Текст книги "Хозяйка Англии"

Элизабет Чедвик
Хозяйка Англии

Elizabeth Chadwick

LADY OF THE ENGLISH

Copyright © 2011 by Elizabeth Chadwick

All rights reserved

Перевод с английского Елены Копосовой

Преемственность королевской власти в Англии

Карты выполнены Юлией Каташинской

Глава 1

Шпайер, Германия, лето 1125 года

Матильда взяла в ладони корону покойного мужа-императора. Драгоценные камни и массивное золото холодили пальцы; свет из оконной арки расцветил металл ослепительными искрами. Эту корону Генрих надевал на торжественные церемонии и пиры. У Матильды тоже был подобный убор из золота и сапфиров, изготовленный лучшими ювелирами империи. Одиннадцать лет супружества научили ее носить тяжелый венец грациозно и с достоинством.

Подданные называли ее Матильда Добрая. Конечно, они не всегда были ее подданными, но она давно уже почитала их своим народом, а они ее – своей императрицей. На мгновение скорбь сдавила ей сердце так, что перехватило дыхание. Больше никогда Генрих не наденет этот венец, не улыбнется ей со степенной благосклонностью. Никогда больше не обсуждать им в опочивальне государственных дел, не пить из одного золотого кубка за пиршественным столом. Не взойти на императорский трон отпрыску, рожденному от чресл Генриха и ее чрева. Колыбель опустела, потому что Господь не дал их сыну жить долее одного часа от рождения. Теперь же и сам Генрих лежит в усыпальнице в великом соборе из красного камня, и другой правит тем, чем владели они.

Матильда Добрая. Императрица Матильда. Матильда – бездетная вдова. Слова гулко раздавались в ее мозгу, как шаги в склепе. Если остаться здесь, то к списку ее титулов прибавится еще один: Матильда-монахиня. Однако она не собирается принимать постриг. Ей двадцать три года, она молодая, деятельная, сильная женщина; новая жизнь ждет ее в Нормандии и в Англии – в стране, где она родилась, но которую едва помнит.

Вдовствующая императрица повернулась и передала корону камергеру, чтобы тот надежно упаковал бесценный предмет в кожаный футляр для перевозки.

– Госпожа, если позволите: ваш эскорт готов.

Матильда обратила взгляд на седовласого рыцаря, который с поклоном остановился в дверях. Как и она, рыцарь был одет по-дорожному: в теплую накидку и прочные сапоги из телячьей кожи. Левой рукой воин слегка придерживал рукоятку меча.

– Благодарю, Дрого.

Слуги вынесли последний сундук с ее вещами, и Матильда медленно обошла покои, где остались лишь унылые стены. Драпировки сняли, вокруг очага с умирающим огнем – голые скамьи. Очень скоро ничто не будет напоминать о том, что она жила здесь когда-то.

– Прощание – это всегда трудно, госпожа, – сочувственно заметил Дрого.

Все еще оглядываясь, словно ее взор запутался в паутине невидимых нитей, Матильда задержалась у выхода. Она вспомнила, как восьмилетней девочкой стояла в Льеже в огромном зале и едва не падала от усталости после долгого пути из Англии. Все ее существо было исполнено страха и непосильной ответственности: ей велели покинуть родное гнездо и отправиться в чужую страну для обручения со взрослым мужчиной. Союз устроил ее отец, преследуя политические цели, и юная Матильда знала, что не может ослушаться отца, ведь он великий король, а она сама принцесса, носительница королевской крови. Этот брак мог сломать ее, но вышло – создал: робкая, прилежная девочка превратилась в величественную даму и достойную спутницу императора Германии.

– Я была счастлива здесь. – Матильда взялась за резной косяк, и в этом жесте слились и желание удержать прошлое, и прощание.

– Ваш отец будет рад видеть вас.

Матильда отпустила косяк и расправила накидку:

– Не нужно уговаривать меня, словно норовистую лошадь.

– Госпожа, и в мыслях такого не было!

– Что же было у вас в мыслях?

Дрого сопровождал девчушку в том первом долгом путешествии и с тех пор был ее телохранителем и предводителем рыцарей: сильным, суровым, надежным. Восьмилетней Матильде он казался стариком, хотя было ему тогда всего тридцать лет. С тех пор Дрого мало изменился, если не считать того, что морщины стали глубже да появилось несколько новых.

