала Салема, – призналась официантка, оказавшаяся голландской протестанткой, которая изо всех сил стремилась приноровиться к пуританским порядкам. – У них там свои правила, и нам лучше держаться от них подальше.

Мария старалась следовать полученным указаниям. Стоя на углу вымощенной булыжником улицы, она разглядывала ряды красивых домов. Лучше всего встретиться с ним дома, решила она, ведь и на Кюрасао они случайно столкнулись в гостиной. Она сразу узнает, какой дом его. Закрыв глаза, она увидела большой дом с черными ставнями, открываемыми летом рано поутру, пока жара еще не стала невыносимой. Темными зимними днями он стоит у окна, наблюдая, как падает снег. И когда Мария оказалась перед домом Джона Хаторна, вдали от страны тепла и света, где они повстречались, где женщины ходят босиком, а мужчины готовы внезапно прыгнуть в сине-зеленое море и никого такое поведение не удивит, она ощутила, как что-то задрожало у нее внутри.

Кирпичи перед домом были выложены в форме ромба; считается, что такое очертание приносит неудачу, но Мария не думала о везении. Отметина на внутренней стороне ее руки горела, словно звезда, упавшая с неба на землю. Когда жжет метка, ведьма чувствует грозящую ей опасность: это предупреждение, которым не следует пренебрегать. Ханна учила ее доверять интуиции и не думать, что все непременно будет хорошо, если она этого захочет.

Не ослабляй внимания, прислушивайся к внутреннему голосу.

Во дворе Хаторна росли два больших вяза с необычными черными листьями. Осенью, когда они опадали, черный ковер вел к входу в дом с остроконечной крышей, а летом они давали тень, столь желанную в жару. Мария заметила, что недавно распустившиеся листья уже начали опадать, словно осень пришла так рано. Сквозь маленькие створчатые окна с освинцованными ромбовидными переплетами ничего не было видно. Чтобы привлечь Джона, Мария намазала запястья лавандовым маслом. Она набрала в траве на бостонских пастбищах полные карманы птичьих костей и нанизала их на куски веревки, которые привязала к рукам. Это были амулеты любви и памяти. Черное перо Кадин она носила в кулоне на цепочке.

Они ждала почти два часа. Фэйт проголодалась и закапризничала. Девочка не была так терпелива, как Мария в детстве, проявляла своенравие, как часто случается у рыжеволосых детей. Мать успокаивала ее, но есть недуг, от которого существует только одно лекарство: ребенка требовалось накормить, а поскольку сделать это около дома было негде, Мария поднялась по тропинке в сад и села там под лучами солнечного света, прижав малышку к груди. Кто-то заботливо ухаживал за кухонным огородом, там росли петрушка и кервель, чабер огородный, тимьян, шалфей и мята. Черные листья продолжали падать, выстилая землю сердечками.

* * *

Подходя к дому, Джон Хаторн увидел на дереве ворону. Его пробрал холод, хотя погода до того момента стояла прекрасная. Джон питал глубокое отвращение к этим созданиям со времен Кюрасао, когда ужасная птица служанки Янсенов бросала в него камни. Хаторна сопровождал капитан одного из кораблей его флотилии, который должен был вскоре отплыть в Вест-Индию. Когда они говорили с ним о сахаре и рабах, в капитана попал камень, оцарапав щеку до крови. Хаторн посмотрел вверх и обнаружил злобную пернатую тварь. Хотя человек редко способен отличить одну ворону от другой, Джон мог поклясться, что это та самая мерзкая птица, которая с таким удовольствием изводила его в Вест-Индии. Ее выдавал блеск в глазах и манера гордо держать голову, словно птица была ровня человеку. Если это его старая знакомая, ее появление следует расценивать как угрозу. Он поспешно извинился перед капитаном за то, что придется изменить планы и перенести разговор на утро. Хаторн сослался на нездоровье: он потерял способность ясно мыслить и ощущал в животе некоторое неудобство. Как у многих в этом мире, внутри его словно жили два человека: тот, кем он хотел быть, и тот, кем он являлся на самом деле. Здесь, в округе Эссекс, он был таким, каким его привыкли видеть: сын своего отца, верный муж, судья, выносящий приговоры другим, настолько безупречный, что обвинить в чем-то его самого было просто немыслимо.

