Текст книги "Чарующий апрель"

Глава 7

Их глаза восхищенно следили за ней. Они и не подозревали, что их только что оттолкнули. Конечно, было досадно узнать, что она опередила их и что им не повезло подготовиться к встрече с ней, увидеть ее лицо, когда та приедет, но оставалась еще миссис Фишер. Они обратят на нее все свое внимание и станут смотреть на ее лицо, но, как и все прочие, они предпочли бы наблюдать за лицом леди Кэролайн.

Пожалуй, раз уж леди Кэролайн заговорила о завтраке, им лучше пойти и позавтракать, потому что в этот день предстояло сделать слишком много, чтобы тратить время на любование пейзажами: нужно было опросить слуг, осмотреть дом и, наконец, подготовить и украсить комнату миссис Фишер.

Они помахали рукой леди Кэролайн, которая, казалось, была увлечена чем-то вдалеке и ничего не замечала, и, отвернувшись, обнаружили, что к ним бесшумно подошла служанка в легких тапочках на веревочной подошве.

Это была Франческа, пожилая горничная, которая, по словам хозяина, работала здесь много лет и чье присутствие помогало ему не беспокоиться о сохранности имущества; пожелав им доброго утра и выразив надежду, что они выспались, она сказала о завтраке, уже ждавшем их в столовой на этаже ниже, и своей готовности их к нему сопроводить.

Они последовали за ней, хоть и не разобрали ни слова, которые использовала служанка, чтобы рассказать им о таком пустяке, как завтрак. Спустившись по лестнице, они прошли через коридор, такой же, как и наверху, с той лишь разницей, что здесь были стеклянные двери, ведущие в сад. Миссис Фишер уже сидела за столом и завтракала.

На этот раз они не смогли удержать эмоций. Миссис Эрбутнот даже вскрикнула: «О!»

– Вот это да! Будто кусок хлеба изо рта вырвали! – в свою очередь воскликнула миссис Уилкинс.

– Здравствуйте, – сказала миссис Фишер. – Простите, что не встаю, это все из-за моей палочки, – и она протянула над столом свою руку.

По очереди они ее пожали.

– Мы не знали, что вы уже здесь, – сказала миссис Эрбутнот.

– Да, – ответила продолжившая завтракать миссис Фишер, – я здесь.

Она уверенно срезала верхушку с отваренного яйца.

– Какая досада! – воскликнула миссис Уилкинс. – Мы как раз планировали грандиозную встречу.

Миссис Фишер окинула ее взглядом и вспомнила – это та самая, которая еще на Принс-оф-Уэйлс-террас уверяла, что встречала Китса. С ней лучше быть аккуратнее и с самого начала поставить на место.

Поэтому она ничего не ответила миссис Уилкинс и, глядя на яйцо, невозмутимо произнесла:

– Я прибыла вчера, вместе с леди Кэролайн.

– Какой кошмар! – сказала миссис Уилкинс, не поняв, что она ее совсем не интересует. – Теперь совершенно не о ком позаботиться. Я расстроена. Будто отобрали кусок хлеба, как раз тогда, когда я хотела его проглотить!

– Присоединитесь? – спросила миссис Фишер у миссис Эрбутнот – она осознанно обращалась только к ней, так как сравнение с хлебом было попросту неуместно.

– О, благодарю вас. – И неожиданно для себя миссис Эрбутнот села рядом.

На столе лежали только две пары приборов, по обе стороны от миссис Фишер. Она села с одной стороны, миссис Уилкинс же устроилась напротив нее.

