Текст книги "Хозяйка Англии"

Матильда глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

– Если люди будут верой и правдой служить мне, то я справедливо вознагражу их, но пусть мне говорят правду, а не обходят ее стороной, словно это чудовище, которое лучше не будить.

Бриан послал ей долгий взгляд, от которого у Матильды по телу пробежала дрожь. Всего лишь один небольшой шаг, и их руки соединятся, пальцы сплетутся.

Она сжала кулаки, чтобы устоять перед желанием прикоснуться к нему.

– Поддержите ли вы меня, когда я стану королевой? – спросила она. – Вы не считаете, что Англия превратится в посмешище, если на ее трон сядет женщина? Не покажется ли вам это нарушением естественного порядка?

Фицконт покачал головой:

– Я возрадуюсь.

– Тогда вы либо самый смелый человек из всех, кого я знаю, либо лжете мне.

– Я не смельчак и не лжец, – ответил он. Страстное томление не исчезло из его глаз. – Я слуга вашего отца и ваш слуга.

– Но мой отец для вас на первом месте.

– Потому что он король и он возвысил меня. Но если вы станете королевой, это будет означать, что его с нами больше нет.

Матильда сделала несколько шагов вдоль оборонительных укреплений, чувствуя, что не выдержит близости. На горизонте плавилось золото солнца.

– Да, отец дал вам высокое положение, женив на Мод из Уоллингфорда. – (Бриан кивнул, насторожившись.) – Сколько вам было тогда?

Он посмотрел себе под ноги:

– Не помню. Это было очень давно. Может, лет шестнадцать.

– А сколько было вашей жене?

У Фицконта осип голос.

– Она была старше меня в два раза, как вам известно, и вдова.

Из-за укреплений вырвался холодный вечерний ветер, и Матильда зябко поежилась.

– И что вы думали тогда, женясь на ней?

– Я же говорил: это было очень давно.

– Но такие вещи не забываются, и я хорошо знаю, как остра ваша память.

Бриан явно испытывал неловкость.

– Я был благодарен вашему отцу. Наследства и имения у меня не было, а Генрих воспитал меня при дворе и дал состояние. Что касается Мод, я всегда старался быть справедлив с ней, но этот брак, как и большинство других, заключался по расчету, а не по любви.

– А что, по-вашему, думала ваша жена, выходя замуж за такого юного мальчика?

Бриан вспыхнул:

– Никогда ее не спрашивал об этом. И зачем? Нас впрягли в одно ярмо – к худу ли, к добру, и наш долг – тянуть плуг в одну сторону. Мы делаем то, что нам велено.

– То, что нам велено, – повторила Матильда, дрожа от холода.

Утром ей тоже придется исполнить долг: вернуться к своему плугу и неподходящему партнеру.

– Вы станете королевой, – тихо произнес Бриан. – Великой королевой.

Она видела страсть в его глазах и радовалась тому, что отошла от него достаточно далеко.

– Но раньше я была императрицей. Мой отец не желает, чтобы я стала королевой. Он мечтает возвести на трон моих сыновей. Того же хочет Жоффруа, вот почему он попросил меня вернуться. Мужчины всегда забирают власть себе.

Бриан еще понизил голос:

– Вы не знаете, какой властью уже обладаете.

Матильде пришлось помолчать секунду, чтобы справиться с чувствами.

– Знаю, Бриан, – выговорила она и пошла к ступеням, стремясь укрыться в безопасности покоев.

По пути она корила себя за то, что назвала Фицконта по имени. В чем-то это было интимнее, чем прикосновение.

– Я буду служить вам до последней капли крови.

Эти слова долетели до нее с порывом ветра и прозвучали грозным предупреждением о грядущих трудных временах.

Глава 15

Лошский лес, Анжу, сентябрь 1131 года

Запыхавшийся Жоффруа натянул поводья, останавливая мокрого от пота жеребца, и похлопал его по гнедой шее. Потом огляделся, пытаясь определить, где оказался, но вокруг был только лес и ни одной тропы. Деревья высились, подобно колоннам собора, и сплетались кронами в бочарные своды. Медленно падали первые осенние листья рыжего и золотисто-зеленого цвета. В пылу погони за красавцем-оленем Жоффруа ускакал от остальных охотников и теперь потерял и оленя, и товарищей. Только Бруин оставался с ним, но, похоже, пес утратил след, потому что бегал кругами, принюхиваясь к земле.

