Текст книги "Всё, что мы потеряли"

– Ага. Мне нужно поговорить с ней.

– Ладно. Поцелуй меня.

Он наклонился, чтобы я достала до его щеки, и затем удалился быстрым шагом. Я немного постояла в том же месте, пока не набралась смелости, чтобы позвонить в дверь. Открыла миссис Андерсон. Она удивилась, но в конце концов сожаление победило, и ее темные глаза наполнились слезами. Я опустила голову, потому что не выносила жалость.

– Ничего себе, милая! Какое счастье – видеть тебя здесь. Уже столько времени… – Она запнулась на середине фразы и отошла в сторону. – Блэр в своей комнате. Хочешь чего-нибудь? Сока? Кофе?

– Спасибо, но нет.

Она указала мне дорогу к спальне своей дочери. Я пересекла коридор на трясущихся ногах. Пульс зашкаливал. Столько счастливых моментов я провела тут…

Я задержала дыхание и постучала в дверь, прежде чем открыть.

Увидев меня, Блэр поднесла руку к груди.

– Поверить не могу! – Она улыбнулась и, бросившись мне навстречу, ударилась мизинцем о кровать. – Ой, блин! Ничего, все нормально. Боль только у нас в голове, так говорят, да? Давай, иди сюда, садись. Все хорошо? Что-то случилось? Потому что, если тебе что-то нужно, ты знаешь… Ну да, ты все знаешь.

– Мне ничего не нужно. Я просто хотела извиниться.

У меня было ощущение, что я целыми днями только и просила прощения. Но я чувствовала себя такой виноватой, такой плохой, такой испорченной… Я знала, что причиняю боль людям, которых люблю, но я не могла избежать этого, потому что альтернатива была слишком… просто-напросто слишком.

– И за что?

– За то, что случилось на фестивале.

– Не говори глупостей. Я рада, что ты решилась прийти.

– Я не должна была пить и ставить тебя в неловкое положение.

Блэр махнула рукой.

– Забудь. Главное, что ты там была.

– Спасибо, что ты такая, – прошептала я.

Я села у ножек кровати рядом с Блэр и окинула взглядом комнату, обращая внимание на наши с ней фотографии и карточки других друзей, висевшие на пробковой доске над столом рядом с картиной, которую я нарисовала для нее на день рождения. На картине виднелся тонкий силуэт Блэр, спиной к зрителю и лицом к бурному морю. Дело в том, что для меня Блэр была всегда немного такой – спокойствием среди хаоса. Спокойствием в моем внутреннем хаосе. Однажды отец сказал мне, что нам всем нужен якорь. В каком-то смысле она была моим.

– В следующий раз сделаем что-то поспокойнее, – сказала Блэр.

– Да, так лучше. Не знаю, что это было.

– Ты о чем?

И не знаю, я сделала это, потому что не нашла что еще сказать перед уходом или из-за ее взгляда, полного ностальгии, а может, из-за странного момента, который мы обе сейчас проживали, но я внезапно выпалила с пересохшим ртом и спутанными мыслями:

– Я разделась перед ним.

– Что?

– Перед Акселем. И поцеловала его.

– Черт, Лея. Ты серьезно?

– Я была сама не своя, – попыталась защититься я.

Черты Блэр смягчились, а ее глаза наполнились нежностью. Она протянула руку, положила на мою, а затем сжала ее. Это пожатие согрело меня изнутри, как будто через него передались воспоминания, теплые чувства и дружба.

– Ты не понимаешь, Лея? Сейчас ты больше, чем когда-либо, похожа на саму себя. На настоящую. Ты не помнишь? Ты всегда была такой. Спонтанной. Непредсказуемой. Ты совершала любую глупость, пришедшую тебе в голову, ты тянула меня за собой, и это… это заставляло меня почувствовать себя живой. Я скучаю по этому.

Я поднялась, меня била дрожь.

– Мне пора идти.

30

Аксель

Лежа на кровати, она сняла лифчик и подтянула меня к себе. Я рухнул на колени рядом с ней и вперился в ее женственное тело. Я протянул руку и погладил бедра, поднимаясь все выше. Мэдисон раздвинула ноги в ожидании ласки и со стоном выгнулась в ответ.

И тогда я подумал о другой груди, маленькой, круглой, совсем не похожей на эту. Черт возьми. Я потряс головой, чтобы сбросить это наваждение, воспоминание.

