Текст книги "Удача – это женщина"

Элизабет Адлер
Удача – это женщина

Судьба подобна женщине —

и если ты хочешь управлять ею —

используй силу.

Никколо Макиавелли.

«Государь». 1513 г.

ПРОЛОГ
1937

Когда дедушка Лизандры, Мандарин Лаи Цин, узнал, что ему осталось совсем немного жить на земле, он решил взять внучку с собой в Гонконг. Ему было семьдесят лет или более, но, несмотря на тщедушное телосложение и сморщенную кожу, он еще выглядел вполне достойно, а его черные миндалевидные глаза по-прежнему взирали на жизнь с молодым блеском. Лизандре исполнилось семь, и ее светлая головка кудрявилась множеством золотистых упругих колечек. Она обладала круглыми глазами цвета сапфира и удивительно нежным цветом лица. Последнее, впрочем, никак не отражалось на ее отношении к деду – как бы они ни отличались внешне, Лизандра совершенно точно знала, что Лаи Цин приходится ей дедушкой, а она ему – внучкой.

Путешествие из Сан-Франциско в Гонконг продолжалось всего шесть дней. В светлое время они летели на огромном гидросамолете, а на ночь останавливались в роскошных отелях в тех городах, которые оказывались на их пути. И все время дедушка не уставал рассказывать внучке о своих делах и о Китае – стране, куда они направлялись. Лизандра слушала с интересом.

Когда до Гонконга оставался всего один перелет, и их самолет неуклюже поднялся в воздух, оставляя внизу голубые воды Манильского залива, дед сказал:

– Я уже старый человек и не смогу, к сожалению, проследить, как ты, Лизандра, начнешь свое путешествие по бурным водам реки, имя которой – взрослая жизнь. Увы, я не увижу также как распустится нежный цветок твоей женственности. Я оставляю тебе все, что нужно человеку для жизни на земле – богатство, власть и возможность преуспевания, и надеюсь, что твое существование будет осенено крылами счастья. До сих пор я всегда говорил тебе правду и рассказывал обо всем, за исключением одной Истины. Эта Истина – моя тайна. Знание о ней занесено на бумагу и хранится в прочном сейфе в моем офисе в Гонконге. Однако заклинаю тебя, не пытайся разузнать мою тайну до того момента, пока глубокое отчаяние не охватит тебя, а жизнь станет невыносимой. И если такой день придет, внученька, я молю тебя заранее извинить своего деда, а, кроме того, надеюсь, что моя тайна поможет тебе выбрать верную дорогу к счастью.

Лизандра удивленно кивнула в ответ на слова Мандарина – тот и в самом деле говаривал иногда чрезвычайно загадочные вещи, но она слишком любила его, чтобы придавать значение пустякам, вроде сегодняшней «тайной Истины», и потом – в какое сравнение все это могло идти с тем фактом, что они вместе летят в Китай и именно ее дедушка выбрал в качестве спутницы?

Когда они наконец добрались до Гонконга, то немедленно поселились в белом доме, наполненном всевозможными изысками и экзотическими предметами. Окна дома выходили прямо на залив Рипалс, а множество тихих, словно мыши, китайских слуг тихо выражали свое восхищение непривычными для них светлыми волосами и голубыми глазами Лизандры, а также утонченной хрупкостью Мандарина.

Когда они приняли ванну и поели, Мандарин вызвал свой автомобиль – длинный элегантный «роллс-ройс» изумрудно-зеленого цвета, и они вместе с Лизандрой отправились в штаб-квартиру Лаи Цина – многоэтажное здание, нависшее огромной скалой над скромным жилым массивом на пересечении улиц Королевы Виктории и Де Во.

Держа девочку за руку, Мандарин повел ее вверх по лестнице, демонстрируя достопримечательности дома – бронзовых львов, охранявших входные двери, приемный зал удивительной красоты, где полы и стены были выложены разноцветным мрамором, высокие колонны из любимого им малахита, поддерживавшие потолок, скульптуры из жада, расставленные тут и там, изумительные мозаики и резные панели. Затем они навестили каждый офис, и Мандарин представил Лизандру служащим, начиная от уборщика и кончая самыми высокопоставленными тайпанами-менеджерами, трудившимися во благо могущественной империи Лаи Цина. Лизандра вежливо раскланивалась со всеми и внимательно слушала разговор взрослых, то есть вела себя так, как ее научил дедушка Мандарин.