Жоффруа наклонил голову и прислушался. Помимо шелеста листвы и резких криков сойки, вдалеке не слышно было ни звука. Жоффруа потянулся за своим охотничьим рогом и выругался, обнаружив, что тот оторвался от перевязи: во-первых, теперь ему не позвать помощь, а во-вторых, вырезанный из слоновой кости рог был очень ценным.

Он развернул коня обратно и стал искать тропу, не забывая прислушиваться, не зазвучат ли рожки других охотников. Но ничего не услышал, а многообещающая дорога обернулась оленьей тропой и только завела его еще глубже в чащу.

Раз, напрягая слух, он уловил звук далекого рога – увы, определить направление Жоффруа не смог, а звук больше не повторился.

Жоффруа был прагматиком и знал, что рано или поздно он найдет дорогу. Тем не менее он слегка встревожился, когда понял, что заблудился и оказался в одиночестве, без друзей. Ночью будет холодно, а у него не было с собой ни провизии, ни средств, чтобы развести огонь. Жоффруа повернул жеребца к закатному солнцу – по крайней мере, будет знать, в какую сторону двигается.

Спустя какое-то время он почуял запах дыма и вздохнул с облегчением, однако об осторожности не забыл. По мере продвижения запах усиливался, и наконец Жоффруа выехал на опушку, где угольщик устроил одну из своих куч. Дым в основном шел от костерка перед шалашом, на котором готовился ужин, но и от угольной кучи плавно поднимались белые завитки.

Угольщик почтительно поклонился Жоффруа, чье высокое звание бросалось в глаза, но не опустился на колени. На его запачканном сажей лице ярко сверкнули голубые глаза, кулак же крепко сжимал грабли.

– Как мне выбраться отсюда? – спросил Жоффруа. – Ты знаешь дорогу в Лош?

Угольщик облокотился на рукоятку граблей.

– Если бы не знал, то не смог бы продавать там уголь, верно? – ухмыльнулся он и принялся объяснять дорогу, в качестве ориентиров называя различные деревья: большой дуб, кривая липа, заросли орешника с заячьей норой в корнях.

Жоффруа нетерпеливо раздул ноздри.

– Проводи меня! – приказал он. – Твои объяснения не помогут человеку, не знающему этот лес.

– Господин, я не могу оставить тлеющую кучу без присмотра. Если ветер раздует огонь, весь уголь сгорит. – Угольщик махнул в сторону кучи. – А на что я тогда буду жить?

– Да заплачу я тебе за твой уголь! Заплачу столько, сколько ты зарабатываешь в месяц, покажи дорогу. Можешь сесть у меня за спиной.

Бедняк подумал немного и потом с решительным кивком отложил грабли и притащил скамейку, чтобы взобраться на жеребца Жоффруа.

– В эту сторону, – показал он направление грязной рукой.

Тропа петляла и вилась, словно змея, но угольщик уверенно находил путь с помощью неприметных деталей, известных только ему. Жоффруа стал понимать, что он чужак в собственной земле. Здесь, в этих лесах, власть у полунищего угольщика, потому что он обладает знанием.

– Что говорят среди народа о графе Анжу? – полюбопытствовал Жоффруа.

Его спутник пожал плечами:

– Не мне судить, господин, но если честно, то, по-моему, люди еще не знают, как к нему относиться. Он молод и пока не достиг зрелости. Поговаривают, что ему следует получше приглядывать за теми, кто ему служит, так как те склонны служить не ему, а своим интересам. Когда граф навещает свои замки, дворецкие забирают провизию у местного населения для того, чтобы кормить графа и его свиту, и обещают заплатить, да только никогда этого не делают. То же самое недавно случилось со мной и моим углем, но если пожаловаться, то тебя или изобьют, или посадят в тюрьму. Возможно, эти дворецкие думают, что они могут наживаться, пока их господин молод, но все то же самое происходило и при его отце.

Жоффруа хотелось сбросить грязного болтуна с лошади, а потом заковать в кандалы за дерзость. Однако он сдержался, поняв, что ему самому будет лучше, если его подданные будут довольны и в графстве воцарится справедливость. Юноша знал о том, что его тесть положил конец подобным злоупотреблениям среди своих придворных и что народ был ему за это очень благодарен. А главное, Генрих сумел полностью взять контроль над финансами, так что никто больше не мог набивать свои карманы за счет короля и его подданных. Да, этот угольщик груб и покрыт сажей, но говорит он отрезвляющие истины.

– А что еще ты слышал? – спросил Жоффруа.