Я лег. Мэдисон забралась на меня, надела мне презерватив, и я забыл обо всем на свете, кроме нас, стонов Мэдисон мне на ухо, нарастающего удовольствия. Потребность, секс, момент. Только это.

Май (осень)

31

Аксель

В нашей ситуации не стоило терять ни дня, ни даже часа, поэтому, как только Лея зашла в дом, я взял ее чемодан и отнес в комнату. Она прошла за мной, растерянная.

– Что происходит? – спросила она.

– Давай расставим все точки над i. Поговорим. Ну как делают нормальные люди, ок? Я всю неделю думал над твоими словами. Я должен был раньше это все понять. Чувствовать. Ты должна чувствовать. Вот так. Правда, Лея?

– Нет. – Она была напугана.

– Пойдем на террасу.

Как только мы пришли туда, она встала, скрестив руки.

– Я пообещала тебе, что буду рисовать.

– Обязательно. Но этого недостаточно. Однажды в этом самом месте ты меня спросила, будешь ли ты когда-то снова счастлива, помнишь? И я тебе задал вопрос, а хочешь ли ты быть счастливой, но ты не ответила, поскольку у тебя началась паническая атака. Ответь сейчас. Давай.

Она была такой затравленной, потерянной…

– Не знаю… – Она тяжело дышала.

– Я уверен, что знаешь. Посмотри на меня.

– Не поступай со мной так, не надо.

– Я уже поступаю, Лея.

– У тебя нет никакого права…

– О, у меня оно есть. Черт возьми, еще как есть! Я говорил тебе, Лея. Я пообещал, что я не остановлюсь, даже если ты считаешь, что я ковыряю твою рану. И ты скажешь мне спасибо. И я буду продолжать, потому что знаешь что? Я тебя уже сломал. Я вижу это. Я не позволю тебе снова закрыться. А сейчас ответь на вопрос: ты хочешь быть счастливой?

Губы затряслись. Глаза метали молнии, словно хотели пронзить меня. Навредить. Оставайся такой всегда. Именно такой. Полной эмоций, пусть даже негативных, пусть даже направленных на меня. Я это переживу.

– Не хочу! – закричала Лея.

– Наконец-то слышу искренний ответ.

– Чтоб тебя, Аксель!

Она попыталась зайти в дом, но я загородил проход.

– Почему ты не хочешь быть счастливой?

– Как ты можешь такое спрашивать у меня?

– Обычно. Открывая рот.

– Ненавижу тебя. Сейчас.

Я сдержался. Напомнил себе, что ненависть – это тоже чувство. Одно из самых сильных, способное вывести человека из оцепенения, что и происходило с Леей.

– Ты можешь плакать, Лея. Со мной можешь.

– С тобой… Ты последний человек…

Она не смогла закончить фразу до того, как начала всхлипывать. И в этот момент… да, я сделал шаг навстречу к ней, нежно подхватил ее и обнял, чувствуя, как она дрожит. Я закрыл глаза. Я почти мог коснуться ее злости, ярости и боли, настолько сильных, что они ослепляли ее и привязывали к состоянию, в котором ты можешь только думать: «Это нечестно, нечестно, нечестно». Часть меня сочувствовала ей, иногда я хотел сесть рядом с ней в тишине и уступить, но потом вспоминал девушку, полную жизни, которая пряталась где-то внутри нее самой, и мог думать только о том, чтобы вытащить ее оттуда. Почти с одержимостью.

Я шептал в ее спутанные волосы:

– Прости, что загнал тебя в ловушку, но это лучше для тебя. Ты увидишь. И поймешь. И простишь меня, правда, Лея? Я не верю тебе про ненависть. – Она улыбнулась сквозь слезы. – Мы сделаем это вместе, хорошо? Я все возьму на себя, тебе нужно только следовать за мной, и все. Я буду тебя вести, если ты позволишь.

Я протянул ей руку. Лея сомневалась.

Она внимательно посмотрела на мою ладонь, как будто останавливалась на каждой линии и отметке, затем ее пальцы аккуратно погладили мою руку и задержались на ней. Я сжал ее пальцы.

– Договорились, – сказал я ей.

Два дня спустя я встал перед ней со скрещенными руками.

