Текст книги "Луны Юпитера (сборник)"

Ее лицо, волевое, изборожденное морщинами, обрамляли длинные прямые волосы. Одета она была в джинсы, расшитую сорочку и мужской свитер.

– Десять лет назад я еще в Штатах жила, в коммуне. Теперь тут. Бывает, вкалываю по восемнадцать часов в сутки. Сегодня еще должна обед собрать для бригады, сухим пайком. С утра до ночи у плиты. И Джон весь день по хозяйству.

– А убирать кто-то со стороны приходит?

– Это нам не по средствам. Уборкой Джон занимается. И стирка на нем, и все. Пришлось купить гладильный каток для простыней. Отопительную систему подновить. Взяли кредит в банке. Смех, да и только: у меня раньше муж был – управляющий банком. Потом я его бросила.

– Я сейчас тоже сама по себе.

– Правда? В одиночку жить тяжело. Я вот Джона повстречала – он в таком же положении оказался.

– У меня был близкий человек в Кингстоне – это в Онтарио.

– Правда? Мы с Джоном душа в душу живем. Он прежде священником был. Но когда мы познакомились, плотником подрабатывал. Короче, мы оба оказались не у дел. Вы пообщались с мистером Стэнли?

– Конечно.

– А раньше про Уиллу Кэсер слыхали?

– Да.

– Это ему как подарок. Сама-то я мало читаю, для меня ее имя – пустой звук. Мне картинку подавай. Но он, по-моему, замечательный, мистер Стэнли. Эрудит старого образца.

– Он давно сюда приезжает?

– Нет, не очень. Нынче – в третий раз. Говорит, всю жизнь мечтал здесь побывать. Да не мог. У него на попечении был кто-то из родственников, инвалид. Но не жена. Брат, что ли. Короче, не вырваться было. Как по-вашему, сколько ему лет?

– Семьдесят? Семьдесят пять?

– Восемьдесят один. Не верится, да? Меня восхищают такие люди. Правда. Восхищают люди, у которых есть стержень.

– Тот человек, с которым я жила… то есть раньше жила, в Кингстоне, – рассказывала Лидия, – однажды грузил в багажник коробки с бумагами, дело было за городом, на старой ферме; и чувствует – кто-то его толкает в ноги. Посмотрел вниз. А время шло к вечеру, день был сумрачный. Ну, думает, собака большая откуда-то прибежала, черная, носом ткнулась. Он даже не остановился. Иди, говорит, домой, собачка, ну же, иди домой, хорошая девочка. Сложил он коробки, оборачивается. И видит – медведь. Черный медведь.

Разговор происходил тем же вечером, но уже в кухне.

– И что было дальше? – спросил Лоренс, начальник рабочих телефонной компании.

Лоренс, Лидия, Юджин и Винсент играли в карты.

Лидия рассмеялась:

– Дальше он сказал: «Ой, извините». Если не врет, конечно.

– А в коробках у него только бумаги были? Ничего съестного?

– Он писатель. Исторические книги пишет. В коробках у него были материалы для работы. За материалами ему иногда приходится обращаться к весьма странным людям. А медведь пришел не из леса. Он был ручной, и хозяева шутки ради спустили его с цепи. Двое стариков, родные братья, у которых мой друг как раз и забирал материалы; эти старики спустили своего любимца с цепи, чтобы пугнуть Дункана.

– Стало быть, он собирает всякую старую писанину, из которой можно книжку слепить? – уточнил Лоренс. – Интересное дело.

Лидия тут же пожалела, что разоткровенничалась. Она лишь потому вспомнила тот случай, что рабочие завели разговор о медведях. Но история эта теряла всякий смысл, если рассказывал ее не сам Дункан. Он ухитрялся в каждом слове показать себя: большого, вальяжного, светского – учтивого даже с медведем. Он ухитрялся показать и двух старых шутников, притаившихся за рваными занавесками.