К тому времени, когда показались башни замка в Лоше, у графа в голове сложилась ясная картина того, как народ относится к нему и его двору, и картина эта по большей части не радовала. У Жоффруа появилось много пищи для размышлений. А еще его очень позабавил этот проводник, звали которого, как оказалось, Тома Угольщик. Когда он наконец понял, что ехал на одной лошади с самим графом Анжуйским, то на лице его отразилось такое смятение, что Жоффруа расхохотался. Неменьшее потрясение испытали и домочадцы графа при виде того, с какой сомнительной личностью он разделил скакуна. К угольщикам всегда относились с подозрением. Они проводят свою жизнь в лесу, вдали от всех, и сами в одном шаге от изгоев и разбойников.

С поникшей головой угольщик упал на колени, но Жоффруа поднял его и, все еще хохоча, приказал слугам накормить Тома и дать лошадь, чтобы он мог добраться домой.

– Лучше бы осла, господин, – поправил графа Тома Угольщик. – За лошадью нужно много ходить, на выручку от угля ее не прокормишь. Да и люди станут мне завидовать. Так что если она не сдохнет, то ее украдут. А вот ослик и груз большой повезет, и мало кто на него позарится.

– Все, чего ты желаешь, – это осел?

– Да, господин.

Жоффруа усмехнулся:

– Вот она, народная мудрость. Может, стоит назначить тебя моим шутом.

Угольщик поднял на него умные голубые глаза:

– Я не дурак, господин.

– Это уж точно. Но разве тебе не хочется бросить жизнь угольщика ради жизни при дворе? Не хочется носить красивые одежды, спать на тюфяке из перьев, знать, что твоя жена и дети хорошо накормлены? Мне кажется, этого должен желать по-настоящему мудрый человек.

Угольщик наморщил лоб, соображая.

– Да, было бы неплохо, – признал он. – Но тогда я перестану быть собой. Я превращусь во что-то большее, чем простой угольщик, а это совсем не мудро, господин.

В конце концов Жоффруа отослал Тома восвояси с ослом, нагруженным едой, и с обещанием купить весь уголь, который будет у него на продажу. Глядя вслед бедняку, довольному собой, ослом и судьбой, Жоффруа почувствовал укол зависти.

– Господин, – обратился к нему с поклоном камердинер. – Пока вас не было, прибыла ваша супруга. Она устраивается в угловых покоях западной башни.

У Жоффруа разом испортилось настроение. И ведь знал, что Матильда должна была вот-вот приехать. Он и на охоту поехал, потому что хотел последний раз глотнуть настоящей свободы. Юноша отпустил слугу коротким взмахом руки и, пощипывая себя за верхнюю губу, посмотрел на дорогу, по которой ушел угольщик со своим новым осликом. Возможно, сегодняшнее злоключение в лесу было знамением. Беседа с лесным обитателем на пути в Лош заставила Жоффруа на многое взглянуть в новом свете.

Матильда мерила шагами покои, в которых устроили ее слуги Жоффруа. К ее приезду готовились, но последние мелочи вроде разведения огня, нагревания воды для умывания и накрывания на стол привели к настоящему переполоху. Теперь все ушли, кроме ее собственных домочадцев. Жоффруа, как ей сообщили, был на охоте, и Матильда обрадовалась этому, ведь у нее появилось время собраться с мыслями. Ей по-прежнему казалось, что она напрасно приехала сюда. Несмотря на письма отца и строгие условия, которые обеспечивали ее благополучие, Матильде было тревожно. А в Англии, пользуясь ее отсутствием, ее противники наверняка решат вопрос с наследованием трона в свою пользу. И наконец, даже с большим количеством слуг она чувствовала себя одинокой.

Дрого с Матильдой не приехал. Он принял постриг и стал монахом в аббатстве Премонтре. Его заменили другие, но это были люди ее отца, а не ее рыцари.

По крайней мере, во дворце не было ни Элис и ни единого следа ее пребывания здесь, хотя прямых вопросов о ней Матильда не задавала.

Слуги Жоффруа проводили ее в покои, обеспечили всем необходимым, но в остальном сторонились ее. Матильде казалось, что она очутилась внутри золоченой клетки, только непонятно было: эта клетка защищает ее или держит в неволе до тех пор, пока не придет время вовсе избавиться от ненавистной жены.

Неожиданно дверь распахнулась, напугав Матильду, и вошел Жоффруа, энергичный, как молодой лев, с золотисто-рыжей массой спутанных ветром кудрей, сверкая зеленовато-синими глазами. За время их разлуки он вырос и стал шире в плечах; мягкие подростковые черты затвердели в точеные линии созревающей мужественности. От его красоты захватывало дух. И Матильда ненавидела и боялась его.

– Госпожа супруга, добро пожаловать домой. – Он отвесил ей шутливый поклон.