День начал клониться к закату, и девочка устала, но до конца было еще далеко. Выйдя из здания и не обращая внимания на шофера и лимузин, дедушка нанял рикшу, и они покатили на тонких велосипедных колесах мощностью в одну человеческую силу, пробираясь сквозь неразбериху запруженных народом улиц, сопровождаемые тем не менее роскошным автомобилем, который медленно двигался в отдалении. Рикша чутьем находил дорогу в лабиринтах узких переулков и тупичков, неуклонно держа путь к заливу. Водитель «роллс-ройса» подобным чутьем не обладал и безнадежно застрял на одном из перекрестков. В конце концов, через час, который для уставшей Лизандры показался вечностью, рикша остановился перед, входом в старый деревянный домишко, покрытый крышей из ржавого цинка. Девочка с недоверием посмотрела на дедушку, с трудом выбравшегося из утлой колясочки и подававшего ей, словно взрослой даме, руку.

– Пойдем, внученька, – сказал Мандарин спокойно. – Это именно то самое место, ради которого мы проделали долгий путь. В этом домике началось исполнение того, что я называю судьбой Лаи Цина.

Лизандра крепко ухватилась за руку старика, и они направились к потрепанным деревянным дверям домика. Девочка заметила, что, хотя двери и выглядели старыми и непрочными, они были тщательно укреплены толстыми металлическими полосами и, судя по всему, заперты на прочные засовы. Весь дом вообще носил на себе следы ремонта, а маленькие подслеповатые окошки, подстатье дверям, оказались забраны блестящими стальными решетками.

– Только огонь в состоянии уничтожить склад, принадлежащий Лаи Цину, – заявил Мандарин полным уверенности голосом, – а подобное никогда не случится.

Лизандра знала секрет его уверенности в том, что старому складскому помещению не страшен огонь, – дело в том, что предсказатель будущего, с которым старый Мандарин советовался каждую неделю, еще много лет назад поведал дедушке, что принадлежащие ему богатства никогда не сгорят.

Мандарин дважды постучал в деревянную дверь. В ответ через несколько секунд раздались звуки отодвигаемых засовов, и дверь медленно приоткрылась. В дверном проеме показалось лицо вежливо улыбавшегося китайца лет сорока, который, низко кланяясь, пригласил их войти.

– Прошу достопочтенного отца и его луноподобную внучку почтить своим высоким присутствием их недостойного слугу, – сказал человек по-китайски.

Лицо Мандарина осветилось улыбкой, и он сжал человека в объятиях, затем они отступили на шаг и внимательно взглянули друг на друга.

– Рад снова увидеть тебя, – проговорил Лаи Цин, но по печальному выражению, появившемуся в его глазах, сторонний наблюдатель мог бы сделать вывод, что старик считает встречу эту последней.

– Мой сын Филипп Чен, – представил Лаи Цин Лизандре хозяина склада. – Я называю его своим сыном, потому что он начал служить нашей семье, когда был еще моложе, чем ты. Он сирота и со временем стал мне не менее родным, чем бывают собственные дети. Теперь он мой помощник и замещает меня в деле здесь, в Гонконге. Кроме того, он единственный человек на свете, которому я доверяю.

Глаза Лизандры расширились от удивления, и она с интересом взглянула на нового знакомца, хотя дедушка уже увлек внучку в глубь склада, который лишь поначалу казался небольшим и, пожалуй, слишком несовременным. Впрочем, полки, протянувшиеся вдоль стен, были пусты и запылены, а все помещение освещалось единственной электрической лампочкой, сиротливо висевшей на конце длинного шнура. Лизандра с некоторым страхом заглядывала в темные углы, а однажды даже инстинктивно метнулась назад, прижавшись всем телом к деду, но, как выяснилось, глаза, напугавшие ее в темноте, принадлежали не загадочному дракону и даже не крысе, которые, по мнению Лизандры, только и могли здесь обитать, а мальчику-китайцу, неожиданно выступившему из мрака.