«Вы просто не знаете Дункана», – чуть не сорвалось у нее с языка. Но не для того ли она рассказала эту историю, чтобы дать им понять: уж она-то знает Дункана… еще совсем недавно у нее был мужчина, причем интересный, остроумный, рисковый. Она хотела убедить их, что не всегда была неприкаянной, не всегда пускалась в такие вот бесцельные одинокие поездки. Решила показать себя через отношения. И сделала ошибку. Эти люди вряд ли сочли бы рисковым того, кто выманивает документы у всяких сквалыг и чудиков, чтобы накропать книжку о событиях трехсотлетней давности. Зря она упомянула, что была близка с Дунканом. Для слушателей это означало только одно: что она спала с мужиком, не будучи ему женой.

Бригадиру Лоренсу не было и сорока, но он успел многого добиться. И охотно рассказывал о себе. Независимый подрядчик, имеет два дома в Сент-Стивене[6]6
  Сент-Стивен – небольшой город в провинции Нью-Брансуик.


[Закрыть]. А еще два автомобиля, фургон и катер. Жена – учительница. У Лоренса уже заплывала талия, появилось водительское пузо, но все равно выглядел он бодрячком. Видно было, что человек себе на уме и, конечно, через любого перешагнет в угоду своим интересам. Если приоденется, в нем даже будет определенный шик. Но в иных ситуациях и компаниях может и замкнуться, и смешаться, и вспылить.

Лоренс заявил, что насчет Приморских провинций пишут много всякой чуши. Работы там – невпроворот, если кто готов работать. Не важно, мужчина или женщина. Он заявил, что ничего не имеет против эмансипации, хотя факт остается фактом: какая-то работа лучше удается мужчинам, а какая-то – женщинам, и если заинтересованные стороны сумеют на этот счет договориться, всем будет лучше.

Дети у них с женой, по его словам, выросли балованными. Привыкли к поблажкам. Ни в чем отказа не знали – так уж нынче повелось, что тут сделаешь? У других ведь тоже все есть. Шмотки, мотоциклы, любые пластинки, школы хорошие. Ему-то ничего на блюдечке не поднесли. Он работать пошел, фуры гонял. И в Онтарио, и в Саскачеван. Школу бросил после десятого класса, но это ему не помешало. Правда, иногда хотелось, чтобы образования чуток побольше было.

Юджин и Винсент, его подчиненные, признались, что дальше восьмого класса не продвинулись – в сельских школах это потолок. Юджину было двадцать пять, а Винсенту пятьдесят два. Юджин, канадец французского происхождения, родился на севере Нью-Брансуика. Выглядел он моложе своих лет. Румяный, с пушком на лице, мечтательный – мужская красота сочеталась в нем с мягкостью, покладистостью и застенчивостью. В наши дни такой тип мужской и подростковой внешности – редкость. Да и то встречается главным образом на старых фотографиях – например, у какого-нибудь шафера или у баскетболиста: густые, смоченные водой, тщательно причесанные волосы, голова желторотого мальчонки – и туловище зрелого человека. В карты он проигрывал. Мужчины называли эту игру «скат». Лидия помнила ее с детства, только тогда она называлась «тридцать одно». Ставили по четвертачку за кон.

Юджин не возражал, когда Винсент и Лоренс подкалывали его за то, что он продулся в карты, заблудился в Сент-Джоне[7]7
  Сент-Джон – крупнейший город канадской провинции Нью-Брансуик и второй по величине в Приморских провинциях.


[Закрыть], родился франко-канадцем и питает слабость к определенному типу женщин. Подколы Лоренса были равносильны издевкам. Лоренс старательно изображал добродушие, но все равно выглядел так, будто внутри у него засело что-то тяжелое и твердое: самомнение, которое его не возвышало, а грузом придавливало к земле. У Винсента такого груза не было, и хотя он тоже безжалостно язвил – причем не только в адрес Юджина, но и в адрес Лоренса, – в его словах не чувствовалось ни жестокости, ни угрозы. Было видно, что по натуре он балагур. Острый на язык, насмешливый, но безобидный; даже самые пессимистичные прогнозы он изрекал как-то жизнерадостно.

