Текст книги "Плененная королева"

Алиеноре доставляла удовольствие мысль о том, что она сделала ее великолепного Генри герцогом Аквитании и – всего в девятнадцать лет – самым могущественным правителем Европы. Вместе они расшевелят этот мир сильнее, чем любая королевская пара до них. А когда они под восторженные крики толпы вышли из собора, Алиенора еще раз утвердилась в верности происходящего, в правильности той сделки, что она заключила с судьбой.

Той ночью Генри взял ее с еще большей страстью, чем прежде, он отверг все запреты, переступил через все границы, и вместе они отправились в долгое чувственное путешествие, где их ждали открытия, неведомые прежде.

– Я хочу, чтобы ты знала: здесь нет запретов! – провозгласил он. – Мне нужно все, что ты можешь мне дать.

– Теперь я вся во власти моего господина, – охотно ответила Алиенора. И в то мгновение она так и думала.

– Наш брак – брак двух львов, – прошептал он ей в ухо. – Тебе это не приходило в голову? Лев – знак Пуату, а мой геральдический знак – тоже лев, я его унаследовал от деда, короля Генриха Английского. Его называли «Лев Справедливости», идея взять этот геральдический знак пришла ему после того, как он получил в дар льва для зверинца в Лондонском Тауэре.

– Мне это нравится, – пробормотала Алиенора, прижимаясь к Генри. – Брак львов. В этом выражении есть что-то рыцарское.

– Оно подходит нам по многим причинам, – заметил Генрих, крепче обнимая жену. – Разве нет, моя Алиенора? Мы оба не кроткие, не уступчивые, напротив – сильные и отважные, храбрые, как львы.

– Рядом с тобой я никогда не буду чувствовать страха, – проговорила она, прислонив свою гладкую щеку к его бородатой, наслаждаясь его мужским запахом.

– Мы с тобой преуспеем, моя львица! – рассмеялся Генрих и еще сильнее прижал к себе Алиенору.

Глава 7
Монастырь Фонтевро, 1152 год

Месяц спустя после свадьбы Алиенора с легким сердцем посетила Фонтевро.

– Этот монастырь особенно дорог мне, – сказала она. – Он был основан повелением моего отца и посвящен Деве Марии.

Генрих одобрительно кивнул. Слава этого двойного монастыря была известна ему – здесь под началом настоятельницы обитали монахини и монахи. Монастырь стал приютом в старости для дам королевских и прочих аристократических кровей, а также школой и местом для благочестивой и созерцательной молитвы. Заведение это было не похоже на другие и тем, что его основатель, известный бретонский богослов Робер д’Арбриссель[15]15
  Робер д’Арбриссель (1047–1117) – теолог, проповедник, ставший в конце жизни монахом.


[Закрыть], хотел повысить статус женщин и даже осмелился утверждать, что во многом они превосходят мужчин. О последнем соображении Генрих даже говорить не желал, но вполне мог понять, почему Алиенора так высоко ценила Фонтевро. Монастырь понравился Генриху. Обитель Фонтевро представляла собой один из величайших оплотов благочестия и веры христианского мира.

Монастырь был возведен у источника в лесистой долине на берегу реки Вьенны в Северном Пуату близ границы с Анжу. Высокая белая церковь монастыря, светлая и просторная внутри, была украшена простыми, воспаряющими вверх колоннами и изящным трифориумом[16]16
  Трифориум – узкая невысокая декоративная галерея в средневековых соборах Западной Европы, расположенная в толще стены над арками, отделяющими боковые нефы от среднего.


[Закрыть]. Войдя в церковь, Алиенора ощутила восторг и прилив благодарности. Настоятельница Изабелла Анжуйская, приходившаяся Генриху тетей, тепло поцеловала Алиенору и провела по тихому клуатру в свой просторный дом, примыкавший к соседнему зданию монастыря Ле-Гран-Мутье, где жили монахини. Принесли миндальное молочко, груши, сласти, и обе женщины, сразу же проникшиеся чувством взаимного уважения и симпатии, сели и предались приятному разговору.

– Чему мы обязаны удовольствию видеть вас, моя госпожа? – спросила настоятельница Изабелла, полноватая, добродушная женщина лет сорока пяти, с типичным для Плантагенетов цветом волос, вот уже четыре года возглавлявшая монастырь.