Увидев в своем саду женскую фигуру, Джон совершенно растерялся, как будто на отдых среди мальв расположился волк или на крышу залезла рысь. Случившееся оказалось еще хуже: ведьма переплыла океан, чтобы его разыскать. Это была она, он узнал Марию с первого взгляда, как и ее ворону. Его деяния вернулись к нему обратно. Хаторн протер глаза, надеясь, что видение исчезнет, но картина оставалась прежней: женщина в красных башмаках, обуви, совершенно немыслимой в этом городе, с ребенком в руках. Он даже представить ее не мог здесь, в этом пейзаже, где обложенное облаками небо весь день серо, а земля усеяна почерневшей листвой. Листья опадали в таком количестве, словно деревья кто-то тряс, мир летел в тартарары, и даже времена года перемешались.

Эта женщина по-прежнему была красавицей, но Хаторн теперь был другим человеком – тем, кем был рожден, достойным сыном своего отца, а Кюрасао превратился для него в давний сон. Он объяснял свое поведение на острове наваждением, но мужчины действительно теряют голову мистическим образом: перестают думать и живут одними чувствами, желая получить то, что им не принадлежит, и делают то, что им нравится; на этом странном острове, где розовые птицы стоят на одной длинной ноге в сине-зеленом море, а женщины способны околдовать тебя, если ты потерял бдительность; он утратил самообладание и не помнил, кто он, – человек, владевший кораблями, верфями, товарными складами и домом с черными ставнями, чьи отец и дед были благородными людьми, судьями, уважаемыми гражданами, хранящими свое слово и убежденными, что и другие так поступают. Такой человек никогда не прыгнет одетым в море, крича от радости и скаля зубы, как дурак, словно в него вселился демон, чтобы использовать темные стороны своей натуры в нечестивых целях.

Мария присела рядом с клумбой высоких снежно-белых флоксов. Вблизи был разбит кухонный огород, где вскоре должны были вырасти укроп, редис и краснокочанная капуста. В саду не было сирени, как привиделось Марии в черном зеркале, но, будь она женой Джона и хозяйкой в этом доме, она бы ее высадила. У нее бы росла персидская сирень с оттенками пурпурного, синего и лилового с такими благоуханными цветами, что проходящие женщины останавливались бы, словно пригвожденные, оттого, что кто-то внезапно произнес их имена вслух.

Прилетела пчела, ее привлекли волосы Фэйт, красные, как цветок в ярком солнечном свете. Мария вежливо прогнала ее. «Будь повсюду», – прошептала она, и тут же на дерево с черными листьями уселась Кадин и стала швырять вниз мелкие камешки. Мария мрачно взглянула на нее, стараясь не реагировать на птичьи выходки. Она не могла позволить вороне принимать за нее решения. Ее судьба принадлежала только ей, и она, конечно, поступит наилучшим образом, пока судьба не распорядилась ею самой.

Уснувшую дочь Мария уложила в траву. Чтобы привлечь к себе Джона, она достала из котомки лавровый листик и держала его в руке, затем решительно подожгла, не обращая внимания, что огонь опалил ее кожу. Тонкая зеленая струйка дыма благоухала. Мария нараспев тихонько произнесла имя Джона, изменив порядок букв в нем на обратный. Глядя на Марию из-за калитки, Джон ощущал нервное возбуждение. Мария отличалась от всех других женщин, которых он когда-либо видел и знал, и, когда она окликнула его, он почувствовал где-то в глубине живота сильное желание. Грехи совершались каждый день и каждый час, но сверхъестественная природа этой женщины была очевидна. Но разве был среди смертных такой, кто никогда не грешил? Вечное проклятие первородного греха поджидало человечество с того момента, когда Адам съел яблоко, которое вручила ему Ева, – поступок, доказавший, что женщина в духовном плане гораздо ниже мужчины: она слаба и неустойчива, греховна по самой своей сути.