У Винсента была своя ферма, точнее, семейная ферма, на которой он вырос, неподалеку от Сент-Стивена. Одним фермерством, рассказывал он, нынче не прокормишься. Вот он, к примеру, прошлый год картофельное поле засадил. Так в июне заморозки грянули, а в сентябре снег повалил. Где ж тут урожай вырастить? И никогда не знаешь, говорил он, что тебя ждет. А на рынок сейчас тоже непросто выйти – все прибрали у рукам большие шишки да большой бизнес. На землю рассчитывать не приходится, вот каждый и крутится как может. Жена тоже работать пошла. Парикмахерские курсы окончила. Сыновья – лодыри, им лишь бы на машинах гонять. А женятся – так молодым женам первым делом новую плиту подавай. Чтоб сама обед варила и на стол метала.

А ведь раньше как жили? У Винсента собственные ботинки – то бишь никем до него не ношенные – только в армии появились. Уж как он был довольнехонек: специально по грязи прошлепал спиной вперед, чтоб следы разглядеть, свежие, четкие. А после войны отправился в Сент-Джон работу искать. Потому как армейское обмундирование на ферме поизносилось – одна пара целых штанов осталась. В Сент-Джоне разговорился он за кружкой пива с одним мужиком, а тот возьми да скажи: «Хочешь новыми штанами по дешевке разжиться? Айда со мной». Ну, Винсент упрашивать себя не заставил. И куда они пришли? В похоронную контору! Туда ведь родственники покойных лучшие костюмы приносят, а в гробу-то ниже пояса ничего не видать. Вот хозяин конторы и начал штанами приторговывать. Чистая правда. Первую пару ботинок Винс получил от военного ведомства, а первую пару брюк, о каких и не мечтал, – от покойника.

Винсент потерял все зубы. Это сразу бросалось в глаза, но не делало его отталкивающим, а только лишь добавляло его облику плутовства и комизма. Лицо у него было вытянутое, с приплюснутым подбородком, а взгляд говорил, что такой человек нарываться не станет, но и в обиду себя не даст. Фигура поджарая, мускулы, где надо, накачаны, черные волосы тронуты сединой. Годы тяжкого труда оставили на нем свой отпечаток, но не собирались отступать, и тело готово было трудиться дальше, покуда он не превратится в сухонького старичка с узловатыми руками, не унывающего и даже не забывшего кое-какие свои шуточки.

За картами они без умолку трепались, вопили, со смехом грозились уйти спать. Но позже беседа приобрела иной, более серьезный и личный характер. Весь вечер они пили местное пиво под названием «Лось», но после игры Лоренс принес из фургона пиво, купленное в Онтарио, – оно считалось сортом повыше. Рабочие называли его «импортным». Хозяева гостинички давно ушли на боковую, но картежники сидели на кухне, как у себя дома, пили пиво и закусывали водорослями дульсе, которые Винсент принес из своей комнаты. Зеленовато-бурые, соленые, они отдавали рыбой. Винсент сказал, что всегда ест их на ночь, а также утром, натощак – самое то. Когда наука доказала, насколько они полезны, их стали продавать в супермаркетах: пакетики с гулькин нос, а цена грабительская.

На следующий день была пятница, и бригада готовилась уезжать на большую землю. Все трое считали, что надо бы успеть на паром в четырнадцать тридцать, а не ждать, как обычно, следующего, который отходит в семнадцать тридцать, поскольку прогноз обещал штормовую погоду – до темноты на Фанди[8]8
  Фанди – залив, омывающий побережье Канады и США. Известен своими рекордными приливами (до 18 м).


[Закрыть] грозил обрушиться шлейф какого-то тропического урагана.

– Но если будет шторм, паромы отменят, верно? – спросила Лидия. – Если будет опасность? – Она охотно пропустила бы завтрашний паром, чтобы еще пожить вдали от цивилизации.

– Понимаете, в пятницу вечером куча народу только и ждет, как бы отвалить с острова, – ответил Винсент.

– К женушкам торопятся, – язвительно бросил Лоренс. – На островах всегда работы идут, мужики от семьи оторваны.