Миссис Фишер сидела во главе стола, и именно подле нее расположились кофейник и чайник. Они поровну разделили плату за аренду Сан-Сальваторе, но ведь именно они с Лотти, вдруг пришло в голову миссис Эрбутнот, нашли это место и сделали все, чтобы его снять, и ведь именно они пригласили сюда миссис Фишер. Она бы никогда не оказалась здесь, если бы не они. Поэтому, если говорить о морали, миссис Фишер все-таки была гостьей. Конечно, официально никакой хозяйки здесь быть не могло, но если бы и была, то ей стала бы точно не миссис Фишер или леди Кэролайн, а она или Лотти. Миссис Эрбутнот не могла не думать об этом, а миссис Фишер, сделав соответствующий жест в сторону рукой, которую когда-то жал сам Рескин, спросила: «Чай или кофе?» Мысли миссис Эрбутнот лишь укоренились, когда миссис Фишер ударила в стоявший рядом с ней маленький гонг, словно с самого детства била в этот гонг и сидела за этим столом. Она обратилась к появившейся Франческе слогом Данте и попросила подать еще молока. Миссис Эрбутнот подумала, что миссис Фишер ведет себя как хозяйка замка, и если бы не ее прекрасное настроение, то скорее всего указала бы ей на это.

Миссис Уилкинс также это заметила, и это натолкнуло ее взбалмошный разум на мысли о кукушках. Нет сомнений в том, что если бы сейчас она была в том же эмоциональном состоянии, что и во время первой встречи с миссис Фишер, она заговорила бы о кукушках. Но счастье очистило ее от всех страхов, она была сдержанна, могла следить за своим языком, чтобы не пугаться самой себя, которую еле-еле остановишь. Она была естественна и покойна. Досада от раннего приезда миссис Фишер и невозможности подобающе ее встретить тоже мгновенно прошла, потому что в раю нет места никакой досаде. Она не была против и того, что миссис Фишер здесь хозяйничает. В конце концов, какая разница? В раю нет места и возражениям. Поэтому они сели с миссис Эрбутнот за стол рядом с миссис Фишер (может быть, в другое время они бы так легко это и не сделали), пока свет наполнял собой столовую через два выходящих на воду окна, а сквозь двери был виден сад, полный удивительных цветов, особенно – фрезий.

Их изысканный аромат так и вился около ноздрей миссис Уилкинс. В Лондоне таких цветов ей не достать. Иногда она заходила в цветочную лавку и интересовалась об их стоимости, лишь бы услышать запах букета. Она прекрасно знала, что целый шиллинг за три цветка – издевательство. Здесь же они росли всюду, вырывались из-под земли на каждом углу, покрывали собой все окрестности. И не представишь такого – рвешь фрезии себе в удовольствие, комната залита солнцем, а ты в летнем сарафане, хотя на дворе только первое апреля.

– Думаю, вы уже поняли, что мы попали в рай? – по-ангельски улыбнулась она миссис Фишер.

«Они куда моложе, чем я думала, и не такие уж простушки», – про себя сказала миссис Фишер. Она тут же вспомнила, как на Принс-оф-Уэйлс-террас, хотя и пыталась не обращать внимание на наивность миссис Уилкинс, все же отметила то, как они взволнованно отказались предоставлять гарантии.

Но ничего не могло повлиять на нее. Ничто и никто. Она была чрезмерно перспективна. У нее за спиной – обладатели трех громких имен, на которых она ссылалась в беседе, и если бы было нужно, она привела бы еще более длинный список. Если эти молодые особы – и все-таки у нее не было никаких оснований верить, что женщина в саду и правда леди Кэролайн Дестер, – даже если они окажутся теми, кого Браунинг именовал – ах, прекрасна и очаровательна была его манера выражаться! – «ночными бабочками», то разве ей должно быть до этого дела? Пусть летают себе всю ночь, если хотят. В шестьдесят пять лет о таком уже не стоит беспокоиться. Так или иначе, терпеть их придется всего четыре недели, а после они ни разу не встретятся. Тут достаточно места, чтобы отдалиться от них и думать о своем. Более того, ей была доступна собственная гостиная, прекрасная, с мебелью медового оттенка и картинами, видом на море, там где Генуя, и дверью, ведущей к крепостной стене. Помимо ее в доме была еще одна гостиная, и она смогла объяснить прелестной леди Кэролайн – с ней точно хотел бы прогуляться по холмам сам Теннисон, – почему медовая гостиная должна достаться именно ей, – ведь все дело в трости.

– Неужели кто-то захочет смотреть на пожилую даму, да еще хромающую? – сказала она леди Кэролайн. – Лучше я буду пребывать в одиночестве или у садика, расположенного рядом со стеной.