– Первое правило: мои повседневные дела – это твои повседневные дела. С этого момента ты будешь делать то же самое, что и я, когда находишься дома. Это включает в себя серфинг каждое утро. Стоп, дай закончить, потом будешь жаловаться. Мы команда, в этом суть, и, если я в воде (а это будет так, поверь), ты должна быть рядом со мной. Мы будем обедать вместе. Вечером, пока я работаю, ты будешь делать домашку. Затем у тебя будет немного свободного времени, ты знаешь, я достаточно гибкий в этом плане. Не смейся, я серьезно. Почему ты так смотришь на меня?

Лея подняла бровь.

– Ты совсем не гибкий.

– Что за чушь?

Она закатила глаза.

– Ну ладно, тогда все понятно. Продолжаем. После ужина мы будем проводить некоторое время на террасе, а затем спать. Ты знаешь, что большинство племен так живут? Есть распорядок, некоторое количество занятий в течение дня, а еще жесткая вертикальная структура. Все просто.

– А почему ты на вершине пирамиды?

– Потому что я классный. Все же ясно.

– Это же все равно что жить в тюрьме.

– Ага, но подумай, что это неплохая альтернатива, особенно учитывая то, что ты живешь тут уже три месяца, ничего не делая. Зато не заскучаешь.

– Но это нечестно! – возразила она с негодованием.

– Милая, скоро ты поймешь, что жизнь вообще несправедлива.

Лея засопела, и в этот момент она показалась мне больше ребенком, чем когда-либо. Я уже собирался продолжить рассказывать, как мы будем сосуществовать, когда она прошла мимо меня улыбаясь. Я проводил ее взглядом и увидел трехцветную кошку, сидящую перед задней дверью на террасе. Она не заходила в дом, как будто уважала мое пространство и хотела обозначить границы.

– Она вернулась, – сказала Лея. – У нас есть чем угостить ее?

Я вздохнул и пошел на кухню. Лея появилась рядом со мной, открыла шкаф и застыла, когда нащупала пальцами тот самый пакет, полный клубничных леденцов. Она резко отдернула руку и схватила банку тунца, стоявшую рядом.

Я сел рядом с ней на террасе.

– Откуда она, интересно? – спросила Лея.

– Понятия не имею. Возможно, ниоткуда.

– Аксель… – Она потрясла головой.

– Что? Если бы я был котом, я бы хотел быть диким. Посмотри на нее. Уверен, она живет в лесу и охотится, а по утрам ленится и думает: «Какого черта, пойду пройдусь до дома Акселя и опустошу его кладовку». Ну и вот она здесь.

Смех Леи заполнил террасу, заполнил меня и все вокруг.

Кошка мурчала после еды, пока Лея гладила ей спину, а затем растянулась на деревянном полу, поглядывая на нас в лучах закатного солнца в самый обычный день. Я тоже вытянул ноги. Лея сидела по-турецки.

– Итак, возвращаясь к теме. Тебе все понятно?

– Тут нечего понимать. Мне просто нужно делать то же самое, что и ты.

– Так точно. Ты мудра не по годам, милая, – пошутил я.

– Не зови меня так больше, – сказала Лея напряженно и жестко.

– Что?

– Вот так… «милая», – смогла выговорить она.

– Я всегда так делал. Это не… не значит…

– Я знаю.

Она опустила голову, и светлые волосы скрыли ее выражение лица.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать случившееся, попытаться понять ее. Кажется, я долгие годы был рядом с человеком, но так и не смог его узнать. Я оставался на поверхности и даже не мог пробиться и стряхнуть пыль, которая покрывала то, что пытались забыть и закинуть на чердак. В такие моменты она отличалась от Леи, которую я помнил. Это была она, но другая. Сложная как никогда, запутавшаяся в своей зрелости.

– Хорошо. Я больше не буду тебя так звать.

– Дело не в слове, а в манере.

– Можешь пояснить?

Она отказалась, а я не стал давить.

Я подошел к проигрывателю и выбрал пластинку Элвиса Пресли. Поставил иголку в борозду, посмотрел, как плавно крутится винил, а затем вернулся на террасу.

Мы молча провели этот вечер, слушая музыку.

32

Лея

Я помню, как впервые разбилось мое сердце. Я думала, что это будет сухой треск, приглушенный, внезапный. Но случилось совсем иначе: кусочек за кусочком, крошечные обломки, практически невидимые осколки.