И тут он завел неторопливый, но настырный разговор о сексе. На острове, по его словам, всегда процветала распущенность. Одно время власти даже хотели ввести карантин на въезд, чтобы не допустить распространения венерических заболеваний. Рабочие-вахтовики останавливались в мотеле «Океанская волна» и что ни вечер устраивали попойки, а молоденькие девчонки сами туда тянулись и предлагали свои услуги. Этим сопливкам лет четырнадцать-пятнадцать было, а то и тринадцать. Вот и получалось, что на острове молодка в двадцать пять лет свободно могла стать бабушкой. О здешних местах шла дурная слава. Девчонки на все были готовы за небольшую мзду, а то и за пиво.

– А кое-кто и просто так, – заключил Лоренс. Он купался в своих рассказах.

Все услышали, как открывается входная дверь.

– Дружок ваш, – объявил Лоренс Лидии.

На мгновение она опешила, подумав о Дункане.

– Старикан, ваш сотрапезник, – пояснил Винсент.

Мистер Стэнли не стал заходить на кухню. Пройдя через гостиную, он начал взбираться по лестнице.

– Эй? Никак в «Океанскую волну» наведались? – задрав голову, вполголоса спросил Лоренс, как будто хотел поболтать сквозь потолок. – Старпер даже не знает, как это делается. И полвека назад не знал, а сейчас тем более. Я своих рабочих на пушечный выстрел туда не подпускаю. Скажи, Юджин?

Юджин вспыхнул и надулся, как будто его травил школьный учитель.

– Нет, нашему Юджину это не нужно, – сказал Винсент.

– Я что, вру, что ли? – вскинулся Лоренс, как будто с ним заспорили. – Правду я говорю или нет?

Он уставился на Винсента, и тот подтвердил:

– Ну да, да. – Похоже, эта тема увлекала его куда меньше, чем Лоренса.

– А вы небось подумали, что здесь кругом невинность, – обратился Лоренс к Лидии. – Невинность! Как же!

Лидия поднялась к себе, чтобы взять двадцать пять центов, проигранных на последнем кону. Выходя из комнаты в темный холл, она заметила, что у окна стоит Юджин.

– Хоть бы не заштормило, – выдавил он.

Лидия остановилась рядом с ним и тоже посмотрела в окно. Луна пряталась за дымкой тумана.

– Ты не у моря вырос? – спросила она.

– Не-а.

– Но если успеть на четырнадцать тридцать, все будет нормально, да?

– Надеюсь. – Он, как ребенок, не стеснялся своего страха. – Только бы не утопнуть.

Лидия вспомнила, что в детстве тоже говорила «утопнуть». Почти все взрослые и определенно все дети, кого она знала, говорили именно так.

– Не волнуйся, – сказала она убежденным материнским тоном. Спустилась в кухню и отдала карточный долг.

– А где Юджин? – спросил Лоренс. – Наверху, что ли?

– В окно смотрит. Беспокоится, как бы не начался шторм.

Лоренс хохотнул:

– Скажите ему – пусть спать ложится и не берет в голову. Он у вас за стенкой. Просто предупреждаю, а то он, бывает, орет во сне.

Лидия впервые увидела Дункана в книжном магазине, где работал ее приятель Уоррен. Она ждала Уоррена, чтобы вместе пообедать. Он побежал за курткой. И тут вошел покупатель, который попросил Ширли, тоже работавшую продавщицей, найти для него «Персидские письма»[9]9
  «Персидские письма» – сатирический роман Шарля Луи де Монтескье (1689–1755), впервые опубликованный в 1721 г. анонимно. В нем персидский вельможа, живущий в Париже, в письмах друзьям рассказывает об устройстве западного общества, французской политике и нравах.


[Закрыть]. Это и был Дункан. Ширли повела его за собой к тому стеллажу, где стояла книга, и в тишине магазина Лидия услышала, как он говорит, что для «Персидских писем», наверное, трудно найти место. Куда их отнести: к романам или же к политическим очеркам? Лидия почувствовала, что он, произнеся эти слова, обнажил в себе определенную черту. Он обнажил потребность, которую Лидия считала характерной для покупателей книжных магазинов, – потребность выделиться, показать себя эрудитом. Впоследствии, оглядываясь назад, она пыталась вновь представить его беспомощным, слегка заискивающим, неуверенным. Вернулся, надев куртку, Уоррен, поздоровался с Дунканом, а когда они с Лидией вышли на улицу, шепнул: «Железный Дровосек». Они с Ширли скрашивали себе рабочие будни, давая прозвища покупателям; Лидия уже знала, что существуют Полный Рот Дикции, Адвокат Горошек и Колониальная Герцогиня[10]10
  «Колониальными герцогинями» называли ирландских женщин, бежавших в Новый Южный Уэльс (Австралия) от «картофельного голода» в середине XIX в.