Спальня была так же приятна, с двумя окнами. В одном виднелся залив, и в него по утрам попадало солнце, а во втором – сад. Как они поняли вместе с леди Кэролайн, в доме было только две спальни с видом на обе стороны, и в них точно можно было вздохнуть полной грудью. В каждой было по две кровати, они с леди Кэролайн тут же попросили убрать лишние и перенести их в две другие спальни. Стало просторнее. Леди Кэролайн превратила свою спальню в гостиную комнату, попросив перенести туда из зала софу, письменный столик и роскошное кресло. Миссис Фишер же ничего не было нужно, поскольку всего в комнате было предостаточно. Сначала леди Кэролайн подумала о том, почему бы ей не оставить зал исключительно для себя, потому что две другие комнаты могли в перерывах между приемами пищи пользоваться столовой этажом ниже, тем более что это было приятное помещение с удобными стульями, но зал ей не понравился – это была круглая комната, потому что располагалась в башне, с узкими окнами, толстыми стенами и высоким потолком-куполом, напоминающим раскрытый зонт, и все это здесь создавало гнетущую атмосферу. Несомненно, леди Кэролайн заглядывалась и на медовую комнату и точно взяла бы ее себе, если бы не упорство миссис Фишер. Что, в сущности, было бы совершенным абсурдом.

– Надеюсь, – сказала миссис Эрбутнот, пытаясь выразить своей улыбкой, что миссис Фишер и не гостья, но и не хозяйка, – вас устраивает комната.

– Вполне, – ответила миссис Фишер. – Не хотите еще кофе?

– Нет, спасибо. А вы?

– Спасибо, нет. У меня в спальне было две кровати, одна из которых просто занимала место, поэтому я попросила от нее избавиться. Стало куда удобнее.

– О, так вот почему в моей комнате две кровати! – вскрикнула миссис Уилкинс. Как только она зашла к себе, сразу же посчитала вторую кровать неуместной.

– Подобных указаний я не давала, – сказала миссис Фишер, вновь обращаясь только к миссис Эрбутнот. – Я лишь попросила Франческу убрать вторую кровать.

– В моей комнате тоже две кровати, – ответила миссис Эрбутнот.

– По всей видимости, одна из них из спальни леди Кэролайн. Она тоже попросила оставить лишь одну кровать. Какая глупость иметь кроватей больше, чем необходимо.

– Но и мы приехали без супругов, – отметила миссис Уилкинс, – и нет смысла держать вторую кровать, если на ней не планирует разместиться муж. Возможно ли избавить и нас от лишних кроватей?

– Они не могут бесконечно перемещаться из комнаты в комнату, – с холодом ответила миссис Фишер. – Где-то им нужно найти пристанище.

Замечания миссис Уилкинс показались миссис Фишер совершенно неуместными. Каждый раз, когда та хотела сказать что-либо, наружу выходило лишь то, чему не следовало быть произнесенным. В кругах, к которым принадлежала миссис Фишер, болтовня о мужьях не приветствовалась. В восьмидесятые годы, когда она была в расцвете сил, к мужьям относились со всей серьезностью. И про кровати, если о них и заходила речь, высказывались с осторожностью, а упомянуть мужа и кровать в одном предложении считалось верхом неприличия.

Она снова обратилась к миссис Эрбутнот:

– Позвольте налить вам кофе.

– Нет, спасибо. А вам?

– Не стоит. На завтрак я никогда не пью больше двух чашек. Не хотите ли вы апельсина?

– Спасибо, нет. А вы?

– О, я не ем на завтрак фуркты. Это американская мода, и в моем возрасте к новому не следует привыкать. Значит, вам больше ничего не нужно?

– Совершенно верно. А вам?

Миссис Фишер взяла паузу, прежде чем ответить ей. Что это за привычка, отвечать вопросом на вопрос? Если это действительно так, то лучше сразу с ней разобраться, потому что прожить с кем-либо в окружении, имеющим такую привычку, четыре недели невозможно.