Мне было пятнадцать, когда мои родители и семья Нгуен уехали на Новый год в Брисбен к папиным друзьям, владевшим художественной галереей. Я умоляла родителей неделями, и наконец мне разрешили остаться с Оливером и Акселем дома.

В тот день я впервые накрасилась. Блэр помогла мне: немного туши для ресниц, румяна и почти прозрачный блеск для губ. Я надела новое облегающее черное платье и распустила волосы. Из зеркала на меня смотрела взрослая и красивая девушка. Я улыбнулась, а Блэр захохотала у меня за спиной.

– О чем ты думаешь? – спросила она меня.

– О том, что я бы хотела, чтобы это был мой первый поцелуй.

Блэр шумно выдохнула и выхватила у меня блеск для губ, чтобы накраситься им перед зеркалом. Она повернулась и расправила мне волосы по спине.

– Ты могла бы поцеловать любого парня из класса.

– Не хочу любого, – ответила я решительно.

– Кевин Джекс сходит по тебе с ума, и он красавчик. Любая девчонка была бы рада встречаться с ним. Ты видела его глаза? Они разных цветов.

Плевать на Кевина и на то, что Аксель старше меня на десять лет. Я могла думать только о нем, об этом щекочущем чувстве, которое не оставляло меня с тех пор, как он вернулся в Байрон-Бей, о том, в какое волнение приводили меня его взгляд и улыбка, как будто все вокруг замирало.

Оливер хмуро посмотрел на меня, когда я зашла в столовую.

– Это что на тебе?

– Платье.

– Очень короткое платье.

– Так модно. – Мой ответ не убедил брата, и я подошла и обняла его. – Ну же, Оливер, не будь занудой, это моя первая новогодняя ночь без родителей.

– Только не создавай мне проблем, ладно?

– Не буду. Обещаю.

Он улыбнулся и поцеловал меня в лоб.

Я попрощалась с Блэр и помогла брату с ужином, хотя все уже было почти готово. Оливер поставил большой стол в центре гостиной, я накрыла его скатертью и принесла приборы и стаканы. Когда я клала вилку на желтую салфетку, раздался звонок. Я помню эту деталь, потому что в тот момент я услышала голос Акселя. У меня свело желудок, и я сконцентрировалась на маленьких квадратиках – узоре салфетки.

– Где поставить напитки? – спросил Аксель.

– Лучше в столовой, – ответил ему Оливер.

Ноги задрожали, и я повернулась.

Я не знаю, чего я ждала. Может, думала, что он увидит меня в этом черном платье и с накрашенными глазами и перестанет считать маленькой девочкой? Он обратил внимание. Я знаю, потому что выражение лица Акселя всегда было весьма легко прочитать, но сейчас он не казался удивленным.

Он поставил бутылку и поцеловал меня в щеку.

– Милая, положишь еще один прибор?

Я возненавидела его. Возненавидела это слово «милая», с которым он обращался ко мне, как к малявке, возненавидела его тон, который не имел ничего общего с интимностью. Такой мягкий, как будто со мной говорил старший брат… В общем, в этой манере было все то, чего я совсем не хотела.

Через какое-то время пришли остальные. Джейк, Том, Гавин и две темноволосые девушки.

Я едва открыла рот за ужином. Да и не было возможности, потому что Аксель, Оливер и его друзья болтали о своем, о том, что делали в прошлые выходные и что собирались делать в следующие, о делах, которые не имели ко мне никакого отношения. Меня, кажется, не замечали. Я убирала со стола, когда Аксель заговорил со мной.

– У тебя начинаются занятия в этом месяце?

– Да, уже скоро.

Я не разобрала, что шепнула Акселю девушка рядом с ним, но он засмеялся и отвел взгляд от меня. Я снова уткнулась в тарелку, пытаясь не обращать внимания, как Аксель улыбнулся Зоуи. Рядом с ней я чувствовала себя маленькой и незначительной, абсолютно невидимой для него. Так и было всю ночь. Они пили, болтали и провожали старый год с коктейлями, а я со стаканом воды.

Ком в желудке становился все плотнее, когда Аксель допил третий бокал и стал заигрывать с Зоуи. Он танцевал с ней под песню на музыкальном канале, поглаживал ее четко очерченное тело, прижимал к себе, шептал что-то на ухо, а его смеющиеся глаза блестели.