– Для меня большая честь посетить Фонтевро в такое время, матушка, – ответила Алиенора. – Мне есть за что воздать хвалу Господу. Сердце мое переполнено, и я хочу поблагодарить Его за то великое счастье, что Он даровал мне в браке, и за то, что сделал меня инструментом, с помощью которого в христианском мире воцарятся мир и единство.

– Мы все должны быть благодарны Ему за это, – заявила настоятельница. Будучи умной и восприимчивой женщиной, она прекрасно понимала, какие надежды возлагаются на союз герцогини с Генрихом Сыном Императрицы. – А потом вы пообедаете с нами в трапезной? – спросила она.

– Несомненно, спасибо, – улыбнулась Алиенора. – Но я приехала не только для этого, матушка. Обвенчавшись с моим господином Генри, я почувствовала, что божественное вдохновение зовет меня в это священное место. Мне кажется, что сам Господь Бог привел меня в Фонтевро, и пока я здесь, я намерена одобрить и подтвердить все привилегии и дары, предоставленные моими предками этому дому. Если вы напишете все это, то я приложу к документу мою печать. Она у меня новая. – Алиенора с гордостью извлекла печать из кошелька, закрепленного на поясе, и показала настоятельнице. На печати было изображение Алиеноры как графини не только Аквитании, но и Нормандии. – Видите, у меня на кресте сидит птица – это священный символ независимости.

– Если позволите мне сказать, мадам, брачные узы пошли вам на пользу – вы вся светитесь от радости, – заметила настоятельница. – Я рада, что вы нашли такое счастье в союзе с моим племянником. Говорят, он питает надежды стать королем Англии.

– И я не сомневаюсь, что его надежды сбудутся, – ответила Алиенора.

– Тридцать лет назад, перед тем как начать служение Господу, я побывала в Англии, – вспомнила настоятельница. – Я была замужем за Вильгельмом, сыном короля Генриха, который, в свою очередь, являлся сыном Вильгельма Завоевателя – дедушки вашего мужа. Короля Генриха называли Львом Справедливости. Он и в самом деле был настоящий лев! Сильный и уважаемый правитель, но как человек он внушал ужас: был жесток и безжалостен. Никогда не забуду, что он сделал со своими внуками.

– И что же он сделал? – спросила Алиенора, отметая неприятную мысль о том, что такая же бешеная кровь течет и в жилах ее Генри.

– Одна из его дочерей с мужем ослушались его, и в наказание он повелел выколоть глаза двум ее маленьким девочкам.

Дрожь пробрала Алиенору.

– Какой ужас! Такое даже страшно представить! А каков его сын?

– Вильгельм? Его называли Аделином[17]17
  Вильгельм Аделин, или Этелинг (1103–1120) – единственный законный сын и наследник Генриха I Английского, погибший при кораблекрушении; не оставил наследника, чем вызвал кризис престолонаследия, известный в английской истории как Анархия.


[Закрыть], по имени старых саксонских принцев до завоевания. Он был весь в отца – гордый, свирепый и жестокосердый. К счастью, я недолго пробыла его женой.

– Это тот самый принц, который утонул, когда пошел на дно «Белый корабль»?

– Он самый.

– Мой муж рассказывал об этом. Он сказал, что король Генрих после его смерти ни разу не улыбнулся.

– Да, для короля это стало трагедией. У него не было другого наследника. По крайней мере, законного наследника. Хотя бастардам, конечно, не было числа. – Настоятельница скривила губы. – Но Господь в мудрости Своей прибрал моего молодого господина, и король Генрих заставил своих баронов принести присягу верности его дочери Матильде, которую назвал своей наследницей.

– Императрице, моей свекрови, – добавила Алиенора. – Вы с ней встречались?

– Нет, она тогда была замужем за императором Священной Римской империи и жила в Германии. Потом император умер, и Матильда вышла замуж за моего брата Жоффруа, но меня так никогда и не посетила. Все говорят, она сильная женщина. Матильда яростно сражалась за королевство, которое по праву принадлежит ей.

– И проиграла, – вставила Алиенора. – Но мой муж вернет королевство ее именем. Мать передала ему это право. Все говорит о том, что он добьется победы.

– Но король Стефан все еще жив, – напомнила Изабелла.