[Закрыть]. Дункана прозвали Железным Дровосеком. Она подумала, что причиной этому стало его гладкое серое пальто и серо-стальные волосы, хотя в юности он, вероятно, был блондином. В самом деле, он ведь не отличался ни худобой, ни угловатостью, не скрипел суставами. Наоборот, он был гладким и вальяжным, держался приветливо, с достоинством; кожа чистая, ухоженный, весь сияющий.

Прозвище она от него утаила. И не призналась, что видела его в книжном магазине. Дней через десять они познакомились на какой-то издательской вечеринке. Дункан ее не вспомнил, и она решила, что тогда, в магазине, он попросту ее не заметил, потому что был занят разговором с Ширли.

Лидия недоумевает: благодаря чему он забрал себе такую власть? Благодаря кому – и так ясно. Ей хочется понять, благодаря чему и в какой момент… когда произошла перемена, когда были отброшены и гордость, и здравый смысл?

Обычно Лидия доверяет своей интуиции. Доверяет своим суждениям, когда у нее в мыслях возникают приятель Уоррен, его подруга Ширли, случайные знакомые, как, например, хозяева семейной гостиницы, и мистер Стэнли, и работяги, с которыми она играла в карты. Ей представляется, что она видит чужие побудительные мотивы; даже самой себе она не признается, до какой степени полагается на собственные, ничем не подкрепленные теории, на беспочвенные подозрения. Но стоит ей только задуматься о коллизии с Дунканом, как она делается глупой и беспомощной. Представься ей такой случай, она многое смогла бы объяснить, потому что способность объяснять у нее в крови, но она не доверяет этим объяснениям, они ей не помогают. С таким же успехом она могла бы, обхватив голову руками, с воем опуститься на землю.

Забравшись в кровать, она с полчаса почитала. Затем встала, чтобы сходить в туалет. Было уже за полночь. Свет нигде не горел. Она оставила дверь приоткрытой, чтобы на обратном пути не включать лампочку в коридоре. Дверь в комнату Юджина тоже была приоткрыта, и, проходя мимо, Лидия услышала тихие, осторожные звуки. То ли стон, то ли шепот. Лидия вспомнила слова Лоренса, что Юджин орет во сне, но эти звуки издавались не во сне. Она знала, что он не спит. Лежа на кровати в темной комнате, он наблюдал, он звал ее к себе. Это было любовное приглашение, такое же откровенное и беспомощное, как и его исповедь о страхе, которую Лидия выслышала у окна. Она прошла к себе в комнату, затворила дверь и заперлась на крючок. Но уже понимала, что в этом нет необходимости. Он бы никогда в жизни не попытался к ней войти; в нем не было настырности.

Потом она лежала без сна. Перемены были налицо: она стала чураться приключений. Но ведь вполне могла бы пойти к Юджину, а еще раньше могла бы подать знак Лоренсу. В прошлом она бы так и сделала. А может, и нет – по настроению. Теперь такое казалось невозможным. Она была укутана, обернута в несколько защитных слоев скучного знания. Само по себе это неплохо: ум остается незамутненным. Когда размышления не подпитываются желанием, они могут сделаться более тонкими, более неспешными.

Она представила себе этих мужчин в постели. Если рассуждать логически, более других подошел бы ей Лоренс. Примерно одного с ней возраста, предсказуемый, явно с опытом тайных свиданий. Да, грубоват, но это не должно было ее оттолкнуть. Он бы действовал энергично, осторожно, немного самодовольно, деловито и внимательно, а в решающий момент сумел бы ее предупредить: хоть шуткой, хоть забавным оскорблением, хоть прямым сообщением о положении дел.