Тело Матильды отозвалось отвратительным смешением возбуждения и робости. Она уже готовилась бороться с ним не на жизнь, а на смерть. Если он снова поднимет на нее руку, один из них умрет.

– Надеюсь, в этих покоях вам удобно. – Жоффруа огляделся, по-хозяйски уперев руки в бедра.

– Благодарю, милорд, удобно – вернее, станет удобно, когда мои люди закончат обустройство. – Ее слуги опустились на колени при появлении графа; знаком она велела им подняться и продолжить работу.

Его челюсти сжались, но в глазах промелькнула искра веселья.

– Самому странно это говорить, но я скучал по вас, – сказал Жоффруа. – Как же мне не хватало ледяных взглядов! Кроме вас, никто не вгоняет меня в дрожь одним суровым словом.

Матильда проговорила со всем возможным презрением, какое испытывала к мужу:

– Я бы добилась расторжения брака, будь это возможно.

– Дражайшая супруга, я и сам этого хотел. – Он искоса глянул на слуг. – Но коли этому не бывать и нам обоим придется нести свой крест, не обсудить ли нам кое-что?

– Сейчас? – Ею все больше овладевал страх.

– Почему нет? Чем раньше, тем лучше. – Он поднял было руку, но остановился и развернул ее ладонью к Матильде. – Вы не отпустите прислугу?

В его голосе слышалось раздражение, но Жоффруа явно старался соблюсти условия их воссоединения: если не дух, то, по крайней мере, букву. И пока трудно было предугадать, как бы он поступил, получив отказ.

– Оставьте нас, – приказала она слугам, – но будьте рядом. Я позову вас, если будет нужно.

Муж ее при этих словах фыркнул, но в лице Матильды ничто не дрогнуло.

Пока слуги один за другим покидали комнату, они с Жоффруа сцепились взглядами, как два противника перед сражением. Упала щеколда, и настала тишина, только потрескивали сухие бревна в очаге, облизываемые языками пламени. Потом Жоффруа пересек разделяющее его и жену пространство, положил руку ей на талию и привлек к себе.

– Я правда скучал по вас. И правда то, что я подумывал о расторжении нашего брака. Зачем мне жена, которая наполняет мою чашу уксусом?

– Затем, что есть и плюсы? – с издевкой предложила она ответ. – Затем, что этот брак делает вас мужем вдовствующей императрицы и будущей королевы? Затем, что он дает вам власть и положение, которых вы иначе никогда бы не получили? Затем, что вы хотите Нормандию, а без меня вам ее не добыть…

Жоффруа крепче сдавил Матильду. Они оба тяжело дышали от ярости и страсти. Ее лоно сочилось желанием. Как давно с ней случалось это в последний раз! Невзирая на всю ее неприязнь, даже ненависть к Жоффруа, невзирая на то, что он сделал с ней, физическое влечение между ними по-прежнему оставалось непреодолимой силой.

– О, все это так, жена, я не спорю, – проговорил Жоффруа. – Но и для вас, хотите вы это признавать или нет, плюсы есть.

Жоффруа прижался к ней так, чтобы Матильда в полной мере ощутила, как сильно он возбужден. Между поцелуями он подвел ее к только что застеленной кровати и там насладился ею не спеша и всласть: стянул с нее нижнее белье, осыпал поцелуями ноги от ступни до самого верха, ласкал ее лобковый бугорок до тех пор, пока Матильда не застонала. Потом он опустился на нее всем телом и вошел в ее лоно, слился с ней бедрами, двигаясь медленно, мощно, не торопясь, и наконец Матильда заметалась под ним, снедаемая желанием. И только тогда он довел ее до конца и понаблюдал, как она содрогается в оргазме, после чего сам отдался катарсису блаженства.

Матильда закрыла глаза, дожидаясь, когда угаснут в теле мерцающие искры наслаждения. Теперь бы расслабиться в восхитительной неге, однако нервы у нее были взвинчены. Она не успела вставить прокладку из мха, и ей оставалось только успокаивать себя тем, что со дня на день она ожидала регулов, так что вряд ли соитие увенчается зачатием. Выбравшись из-под Жоффруа, Матильда поднялась с постели и начала одеваться.

Жоффруа тяжелым взглядом наблюдал за тем, как она, сидя на низком табурете, занялась растрепанными волосами. Он вкусил вожделенный плод, но удовлетворения не получил: Матильда, как прежде, ускользала от него.

– Вы хотите «обсудить» еще что-нибудь перед тем, как я позову слуг обратно? – спросила она.

Он сел на кровати, потемнев лицом.