– Я хотел сказать, что перед вами открытая дверь.

– И что вот эту дверь пора закрыть?

– Нет, госпожа. Эта дверь сделала вас императрицей, потому-то ваш отец и призывает вас.

– Ах, это всего лишь одна из причин, которыми он руководствуется, – отозвалась Матильда. – Отца я не видела много лет, но знаю его хорошо. – Решительно выдохнув, она вышла из комнаты с такой горделивой осанкой, как будто голову ее по-прежнему венчала тяжелая императорская корона.

Свита ожидала в полукруге придворных, вассалов и слуг. Основную часть багажа Матильды отправили на повозках тремя днями ранее, и только ближайшее ее окружение осталось с несколькими вьючными лошадьми, чтобы везти провизию и те вещи, которые она хотела иметь при себе. Капеллан Бурхард все поглядывал на мерина, груженного утварью для дорожной молельни. Матильда проследила за его взглядом, поняла, что капеллан беспокоится об известном ей кожаном ларце в одной из переметных сум, и повернулась к своей кобыле. Императрице приготовили роскошное седло[1]1
  В XII веке дамское седло представляло собой своеобразную подушку с упором для спины, дополненную снизу дощечкой для ног. Дама располагалась в таком сооружении боком, плечи параллельны корпусу животного. Обычно слуга вел лошадь под уздцы. Иногда дама ехала, сидя боком за кавалером.


[Закрыть] – кораллового цвета, расшитое узорами и подбитое конским волосом, такое же мягкое, как ее скамья перед камином, с поддержкой для спины и опорой для ног. Езда на таком седле не самый быстрый способ путешествовать, зато пристойный и внушительный. Города и селения, мимо которых они поедут, ждут от вдовы только что почившего правителя блестящего великолепия, и ничто меньшее их не устроит.

Матильда взобралась на лошадь, устроилась в седле и аккуратно поставила ноги на подножку. Сидя боком, можно смотреть и вперед, и назад. Как это уместно. Она приподняла узкую руку. Дрого принял сигнал: кивнул почтительно и поскакал вперед, чтобы возглавить рыцарский отряд. Развернулись штандарты – золотые, красные и черные, герольды пустили лошадей легким галопом, и кавалькада вытянулась вдоль дороги, словно нанизанные на нить бусины. Вдовствующая императрица Германии покидала дом своего сердца, чтобы вернуться в дом своего рождения и принять новые обязательства.

Аделиза вцепилась в простыни и, закусив губу, подавила стон. Наконец Генрих вышел из нее. В свои почти шестьдесят он все еще крепок и бодр. От его напористых движений внутри у нее саднило, и своим весом он едва не раздавил ее. К ее облегчению, супруг приподнялся и откинулся рядом на спину, тяжело пыхтя. Королева положила ладонь себе на живот и попыталась отдышаться. Природа щедро одарила Генриха, и сношение с ним часто причиняло ей боль, однако она горячо надеялась, что на этот раз Господь сподобит ее понести.

Уже четыре года она была супругой Генриха и королевой Англии, но каждый месяц в положенный срок неотвратимо приходили регулы и терзали ее тело кровавыми спазмами отчаяния. Несчетные молитвы, дары, епитимьи и снадобья пока не исцелили женщину от неспособности зачать. Генрих имел множество детей от разных любовниц, то есть немощным он не был, но от его первого брака в живых остался только один законный ребенок – дочь Матильда. Был еще сын, он погиб незадолго до женитьбы Генриха на Аделизе – утонул в кораблекрушении черной ноябрьской ночью. О трагедии, лишившей его наследника, Генрих редко говорил, однако именно она определила всю политику короля. Роль супруги в этой политике сводилась к рождению нового наследника. Увы, до сей поры свой долг она не сумела исполнить.

Король поцеловал жену в плечо, после чего раздвинул полог и слез с кровати. Аделиза смотрела, как он чешет серебряные завитки на широкой груди. Его коренастую фигуру утяжеляло брюшко, но не портило, так как тело его было мускулистым и соразмерным.