Юджин не увидел бы в этом необходимости, хотя его воспоминания испарились бы даже быстрее, чем у Лоренса (намного быстрее, потому что Лоренс, который своего не упустит, потом все же задумается о каких-нибудь нежелательных последствиях, против которых нужно бдительно держать оборону). Опыта у парнишки, вероятно, не меньше, чем у Лоренса; наверняка девушки и женщины уже не один год откликались на зов, который услышала Лидия, на эти безыскусные исповеди. Юджин, вероятно, щедр на ласку, подумала она. Благодарный, самозабвенный любовник, окружающий женщину такой добротой, что она даже не пикнет, когда он уйдет. Не попытается его заарканить, не будет ныть. Это достанется тем мужчинам, которые что-то скрывают, противоречат себе, обещают, врут, издеваются. Забеременев от такого субъекта, женщина начнет засыпать его отчаянными письмами, признаваться в беззаветной любви, а то и мстить. А Юджин так и будет уходить свободным, наивным, счастливым чудом любви, пока не решит, что настало время жениться. Тогда он найдет себе неказистую девушку-мать, вероятно даже, чуть постарше, попрактичнее. Остепенившись и сохраняя верность, он предоставит жене заправлять всеми делами; у них будет большая католическая семья.

А Винсент? Лидия не могла представить его с такой же легкостью, как двух других: звуки и движения, и голые плечи, и приятно теплую кожу; мощь, напряжение – и миг беспомощности. Думать о Винсенте в таком же ключе ей было неловко. Зато теперь он стал единственным, о ком она размышляла с неподдельным интересом. Ей вспоминалось, как он предупредителен, немногословен, остроумен, как безропотно принимает свою участь. Лидию привлекали как раз те черты, которые отличали его от Лоренса и свидетельствовали, что всю свою жизнь он будет работать на Лоренса (или ему подобных), а не наоборот. Нравилось ей и то, что отличало его от Юджина: ироничность, терпение, сдержанность. Таких мужчин она видела в свои детские годы на ферме, очень похожей на его ферму; такими из поколения в поколение были мужчины у нее в роду. Она понимала его жизнь. Чувствовала, что с ним откроются двери к тому, что она знала и забыла; откроются закутки и пейзажи тех мест. Дождливые вечера, бухты и кладбища, и черемуха в углах забора, и зяблики. Она спрашивала себя, не это ли чувство наступает после многих лет голода и неуемности – возвращение к нежным фантазиям?

Или же ей просто открылась истина о том, чего она хотела, в чем нуждалась; вероятно, ей следовало давным-давно найти такого, как Винсент, влюбиться и выйти замуж; вероятно, следовало сосредоточиться на той частице себя, которая осталась бы довольна такой судьбой, и забыть про все остальное?

И быть может, ей следовало остаться в тех краях, где любовь ждет наготове, а не уезжать туда, где ее приходится изобретать снова и снова, не зная, достанет ли на это сил.

Дункан рассказывал ей о своих бывших подругах. Деловитая Рут, бойкая Джуди, живенькая Диана, элегантная Долорес, заботливая Максин. Лоррейн – златовласая, пышногрудая краса; полиглотка Мариан; неврастеничка Кэролайн; Розали – неугомонная, цыганистая; Лоис – талантливая, меланхоличная; безмятежная светская львица Джейн. Как бы он теперь описал Лидию? Лидия – поэт. Замкнутая, нелепая, посредственная Лидия. Да и поэт из нее посредственный.

Как-то раз в воскресенье, когда они ездили в дюны Питерборо, он стал живописать воздействие, которое оказывала красота Лоррейн. Не иначе как чувственная природа навеяла. Доходило почти до абсурда, говорил он. Просто до идиотизма. Как только в каком-то городишке Дункан свернул на заправку, Лидия перебежала через дорогу в работавший по воскресеньям магазинчик-дискаунтер и там набрала со стеллажей косметики в тюбиках. В холодном, грязном туалете на бензоколонке она сделала попытку преобразиться, намазывая лицо жижицей телесного цвета и натирая веки зеленой пастой.

– Что ты сделала с лицом? – спросил он, когда она вернулась в машину.

– Разрисовала. Захотела немного подкраситься, чтобы выглядеть повеселее.

– На шее граница видна.