– Его все ненавидят и презирают. Так говорит мой муж. Бароны, не захотевшие признать правительницей женщину, будут готовы принять Генри. В особенности теперь, когда он зарекомендовал себя правителем, с которым нельзя не считаться. Скажите мне, матушка, что представляет собой Англия?

– Ее называют звенящим островом, потому что там множество церквей. Зеленая и приятная земля, местами похожа на Францию, но погода непредсказуема. Люди замкнуты, но гостеприимны. И прежде чем вы зададите этот вопрос: нет, хвостов у англичан не имеется, хотя здесь и ходят такие слухи!

– Я никогда не обращаю внимания на такие глупости! – рассмеялась Алиенора, взяв маленькое печеньице с винной ягодой. – С нетерпением жду того дня, когда смогу увидеть Англию. Да, я хотела сказать, что мы с моим господином в честь нашего брака заказали окно из нового витражного стекла. Оно будет установлено в восточной стене собора в Пуатье, чтобы все знали: в этом месте мы стали мужем и женой.

– Достойное решение, – одобрила настоятельница. – И на века.

– Но для Господа важнее мои благодарности и хвалы, – сказала Алиенора. Проглотив последний кусочек печенья, она поднялась на ноги. – Если позволите, матушка, я теперь пойду в церковь. Зовите ваших писцов. Мы подпишем документы позднее.

Глава 8
Аквитания, 1152 год

– Нас вызывает Людовик, – сообщил Генрих, вбегая в комнату жены и передавая ей свиток.

Алиенора быстро пробежала текст глазами.

– Это адресовано нам обоим, – произнесла она, чувствуя, как закипает в ней гнев, рожденный страхом перед тем, что может сделать Людовик, и потрясением, вызванным бесцеремонностью мужа. – Ты не должен был вскрывать письмо в мое отсутствие.

– Я герцог, – непреклонно заявил Генрих.

– А я герцогиня! – вспыхнула она.

– И моя жена! – прокричал Генрих.

Даже несмотря на раздражение, неожиданный гнев мужа возбудил Алиенору. То была не первая их ссора и определенно не последняя. Это Алиенора прекрасно понимала. Единственным утешением было то, что после ссоры каждый раз, без единого исключения, они оказывались в постели и подкрепляли примирение страстным соитием.

– Это мое герцогство! – не уступала Алиенора.

– И мое – по праву брака. Теперь я здесь правитель! Я и прежде говорил тебе, Алиенора, что управление – мужская работа, в которую не должны вмешиваться женщины.

– Ты ничуть не лучше аббата Бернара! – напустилась она на мужа. – Мы с тобой должны быть партнерами. Мы договорились об этом. Я тебе не какая-нибудь беспрекословная крестьянка! Я суверенная герцогиня Аквитании и требую к себе соответствующего отношения. Ты меня понимаешь?

Вместо ответа, Генри сжал Алиенору в объятиях и грубо поцеловал:

– Вот в чем теперь твоя роль, моя госпожа. И не помню, чтобы я на что-то такое соглашался.

– Как ты смеешь! – воскликнула Алиенора. Она вырвалась из рук Генриха и отвесила ему пощечину. – Это моя земля, и здесь мое слово – закон.

Генрих отпрянул. Лицо исказилось гримасой гнева, голос зазвучал угрожающе.

– Хватит, Алиенора! Оставим это. Нам нужно решить более насущные вопросы. Я пришел сказать тебе, что Людовик вызывает нас к своему двору. – Он развернул свиток и прочел: – «Чтобы услышать объяснения о нашем преступном супружестве».

– Пустые угрозы! – по-прежнему сердитым голосом ответила Алиенора. – Ничего он с нами не может сделать.

– Я бы не относился к этому так беспечно, – нахмурился Генри. – Посланники, доставившие это письмо, говорят, что их господин потрясен и гневается. Он обвиняет меня в предательском похищении его жены…

– Словно я рабыня, которой можно распоряжаться помимо моей воли! – в ярости оборвала его Алиенора.

Генрих смерил жену взглядом.

– Часть французской знати даже советует Людовику пересмотреть условия расторжения вашего брака, – продолжал он, – а то и отозвать сам договор расторжения. Другие требуют нашего отлучения от Церкви.