– Лея, с тобой все хорошо? – Оливер посмотрел на меня.

– Я немного устала, – соврала я.

– Иди спать, если хочешь. Мы сделаем потише музыку.

– Не нужно. Доброй ночи.

Я чмокнула брата в щеку, не глядя, попрощалась с гостями и поднялась по лестнице в свою комнату. Я зажгла ночник, стянула с себя платье через голову и бросила его около кровати. Сняла макияж влажной салфеткой, посмотрела на черные разводы, оставшиеся на ней, и подумала, что они хорошо отражали произошедшее этой ночью. Все из-за меня, из-за того, что я решила, что он обратит на меня внимание. Мне хватило бы одного взгляда. Одного. Чуть больше, чем это отеческое «милая». Любой крошечный знак от Акселя я бы сохранила в памяти, зацепилась бы за него…

Я надела короткую пижаму и легла спать.

Сон не шел. Я несколько часов слушала музыку и ворочалась в кровати, думая о нем и о себе, а еще сожалела, что не поехала с родителями на этот праздник в Брисбен. Как минимум я не доставила бы хлопот моему брату.

Не знаю, сколько было времени, когда раздался удар в стену, а затем смех. Я сглотнула, когда услышала голос Акселя из соседней комнаты, пока другой, женский, голос не заглушил его, а затем на несколько минут все стихло. Потом послышались их стоны, и слабые удары изголовья кровати о стену заполнили тишину.

У меня свело живот, и я закрыла глаза.

Аксель набрасывался на нее. И снова стоны.

Боль. Откололся кусочек. И еще осколок. И еще один.

Я спрятала голову под подушку и заплакала.

И тогда я узнала, что сердца разбиваются постепенно, в бесконечные ночи, полные забвения. Ты годами чувствуешь себя невидимкой и планируешь невозможное.

33

Аксель

Я посмотрел на нее, лежа на доске. Я видел, как она заплывает на волну и движется по ней, наклонившись вперед и приседая, чтобы удерживать равновесие при заходе на гребень.

Я улыбнулся, когда она упала, и подплыл к ней.

– Никто бы не подумал, что ты уже год не катаешься.

Лея благодарно посмотрела на меня и залезла на доску. Мы сидели в тишине, наблюдая, как на горизонте просыпается новый день. Волн было мало.

– Почему сейчас? Почему на рассвете?

– Серфить? Это отличный способ начать день, не?

– Думаю, да. Когда ты начал так делать?

– Не знаю. Ой, вру. Знаю. Это было из-за твоего отца. Хочешь послушать?

Она засомневалась, но в конце концов согласилась.

– Это было давно. Я слегка разочаровался в себе. Ты знаешь, каково это, Лея? Как будто ты подвел себя и, сколько бы ни искал, не можешь найти ничего. Однажды вечером он навестил меня. Я только недавно купил этот дом. И наверное, ты не знаешь, но я сделал это, потому что влюбился в него, хотя нет, я влюбился в мысль о том, что я могу делать тут. Но… ничего не происходило. Дуглас принес пиво, и мы сели на террасе. Тогда он задал вопрос, который я не хотел слышать.

– Рисовал ли ты, – предположила она шепотом.

– Я ответил, что нет, что я не мог этого делать. Когда-нибудь, Лея… Когда-нибудь я объясню тебе почему, и, возможно, ты начнешь ценить себя еще больше, – я вздохнул. – В общем, я объяснил Дугласу, что произошло, и он понял. Он всегда понимал. Тем вечером он помог мне закинуть мольберт и все рисунки, валявшиеся в гостиной, на шкаф.

Я освободил письменный стол и решил заниматься другими вещами. Потом мы еще немного поболтали обо всем и ни о чем, о жизни, ну ты знаешь своего отца. Когда он ушел, я провел весь вечер на террасе, считал звезды, выпивал и думал…

– Мне будет больно, – прошептала Лея.

– Да. Потому что в ту ночь я понял, что глупо быть несчастным. А еще, несмотря на боль, нужно двигаться вперед, ты тоже к этому придешь. Я осознал, что нужно наслаждаться каждым днем. Я подумал, что лучший способ сделать это – заниматься тем, что мне нравится: серфинг, море, солнце. А затем я начал импровизировать. Я входил во вкус, маленькие радости, музыка, спокойствие. Я выбирал то, что наполняло меня.