Генрих потянулся и издал рык сытого льва. Даже если их союз не принес иных плодов, думала Аделиза, по крайней мере, с ней супруг находит отдохновение. Его сексуальный аппетит был неутолим, и в те дни, когда он не ложился с ней, развлекался с другими дамами.

Он налил себе вина из фляги, поставленной на расписной короб у окна, а на обратном пути к ложу подобрал свою мантию и набросил на плечи. Беличий мех блеснул в неярком сиянии свечи серебристо-голубой волной. Аделиза села в постели и обхватила колени руками. Жжение между бедер стихло, осталась ноющая боль. Генрих протянул ей кубок, и она отпила глоточек.

– Скоро прибудет Матильда, – произнес он. – Бриан Фицконт завтра должен встретить ее на дороге.

Аделиза видела по выражению его лица, что в мыслях он уже плетет паутину политики.

– Для нее все готово, – ответила она. – Слуги поддерживают жаркий огонь в покоях, изгоняя сырость и холод. Я велела им жечь благовония и расставить чаши с розовыми лепестками, чтобы освежить воздух. На стенах сегодня повесили новые шпалеры, закончили убранство. Еще…

Генрих поднял руку, останавливая ее:

– Не сомневаюсь, покои будут великолепны.

Аделиза смутилась и потупила взор.

– Думаю, вы подружитесь. Вы же почти одного возраста. – Генрих снисходительно улыбнулся.

– Странно будет называть ее дочерью, она все-таки старше меня.

– Ничего, вы обе быстро привыкнете. – Он все еще улыбался, однако Аделиза понимала: супруг уже думает о чем-то другом.

Разговоры Генриха никогда не были пустыми пересудами; за каждым словом стояла цель.

– Я прошу вас сблизиться с ней. Ее долго с нами не было, и мне нужно думать о ее будущем. Что-то решит совет, что-то должно остаться между отцом и дочерью, но есть вещи, которые женщине лучше обсуждать с женщиной. – Он провел по ее щеке сильной широкой ладонью. – Вы умеете обращаться с людьми, они с вами откровенны.

Аделиза нахмурилась:

– Вы желаете, чтобы я вошла к ней в доверие?

– Тогда я буду знать, что у нее на уме. За пятнадцать лет я видел ее лишь однажды, да и то всего несколько дней. В своих письмах она рассказывает мне о своей жизни, но составлены они языком писцов, а мне нужно понять ее истинный характер. – Его глаза холодно сверкнули. – Нужно понять, достаточно ли она сильна.

– Сильна – для чего?

– Для того, что я определю ей.

Генрих отвернулся, зашагал по опочивальне, на ходу то перекидывая из одной руки в другую свиток, то поигрывая скипетром. Наблюдая за мужем, Аделиза думала, что он удивительно похож на жонглеров, которых иногда приглашали для развлечения двора. Подобно им, он тоже подбрасывает и удерживает в воздухе шары, в любой миг знает, где каждый находится и что с ним делать, быстро приноравливается, если добавляется новый предмет, и отбрасывает тот, который становится ему ненужным. Не имея законнорожденного сына, он вынужден думать о преемнике. До сих пор он взращивал под своим крылом племянника Стефана как возможного наследника, теперь же Матильда овдовела и, значит, может приехать домой и снова выйти замуж. Условия игры поменялись. Но неужели он думает о том, чтобы сделать Матильду наследницей Англии и Нормандии? Это небывалая смелость. Даже самые вольнодумные бароны при мысли о правителе в юбке поперхнутся вином. В недоумении Аделиза свела брови.

Ее супруг часто шел на риск, однако никогда не действовал в запале и привык всех подчинять своей железной воле.

– Она молода и здорова, – продолжал он. – И способна к деторождению, у нее был ребенок, хотя и не выжил. Матильда снова выйдет замуж и, если будет угодно Господу, родит еще сыновей.

Сердце Аделизы сжалось. Если будет угодно Господу, она и сама родит сыновей. Однако она понимала: Генрих должен готовить и другие пути.

– Вы уже подобрали для нее кого-то?

– Есть несколько кандидатов, – заметил он небрежным тоном. – Вам нет нужды беспокоиться на этот счет.