– Это все слова!

– Рассерженные мужчины нередко переводят слова в действия, – предупредил Генрих. – Мои враги объединяются против нас. Даже мой возлюбленный младший брат Жоффруа объявил, что поддерживает Людовика. А граф Генрих Шампанский, обрученный с твоей дочерью Марией, спешит в Париж, чтобы присоединиться к ним. Он прекрасно понимает, что, если у нас с тобой будет сын, Марии не видать Аквитании. Его брат Тибо Блуаский, этот мерзавец, который пытался тебя похитить, тоже выступает в поддержку Людовика.

– Предполагается, что он женится на моей маленькой Алисе, когда та достигнет разрешенного возраста, – задумчиво произнесла Алиенора. – Мне бы этого не хотелось. Не смог заполучить мать, так остановился на дочери, подлец!

– Это война – ни больше ни меньше, – заявил Генрих. – Я должен немедленно отправляться в Нормандию. До меня дошли слухи, что Людовик собирается напасть на герцогство в мое отсутствие.

– Значит, это наше первое расставание… – проговорила Алиенора, следы ее злости исчезли. Она сглотнула и напустила на лицо отважную улыбку. – Подозреваю, что это первое расставание из многих. Ты посмотри, как обширны наши земли.

– Ты знала это, когда выходила за меня, – мягко ответил Генри, приподнимая пальцем ее подбородок. Он поцеловал жену долгим, страстным поцелуем. – Меня это тоже огорчает, Алиенора, но я скоро вернусь. Только вот припугну Людовика так, что он и его старые хрычи побегут назад в Париж, поджав хвосты. И дай Бог, я оставляю тебя беременной…

– Это будет означать, что Господь осенил наш союз Своей улыбкой, – провозгласила Алиенора. – Но, боюсь, говорить об этом пока еще рано.

– Я бы обошелся без этих хлопот, – вздохнул Генрих. – Собирался вести армию в Англию улаживать дела там, но теперь придется отложить. Если и дальше так пойдет, англичане устанут ждать и примут узурпатора Стефана. – Граф снова поцеловал жену. – Я должен уезжать, – торопливо сказал он. – Главное тут – скорость.

Новости, которые Алиенора с гонцом получала от мужа, были хорошими. Людовику хватило безрассудства вторгнуться в Нормандию, но Генрих выдвигался с такой скоростью, что несколько коней пали от усталости по дороге. Он не без сожаления разорил Вексен на норманно-французской границе и владения Робера де Дрё – родного брата Людовика.

Потом она получила известия из Турени, где Генрих захватил несколько замков, оставленных отцом изменнику-брату Жоффруа. Муж одерживал победу за победой. А потом вмешался, казалось, Сам Господь. Людовика, как написал Генри, сразила лихорадка, и он слег в замке Монсоро, принадлежащем Жоффруа. Алиенора улыбалась, читая это. Людовика в критические моменты всегда сваливала лихорадка. Она улыбнулась еще шире, продолжая читать дальше – об осаде замка, предпринятой Генрихом.

– Сеньор Жоффруа сдался и молил о пощаде и мире, – сообщил ей следующий гонец. – А король Людовик отступил, потерпев поражение, и тоже запросил мира. Он вернулся в Париж.

Какой позор, подумала Алиенора. Но опять же вполне типично для короля.

Через шесть недель Генрих вернулся в Пуатье блестящим победителем. В нем появилась новая властная черточка. Теперь он стал одной из главных сил в христианском мире и знал это.

Не теряя времени, вернувшийся герой увел жену в постель и несколько раз подряд страстно овладел ею, к ее великому и невыносимому наслаждению.

– Клянусь тебе, Алиенора, – шептал Генри, тяжело дыша и потея в страждущих объятиях, – ни один штурм крепости не был таким сладостным. Ты отдаешься с такой страстью!

– Давай еще! – потребовала Алиенора, поднимая колени и прижимая свои щиколотки к его упругим ягодицам.

И Генрих с готовностью ответил на призыв жены, и вскоре она снова кричала от наслаждения.

– Тише! – переводя дыхание, сказал он и страстно поцеловал ее. – А то твои бароны подумают, что началась война.