– Но меня ничего не наполняет, Аксель.

– Это не так. Тебя наполняют много вещей, но все они связаны с твоим прошлым, с твоими родителями, и ты не хочешь туда возвращаться, стараешься избежать этого, но самое любопытное, что… ты цепляешься за тот момент. Это забавно, ты никогда об этом не думала?

Лея смотрела на волны, а утреннее солнце согревало ее лицо, и свет и тень играли на ее лице, как на холсте. Я снова почувствовал это покалывание на кончиках пальцев. И я опять подумал, что кто-то должен нарисовать ее в это прекрасное мгновение: как она сидит на доске с прямой спиной и грустным взглядом.

– Я думаю, что ты прав. Но я не могу…

– Всему свое время, Лея, поверь мне.

– Как? Если всегда больно. Всегда.

– Есть три способа прожить жизнь. Одни люди думают только о будущем. Я уверен, ты знаешь таких: они проводят дни, переживая из-за того, что еще не случилось, – например, из-за того, что могут чем-то заболеть. У них всегда есть цели, хотя их больше радует факт достижения, чем то, чего они достигли. Обычно они экономят. Вроде как ничего плохого в этом нет, но все ради «большого путешествия, которое мы совершим когда-нибудь» или «дома, который мы купим, когда выйдем на пенсию».

Слабая улыбка тронула уголки ее губ.

– Похоже немного на твою маму, – сказала она.

– Моя мать сто процентов такая. Неплохо смотреть в будущее, но порой печально, потому что… а если завтра с ней что-то случится? Она уже двадцать лет мечтает съездить в Рим, отец предлагал ей несколько раз, но она всегда находит отговорку. Если следовать ее логике, путешествие не приоритет, а просто прихоть. И да, черт возьми, ей бы стоило снять со счета деньги, уехать и прожить это приключение сейчас, в этом месяце.

– Ты прав, – согласилась Лея.

– Затем идут те, кто живет прошлым. Люди, которые страдали, которым сделали больно или с которыми произошло что-то. Они застопорились в уже не существующем настоящем, и я думаю, что это самое чертовски грустное из всего. Знать, что этот момент, этот голод, который всегда с ними, не существует и только живет в их воспоминаниях.

– Это я, не так ли? – спросила она очень тихо.

– Да, это ты. Жизнь движется, а ты осталась там. И я понимаю это, Лея. Я знаю, что после случившегося ты не могла поймать этот импульс и подняться. Более того, ты и не хотела. Я думал над этим все дни. Понимаю, что тебе было проще отказаться от чувств, чем испытывать боль, и тогда, я полагаю, ты просто приняла решение. Так?

– Не знаю, не могу сказать, что был конкретный момент…

– Ты уверена? Ничего не привело к этому?

Я помнил первые дни после аварии. Лея лежала в больнице, кричала и плакала на руках у моей матери, которая прижимала ее к себе и успокаивала. Она вся была болью… в максимальном выражении. Именно так, как это чувствовал бы любой человек, который только что потерял двух самых дорогих людей.

Потеря – это всегда так. Боль. Скорбь. А затем, с течением времени, ты зализываешь раны, принимаешь произошедшее и изменения, которые предполагает твоя жизнь: то, что ты оставила позади, и последствия этого.

Она так и не решилась на этот шаг.

Она осталась внутри скорби. Лея столько времени пропитывалась этой болью, что часть ее подсознательного, должно быть, решила, что будет проще построить стену отчуждения и таким образом обрести покой.

– Я тебе уже сказала. Не было какого-то момента, который бы четко отделил до и после, – ответила она, и я понял, что говорит она искренне. Лея схватилась за доску, когда нас тряхнула чуть более сильная волна. – Есть еще один способ, третий. Расскажешь?

– Настоящее. Ты можешь хранить воспоминания, это нормально, а также время от времени думать о будущем. Просто ты не должен мысленно находиться ни в том, что уже произошло, ни в том, что неизвестно, а должен оставаться здесь, в настоящем.

– Это ты. – Она улыбнулась мне.