Она посмотрела на миссис Эрбутнот. Нет, у нее слишком строгий пробор и слишком спокойный лоб, чтобы иметь такую привычку. Это просто случайность. Скорее у второй голубки найдется привычка, чем у миссис Эрбутнот. Она подумала, какой прекрасной та могла бы стать женой для бедного Карлейля. Куда лучше, чем эта дурнушка Джейн. Она точно была бы способна его успокоить.

– Тогда мы пойдем? – сказала она.

– Позвольте помочь, – с бесконечным вниманием и заботой произнесла миссис Эрбутнот.

– Спасибо, я прекрасно справляюсь и сама, однако эта палочка…

И миссис Фишер легко поднялась. Миссис Эрбутнот можно было не беспокоиться так сильно.

– А вот я, пожалуй, и вкушу этого апельсина, – сказала миссис Уилкинс, оставшаяся за столом, протянув руку к глубокой черной чаше с целой горой апельсинов.

– Роуз, не могу понять, как можно отказаться от такого. На вот, возьми этот. Взгляни, как он прекрасен… – и она дала ей огромный апельсин.

– Нет, у меня дела, – сказала миссис Эрбутнот, направляясь к двери. – Простите, я вас покину, – вежливо сказала она, обращаясь к миссис Фишер.

Миссис Фишер тоже двигалась в сторону выхода, и довольно резво – палочка ей ничуть не мешала. Она и не могла подумать, что придется остаться наедине с миссис Уилкинс.

– Во сколько вы хотели бы устроить обед? – поинтересовалась миссис Эрбутнот.

– Обед будет в половине первого, – сказала миссис Фишер.

– Что ж, тогда в половине первого, я скажу об этом кухарке. Хотя без сложностей не обойдется, – улыбнулась миссис Эрбутнот. – Но у меня с собой есть словарь, поэтому…

– Она знает.

– Да? – только и удивилась миссис Эрбутнот.

– Леди Кэролайн с ней поговорила, – сказала миссис Фишер.

– Да? – повторила миссис Эрбутнот.

– Да. Леди Кэролайн владеет итальянским, который ясен кухаркам. Я же из-за палочки вряд ли дойду до кухни, да и моего итальянского не хватит, чтобы они поняли меня…

– Но… – завела миссис Эрбутнот.

– Но это же чудесно! – подхватила ее миссис Уилкинс, обрадовавшись неожиданному облегчению ее и присутствию здесь Роуз. – Значит, здесь совершенно нечего делать, кроме как быть счастливыми. Вы не поверите, – она обратались к миссис Фишер, держа в каждой руке по апельсиновой дольке, – сколько нам с Роуз приходилось трудиться все эти годы, без передышки, и как нам важен этот покой.

Миссис Фишер ничего ей на это не ответила и, уже выходя, задумалась вновь: «С ней нужно, просто необходимо разобраться».

Глава 8

Между тем свободные от забот миссис Уилкинс и миссис Эрбутнот спустились по старым каменным ступеням и вышли в нижний сад, прежде этого пройдя цветущую колоннаду. Миссис Уилкинс, видя, что миссис Эрбутнот о чем-то задумалась, спросила:

– Ты не видишь, как это прекрасно, что нас освободили от дел?

Миссис Эрбутнот согласилась, что это прекрасно, но призналась, что чувствует себя неловко из-за того, что у нее отобрали возможность что-то сделать.

– А мне нравится, когда мне освобождают руки, – сказала миссис Уилкинс.

– Но ведь это мы отыскали Сан-Сальваторе, и странно, что миссис Фишер строит из себя хозяйку.

– Протестовать было бы странно, – легко ответила ей миссис Уилкинс. – Нет смысла жертвовать своей свободой, чтобы воспрепятствовать чьей-либо власти.

На это миссис Эрбутнот ничего не сказала. Во-первых, она была поражена тем, как внутри у взбалмошной Лотти разливается покой. Во-вторых, она и сама как будто лишилась желания что-либо говорить из-за открывшейся перед ней красотой.