Алиенора заставила себя сдержать крик, хотя судороги наслаждения сотрясали ее тело. Ощущать в себе Генри – ничего слаще этого и быть не могло. Ведь он столько отсутствовал… А как она вожделела к нему все это время! Но, несмотря на радость воссоединения, Алиенора горько предчувствовала скорое новое расставание.

– Когда ты собираешься в Англию? – спросила она чуть позже, когда они уже мирно лежали под одной простыней. Вечер стоял теплый, благовонный, а небо, видневшееся сквозь узкое окно, было темно-синим и сверкало звездами.

– Не раньше чем к концу года, – ответил Генрих.

– Ты собираешься вести кампанию зимой? – удивленно спросила она.

– Нет, моя госпожа, на сей раз я собираюсь использовать дипломатию. Конечно, за спиной у меня будет стоять армия, и это поможет благоприятному исходу переговоров: англичане будут знать, что при необходимости армия начнет действовать.

– Недавняя победа лишь подкрепила твою репутацию, мой отважный Генри, – пробормотала Алиенора, целуя его. – Теперь англичане понимают, с чем им придется иметь дело.

– Англичане не дураки. Им нужен сильный король – такой, как я. Вопрос теперь стоит так: надо сбросить Стефана и его сына, не вызывая недовольства в народе.

– Если удача нам улыбнется, то он устанет от борьбы и будет рад прийти к соглашению, – сказала Алиенора. – И тогда ты сможешь быстро вернуться ко мне, любовь моя. – Она повернулась и оплела Генри руками, наслаждаясь мощью его расслабленного тела.

– Какое-то время я побуду здесь, – пообещал он, игриво покусывая ее шею. – Мне пришло в голову, что мы могли бы до начала осени совершить неторопливое путешествие по нашим владениям, чтобы ты могла представить меня твоим вассалам. Тем, кто с тобой ладит. Надеюсь, ты отнесешься к этому одобрительно, о суверенная герцогиня Аквитании!

Алиенора понимала, что муж подсмеивается над нею, но не спешила проглотить наживку – его предложение понравилось ей.

– Я буду рада, Генри, – удовлетворенно согласилась она. – Столько мест, которые я хочу тебе показать. Мы начнем с Лимузена. Это во всех отношениях дикая земля, но такая красивая, и ее строптивым владетелям пойдет на пользу, если они заглянут в глаза своему новому сюзерену. Они увидят не только ровню себе, но и кое-что побольше!

– Твоя вера в меня так трогательна! – щекоча ее ухо, пробормотал Генрих.

– Потом мы должны отправиться в охотничьи угодья моего отца в Тальмоне, куда он возил нас на соколиную охоту. Там выкармливают моих кречетов. Я дам тебе одного – он стоит целую конюшню. Для моего господина – все самое лучшее! Потом ты должен увидеть Ланды в Гаскони – многие, многие акры, поросшие вереском, дюны, сосновые леса, но все такое дикое, нетронутое.

– Мы поедем туда вместе. Вдвоем, – пообещал Генрих, заражаясь ее воодушевлением.

– Но жемчужина моих владений – Перигор, – продолжала Алиенора. – Нет ничего прекраснее долины Дордоня. Там я накормлю тебя свежими трюфелями. В омлете у них непревзойденный вкус. А еще уткой конфи и фуа-гра[18]18
  Утка конфи – утка, обжаренная в масле; фуа-гра – специальным образом приготовленная печень гуся или утки.


[Закрыть]. Эта область известна своей великолепной едой.

– Прекрати, а то я разжирею! – со смехом оборвал ее Генрих. – Мои предки были неимоверно толсты. – Он помолчал, глядя на жену. – Покажи мне все, любовь моя… Я говорю не о твоих землях! – Генрих, давясь от смеха, нырнул головой вниз, а Алиенора разгневанно поднялась на кровати и принялась молотить его подушкой.

Путешествие прошло не так хорошо, как им хотелось.

– Твои вассалы меня не любят! – постоянно сетовал Генрих. – Они считаются только с тобой, а ко мне относятся с подозрением! – Его серые глаза гневно щурились.