Филипп Чен, указав рукой на ребенка, не без гордости представил его гостям:

– Мой господин! Имею честь познакомить тебя и твою достойнейшую внучку с моим сыном Робертом.

Под проницательным взглядом Мандарина мальчик низко склонил голову.

– Когда я видел тебя в последний раз, тебе было всего три года, – задумчиво произнес старик, – а сейчас тебе уже десять – ты почти юноша. У тебя смелые глаза и широкий лоб. Надеюсь, ты окажешься во всем достойным твоего преданного нашей семье отца.

Лизандра с любопытством изучала мальчика: тот был невелик ростом, но хорошо сложен и мускулист, одет в кремовые чесучовые шорты по западной моде, белую рубашку и серый пиджак с эмблемой школы на нагрудном кармане. Когда Мандарин отвернулся и обратился с вопросом к его отцу, мальчик пытливо оглядел Лизандру небольшими, прикрытыми круглыми очками глазами. Встретившись с ней взглядом, он некоторое время не отрываясь смотрел на девочку, потом вежливо поклонился и последовал за своим отцом, который провожал высоких гостей к выходу.

– Я надеялся устроить настоящий прием в вашу честь у себя дома, – в голосе Филиппа прозвучала печаль, – но вижу, как вы утомлены.

– Мне было вполне достаточно взглянуть на тебя в течение нескольких минут, чтобы убедиться, что ты по-прежнему остался мне добрым сыном, каким был всегда. – Лаи Цин снова обнял Филиппа и прижал его голову к своему плечу. – Остается лишь просить тебя всегда любить и охранять членов нашей семьи и их дело, как ты поступал до этого, если мне придется в ближайшее время распрощаться с этим миром.

– Даю тебе в том слово, достопочтенный отец. – От нахлынувших эмоций Филипп прикрыл лицо рукой.

– В таком случае я могу умереть спокойно, – тихо сказал Мандарин и, взяв Лизандру за руку, направился к ожидавшему их рикше.

Когда они пустились в обратный путь по узенькой улочке, Мандарин обернулся и посмотрел на почти скрывшийся из виду старый пакгауз, потом обратился к Лизандре:

– Никогда не стоит забывать место, где ты начинал. Из-за дурной памяти человеком овладевает гордыня, и тогда мы можем вдруг решить, что слишком умны или слишком могущественны, а подобные мысли приносят неудачу семье и делу, которым занимаются твои близкие.

Вернувшись в дом на берегу залива Рипалс, Лизандра поразилась количеству ожидавших ее подарков. С криком восторга одну за другой она открывала коробки и коробочки, хранившие в себе то жемчужное ожерелье удивительной красоты, то изысканно выполненные разные фигурки из жада, шелковые платья или расписанные от руки веера. С удовольствием глядя на внучку, старик, тем не менее, не уставал повторять:

– Запомни, все эти вещи дарят тебе не потому, что вокруг только друзья, желающие доставить приятное, а потому, что ты Лаи Цин.

Только много лет спустя она оценила справедливость слов старого Мандарина.

Когда Мандарину настала пора распроститься с земным существованием – а это произошло холодным октябрьским днем в Сан-Франциско, – только Фрэнси, красивая белая женщина, известная в городе как наложница умирающего, была допущена к ложу Лаи Цина.

Она обтирала ему лоб прохладным полотенцем, держала за руку и произносила слова утешения. Перед самым концом старик приоткрыл глаза и с нежностью посмотрел на женщину.

– Ты знаешь, что делать дальше? – прошептал мандарин.

Она кивнула:

– Да, знаю.

На лице умирающего появилось выражение покоя и умиротворения, после чего он испустил последний вздох.