С двух сторон лестницы росли барвинки, а то, что ее взволновало прежде своим ароматом, оказалось глицинией. Глицинии и солнечный свет… Она вспомнила объявление из газеты. Все оказалось взаправду так: первого и второго было невероятно много. Стебли глицинии переплетались между собой, и их пышная естественность показывала саму красоту жизни, а там, где колоннада кончалась, росли под солнцем пурпурные герани, настурции, бархатцы, как будто о них можно обжечься, и львиный зев. Все они боролись своими оттенками, вслед за ними земля шла к воде, и на каждой здешней террасе рос отдельный прекрасный сад, а между оливами по шпалерам поднимался виноград, росли фиговые деревья, персики, вишни. Вишневые и персиковые деревья были в цвету – прекрасные россыпи белых и темно-розовых цветов среди трепещущей нежности оливок; листья инжира были достаточно большими, чтобы благоухать, почки на виноградной лозе только начинали распускаться. А под этими деревьями росли кустики голубых и фиолетовых ирисов, кусты лаванды и серые остролистные кактусы, и трава была густо усеяна одуванчиками и маргаритками, а прямо внизу росло море. Казалось, что цвета разбросаны где попало. Всевозможные цветы, сваленные в кучу, растекающиеся реками – барвинки выглядели так, словно их поливали по обеим сторонам ступенек, – и цветы, которые в Англии растут только в клумбах, гордые, здесь держатся особняком. Их окружали маленькие, блестящие, обыкновенные растения, такие как одуванчики, маргаритки и белые колокольчики, и от этого они казались только лучше и пышнее.

Они стояли и молча смотрели на это буйство красок, на это величественное месиво. Рядом с такой красотой миссис Фишер может делать что угодно. Недовольство миссис Эрбутнот прошло. В теплоте и солнечном свете она испытала для себя новое Божественное откровение, после которого раздражаться хоть чем-то невозможно. И если бы Фредерик был рядом и тоже увидел все это, как будто на заре их любви, когда он смотрел на мир ее глазами, когда любил все то же, что она…

Она вздохнула.

– Не стоит тебе вздыхать, – сказала миссис Уилкинс. – В раю не вздыхают.

– Я лишь подумала о том, как печально, что нельзя разделить это с теми, кого любишь, – сказала миссис Эрбутнот.

– В раю не о чем печалиться, – ответила миссис Уилкинс. – В раю ведь всего всем достаточно. А ведь это рай наяву, верно, Роуз? Взгляни же на все окружающее нас единство – одуванчики и ирисы, простейшее и торжественное, я и миссис Фишер. Тут всему нашлось место, все перемешалось, и всего довольно.

– Только Миссис Фишер не кажется довольной, – улыбнулась на это миссис Эрбутнот.

– Скоро станет, вот увидишь.

Миссис Эрбутнот заявила, что после определенного возраста люди не могут открыться новому.

Миссис Уилкинс сказала, что подобной красоте не сможет воспрепятствовать самый старый и закоснелый. Пройдет время, дни или даже часы, и миссис Фишер перевоплотится.

– Я убеждена, что мы попали в рай, и как только миссис Фишер поймет, где она очутилась, она станет другой, вот увидишь. Она станет мягче, растает, и мы ее полюбим, – сказала миссис Уилкинс.

Мысль о том, что миссис Фишер, глубоко запертая в собственном футляре, может чему-то восторгаться, позабавила миссис Эрбутнот. Она не спорила с вольными разговорами Лотти о небесах, потому что в таком месте, в такое утро это и правда чувствовалось в самом воздухе. Кроме того, разве не в этом и есть смысл! А леди Кэролайн, сидевшая на стене, где они оставили ее перед завтраком, выглянула, услышав смех, и увидела их, стоящих внизу на тропинке, и подумала, какое счастье, что они смеялись там, внизу, а не поднялись наверх и не делали этого рядом с ней. Ей всегда не нравились шутки, но по утрам она их особенно терпеть не могла, вблизи, когда они звенели у нее в ушах. Она надеялась, что эти особы только отправились на прогулку, а не возвращались с нее. Они смеялись все громче и громче. Над чем они так заливаются? Она смотрела на них сверху с очень серьезным выражением лица, потому что мысль о том, чтобы провести месяц среди шутников, была слишком пугающей, и они, словно почувствовав ее взгляд, внезапно повернулись и посмотрели вверх.