– Но когда придет время, мне надо будет улаживать разногласия.

Генрих забрался в постель и натянул на них обоих покрывало. Он еще раз крепко поцеловал ее.

– Блюсти мир – это долг, привилегия и прерогатива королевы, – ответил супруг. – И я знаю, вы никогда не подведете меня.

– Не подведу, – согласилась Аделиза.

Когда Генрих затушил пальцами свечу, она вложила ладонь между бедрами, скользкими от его семени, и вознесла молитву о том, чтобы на этот раз у нее получилось.

Глава 2

Дорога в Руан, Нормандия, осень 1125 года

День начался с ненастного утра, но постепенно распогодилось, пока Матильда со свитой пересекала леса в окрестностях Бове на пути к великому Руану, что стоит в сердце Нормандии, на берегу Сены. Теперь до заката оставалось не более часа, и голубое небо радовало глаз, зато усилился ветер – его порывы нещадно трепали одежду. Вечером им предстоит разбить лагерь для ночевки прямо у дороги. В полдень должны были подъехать встречающие из Руана во главе с одним из отцовских баронов, Брианом Фицконтом, однако пока их было не видать, и в душе Матильды росло нетерпеливое раздражение. К тому же ее кобыла повредила правую заднюю ногу и захромала, так что Матильде ничего не оставалось, как пересесть к Дрого и ехать у него за спиной, словно она была женщиной из его семьи, а не госпожой. Рыцари и прислуга старались держаться от нее подальше. Мягкое замечание Дрого о том, что через сутки они будут в Руане, где их ждут всевозможные удобства, не улучшило настроения Матильды: она привыкла к точности и порядку.

Налетел очередной порыв ветра, и ей пришлось уцепиться за перевязь Дрого, чтобы не упасть.

– Я отказываюсь въезжать в Руан подобным образом, – прошипела она.

– Госпожа, в крайнем случае я дам вам эту лошадь, а сам оседлаю запасную. Но сегодня уже нет смысла что-то менять, скоро стемнеет. – Он говорил с прагматичным спокойствием человека, давно знакомого с ее дотошностью.

Матильда посмотрела на расплавленное золото закатного солнца и призналась себе, что Дрого прав. И все равно она сердилась. Почему люди не в силах выполнить то, что обещали?

Неожиданно рыцарь натянул поводья, и Матильда ткнулась ему в спину.

– Прошу прощения, госпожа, – сказал Дрого. – Кажется, наш эскорт из Руана прибыл.

Выглянув из-за его широкого плеча, она увидела, что к ним приближаются повозки в сопровождении всадников.

– Мне надо спешиться, – скомандовала императрица.

Дрого спрыгнул с коня и помог спуститься Матильде. Она расправила платье, запахнула плотнее мантию и выпрямилась. Это было непросто – шквальные вихри сбивали с ног и рвали вуаль, которая, к счастью, была подколота к наголовнику.

Тем временем всадники подскакали и остановили заляпанных грязью лошадей. Их предводитель соскочил с черного красавца-жеребца и, сорвав с головы шапку, упал перед Матильдой на одно колено.

– Вы опоздали, – ледяным тоном обронила она. – Мы ждали вас с полудня.

– Госпожа, нижайше прошу простить меня. Мы приехали бы раньше, но одна из повозок сломалась, а потом путь нам преградило упавшее дерево. Ветер все усложнил, и мы двигались медленнее, чем могли бы.

Матильда замерзла, устала и не хотела слушать оправданий.

– Встаньте, – приказала она.

Он вытянулся во весь рост. У него были невероятно длинные ноги, – казалось, они будут выпрямляться бесконечно. Сапоги из отличной кожи оплетала красная шнуровка. Черные волосы бились вокруг лица, с которого смотрели на Матильду темные, как торфяное болото, глаза. Линия его губ от природы была изогнута будто в улыбке, хотя он был серьезен.

– Миледи, я Бриан, сын Алена, герцога Бретани, и сеньор Уоллингфорда. Полагаю, вы меня не помните. Последний раз мы видели друг друга, когда вы заверяли в Ноттингеме одну из хартий вашего отца, я же тогда только прибыл к его двору молодым оруженосцем.

– Это было очень давно, – все еще недовольная, заметила Матильда.