Останки Мандарина Лаи Цина не отослали на родину в Китай, чтобы захоронить их рядом с прахом его предков, как того требовал обычай. Вместо этого Фрэнси наняла роскошную белую яхту и украсила ее алыми лентами. Затем, надев на себя белоснежные траурные одежды, в сопровождении только Лизандры, она вышла на яхте в море и развеяла прах покойного по заливу Сан-Франциско. В этом состояла последняя воля Мандарина.

Часть I
ФРЭНСИ И ЭННИ

Глава I
1937

Вторник, 3 октября

Энни Эйсгарт – маленькая пухлая женщина с большими и выразительными темными глазами, волосами цвета каш тана, подстриженными по моде, и глубокой морщиной, залегшей между бровями. «Сотворена годами беспокойной жизни», – имела обыкновение говорить о морщине Энни. Ей исполнилось пятьдесят семь лет, почти тридцать из них она была подругой Фрэнси Хэррисон и знала о последней абсолютно все.

Энни являлась владелицей расположенного на площади Юнион роскошного отеля «Эйсгарт Армз», которым она сама и управляла с присущими ей ловкостью и деловой сметкой. Она была энергична, упряма, словно мул, и обладала нежным сердцем, податливым, как шоколадный крем. Кроме того, Энни состояла президентом международного консорциума «Эйсгарт Хоутелз» и входила в правление концерна Лаи Цина, которому принадлежали отели в шести странах мира. Что и говорить, нынешняя Энни Эйсгарт проделала гигантский путь от простушки из Йоркшира, которой когда-то считалась.

Так вот, в настоящий момент Энни стремительно шла по коридору своего отеля в Сан-Франциско. Стены коридора были отделаны дубом, ноги по щиколотку утопали в пушистом ковре, Но сейчас она была слишком обеспокоена, чтобы обращать внимание на все эти красоты. Как рачительную хозяйку, ее волновало, разведен ли уже огонь в огромном Елизаветинском камине, Подобный вопрос занимал Энни ежедневно – как зимой, так и летом. Впрочем, заодно она наблюдала и за действиями официантов, облаченных в красные охотничьи камзолы и охотничьи же бриджи, готовых в любую минуту броситься на зов посетителя. Энни еще забежала в бар, отделанный полированным металлом и выложенный пластинами под малахит, удовлетворенно кивнула при виде слаженной работы барменов и обрадовалась, словно в первый раз, наплыву богатой публики, состоявшей из наиболее известных и блестящих людей города. Затем она проскользнула через украшенный зеркалами под потолок обеденный зал, задержавшись на минуту, чтобы обменяться приветствиями с постоянными клиентами. Энни довольно улыбнулась, услышав, как кто-то из гостей шепотом сообщил соседу, что она не кто иная, как знаменитая Энни Эйсгарт, и что место, где все они находятся, – ее первый отель и к тому же самый любимый. Не забыты были также ее отменные внешние данные, ну и, разумеется, миллионное состояние.

Природная наблюдательность Энни была столь хорошо натренирована годами постоянной активной деятельности, что она без малейшего труда замечала то тут, то там даже ничтожные отклонения от заведенного порядка – вон ковер съехал на дюйм от положенного ему места, пепельница переполнена окурками или гость слишком долго ожидает своего заказа. Энни любила свой отель – ведь она построила его чуть ли не собственными руками и все время расширяла – от десяти комнат до двухсот. Здесь она знала каждый дюйм, знала, что и как работает, включая разветвленную систему электропроводки и сложное функционирование обогревательных устройств и труб. Она в любое время дня и ночи могла ответить на вопрос, сколько простыней из ирландского полотна хранится у кастелянш на каждом этаже, сколько фунтов первосортной чикагской говядины заказано шеф-поваром на текущей неделе и кто именно из обслуживающего персонала дежурит в настоящий момент. Она даже помнила имена выезжающих или въезжающих гостей.