Алиеноре нечего было возразить. Повсюду без исключения ее приветствовали с радостью, тогда как Генриха встречали холодно, со сдержанной вежливостью. Правда, никто ничего дурного ему не говорил, никаких демонстраций, слава богу, не устраивал, но враждебность висела в воздухе. От этого все вокруг приобретало какой-то пародийный вид – и осенние просторы, и подсолнухи, сонно поникшие рыжеватыми головами в полях, и величественные реки, и громады скал. Генрих не замечал этих чудес – он весь кипел от гнева.

День начался ужасно. Несколько вассалов Алиеноры, прибыв в Лимузен, пришли к ней с частным визитом.

– Мадам герцогиня, – с мрачным видом произнес один из них, – мы ваши преданные и верные вассалы, можете в этом не сомневаться. Но мы хотим, чтобы вы знали: если у нас и есть какие-то обязательства перед герцогом, то лишь как перед вашим мужем.

– Он теперь ваш сюзерен, – твердо сказала Алиенора, зная, как к этому демаршу отнесется Генри. – И я требую, чтобы вы так к нему и относились, демонстрируя свою верность и послушание.

– Мадам, он для нас чужестранец. И в первую очередь заботится не о нас, а о Нормандии и Анжу, а его амбиции простираются на Англию. Многие считают, что Генрих собирается высосать из Аквитании все соки, чтобы получить английскую корону.

– Генри этого не требуется, – заверила она их, вставая на защиту мужа. – У него в достатке собственных людей и ресурсов! Даю вам слово.

Алиеноре не удалось убедить своих вассалов, а сообщить Генри о разговоре с ними она не решилась. Дела и так обстояли неважно, и непочтительность вассалов по отношению к ее мужу была слишком очевидна. Генрих же распалялся все сильнее. Тщетно пыталась Алиенора отвлечь его, показывая древние церкви и могучие замки, искушая великолепной едой и изобилием вин этой местности, что в другой ситуации стало бы источником общего удовольствия. Но все усилия были тщетны. Генрих принципиально ни о чем не хотел отзываться хорошо. И в конце концов она оставила попытки.

Теперь они добрались до земель с более мягким климатом, пересекли мирные пастбища в направлении Лиможа, главного города Лимузена, разбили цветастые шатры перед массивными городскими стенами. Генрих одобрительно посмотрел на внушительные укрепления, а когда Алиенора въехала в город под восторженные крики горожан, его настроение немного улучшилось. Генрих выразил восхищение великолепным монастырем и могилой святого Марциала, покровителя города, проявил искренний интерес к романскому величию собора и изящным, богато разукрашенным эмалевым табличкам, подаренным ему и Алиеноре горожанами.

Тем вечером они должны были обедать за стенами города с гостями – аббатом монастыря Святого Марциала и крупнейшими сеньорами Лимузена. Дамы Алиеноры облачили ее в прекрасное зеленое византийское платье, с которым идеально контрастировали ее рыжие волосы, и они с Генрихом заняли места за столом, установленные на возвышении. У Алиеноры затеплилась надежда, что настроение мужа изменится к лучшему и с этого дня дела пойдут хорошо.

После теплой встречи она с радостью предвкушала обильную и вкусную трапезу. Восхваляла сочные трюфели Лимузена, сочную дичь, жареную говядину в сладкой каштановой подливке, фиалковую горчицу. Но Генрих, глянув на щуплую утку и костлявого гуся на золотых блюдах, стоявших перед ним, пролаял:

– И это вся еда?!

– Это все, что у нас есть, – заикаясь, ответили слуги.

– Пусть сюда явится повар мадам герцогини! – потребовал Генрих. – Что это за еда?!

В шатер вбежал главный повар Алиеноры, на лице его застыло скорбное выражение. Он демонстративно поклонился Алиеноре, игнорируя Генриха:

– Моя госпожа, мне очень жаль, но это все, что у нас есть. Горожане не прислали обычных припасов.

– Почему?! – прорычал Генрих.

– Позволь мне самой разобраться, – пробормотала Алиенора.

– Нет, моя госпожа, пусть они ответят мне. Разве я не герцог Аквитании? – Щеки Генриха покраснели от гнева.

– Мои сеньоры, позвольте, я объясню, что случилось, – спокойным голосом сказал аббат.

Он был высокомерным человеком, держался сдержанно. Несмотря на свою вежливость, аббат почти не скрывал неприязни к новому господину.