– Да, госпожа. – Он указал на своих спутников, которые тоже спешились и преклонили колени. – Мы привезли удобный шатер и провизию. Сейчас разобьем лагерь. Вам не придется долго ждать.

– Мне придется ждать еще меньше, если вы скажете вашим людям, чтобы они встали наконец на ноги и принялись за работу, – процедила Матильда. – При необходимости вам помогут мои слуги.

С неподвижным лицом Фицконт поклонился и отошел, на ходу выкрикивая резкие приказы. Десятки сержантов и работников бросились к повозке распаковывать части большого круглого шатра. Наружное красно-синее полотнище украшали изображения золотых львов. Внутри шатер затянули бледным шелком, а на изогнутых распорках повесили роскошные шпалеры из шерсти.

Ветер надувал полотна, словно паруса в шторм. Матильда наблюдала, как борются с ними слуги, и мысленно качала головой. Не будь она так сердита и измучена, то посмеялась бы.

Один человек из отряда Бриана, широкоплечий юноша, осматривал ее кобылу, поглаживая хромую ногу и тихо приговаривая, чтобы успокоить животное. Когда он заметил, что Матильда обратила взор на него, то отвесил поклон и сказал:

– Госпожа, ей нужен отдых и теплая припарка из отрубей на это колено. Просто она утомилась от долгого пути, в остальном здорова. – Он ласково почесал кобыле шею.

Судя по меховой накидке и расшитой орнаментом котте, юноша не был простым конюхом. Черты его открытого лица притягивали взгляд прежде всего необыкновенными золотисто-карими глазами.

– Вы тоже были в Ноттингеме с милордом Фицконтом? – спросила Матильда.

Он тряхнул головой:

– Нет, госпожа, но там, скорее всего, был мой отец Вильгельм Д’Обиньи, владетель Бакенхема в Норфолке и один из виночерпиев вашего отца.

– Его я не помню, – произнесла она, – но наслышана о вашей семье.

Очевидно, этот Д’Обиньи принадлежал к группе «золотой» молодежи, обретающейся при дворе, и ему нашли дело, отправив вместе с Фицконтом встречать ее.

– А ваше имя?

– Вильгельм, назван в честь отца.

– Что ж, Вильгельм Д’Обиньи, как я посмотрю, вы разбираетесь в лошадях.

Он широко улыбнулся ей, обнажив красивые крепкие зубы:

– Только немного, госпожа, – и потер мягкий нос кобылы широкой ладонью.

– Надеюсь, у милорда Фицконта найдется для меня лошадь.

– Убежден, что найдется, госпожа.

Однако Матильда не разделяла его уверенности. До них доносились звуки жаркой перебранки – никак не могли найти колышки для закрепления шатра, и все винили друг друга.

– При дворе моего мужа такого не случилось бы, – с недовольным лицом заметила Матильда.

Д’Обиньи добродушно пожал плечами:

– Бывают такие дни, когда за что ни возьмешься – все валится из рук; сегодня как раз такой.

Он повел кобылу к привязи, где стояли остальные лошади, поощряя ее причмокиванием.

Колышки нашлись совсем не там, где ожидалось, последовал очередной обмен проклятьями, наконец их вбили в землю – шатер был закреплен. Распоряжался установкой сам Бриан Фицконт. Он то и дело ерошил волосы рукой; его смущение и отчаяние росли с каждой минутой.

Однако постепенно хаос сменился порядком, и вскоре Матильда смогла войти в шатер и по крайней мере укрыться там от ветра, хотя полотнища хлопали как крылья и, казалось, старались поднять всю конструкцию в воздух. Засуетились камеристки, приготавливая для нее кровать: на подвесной каркас постелили несколько тюфяков и накрыли их чистыми простынями и мягкими одеялами. Лакеи отгородили половину шатра занавесом, внесли стул с мягким сиденьем, появились скамья и небольшой стол.

Матильда продолжала стоять со сложенными на груди руками.

В шатер вошел Бриан Фицконт, а следом за ним слуги внесли флягу и кубки, буханки хлеба, разные сыры и копченое мясо.

– Мои люди устраивают ограду для защиты от ветра, – сообщил он. – Хорошо, что нет дождя.