Она могла с точностью до грамма определить количество стирального порошка, необходимого работницам прачечной для стирки изысканных розовых скатертей, заказываемых в Дамаске, и лично показать горничным, как следует чистить ванную. В свое время она сама определила цветовую гамму, подобрала материалы для отделки и мебель в каждом из помещений отеля и придирчиво наблюдала за ремонтом. Для отделки залов и комнат, где публика собирается поболтать и выпить по коктейлю, Энни, например, выбрала добротный стиль богатого деревенского помещичьего дома, которым славится Англия. Для более интимных уголков и баров поменьше, по ее мнению, лучше подходил стиль модерн, когда интерьер и мебель выдерживались в зелено-серебристой гамме. Она постоянно следила за составлением меню и покупкой вин, а кофе в отеле готовили по ее вкусу. Словом, ничто в «Эйсгарт Армз» не оставлялось на волю случая, и каждый из менеджеров постоянно находился под неусыпным контролем. Энни была фанатиком чистоты и качества во всем и управляла своим заведением, как когда-то хозяйничала в домике своего отца в Йоркшире уже немало лет тому назад.

Удовлетворенная всем увиденным и сделав вывод, что все идет как надо, то есть отлично, она вернулась назад в разукрашенный мрамором холл и золотым ключиком открыла особую дверь, где скрывался ее персональный лифт, доставлявший Энни на самый верх здания, в ее собственные апартаменты. Пока лифт медленно и плавно поднимал довольную хозяйку в уютную мансарду, она про себя размышляла, отчего это некоторые люди осуждают роскошь. Лифт остановился, дверь бесшумно распахнулась, и Энни оказалась в мире, который принадлежал только ей. Бросив бархатное пальто на спинку кресла, она сразу же прошла к окну, как делала это всякий раз после обхода отеля.

Мансарда – если только так можно назвать монументальную постройку на крыше отеля – возвышалась над всем районом, и сорокафутовые окна гостиной, в которой Энни обычно обдумывала, чем бы еще украсить ее достояние, позволяли наслаждаться красотой города, лежавшего, в прямом смысле, у ее ног. Внизу рычали потоки автомобилей, но здесь было тихо, и ничто не мешало Энни любоваться видом ночного полиса, загадочного и могущественного города-государства, расцвеченного миллионами брызг электрических огней. Она легонько вздохнула, с удовольствием отметив, что зрелище ночного Сан-Франциско и теперь волнует ее ничуть не меньше, чем когда она любовалась им впервые, и, развернувшись на каблуках, с улыбкой оглядела помещение, ставшее ее домом. Энни всегда хотелось, чтобы ее дом не походил ни на какой другой. Именно по этой причине она решила отделывать все интерьеры, советуясь с известным дизайнером.

Дизайнер оказался весьма проницательным, талантливым, вполне преуспевающим и худым. И еще он был уродлив. Энни же обладала не меньшей проницательностью, а уж в смысле успеха добилась всего, что только возможно. Кроме того, она выгодно отличалась от дизайнера и своими внешними данными. Короче говоря, они сразу же отлично поняли друг друга.

– Взгляните на меня, – потребовала Энни, застыв в картинной позе в центре огромной пустой комнаты. – Вам, возможно, кажется, что вы созерцаете коротенькую пухленькую женщину средних лет с каштановыми волосами, но уверяю вас, что в глубине души я рассматриваю собственную персону иначе и считаю себя блестящей блондинкой высокого роста. И на десять лет моложе. Именно для такой женщины вы и должны создать апартаменты.

Дизайнер расхохотался и ответил, что отлично понимает идею Энни. В результате он воздвиг нечто белое с золотом, обильно приправленное серебром, шелком и атласом, лакированным деревом и хрусталем. Получившийся образчик дизайнерского искусства являл собой законченную декорацию для съемок голливудского фильма из жизни богачей. Полы покрыли белыми мраморными плитами, на которые сверху были брошены бархатистые кремовые ковры, огромные окна задрапировали сотнями ярдов кремового же шелка, стены декорировали зеркалами, в промежутках между которыми разместились серебряные канделябры филигранной работы. Меблировка включала глубокие мягчайшие диваны, обитые белым сафьяном, стеклянные столики и алебастровые, хрустальные, на металлических хромированных опорах светильники и торшеры, затемненные абажурами из шелка мягких тонов. Кровать, или, точнее сказать, ложе, предназначенное для Энни, обрамлял балдахин из кремового атласа, вершина балдахина была увенчана серебряной короной, и все сооружение, по словам Энни, напоминало будуар французской куртизанки, что отнюдь не мешало ей гордиться им.