В такие минуты ей казалось, будто ее душат. Впоследствии она говорила доктору: всему виной безысходность. Пропасть между желаемым и действительным. Любовь Дункана – его любовь к ней – таилась где-то у него внутри; вырвать или выманить ее наружу Лидия надеялась ценой огромного желания угодить, или же ценой скандалов, подрывающих все достигнутые успехи, или еще ценой напускного безразличия.

Откуда к ней пришли такие мысли? Да от него. Во всяком случае, он намекал, что сможет ее полюбить и они будут счастливы, если только она перестанет нарушать его личную сферу, если умерит свои требования, если попытается изменить в себе те качества и манеры, которые ему претят. Он перечислил их по пунктам. Некоторые требования носили столь интимный характер, что Лидия выла и зажимала уши, умоляя его забрать свои слова обратно или хотя бы не продолжать.

– Ну и как с тобой можно что-либо обсуждать? – возмутился он.

И добавил, что совершенно не выносит истерик и эмоциональных всплесков, но при этом, когда она в конце концов разрыдалась под тяжестью его хладнокровных и скрупулезных претензий, ей померещилось, что по его лицу пробежала тень удовлетворенности, глубокого и радостного облегчения.

– Может ли такое быть? – спросила Лидия у доктора. – Может ли такое быть, что он держит женщину на привязи, но сам до такой степени этого страшится, что хочет ее сломать? Или это примитивное понимание? – заволновалась она.

– А как насчет того, чтобы сначала разобраться в себе? – сказал ей доктор. – Чего хотите вы сами?

– Чтобы он меня любил.

– А не чтобы вы его любили?

Она мысленно вернулась в квартиру Дункана. Там не было занавесок: его этаж возвышался над всеми окрестными домами. Там никогда не предпринималось попыток хоть как-то продумать интерьер; повсюду царил полный хаос. Зато были удовлетворены весьма специфические потребности хозяина. В углу, за картотечными шкафами, стояла некая скульптура, потому что ему нравилось, лежа на полу, созерцать ее тень. У кровати, поставленной поперек спальни, чтобы получше обдувало из окна, высились стопки книг. Беспорядок, как выяснилось, считался порядком, тщательно спланированным и неприкосновенным. В торце коридора лежал симпатичный коврик, сидя на котором Дункан любил слушать музыку. Кресло было всего одно: необъятное и уродливое чудо техники, со всякими приспособлениями для головы, рук и ног. Лидия спросила: а как же, когда гости? Дункан ответил, что гостей у него не бывает. Квартира существует для него лично. Его, остроумного, представительного, охотно приглашают в компании, а сам он никого к себе не тащит и считает это вполне оправданным, поскольку званые вечера устраиваются исключительно в угоду вкусам и желаниям посторонних лиц.

Как-то Лидия принесла цветы, но оказалось, что поставить их некуда, кроме как в банку на пол возле кровати. Из поездок в Торонто она привозила подарки: книги, пластинки, сыры. Изучила квартирные тропы и нашла пятачки, где можно присесть. Она отвадила своих друзей и вообще всех знакомых, чтобы те не приходили и не звонили, потому что не знала, как объяснить им некоторые вещи. Изредка они встречались с друзьями Дункана, и она всякий раз переживала, что ее вносят в общий список и разбирают по косточкам. Ее убивало, что он дарит им те же байки, пародии, искрометные комплименты, которыми развлекал и ее. Дункан не выносил скуки. Лидия догадывалась, что он презирает людей, не способных к остроумию. Чтобы быть с ним на равных, требовалась мгновенная реакция и неиссякаемая энергия. Лидия постоянно ходила на цыпочках, как балерина, и трепетала мелкой дрожью, боясь провала в очередной пикировке.

– По-вашему, я его не люблю? – спросила она доктора.

– А по каким признакам вы определяете, что любите?

– Мне невыносимо видеть, что я ему наскучила. Я готова сквозь землю провалиться. Это правда. Хочется куда-нибудь спрятаться. Выхожу на улицу – и в каждом лице читаю презрение: вот неудачница.

– Ваша неудача в том, что вы не смогли заставить его вас любить.