– Нет, потому что ваш отец все подробно описал в своем письме, как и я в ответном послании ему. И как видите, я держу слово.

Матильда ожесточенно перебирала пальцами, заново плетя косы.

– Пока да, но надо смотреть, что будет дальше.

– Это верно для обеих сторон, жена, – парировал Жоффруа. – От вас я жду повиновения.

– Что с Элис? Как вы с ней поступили? – перешла в атаку Матильда.

Ответом ей была тишина. Матильда обернулась к кровати и успела заметить боль на лице графа, прежде чем он справился с чувствами. Приняв равнодушный вид, Жоффруа стал натягивать брэ.

– Можете не беспокоиться насчет нее. Элис умерла.

Новость на мгновение оглушила Матильду. Она хотела сказать, что рада, однако чувствовала совсем иное. За потрясением последовала тревога. Где предел того, на что способен ее муж?

– От чего? – Матильда надеялась, что голос не выдал ее мыслей.

– Молочная лихорадка вскоре после рождения сына. Вот ее чрево легко было наполнить. От нее у меня также есть дочь, и оба ребенка будут воспитываться при мне. Насколько я помню, ваш отец ничего об этом не говорил, и менять свое решение я не намерен.

Матильда осенила себя крестом.

– Упокой Господи ее душу, – пробормотала она, убежденная, что это Жоффруа так или иначе погубил любовницу.

Он встал:

– Думаю, вы согласны, что я осознал и исправил свои ошибки. А вы, жена? Вы будете выказывать мне уважение?

– Буду – в той же мере, в какой вы сами будете выказывать мне уважение.

– На том и порешим, и да будет наш брак благословен и плодовит, – хмуро заключил он и ушел.

Когда дверь за ним закрылась, Матильда с облегчением перевела дух. Спустя минуту она распростерлась ниц перед своим домашним алтарем, моля Всевышнего дать ей силы, чтобы вынести выпавшие на ее долю испытания и хотя бы на людях играть положенную ей роль.

После молитвы она посидела немного, чтобы успокоиться, и потом позвала слуг – им пора было заканчивать работу. В тишине служанки поменяли простыни и аккуратно заправили смятую кровать. Матильда набросила мантию, кликнула Ули и вышла на крепостную стену, чтобы посмотреть на город и лесистые окрестности. Куда-то вдаль вела дорога, по ней шли люди, и среди них Матильда разглядела человека с нагруженным поклажей ослом.

В последний раз она вот так же стояла на парапете замковой стены в Нортгемптоне с Брианом Фицконтом. При мысли о том, как хорошо было бы, пойди ее жизнь иным путем, Матильду охватила безысходная грусть, но она немедленно одернула себя. Какой смысл тосковать о путях, что остались в стороне или не существовали вовсе? Надо сосредоточиться на той дороге, по которой она сейчас идет.

С приближением вечера небо потемнело, западный ветер пригнал тучи, и на лицо Матильды посыпались мелкие капли дождя. Обратно в свои покои она пошла другим коридором и по пути миновала комнатку в толще стены, где сидели две женщины. Одна кормила младенца пышной белой грудью, видной через разрез в платье. Вторая опустилась на колени перед крошечной девочкой, точной копией Жоффруа – с такими же огненными кудрями и упрямым подбородком. Она складывала одну в другую деревянные чашки и без умолку тараторила.

При виде Матильды обе женщины торопливо вскочили и поклонились, причем кормилице пришлось вырвать грудь из жадного ротика младенца.

– Это дети графа? – спросила Матильда.

– Да, госпожа. – Кормилица опустила глаза на своего подопечного.

– Как их зовут?

– Имя малыша – Гамелин, а это – Эмма, его сестра.

Голос женщины звенел тревогой.

– Не бойтесь, – сказала ей Матильда. – Я не преследую невинных.

Она покинула комнатку в глубокой задумчивости. Эти дети были доказательством того, что семя Жоффруа жизнеспособно. Они вырастут и продолжат род отца так же, как продолжают род Генриха его многочисленные внебрачные отпрыски. Если бы Матильда не принимала мер предосторожности и при иных обстоятельствах этих детей могла бы родить она. Но в Германии Матильда едва не умерла, разрешаясь от своего мертворожденного сына. Боль и скорбь той трагедии жили в ее душе незаживающей раной, и на всю жизнь остался у нее страх перед родами. Ради Генриха она готова была погибнуть, рожая ему в крови и мучениях наследника, но к Жоффруа подобной преданности не питала. Тем не менее встреча с малышами наполнила ее горьким томлением по несбывшемуся.