Испытывая дурное предчувствие, Джон вошел в сад, закрыв за собой калитку. На нем был тот же темный плащ, который он не потрудился снять, когда прыгнул в море за черепахой, желая узнать разницу между чудовищем и чудом. Плащ был выстиран в горячей воде с щелочным мылом, и все же в его швах оставался песок. Хаторн взглянул на Фэйт, дремавшую в лучах полуденного солнца. Она могла быть кем угодно: ангелом, спящим в тени белоснежного флокса, злобным подменышем, явившимся ему в обличье рыжеволосой девочки, но черты ее лица напоминали его собственные – тот же узкий нос и высокие скулы. Она явно была его ребенком. Джон смягчился, даже улыбнулся, и когда Мария подняла на него глаза, она как будто почувствовала биение его сердца под черным плащом.

Мария на мгновение перестала следить за пчелой, которая угрожала ужалить Фэйт, и девочка тут же издала крик, полный страдания и боли, вспугнув воробьев с деревьев. На мгновение небо потемнело: это листья с черного вяза опали, словно летучие мыши с ветвей, усеяв садовую дорожку. Мария быстро удалила жало из руки ребенка и втерла в опухшую кожу немного лавандового масла.

– Тише, – сказала она девочке. – Скоро станет лучше.

Мария подобрала умирающую пчелу и бросила ее на клумбу флоксов. Некоторые создания не понимают, каким ранимым бывает человек, и причиняют ему боль без малейшего повода. Единственное, что остается в таком случае, – исцелить свою рану необходимыми для этого средствами.

Сердце Джона разрывалось надвое между тем, что он хотел и что был должен. Он протянул Марии руку и поднял ее с земли. Потом обнял ее – и тем неожиданнее из его уст прозвучало:

– Нам надо уйти отсюда.

– Что ты хочешь этим сказать? Я привезла твою дочь.

Хаторн внимательнее взглянул на волосы ребенка. В те времена многие верили, что рыжеволосая женщина – ведьма, а веснушки – метка дьявола, особенно если женщина левша – еще одна зловещая черта. Считалось, что рыжеволосые обладают необузданным нравом, злонамеренностью, лживостью. Но эта милая девочка улыбнулась Хаторну и нежным голоском сказала: «Коко».

Мария рассмеялась. Малышка решила, что вернулся Самуэль Диас.

– Нет-нет, это не Козлик, а совсем другой человек.

При упоминании мужчины с именем, напоминавшем о Сатане, Хаторн испытал острое чувство ревности. Если что-то – его, то оно должно принадлежать ему одному, даже если у него нет полной уверенности, что оно ему нужно.

– Разве не я ее отец?

– Да-да, – заверила его Мария. Диас был ее пациентом, не более того. Человек, знавший тысячу историй, друг, но теперь далекий и уже почти забытый. Тот, кого она обнимала, когда он лежал больной в постели, и даже позволяла целовать себя, пока вся не начинала гореть, как в огне, но всегда останавливала, не позволяя ему овладеть ею. Она всегда помнила о Джоне, о верности ему, об их дочери. – Конечно, ты.

– Тогда нам нужно уйти отсюда сейчас. Ради безопасности.

И он увел ее со двора. Девочка все хныкала. Когда они дошли до конца улицы, Хаторн увлек Марию в дверной проем, где он целовал ее и никак не желал остановиться, хотя она держала на руках ребенка. Джон знал, что эта страсть может стать причиной его гибели. Он был немолод, хотя и оставался достаточно красив, так что городские женщины неохотно опускали глаза, проходя мимо него, а иногда улыбались и даже трогали его за руку, чтобы Джон вернее почувствовал их интерес к нему. Но это был неуместный флирт, не более того. А то, что происходило сейчас, скорее походило на колдовство, и он, строго судивший других, когда они представали перед ним в зале суда, не осуждал себя за прегрешения. Чары действовали, и Джон, не раздумывая, так же, как когда прыгнул в воду на Кюрасао, обнимал ее сейчас, когда ни время, ни место для этого не подходили.