Теперь Лидия и сама должна повиниться. Она так же поглощена собой, как и Дункан, но более искусно это скрывает. Они постоянно состязаются: кто лучше умеет любить. А вдобавок она состязается со своими предшественницами, даже когда это просто нелепо. Ей невыносимо слушать связанные с ними приятные воспоминания и любые похвалы. Как и многие женщины ее поколения, она представляет любовь как разрушительную силу, но в каком-то смысле относится к ней несерьезно, без уважения. Она слишком многого хочет для себя одной. За своей интеллигентной, ироничной манерой речи она скрывает неоправданные ожидания. Жертвы, на которые она пошла, живя с Дунканом (в плане быта, общения с друзьями, даже периодичности секса и тональности разговоров), – это промахи, пусть не роковые, но вопиющие. Вот в этом и состоит неуважение к любви, и это недопустимо. Она сама подарила ему власть – и сама же стала жаловаться себе, а потом и ему, что он пользуется этой властью. Она вознамерилась его сокрушить.

Так она говорит доктору. Но правда ли это?

– Самое плохое – не знать, сколько в этом правды. Я постоянно пытаюсь разобраться в себе и в нем, но так ни к чему и не пришла. Загадываю желания. Даже молюсь. Бросаю монетки в фонтаны. Мне кажется, в нем есть какая-то невероятная отчужденность. В нем засело желание от меня избавиться, и он только ищет благовидный предлог. Но он говорит, что это чушь, что у меня болезненная реакция и, как только я ее переборю, все у нас будет хорошо. Наверное, он прав; наверное, дело во мне.

– А когда вы испытываете счастье?

– Когда он мною доволен. Когда шутит и веселится. Нет. Нет. Я никогда не испытываю счастья. Бывает, что я испытываю облегчение, как будто преодолела какое-то препятствие, но и тогда это скорее торжество, чем счастье. Он в любую минуту может выбить почву у меня из-под ног.

– Тогда по какой причине вы держитесь за человека, способного выбить почву у вас из-под ног?

– Но такой человек есть всегда, разве нет? В период замужества таким человеком была я. По-вашему, от подобных вопросов есть польза? А если причиной окажется гордыня? Я не хочу быть одна, я хочу, чтобы все думали: какой у нее завидный мужчина! А если причиной окажется унижение – мое желание быть униженной? Какая мне польза от таких открытий?

– Не знаю. А вы как считаете?

– Я считаю, что от этих разговоров может быть прок лишь в тех случаях, когда у человека появились мелкие неприятности и умеренное любопытство, но не тогда, когда человек в полном отчаянии.

– А вы сейчас в полном отчаянии?

На нее вдруг обрушилась усталость, такая сильная, что продолжать разговор не осталось почти никакой возможности. В кабинете, где она беседовала с врачом, был темно-синий ковер и синий в зеленую полосу мебельный штоф. На стене висела картина с изображением рыбаков и лодок. Тайный сговор, почувствовала Лидия. Ложное утешение, временная подпорка, узаконенный обман.

– Нет.

В ту пору ей казалось, что они с Дунканом – многоглавые чудища. Одна голова изливает оскорбления и обвинения, горячие и холодные, другая – неискренние извинения и скользкие просьбы, а третья – житейские, разумные доводы в пользу правоты или неправоты, подобные тем, к которым прибегали они с доктором. И ни одна голова не способна сказать ничего путного или прикусить язык. Иногда Лидия верила, сама того не осознавая, что эти кошмарные головы со своими жестокими, глупыми, бесполезными речами могут опять спрятаться, сжаться в комок и уснуть. Мало ли что они наговорили – зачем обращать внимание? И тогда они с Дунканом, исполнившись надежд и доверия, очистив свою память, познакомятся заново и пойдут вперед с тем же незамутненным восторгом, какой сопровождал их на первых порах, пока они не стали использовать друг друга каждый в своих целях.

Проведя в Торонто всего один день, Лидия попыталась вернуть себе Дункана по телефону, но, как оказалось, тот не терял времени даром. Он поменял и засекретил свой номер. И написал ей письмо на адрес издательства, сообщив, что упакует и перешлет все ее вещи.

Лидия завтракала с мистером Стэнли. Рабочие поели и еще до рассвета ушли на объект.