Генрих смерил его гневным взглядом, а Алиенора внутренне содрогнулась. Новые неприятности, подумала она. И надо же, только-только показалось, что дела улучшаются.

– Боюсь, такова традиция, – продолжил аббат высоким ломким голосом. – Съестные припасы поставляются на герцогскую кухню, только когда мадам герцогиня останавливается внутри городских стен.

Если до этого лицо Генриха было мрачным, то теперь он побагровел от гнева. Алиенора никогда еще не видела мужа в таком бешенстве. Неужели ей предстояло сейчас увидеть пресловутый гнев Плантагенетов во всей его красе? Похоже, к тому все и шло. Громкие проклятия обрушились на аббата, на граждан и – в немалой мере – на самогу святого Марциала. Генрих потерял контроль над собой, принялся кататься по полу, выкрикивая богохульства, от которых кровь леденела в жилах. Наконец он успокоился, впившись зубами в тростник, разбросанный по плитке пола. Этот приступ продолжался полных три минуты. Алиенора, онемев, взирала на мужа, аббат в отвращении скривил рот, глядя на распростертую у его ног истеричную личность, а все собравшиеся выгибали шеи, чтобы лучше видеть происходящее.

Когда приступ бешенства поутих, Генрих поднялся на нетвердые ноги, хмуро оглядывая море лиц, уставившихся на него.

– Вы должны знать! – воскликнул он надтреснутым голосом. – Я, Генрих Сын Императрицы, ваш господин и сеньор, и моя жена герцогиня не собираемся сносить такого вопиющего неуважения. – Он вперился взглядом в жену, требуя поддержать его, и хотя Алиенора собиралась возразить, но, увидев холодное бешенство в глазах Генриха, согласилась. – Лимож дорого заплатит за это оскорбление, – заявил Генрих безмолвному собранию. – Его стены будут сровнены с землей. В будущем никто и, уж конечно, не вы, господин аббат, не сможет использовать их для того, чтобы отдать долг уважения мне и вашей герцогине. А теперь вам лучше вернуться в город, довести мой приказ до горожан и заставить их выполнить его. Разрушение стен должно начаться завтра.

Алиенора с ужасом смотрела на могущественного аббата, который до той минуты имел огромную власть и независимость, а теперь был низведен до положения мальчика на побегушках. Конечно, гнев Генриха оправдан, но месть его чересчур сурова. Однако взывать к его разуму сейчас было чревато катастрофой. Алиенора должна сделать вид, что поддерживает мужа, и продемонстрировать миру, что они едины в своем негодовании.

Позднее, в уединении шатра, она еще острее почувствовала несправедливость Генриха. Некоторое время они лежали в постели молча, потом Алиенора повернулась к мужу.

– Что с тобой происходило? – спросила она. – Люди смотрели на тебя так, будто ты одержим дьяволом.

– Во время приступов гнева мне и самому кажется, что я одержим, – пробормотал Генрих.

– И ты не можешь управлять собой?

– Нет. Что-то во мне взрывается, и я ничего не могу с собой поделать. Но мне дали повод для гнева. Я не позволю так к себе относиться. И не позволю так относиться к тебе.

– Да, ты прав, – согласилась Алиенора. – Никто не смеет порицать тебя за твой гнев. Просто я хочу, чтобы ты не выставлял себя в таком виде на людях.

– Не смей поучать меня, Алиенора! – насторожился Генрих.

– Я тебя не поучаю. Но я в замешательстве: наказание, которое ты наложил на город, чрезмерно жестоко.

Генрих приподнялся, посмотрел на жену, опершись на мощную руку:

– Ты так считаешь? Ха! Гражданам Лиможа – и вообще твоим подданным – необходимо преподать урок. Они должны знать, кто здесь хозяин. Тут необходимы строгие меры. Это называется стратегией, моя дорогая.

– Стены города возведены недавно, они прочны – последнее слово в оборонительных сооружениях. На их возведение ушли долгие годы и много денег. Если ты заставишь горожан разобрать стены, тебя станут ненавидеть. Не мог бы ты отозвать свой приказ и наложить на них какое-нибудь более мягкое наказание?

– Пусть уж лучше мои вассалы меня ненавидят, чем не боятся, – ответил Генрих. – Как я буду выглядеть, если аннулирую приказ? Меня сочтут слабаком, чье слово ничего не стоит, кого можно уломать лестью или уговорами. Нет, Алиенора, если я принимаю решение, то никогда не отменяю его. И нет смысла пытаться меня разубедить.