– Да, – согласилась Матильда, подумав, что дождь переполнил бы чашу ее терпения.

Тем временем слуги накрыли стол вышитой скатертью, расставили еду и питье. Вдовствующая императрица опустилась на стул и, прежде чем успела передумать, мановением руки пригласила Бриана сесть. Полезно будет узнать, что происходит при дворе, до прибытия туда.

Фицконт не сел сразу, а сначала выглянул наружу и выкрикнул еще несколько распоряжений, затем закрыл полог и сам стал прислуживать Матильде. Пока он наливал вино в серебряные кубки, она обратила внимание на его длинные пальцы. Сверкнул изумрудом один перстень, витым золотом другой. Руки его были чистыми, с аккуратно подстриженными ногтями, но с чернильными пятнами, как у простого писца. Императрица попыталась припомнить свои детские впечатления о Фицконте, но не смогла: если они и встречались, то случилось это слишком давно, и был он тогда всего лишь одним из пажей при дворе.

– Как мой отец, здоров ли? – Она сделала глоток. Вино струйкой тепла потекло в ее закоченевшее тело.

– Здоров, госпожа, и рад грядущей встрече с вами, пусть и при печальных обстоятельствах.

– После отъезда из Англии мы с ним виделись всего лишь раз, – проговорила Матильда. – Знаю я, почему он рад моему возвращению.

Они помолчали. Матильда заключила, что защиту от ветра успешно установили, поскольку стены шатра колыхались меньше, чем поначалу. Она отломила хлеба и съела его с куском копченой оленины, знаком велев Фицконту тоже приступить к трапезе.

– Вы бы предпочли остаться в Германии?

Прямота вопроса застигла Матильду врасплох. Она ожидала, что Фицконт продолжит играть роль почтительного придворного.

– Отец приказал мне вернуться, и мой долг – слушаться его. Да и что бы я делала в Германии без мужа? У его преемника свой круг приближенных. Пришлось бы или выйти за одного из них, что пошло бы вразрез с политикой отца, или постричься в монахини и отдать жизнь служению Господу.

– Это достойный выбор.

– Но я еще не готова отказаться от мира. – Она пытливо посмотрела на него. – Мой отец не обсуждал с вами мое будущее?

Фицконт спокойно выдержал ее взгляд.

– О планах он говорит только в самых общих чертах и даже если бы доверил мне свои помыслы, то мне не пристало бы их разглашать. Но вы и сами, госпожа, догадываетесь о его намерениях. Не будь у вашего отца планов относительно вас, вы до сих пор находились бы в Шпайере.

– Разумеется, я знаю, что у него есть планы, но не знаю, в чем они состоят.

Матильда откинулась на спинку стула, пытаясь немного расслабиться. По другую сторону занавеса тихо переговаривались ее придворные дамы.

Бриан тоже отклонился, как в зеркале повторив ее позу.

– Вы покинули Англию маленькой серьезной девочкой, которая желала учиться и исполнить свой долг. Я хорошо помню вас в те годы, но вы меня можете и не припомнить. Вам не хотелось уезжать, но вы сжали волю в кулак и сделали то, что от вас требовали, ибо таков был ваш долг. Вижу, в этом вы не изменились, только теперь вы императрица и взрослая женщина. Вы привыкли держать в руках бразды правления и повелевать.

Она едко усмехнулась:

– Это верно, милорд, растяп я не терплю.

– Вы истинная дочь своего отца, – ответил он с невозмутимым видом, однако в глазах промелькнула искра.

Матильда едва не рассмеялась, ей даже пришлось торопливо прикрыть рот рукой. Это все вино, подумала она. Вино и усталость. А потом вдруг от скорби у нее сжалось горло – эта смесь политики и тончайшего флирта так походила на то, что было у них с Генрихом, что она вновь ощутила всю боль утраты. Женщина сглотнула и ровным голосом проговорила:

– Да, я и вправду дочь своего отца. Если вы не можете поведать, что ожидает меня в будущем, хотя бы расскажите, что происходит при дворе, чтобы я подготовилась.

Бриан предложил ей еще вина, но она отрицательно покачала головой. Тогда он подлил себе полкубка.