– Я пытаюсь. Посмотри вокруг: солнце, цвет неба, море. Черт возьми, неужели это все не кажется тебе классным, когда ты останавливаешься и смотришь? Почувствуй, Лея. Воду, запах пляжа, теплый ветер…

Она закрыла глаза, и ее лицо расслабилось, потому что она была рядом со мной. Она чувствовала то же, что и я, проживала этот момент и находилась здесь и сейчас, как кнопка, которую ты втыкаешь в стену, и она никуда оттуда не двигается, ни вперед, ни назад, никуда.

– Не открывай глаза, Лея.

– Почему?

– Потому что сейчас я покажу тебе кое-что важное.

Она спокойно сидела. Вокруг тишина, море и солнце, выплывающее из-за горизонта. Посреди этого спокойствия я засмеялся и, прежде чем Лея поняла, скинул ее с доски.

Она быстро выскочила из воды. Заорала:

– Зачем ты это сделал?

– А почему бы и нет? Мне стало скучно.

– Что с тобой не так?

Она бросилась ко мне, и я позволил ей притопить меня, а потом утащил с собой на дно. Мы выплыли спустя несколько секунд, Лея кашляла, а я все еще улыбался. И в этот момент, когда солнце почти взошло, я понял, как близко мы друг к другу, понял, что обнимаю ее рукой за талию и что почему-то этот жест уже не был таким нормальным, как раньше, когда Лея иногда приходила серфить с Оливером и со мной.

Я смутился и отпустил ее.

– Наверное, уже надо идти, а то опоздаешь в школу.

– Сказал тот, кто только что сбросил меня с доски, как ребенок.

– Я, кажется, уже забыл, какая ты зануда.

Лея фыркнула улыбаясь.

34

Аксель

– Ты прикалываешься? – пробормотал я.

– Следи за языком, сынок. Что за манеры?

Мать зашла в дом без предупреждения с сумками, содержимым которых можно было бы накормить целую армию. За ней тащились близнецы, мой брат, невестка и отец. Была суббота, поэтому мне понадобилось несколько минут, чтобы осознать происходящее, пока со мной все здоровались.

– Какого черта вы тут делаете? И кто занимается кофейней?

– Какого черта! – закричал Макс, а брат закрыл ему рот, как будто он только что сказал «сукин сын» или что похуже.

– Сегодня праздник. Ты забыл?

– Очевидно, да.

– Где Лея?

– Спит.

В этот момент Лея, зевая, показалась на пороге своей комнаты, и близнецы бросились обнимать ее. Возможно, они меньше всего осознавали, что девушка, которая раньше наряжала их и играла с ними, уже не была прежней. Лея схватила их и позволила моей матери тоже обнять себя.

– Почему вы тут? – спросил я.

– Как всегда, рад нас видеть, – сказал Джастин с сарказмом.

– Чувак, твоя мама подумала, что мы можем провести время все вместе, и мы пытались дозвониться тебе, но телефон выключен, – объяснил отец.

Мать фыркнула, доставая все из пакетов.

– Не называй своего сына чуваком.

– И почему это? – Отец посмотрел на меня.

Я уже думал ответить, когда мать ткнула в меня пальцем.

– Зачем тебе этот аппарат, если ты никогда его не используешь?

– Еще как использую. Иногда. Периодически.

– Он отшельник, оставь его в покое, – вмешался Джастин.

– Оливер уже устал говорить тебе, чтобы ты включал телефон и держал его при себе. Ты живешь тут в отдалении и с девочкой на попечении, а вдруг с вами что-то случится? А если ты споткнешься и сломаешь ногу? Или на вас акула нападет, пока вы будете в воде? Или?..

– Черт возьми, мам! – воскликнул я удивленно.

– Черт возьми! – закричал мой племянник Коннор.

– Потрясающе, – проворчал Джастин.

К счастью, Эмили рассмеялась, за что получила укоризненный взгляд от моего брата, который вышел с мальчишками на террасу. За ними, как всегда улыбаясь, отправился отец. Я остался там, все еще немного потерянный, и наблюдал, как мать выгружает пять или шесть контейнеров с готовой едой в холодильник и дюжину пакетированных супов в шкаф. Лея приготовила кофе, пока Эмили болтала с ней и спрашивала, как идет учеба в школе.

– Я принесла тебе витамины.

Моя мама потрясла полным пузырьком перед нашими носами.

– Зачем? Я в порядке.

– Тебе будет лучше.

– Я плохо выгляжу или что-то подобное?