Ужасные разговорчивые дамочки…

Она отшатнулась от их улыбок и взмахов, но не могла скрыться из виду, не упав в заросли лилий. Она не улыбнулась и не помахала в ответ, а обратила свой взор к еще более дальним холмам, внимательно разглядывая их, пока эти двое, устав махать, не двинулись прочь по тропинке, не свернули за угол и не исчезли.

На этот раз они обе заметили, что их встретили как минимум холодно.

– Если бы мы не были на небесах, – безмятежно сказала миссис Уилкинс, – я бы сказала, что к нам отнеслись пренебрежительно, но поскольку там никто никого не презирает, то, конечно, этого не могло быть.

– Возможно, она несчастлива, – предположила миссис Эрбутнот.

– Что бы с ней ни случилось, здесь она переживет это, – убежденно сказала миссис Уилкинс.

– Мы должны попытаться помочь ей, – сказала миссис Эрбутнот.

– О, но на небесах никто никому не помогает. С этим покончено. Вы не пытаетесь быть кем-то или что-то делать. Вы просто есть.

Миссис Эрбутнот не стала бы вдаваться в подробности – ни здесь, ни сегодня. Она знала, что викарий назвал бы Лотти легкомысленной, если не богохульницей. Каким старым он представлялся ей здесь – старым-престарым викарием.

Они сошли с тропинки и стали спускаться вдоль террас, полных оливами, все ниже и ниже, туда, где внизу теплое, сонное море мягко ворочалось среди скал. Там у самой воды росла сосна, и они сели под ней, а в нескольких десятках метров от них неподвижно лежала перевернутая вверх зеленым днищем рыбацкая лодка. Вода у их ног негромко плескалась. Они щурили глаза, чтобы иметь возможность разглядеть сияние за пределами тени своего дерева. Горячий запах сосновых иголок и зарослей дикого тимьяна, которыми были обиты промежутки между камнями, а иногда и запах чистого меда, исходящий от зарослей теплых ирисов, греющихся на солнце позади них, овевал их лица. Очень скоро миссис Уилкинс сняла туфли и чулки и опустила ноги в воду. Понаблюдав за ней с минуту, миссис Эрбутнот сделала то же самое. Их счастье было безграничным. Их мужья никогда не узнали бы их. Они перестали разговаривать. Они перестали упоминать небеса. Они были словно чаши, полные покоя.

Тем временем леди Кэролайн, сидя на своей стене, размышляла. Сад на вершине стены был восхитительным, но его расположение делало его небезопасным, и в него часто заглядывали. В любой момент могли прийти все остальные и захотеть остаться здесь, ведь и в коридоре, и в столовой были двери, ведущие прямо к ней. Возможно, подумала леди Кэролайн, она могла бы устроить так, чтобы дом принадлежал исключительно ей. Миссис Фишер получила в свое полное распоряжение крепостную стену, восхитительно украшенную цветами, и башню, кроме того, она заняла единственную по-настоящему красивую комнату в доме. Было много мест, куда могли пойти эти оригинальные особы – она сама видела по крайней мере два других маленьких сада, а холм, на котором стоял замок, сам по себе был огромным садом с дорожками и скамейками. Почему бы это место не сохранить исключительно для нее? Ей эта идея нравилась, нравилась больше всего на свете. Здесь было и иудино дерево, и сосны-зонтики, фрезии и лилии, розовый тамариск. Здесь была удобная невысокая стена, на которой можно было расположиться. С нее открывались прекрасные три вида – на востоке залив и горы, на севере деревня над тихой зеленой водой маленькой бухты и холмы, усеянные белыми домиками в апельсиновых рощах, а на западе линия, связывающая Сан-Сальваторе с материком, а дальше – открытое море и побережье, растянувшееся от Генуи до Франции, виднеющейся сквозь голубой туман. Да, она бы сказала, что хотела бы побыть здесь наедине с собой. Было бы разумно, если бы у каждой из них было свое особое место, где они могли бы посидеть отдельно друг от друга. Для ее комфорта было важно, чтобы у нее была возможность побыть в стороне, побыть одной, чтобы с ней никто не заговаривал. Остальным это тоже должно понравиться. Почему необходимо набиваться в кучу? Этого достаточно в Англии, где родственники и друзья – о, как их много! – постоянно окружают тебя. Она смогла отделаться от них, так к чему сбиваться в стадо с теми, к кому она вообще никакого отношения не имеет?