Они прошли до самой окраины города вдоль полей и густого леса. Срубили много деревьев, и все больше пространства расчистили под кукурузу и другие посевы, но лесные чащобы все еще были труднопроходимы. Казалось, Салем был обречен расти, пока не упрется в лес и не заявит свои права на всю эту землю, но сейчас город все еще оставался загадочным и опасным местом. На деревьях сидели большие серые совы, в воздухе роились комары. Поблизости от города росли ядовитые растения: паслен каролинский, арония и ядовитые дикие вишни, содержащие цианид. В лесу было темно от густой зелени и сыро. Черные сердца росли в кружевных листьях папоротника, в тени пробивались грибы, а черные незабудки увядали, попадая на солнце. Пока они шли, Джон объяснял, что его отец – суровый, властный человек и здесь, в Салеме, закон и судьи считают рождение ребенка вне брака преступлением. Он мог оказаться в тюрьме: этот мир отличался от Кюрасао, нарушать его порядки было нельзя. Внебрачный ребенок навсегда останется изгоем. Джон объяснил Марии, что здесь люди ищут чудовищ, а не чудеса.

– И что тогда делать? – спросила Мария. Ее настроение резко ухудшилось. В незнакомом пейзаже этот человек тоже казался чужим. И все же Мария верила, что теперь, когда они с Фэйт приехали, Хаторн вновь станет тем человеком, которого она знала. Где-то внутри его прятался влюбленный мужчина. – Наша дочь существует, – сказала она. – В чем мы виноваты, если у нас не было времени стать мужем и женой по закону?

Столкновение Фэйт с пчелой исчерпало ее силы, и она заснула на материнском плече. На разгоряченном лице остались полоски от слез. Мария поглаживала спину ребенка.

– Пусть они осуждают нас, – сказал Хаторн, – нам не в чем себя винить.

Джон смотрел на нее так, как когда-то на острове, и Мария почувствовала облегчение, вновь видя человека, которого знала. Она шла рядом с Хаторном, который был так высок, что отбрасывал тень впереди себя. Он взял ее за руку, и она ощутила его тепло. Они шли мимо вязов и диких вишен, усеянных ягодами с ядовитыми семенами. Хаторн знал, что в лесу есть заброшенная хижина. Осенью в ней жили охотники, но остальное время она пустовала. Мария с дочкой могли там укрыться, пока Джон не уладит свои семейные дела. Хаторн сказал, что они сейчас далеко от города. «Надо прятаться, – думала Мария. – Мы недостаточно хороши для людского общества».

Когда они пришли, Мария заглянула внутрь хижины. Пол устилали листья, печка оказалась забита золой, глиняные горшки разбиты. Немытая посуда валялась на маленьком деревянном столе. В углу – соломенные тюфяки и изношенные шерстяные одеяла. Оказавшись внутри, Мария отыскала ложку, чтобы изгнать злых духов за дверь, как проделывала это ее мать, чтобы отвадить несчастье. Но ложка была оловянной, а не серебряной и не чернела от ее прикосновения, а когда Мария попыталась забросить ложку подальше, та упала у ее ног, звякнув о красные башмаки. На деревьях сидело не меньше десятка ворон, но Кадин среди них не было. Она теперь появлялась редко, давая этим понять, что разобижена, что случалось всякий раз, когда ее хозяйка была с Джоном.