Всевозможные гардеробы, шкафы и шкафчики были выполнены, из дерева ценных пород и покрыты белым лаком, причем все открытые полки в них, да и вообще любые пустые объемы, по желанию Энни заставили высокими вазами, в которых независимо от сезона всегда стояли свежесрезанные белоснежные розы на длинных стеблях. Дизайнер посоветовал заказчице для достижения максимального эффекта при окончательной отделке квартиры использовать не менее пятидесяти оттенков белого цвета. Все это великолепие создавало у Энни ощущение света, роскоши и благосостояния, особенно по контрасту с коричневыми кленами и потертыми, якобы турецкими, коврами, на фоне которых прошла ее юность. Энни, однако, прекрасно сознавала, что ничего из всей окружавшей ее роскоши она в жизни не смогла бы себе позволить, если бы на свете не существовало Мандарина и Фрэнси. И еще, конечно, Джоша, который стал для нее началом всех начал. Все это, несомненно, было делом рук судьбы или счастливого случая – так, кажется, любили говаривать в далеком Йоркшире, где находился дом ее отца и где она провела двадцать шесть лет из отведенного ей срока земного существования.

Но сегодня она отнюдь не собиралась предаваться воспоминаниям. Она думала о Фрэнси. Устроившись поудобней в кресле, Энни в очередной раз перечитала заметку в разделе светской хроники газеты «Сан-Франциско кроникл». Заметка называлась «Смерть Мандарина Лаи Цина». Она гласила: «Мандарин Лаи Цин, весьма известный и не менее загадочный бизнесмен, проживавший в нашем городе, скончался вчера в возрасте около семидесяти лет, однако никто не знает, сколько на самом деле лет ему было. По слухам, он родился в маленькой деревушке на берегу реки Янцзы в Китае, но информации о том, когда он переехал на жительство в Соединенные Штаты, не имеется. Известно лишь, что Мандарин появился впервые в Сан-Франциско в самом конце прошлого века и довольно быстро преуспел как финансист и предприниматель, используя, в частности, в своей деятельности старинную китайскую систему займов, известную как система кругового кредита. Однако в сферу большого бизнеса, куда в те времена китайцы не допускались, он проник благодаря своей скандальной связи с Франческой Хэррисон, дочерью миллионера Гормена Хэррисона, основателя одного из самых крупных банков и наиболее видного гражданина Сан-Франциско. Именно Фрэнси Хэррисон своим именем и положением прикрывала все сделки Лаи Цина как в США, так и в Гонконге, и, по мнению многих, только с ее помощью пресловутый Мандарин превратился со временем в миллиардера.

Лаи Цин с щедростью распоряжался своим состоянием. Он, в частности, создал различные фонды для финансирования деятельности школ, предназначенных для обучения китайских детей, основал несколько стипендий для малоимущих, дав им возможность получить образование в лучших колледжах и университетах страны, с его помощью были построены больницы и приюты для сирот. Поговаривали, что подобным образом он хотел примирить окружающих с тем фактом, что по причине трудного детства сам он так никогда и не получил настоящего образования. К сожалению, в этом он не преуспел, поскольку до сих пор ни один колледж не присудил ему степень почетного доктора, а руководство основанных им больниц, приютов и школ ни разу не предложило ему войти в опекунские советы соответствующих учреждений.

Следует отметить, что Мандарин всегда был загадочным человеком. И его личная жизнь – помимо широко известной связи с так называемой наложницей – до сих пор окутана тайной.

Но самым большим из всех секретов Мандарина остается ответ на вопрос: наследует ли вечно молодая и по-прежнему красивая Франческа Хэррисон состояние умершего магната и насколько это состояние велико? Жители Сан-Франциско, затаив дыхание, готовы следить за развитием событий, которые, как мы надеемся, поставят точку в длинной саге, повествующей о жизни самого загадочного и богатого человека, когда-либо обитавшего в городе Сан-Франциско».