Она закурила. Красота и покой. Эти две ушли гулять. Миссис Фишер нигде не видно. Чудесно.

Кто-то вышел из стеклянных дверей как раз в тот момент, когда она сделала глубокий вдох, почувствовав себя в полной безопасности. Это не могла быть миссис Фишер, которая хотела посидеть с ней. У миссис Фишер были свои стены. Она должна была оставаться среди них, раз уж так за них боролась. Было бы слишком утомительно, если бы она отказалась, а ведь ей хотелось не только иметь их и свою гостиную, но и поселиться в этом саду.

Нет, это была не миссис Фишер, а кухарка.

Она нахмурилась. Неужели ей придется и дальше заказывать еду? Наверняка одна из этих двух машущих женщин сделала бы это сейчас.

Кухарка, которая в растущем волнении ждала на кухне, наблюдая, как стрелки часов приближаются к обеду, в то время как она все еще не знала, что они будут есть, наконец отправилась к миссис Фишер, которая от нее лишь отмахнулась. Затем она побродила по дому в поисках хозяйки, любой хозяйки, которая говорила бы ей, что готовить, и не нашла никого; и наконец, следуя указаниям Франчески, которая всегда знала, где кто находится, вышла к леди Кэролайн.

Ее нанял Доменико. Ее звали Костанца, она была сестрой одного из его двоюродных братьев, который держал ресторан на пьяцца. Она помогала брату готовить, когда у нее не было другой работы, и знала все виды самых аппетитных, загадочных итальянских блюд, которыми любили полакомиться рабочие Кастаньето, заполнявшие ресторан в полдень, и жители Медзаго, приезжавшие по воскресеньям. Она была пятидесятилетней старой девой, седовласой, проворной, красноречивой и считала леди Кэролайн красивее всех, кого она когда-либо видела; и Доменико тоже так считал; и то же самое сделал мальчик Джузеппе, который помогал Доменико и был, кроме того, его племянником; и то же самое сделала девочка Анджела, которая помогала Франческе и была, кроме того, племянницей Доменико; и то же самое сделала сама Франческа. Доменико и Франческа, единственные, кто их видел, сочли двух дам, прибывших последними, очень красивыми, но по сравнению с белокурой молодой леди, прибывшей первой, они были как восковые свечки в сравнении с недавно установленным электрическим освещением или как жестяные ванны в спальнях в сравнении с чудесной новой ванной. Хозяин договорился об этом во время своего последнего визита.

Леди Кэролайн сердито посмотрела на кухарку. Хмурый взгляд, как обычно, чуть позже сменился на что-то вроде сосредоточенной и прекрасной серьезности, и Костанца подняла руки и громко призвала всех святых в свидетели, что перед ней тот самый образ Божьей Матери.

Леди Кэролайн сердито спросила ее, чего она хочет, и Костанца склонила голову набок, пребывая в восторге, услышав мелодию ее голоса. Подождав немного, не продолжит ли играть музыка, ведь она не хотела пропустить ни ноты, она сказала, что ей нужны указания. Она была у матушки-синьорины, но это было тщетно.

– Она мне не матушка, – сердито возразила леди Кэролайн, и ее гнев прозвучал как мелодичный плач сиротки. Костанца испытала жалость. У нее тоже, как она объяснила, не было матери. – Леди Кэролайн прервала ее, коротко сообщив, что ее мать жива и находится в Лондоне. Костанца вознесла хвалу Богу и святым за то, что молодая леди еще не знает, каково это – остаться без матери. Несчастья настигают человека довольно быстро. Без сомнения, у молодой леди уже был муж.

– Нет, – холодно ответила леди Кэролайн. Мысль о мужьях была для нее страшнее утренних шуток. И все постоянно пытались надавить на нее – все ее родственники, все ее друзья, все вечерние газеты. В конце концов, она все равно могла выйти замуж только за одного, но, судя по тому, как все говорили, и особенно те, кто хотел стать ее мужем, можно было подумать, что она могла бы выйти замуж по меньшей мере за дюжину мужчин. Ее мягкое, трогательное «нет» вызвало сочувствие у Костанцы.