Ребенка она завернула в одеяло с именем Мария в углу и именем Фэйт, вышитым ниже синей ниткой, которую дала ей Ребекка. Синее – для защиты и памяти. Хаторн с ожесточением обнял Марию и, наверно, овладел бы ею прямо здесь, если бы она его не остановила. Она ощущала его руки по всему телу, так сильно они жгли ее кожу. Мария подумала о лавровом листе, обжигавшем ее ладонь, – она призывала Хаторна к себе, но теперь хотела бы ослабить его пыл. «Делай им добро, – учила ее Ханна, – но не ожидай того же в ответ».

– Если они установили в городе такие правила, придется им следовать, – сказала Мария.

Раз этот мир настаивает на законном браке, пусть так оно и будет. Здесь, в этих лесах, во втором Эссексе, Мария вспомнила горящий дом Ханны. Большинство ведьм боится воды, но Мария боялась огня. Перед ее глазами вставали события того дня, когда приехал Локлэнд с братьями и воздух был наполнен лепестками и стебельками горящих ядовитых растений. Она несколько дней ходила с больными глазами, то ли от клубов дыма, то ли от слез, что так и не смогла пролить. Легко ошибиться, когда дело касается любви. Многие женщины, убежденные, что им необходимо стать женами не достойных их мужчин, прошли тропкой, ведущей через Любимое поле. Мария делала все от нее зависящее, чтобы помочь тем, кто приходил к ней в Бостоне, в том числе тем, кто знал, что от любви необходимо избавиться. Теперь она хотела замужества, несмотря на то что думала совсем о другом человеке. Она знала, что от этого можно излечиться, но насылать на себя заклятие было опасно. Мария могла бороться с этими мыслями исключительно силой своей воли. «О, амор!» означало «милая», «дорогая», «любовь». Так кричал во сне Самуэль Диас, и только теперь Мария поняла, что он, скорее всего, обращался к ней.

– Мое обещание остается в силе, – сказал Хаторн.

Он принесет ей все, что нужно в хижине: постель, горшки и сковородки, корзинки с яблоками и луком, имбирь, масло и яйца, экзотические плоды, которых Мария раньше никогда не видела, – желтую тыкву и арбуз с зеленой кожурой. Джон возвратился на следующую ночь и еще раз после. Поздним вечером они поужинали вместе, приготовив еду на огне. Миссис Харди научила ее готовить салемский пудинг, любимое местными жителями блюдо из муки, молока, черной патоки и изюма, а также быстрые маисовые лепешеки из кукурузной муки, яйца, сахара, соли и соды. Джон оценил чай, который она заварила, сказав, что тот придал ему сил и мужества, чтобы правильно устроить все свои дела.

Мария несколько смягчилась и, пока Фэйт спала, пригласила его в постель – на соломенный тюфяк, где охотники отдыхали, когда осенью выслеживали оленей и дикую птицу.

Весна сменилась летом. Случались вечера, когда Джон не мог уйти к ней из дома. Было темно, лишь вспыхивали огоньками светлячки, создания, неизвестные в Англии. Они порхали среди деревьев бледно-желтыми шарами, подавая друг другу сигналы. «Это и есть любовь?» – могла бы спросить Мария у Ханны Оуэнс, чей возлюбленный утверждал, что она разговаривала с дьяволом, и клялся судьям, что у нее под юбками был хвост. «Так, значит, любовь всего лишь это?» – могла бы спросить она у матери, которая вверила свою жизнь мужчине, очаровавшему ее словами, которые ему даже не принадлежали. В душе Мария понимала: что-то не так, но Джон всякий раз возвращался как ни в чем не бывало, беспрестанно извиняясь и суля ей золотые горы. Он объяснял, что в его семье аскетические взгляды на жизнь – и в этом суть различий между ними. Мария не принадлежала ни к одной церкви и не следовала заветам пуританской веры, у нее был внебрачный ребенок. В Салеме ее не примут, но все же Джон вновь и вновь возвращался, говоря, что скучает. «Так вот что такое любовь?» – могла бы она спросить себя, если бы не боялась ответа.