Энни задумалась на секунду, прочитала ли Фрэнси заметку, нашпигованную слухами и сплетнями, и насколько подобные слухи затронули ее. Энни не пришлось участвовать в похоронах Мандарина в волнах залива Сан-Франциско, хотя она знала и любила его столь же долго, как и Фрэнси, – Энни прекрасно понимала, что ее подруга выполняла последнюю волю покойного и обиды здесь ни к чему.

Выйдя из задумчивости, Энни взялась за телефон и, позвонив в приемную отеля, вызвала свой темно-зеленый «паккард», приказав шоферу подать машину к главному входу. Затем она перебросила пальто через плечо и, затолкав злополучный номер «Кроникл» в карман, села в лифт, который повлек ее вниз, в роскошный вестибюль отеля.

Уже в вестибюле, натягивая перчатки, она, как бы между прочим, спросила портье:

– Сенатор и миссис Вингейт выехали из номера?

– Да, мадам, с полчаса как изволили отбыть.

Энни прошла через высокие стеклянные двери главного входа и, кивнув привратнику, возвышавшемуся колонной в цилиндре у дверей, уселась за руль маленького автомобиля. Одно она знала совершенно точно – что и не подумает сообщать любимой подруге о приезде в город Бака Вингейта с женой Марианной и о том, что они обедали вместе с братом Фрэнси Гарри.

Ао Фонг, слуга-китаец, который состоял на службе у Фрэнси больше двадцати лет, распахнул перед Энни двери и сообщил, что хозяйка находится наверху с Лизандрой и успокаивает девочку.

– Передай ей, чтобы не торопилась, я подожду, – сказала Энни и направилась прямо из прихожей в маленькую гостиную Фрэнси.

Она налила себе изрядную порцию бренди, уселась поудобнее и цепким взглядом окинула комнату. На первом этаже, помимо маленькой, располагались еще три гостиных и библиотека, хранившая на своих полках более двадцати тысяч книг, а также кабинет Мандарина, который простотой и аскетичностью мог поспорить с монашеской кельей. Но гостиная Фрэнси вся дышала уютом и изяществом, присущими женщине со вкусом. На стенах висели картины, собранные по всему свету, а в старинной английской горке со стеклянными дверцами были выставлены статуэтки из драгоценного белого жада. На книжных полках рядами стояли журналы и книги, полы закрывали старинные турецкие ковры времен Оттоманской империи. Диваны были надежно защищены от пыли покрывалами нежных тонов из тончайшей верблюжьей шерсти, а тяжелые шторы из золотистого шелка не позволяли постороннему взгляду проникнуть через окна и нарушить покой обитателей комнаты.

Послышался звук отворяемой двери. Энни подняла глаза и увидела входящую в гостиную Фрэнси.

– Наконец-то Лизандра заснула, – сообщила та со вздохом. – Боюсь, ей сильно будет не хватать дедушки Лаи Цина.

– А разве все мы не подавлены случившимся? – отозвалась печально Энни. – Я могу назвать сотни людей, у которых есть причины испытывать благодарность к нему. Он был великим человеком.

Она протянула Фрэнси газету:

– Ты уже читала? Это «Кроникл», но все газеты пишут одно и то же.

– Да, я читала.

Энни взглянула на подругу с глубочайшим вниманием, однако та выглядела спокойной и собранной. Тем не менее Энни заметила, как краска на мгновение схлынула с ее щек, а рука задрожала, когда Фрэнси сложила газету пополам и, пожалуй, чересчур аккуратно начала разглаживать ее на краю стола.

Энни подумала, что Фрэнси ничуть не потеряла своей привлекательности с момента их знакомства, – ее голубые глаза были печальны, но сохраняли яркость и несравненный цвет сапфира, присущие им в молодости. Длинные, гладкие светлые волосы Фрэнси, уложенные заботливой рукой парикмахера, были заколоты на затылке и у висков крохотными гребнями, усыпанными драгоценными камнями, а белое платье из тонкой шерсти красиво облегало фигуру, подчеркивая ее изящные округлые формы.