– Ты мог бы сначала посоветоваться со мной, – возразила она. – В конце концов, я герцогиня, и это мои люди.

– Ты моя жена, и твоя обязанность подчиняться мне! – вспыхнул Генрих. – Меня с души воротит оттого, что я играю какую-то подчиненную роль в этом герцогстве. А теперь ложись на спину – сейчас ты узнаешь, кто тут хозяин!

Ни один мужчина никогда не разговаривал с ней таким образом, но Алиенора была слишком потрясена, чтобы возражать. Генрих раздвинул ей ноги, устроился между ними и вошел в жену всей силой, нимало не заботясь о том, что причиняет ей боль. Впрочем, боли Алиенора не чувствовала, по крайней мере физической, потому что мужская грубость всегда составляла часть ее наслаждения. Но до этого Генрих ни разу не овладевал ею в ярости, чтобы доказать свое превосходство. Потом, когда он рухнул на постель и его тяжелое дыхание успокоилось, Алиенора лежала в тоске, понимая, что бессильна изменить что-либо и баланс сил в их взаимоотношениях изменился не в ее пользу. И еще она боялась, что после этого никогда не сможет стать мужу ровней.

Генрих же, напротив, казалось, не чувствовал никаких перемен. На следующее утро он поднялся рано, натянул блузу и брэ[19]19
  Брэ – деталь мужского костюма, разновидность кальсон в Средние века.


[Закрыть], плеснул холодной воды себе в лицо.

– Ты встаешь? – спросил он.

Алиенора устало глянула на него с подушки. Она знала, чему станет свидетелем начинающийся день, и не хотела в этом участвовать.

Генрих подошел к ней и сел на кровати.

– Я буду руководить разборкой стен! – горя решимостью, провозгласил он. – И хочу, чтобы ты была со мной, мы должны показать, что едины в гневе.

– Нет, – твердо ответила Алиенора.

– Вставай! – нетерпеливо фыркнул Генрих. – Вставай, я говорю! Нравится тебе это или нет, но ты пойдешь со мной.

Он грубо схватил ее за руки, вцепившись в нежную кожу, и посадил в кровати.

– Хорошо, – ледяным тоном произнесла Алиенора, понимая, что дальнейшее сопротивление приведет только к недостойной возне, победить в которой у нее нет ни малейшего шанса. Она соскользнула с кровати и натянула на себя рубаху. – Дай мне хотя бы десять минут, чтобы я привела себя в надлежащий вид.

Оставшись со своими дамами, она попросила, чтобы принесли ее черное траурное платье.

– И еще мое черное головное покрывало и герцогскую корону. Но никаких драгоценностей.

– Ты похожа на монахиню, черт побери! – воскликнул Генрих, увидев ее. – К чему этот траур?

– Как же ты внимателен! – ответила она. – Я оплакиваю утрату любви моего народа.

– Давай уж только без этих излишеств, – саркастически заметил он.

– Не тебе это говорить после твоих вчерашних выкрутасов, – отрезала Алиенора, поправляя покрывало на голове. – Что ж, я готова, – быстро добавила она, увидев, что муж собирается дать ядовитый ответ. – Ты ведь продолжаешь настаивать на разрушении стен?

Генрих ограничился коротким:

– Идем!

Они вышли из шатра и оказались в водовороте активности. Возводились леса, мрачных, угрюмых людей – а их было согнано много – принуждали разрушать стену. Даже каменщики громко возражали, хотя у них и не было выбора. Женщины и дети сновали туда-сюда с огромными корзинами или носили послания с приказами, а наготове уже стояли громадные телеги, чтобы отвозить камни. Атмосфера была подавленная, негодование людей висело в воздухе. Когда появился Генрих, раздались приглушенные проклятия.

Генрих запрыгнул на большой камень и показал своим воинам, чтобы дали сигнал тревоги. Активность приостановилась, сотни пар сердитых глаз уставились на коренастую фигуру герцога. Алиенора стояла за его спиной, чувствуя себя несчастной. Герцогиню трясло от негодования при виде той ненависти, что горела в этих глазах. Ненависти и желания мести.