– Вы знали двор своего мужа, потому быстро освоитесь и при дворе отца. И там, и тут одни и те же персонажи.

– Но кто друг, а кто враг? Кому можно доверять, кто наиболее сведущ в делах государства?

– Это решать вам, госпожа, а советчиком может быть только ваш отец.

– То есть вы опять ничего мне не скажете.

Фицконт протяжно выдохнул:

– Короля окружают люди, которые хорошо ему служат. Ваш брат, граф Глостерский, будет очень рад вашему приезду. Среди тех, кто первыми встретит вас, будут также ваши кузены Стефан и Тибо.

Его лицо ничего не выражало. У Матильды остались смутные воспоминания о блуаской родне. Оба кузена были старше. Они занимались своими мальчишескими делами и мало внимания уделяли юной Матильде, кроме тех случаев, когда прислуживали ей и ее матери за столом в качестве пажей.

– Кажется, Стефан недавно женился? – Ей писали об этом в свое время, но она была слишком поглощена уходом за больным мужем, чтобы заинтересоваться новостью.

– Да, на Маго, булонской наследнице. Ваш отец счел этот брак разумным – он укрепил наши северные границы.

Матильда задумалась. Маго Булонская приходилась ей двоюродной сестрой по материнской линии, в то время как Стефан был родней со стороны отца – действительно, прочные семейные узы. Что же задумывал отец, когда сплетал все эти нити? Он был непревзойденным мастером ткать узор политики.

– Что теперь представляет собой Стефан?

Бриан пожал плечами:

– После свадьбы остепенился. Отменный наездник и воин. Легко заводит дружбу, и король благоволит ему.

От такой оценки Матильде стало тревожно. У Стефана было достаточно времени, чтобы завоевать расположение ее отца и получить влияние, которого у нее самой не было.

– А как вы к нему относитесь?

Отвечая, Фицконт подбирал слова осторожно:

– Надежный товарищ на охоте, и мы неплохо понимаем друг друга. Стефан знает, когда нужно оставить меня наедине с книгами и мыслями, а я знаю, когда он хотел бы побыть в шумной мужской компании. Сейчас на него большое влияние оказывает жена: придает ему целеустремленности, у нее всегда наготове хороший совет. – Бриан допил вино. – Ваш отец пленил Галерана де Мелана за то, что тот поднял восстание. Однако Вильгельм Клитон до сих пор остается угрозой.

– Это давно известно, – нетерпеливо отмахнулась Матильда. – Вильгельму Клитону не стать королем, поскольку у него нет к этому способностей, и Галеран де Мелан – глупец, раз поддержал его.

– Тем не менее их действия определяют политику вашего отца в настоящем и будущем. Возможно, именно из-за них он так возвысил Стефана – в качестве противовеса.

Стенки шатра надулись под новым шквалом бури, и неожиданно Матильда почувствовала прилив сил. Захотелось, чтобы ветер сдул все, что было раньше, и оставил бы мир пустым и чистым. Королю приходится удерживать трон в постоянной борьбе с оппозицией. Он объединил под своей властью Англию и Нормандию, отобрав их у старшего, менее осмотрительного брата Роберта. Брата Генрих заключил в тюрьму, где тот пребывал и по сей день. Однако у Роберта остался сын, Вильгельм Клитон, еще один кузен Матильды, который заявлял о своих правах на трон. Молодые горячие головы вроде Галерана де Мелана поддержали его, и хотя ее отец подавил мятежи, как солдат затаптывает вспыхнувший огонь, в воздухе еще чувствовался запах дыма. А там, где вспыхнул один пожар, может загореться и другой, и третий. У Галерана имелся брат-близнец, и круг интересов их влиятельной семьи захватывал как Англию, так и Нормандию.

Интриги, думала Матильда. Настоящий король умеет сплетать нити воедино, следя, чтобы ни одна из них не выбилась из ткани его планов, и при этом приглядывает за теми, кто плетет свои узоры.