– Бедная малышка, – сказала Костанца и даже хотела ободряюще притронуться к ее плечу, – не теряй надежды. Еще есть время.

– На обед, – так же холодно произнесла леди Кэролайн, удивляясь, что, произнося эти слова, она заслуживает того, чтобы ее погладили, она, которая приложила столько усилий, чтобы попасть в такое отдаленное и укромное место, где она могла быть уверена, что среди прочих вещей такого же угнетающего характера не было и похлопываний, – у нас будет…

Костанца по-деловому встрепенулась. Она стала сыпать предложениями, и все они были достойны восхищения и недешевы.

Но Леди Кэролайн не подозревала, что перечисленные блюда так дороги, и сразу же ими заинтересовалась. Они представлялись ей очень вкусными. К ним прилагались всевозможные свежие овощи и фрукты, а также много масла, сливок и невероятное количество яиц. В конце Костанца с энтузиазмом сказала, отдавая должное этому молчаливому согласию, что из многих леди и джентльменов, с которыми она работала, подобных этой, она предпочитает англичан. Они ей более чем нравились – они заслуживали преданности. Потому что они знали, что заказать, и не экономили. Они воздерживались от унижения бедняков.

Из этого леди Кэролайн сделала вывод, что она была расточительна, и немедленно отказалась от сливок.

Лицо Костанцы вытянулось, потому что у ее двоюродного брата была корова, и сливки пошли бы на пользу всем.

– И, думаю, мы бы обошлись без цыплят, – сказала леди Кэролайн.

Лицо у Костанцы вытянулось еще больше, поскольку ее брат, владелец ресторана, держал их на заднем дворе, многие из которых уже были достаточно зрелые.

– И давайте, пожалуйста, обойдемся без клубники, пока я не посоветуюсь с остальными дамами, – сказала леди Кэролайн, вспомнив, что сейчас лишь первое апреля, и, скорее всего, люди, живущие в Хэмпстеде, бедны, потому что иначе зачем жить в Хэмпстеде? – Все-таки я здесь не хозяйка.

– А кто хозяйка? Пожилая дама? – хмуро осведомилась Костанца.

– Нет, – ответила леди Кэролайн.

– Кто-то из тех двух дам?

– Никто.

Костанца улыбнулась, подумав, что та просто шутит. В добродушной итальянской манере она сообщила ей об этом, добавив, что по-настоящему восхищена.

– Я никогда не шучу, – бросила леди Кэролайн. – И вам лучше бы начать делать дела, ведь обед к половине первого сам себя не сготовит.

Слова были резкими, но все равно показались Костанце милыми и даже комплиментом, и она напрочь забыла о сливках и цыплятах, после чего удалилась с доброй улыбкой.

«Так не пойдет, – сказала про себя леди Кэролайн. – Я приехала сюда не хозяйничать. И я не буду этого делать».

Она окликнула Костанцу, и та поспешно вернулась. Она была очарована тем, как эта молодая леди произнесла ее имя.

– Сегодня я давала указания насчет обеда, – сказала леди Кэролайн с ангельской собранностью, которая проявлялась в моменты ее раздражения. – И я дам указания насчет ужина, но с завтрашнего дня решайте эти вопросы с другими дамами. Больше я этого делать не стану.

Мысль о том, что ей придется чем-то распоряжаться, показалась ей сущей глупостью. Дома она никогда не давала указаний. Да и никто бы никогда не решился ее просить о таком. Забавно, что эта нудная работенка свалилась на нее здесь и лишь благодаря ее способности выражаться на итальянском. Если миссис Фишер отказывается, то пусть распоряжаются хохотуньи. Однако больше всего на эту роль подходит миссис Фишер, что свойственно ее естеству. Она выглядела очень убедительно, одеваясь и причесываясь как хозяйка.

Она сказала о своем отказе резко, но и он обернулся лаской, что сильно разозлило ее, поскольку Костанца и сейчас стояла с головой набок, пребывая в восхищении.