– Пожалуй, тебе нужно глотнуть немного бренди, – предложила Энни и добавила сочувственно: – Ты выглядишь не совсем здоровой.

Фрэнси отрицательно покачала головой и откинулась на подушки кресла.

– Я просила его не оставлять мне никаких денег, – сказала она. – У меня и своих более чем достаточно, к тому же за мной остаются дом и ранчо. Кстати, после него осталось много дарственных различным людям на довольно значительные суммы денег. Например, семейство Чен из Гонконга должно получить десять миллионов долларов. Самая же крупная часть состояния отходит к Лизандре – примерно триста миллионов долларов, которые находятся на счетах в самых надежных банках, а также его доля в финансовых и промышленных структурах, которая оценивается, по крайней мере, в три раза больше.

Фрэнси нервно покрутила нитку из великолепных жемчужин, украшавшую ее шею.

– Дом на берегу залива Рипалс со всей обстановкой и произведениями искусства он передал в дар Гонконгу с пожеланием устроить там музей изобразительных искусств, к чему присовокупил значительную сумму денег на дальнейшее развитие будущего музея. Ну и, разумеется, все благотворительные фонды, им основанные, получили самостоятельность.

Энни взглянула на подругу с удивлением:

– Я и не подозревала, что у него так много денег. Я имею в виду, я всегда знала, что он богат, но настолько…

– Ах, Энни, – воскликнула Фрэнси, и ее голубые глаза наполнились слезами, – самая печальная вещь заключается в том, что все эти миллионы не смогли дать ему того, в чем он нуждался по-настоящему – ни образования, ни культуры, ни действительного признания в обществе. С детства он был принужден учиться в бедных китайских кварталах у уличных торговцев, а знание человеческой культуры ему заменила тяга к красоте, данная от Бога. Но общество так никогда и не приняло его. И в этом я виню себя. Если бы не я, то он, по крайней мере, был бы пригнан у себя на родине, в Китае, или китайцами, переехавшими в Америку.

– Возможно, ты и права, Фрэнси, в том, что касается китайцев, но общество в нашем городе никогда бы не примирилось с ним. А ведь именно этого он и хотел. Ради тебя.

В ответ на слова Энни Фрэнси достала из маленькой конторки в стиле империи изящный свиток, перевязанный алой лентой, и когда она развернула его, Энни увидела личную печать Лаи Цина – иероглиф на массивном золотом диске.

– Свое завещание он написал собственноручно по-китайски, – пояснила Фрэнси. – Я хочу, чтобы ты выслушала его последнюю волю.

И она прочитала следующее:

– «Согласно моему желанию, ни один представитель рода Лаи Цин мужского пола не может наследовать главного достояния указанной фамилии, а также занимать руководящие места высокого ранга в созданной мной корпорации. Вместо этого наследники мужского пола должны получать денежную компенсацию, что поможет им начать собственное дело и самостоятельно заниматься бизнесом и пробивать дорогу в жизни, как и положено мужчинам.

За многие годы я пришел к выводу, что женщины обладают неоспоримыми преимуществами перед мужчинами. В этой связи я заявляю, что именно особы женского пола после моей смерти будут наследовать главную часть достояния семейства Лаи Цин. Женщины этого семейства будут обладать не меньшей властью, чем великие вдовствующие императрицы, правившие в свое время в Китае. Но они при этом обязаны оставаться скромными и добродетельными и не допускать, чтобы когда-либо печать бесчестья затронула хоть одного из членов упомянутого рода. Точно так же и они сами обязаны оставаться примером для своих близких во всем – включая дело, которому они будут служить, равно как и в их личной жизни. Всякий, кто принесет семейству Лаи Цин бесчестье и заставит тем самым своих родственников потерять лицо перед миром, навсегда изгоняется из семьи и не может быть принят назад. Когда Лизандре Лаи Цин исполнится восемнадцать лет, она, согласно моей воле, возглавит корпорацию, созданную мной, и станет ее владелицей и верховным тайпаном. Пока же она не достигнет указанного возраста, полный контроль над делами корпорации и решающее слово при решении всех важнейших проблем сохраняет за собой Франческа Хэррисон».