Она внимательно смотрела на Фицконта. По-видимому, отец считает его полезным и неспроста приблизил ко двору. Бриан Фицконт содержит сотню рыцарей благодаря женитьбе на Мод, наследнице Уоллингфорда. Но что можно сказать о нем сейчас, после их первой встречи? Его появление блестящим не назовешь, однако Вильгельм Д’Обиньи отозвался о нем достаточно высоко. Матильда догадывалась, что Фицконт умеет скрывать свои мысли и что мысли эти не поверхностны. Как бы неудачно ни сложилось их знакомство, легкомысленным недотепой этот человек не был.

Когда Бриан ставил кубок на стол, взгляд Матильды вновь привлекли чернильные пятна на его изящных пальцах.

– Вы сами пишете письма, милорд?

– Порою да, – смущенно улыбнулся он. – С пером в руках мне лучше думается. Я люблю набрасывать заметки сам, хотя чистовым вариантом занимаются писцы. Своим образованием я обязан вашему отцу.

– Он высоко вас ценит, судя по всему.

– А в ответ я почитаю его и служу ему верой и правдой. – Бриан откашлялся и встал на ноги. – Миледи, прошу вашего позволения удалиться. Нужно проверить, все ли готово к завтрашнему дню.

– Можете идти, – церемонно произнесла Матильда. – Надеюсь, вы сумеете подыскать для меня лошадь.

– Разумеется, госпожа, это моя первая и наиважнейшая задача. – Фицконт поклонился и вышел из шатра.

Как только за ним опустился полог, из-за перегородки выпорхнули ее камеристки, Эмма и Ули. Императрица позволила им снять с нее платье и расчесать ей волосы, после чего отослала их. Ей хотелось остаться одной и подумать. Сняв с кровати покрывало, она завернулась в него и удобно устроилась на стуле: колени подтянуты к подбородку, голова опирается о кулак.

А в это время Фицконт стоял на ветру и глубоко дышал, сбрасывая напряжение. Он не ожидал, что дочь короля окажется столь вспыльчивой и приметливой. Ее взгляд был острым как нож и резал если не плоть, то душу; по крайней мере, так показалось Бриану после их короткой беседы. Когда он сегодня подъехал к Матильде на дороге, она посмотрела на него как на безмозглого неумеху, и его все еще жег стыд. Оставалось только надеяться, что с тех пор он сумел немного вырасти в ее глазах, однако, если к утру для императрицы не найдется лошадь, репутация его будет безнадежно погублена. Ничего не поделать – придется посадить ее на своего жеребца, а самому довольствоваться кобылой оруженосца. А парень пусть сядет за спину одному из сержантов.

Из маленького шатра вынырнул седовласый рыцарь, возглавлявший кортеж императрицы, – очевидно, поджидал Бриана.

– Мою госпожу всегда огорчает, когда нарушаются планы, – сказал он, но не в оправдание повелительницы, а скорее упрекая Фицконта.

– Я принес свои извинения и сделал все возможное, чтобы исправить положение, – ответил Бриан. – Можете быть спокойны: императрица въедет в Руан достойно, как подобает.

Рыцарь не спускал с него тяжелого взгляда:

– Милорд, вы еще убедитесь в том, что моя госпожа не привыкла поступаться принципами.

Поверенный короля прикусил язык: резкий ответ чуть было не сорвался с его губ.

– Миледи убедится, что к ее прибытию в Руан подготовились надлежащим образом.

– Я служу ей с тех пор, как она была девочкой, – продолжил рыцарь. – У меня на глазах Матильда выросла, стала женщиной и обрела власть в качестве супруги императора. Она обладает величием. – Он глянул на шатер, из которого только что вышел Бриан, и понизил голос. – Но при этом она хрупка и нуждается в нежной заботе. Кто даст ей эту заботу, если ее гордость служит ей одновременно и щитом, и мечом? Кто разглядит в императрице испуганного ребенка и ранимую женщину?

Какое-то чувство шевельнулось в душе Бриана, он не мог точно назвать его – это была не жалость, не сострадание, а нечто более сложное и опасное. Серо-голубые глаза Матильды, прозрачные как стекло, смотрели на него сегодня с вызовом и даже с презрением. Поверенный короля не находил в ней того, о чем говорил стареющий рыцарь, но это потому, что он, Бриан, совсем еще не знает ее. Пока он видел другое: прямоту и силу. Она словно взяла остро заточенное перо и вывела эти два неизгладимых слова у него на коже.