– Нет, но кто знает. Недостаток витаминов – причина многих болезней, и не только цинги из-за недостатка витамина С, но и рахита, если не хватает D, а еще других проблем, например бессонницы, депрессии, несварения желудка. И даже паранойи!

– А, ну этим я, конечно, страдаю, мам. Иногда я так боюсь, что моя семья притащится ко мне домой, не предупредив, но потом меня отпускает, и я облегченно вздыхаю, осознав, что я один и это просто мои фантазии.

– Не болтай глупости, сынок.

Я налил себе вторую чашку кофе за день и спросил громко, хочет ли кто-то тоже. Только Джастин согласился. Я приготовил ему кофе и вышел на террасу, где в конце концов собрались все. Отец сидел в гамаке с богемным видом и говорил вещи типа «Здесь веет спокойствием» или «Мне нравится эта движуха у тебя дома».

– Итак, ты снова серфишь? – спросила Эмили у Леи, пока один из ее отпрысков карабкался по ней.

– Немного. Мы договорились с Акселем.

Лея посмотрела на меня, и я уловил связь, которая начинала устанавливаться между нами. Я понял, что только мы знали, что происходило в эти месяцы, и мне понравилась эта мысль.

– Ты заставляешь ее? – спросил Джастин.

– Конечно, нет! Да и если да, то какая разница?

Я засмеялся, увидев, что он сконфужен.

– Он не заставляет меня, – соврала Лея.

– Я надеюсь, – отрезала моя мать.

– Я тоже хочу серфить! – закричал Макс.

– Научись у дяди, и будешь огонь! – вставил папа.

Его комментарий вызвал разные реакции – от «Это звучит смешно, Даниэль» у моей мамы до отвращения на лице у Джастина и одобрительных возгласов моих племянников, которые балансировали на серфах на другом конце террасы.

Пятнадцать минут спустя мы уже были в воде. Я посадил близнецов на широкую и длинную доску и поплыл к лайн-апу. Отец воодушевленно двигался рядом. Все остальные сидели на песке, болтали и ели выпечку, которую мама принесла из кафе.

– Я хочу встать! – Коннор зашевелился.

– Нет, это попозже. Сегодня сидя.

– Пообещай, что однажды…

– Обещаю, – прервал я его.

Коннор держался за край доски, когда волна покачивала ее. Мы проделывали это какое-то время, пока Максу не надоело и он не скинул своего брата пинком с доски. Я оставил их в воде, играющих и смеющихся, и посмотрел на отца.

– Лея хорошо выглядит, – сказал он.

– Она делает успехи. Она справится.

– Ты стараешься.

– Почему ты думаешь, что это моя заслуга?

– Потому что я тебя знаю: если ты втемяшишь себе что-то в голову, ничего не поделать. Я помню, когда ты спросил меня, почему скарабеи такие толстые, не потому ли, что у них внутри маргаритки. Мы только переехали, и ты увидел их на картине Дугласа, такой странной, разноцветной. Я всегда шутил, что он нарисовал ее под травкой. Я ответил тебе, что нет, но, конечно же, не убедил, ты хотел увидеть это собственными глазами. Два дня спустя я нашел тебя на террасе, где ты потрошил несчастного скарабея. А сейчас посмотри на себя, вегетарианец.

Я засмеялся.

– Интересно, почему он это нарисовал?

Я отлично помнил ту картину Дугласа: разноцветные вихри вокруг множества цветов и скарабеев темно-фиолетового оттенка, распоротых сверху донизу и полных маргариток.

– Ох, он был таким. Творил магию. Такой непредсказуемый.

– Черт, – я глубоко вздохнул. – Я по нему скучаю.

– Я тоже. По ним двоим.

Мой отец отвел взгляд. Он выглядел грустным, что редко с ним случалось. Папа кивнул в сторону доски, на которую пытались вскарабкаться близнецы.

– Тебе стоит оттюнинговать ее. Будет прикольнее.

Я спрятал улыбку.

Все уехали к обеду, и мы с Леей снова остались наедине в нашей повседневной тишине. Вечером я занялся логотипом и парой рекламных картинок для нового ресторана – заказ надо было сдать в начале недели. Лея слушала музыку в комнате, и я решил дать ей отдохнуть. Она не вернулась к рисованию, а я не просил об этом. Пока что.