Текст книги "Любовный узел, или Испытание верностью"

ГЛАВА 9

В течение следующих недель Кэтрин с головой погрузилась в изучение своего нового ремесла. Она помогала при родах, запоминала, какие молитвы следует читать и к каким святым обращаться. Этель показала, как прощупывать живот, чтобы понять положение ребенка в утробе. Она же водила молодую женщину по рыночной площади и причалам в поисках трав и лекарственных средств; они вместе собирали в полях свежие целебные растения для мазей и припарок.

В свободное от занятий с Этель время Кэтрин прислуживала графине. Для нее всегда находились поручения, по которым следовало сбегать, и разные мелкие дела: то сшить что-нибудь простое, то присыпать тростниковый пол льнянкой, чтобы справиться с внезапным нашествием блох. Дни молодой женщины оказались заполненными настолько, что она не успевала думать ни о чем, кроме непосредственных обязанностей. Поздно вечером она падала в кровать и засыпала глубоким сном без сновидений, а утром просыпалась с свежими силами, чтобы целиком отдаться новым впечатлениям грядущего дня.

Иногда мелькали мысли об Оливере, но Кэтрин было некогда сосредоточиваться на них. При виде рыцаря, лежащего на куче соломы с продажной девкой, она с презрением отвернулась, но особенно не удивилась. На предложение следить за собой он выбрал чашу вина как отражение самого себя и проститутку, чтобы забыться. И все же молодая женщина испытывала разочарование, потому что была о рыцаре лучшего мнения. Кэтрин почти рассчитывала, что Оливер отыщет ее перед тем, как уедет по приказу графа. Он этого не сделал, и она перестала думать о нем, обратившись к предметам, заслуживающим большего внимания.

Однако сейчас, когда она шла к графине в личные покои графа Роберта, думы о рыцаре снова ненадолго растревожили ее. В покоях были Томас и Ричард: в качестве пажей они должны были наливать вино и бегать по поручениям, если возникнет такая необходимость. Ричард выглядел просто великолепно в новой тунике из темно-зеленой шерсти с алой тесьмой. Он старался сохранить серьезный вид, однако никак не мог до конца подавить улыбку каждый раз, когда смотрел на Кэтрин. Она довольно редко встречалась с мальчиком с тех пор как он перебрался в комнату оруженосцев, но знала, что он счастлив в своей новой роли и делает быстрые успехи.

Улыбнувшись во весь рот, Ричард подал ей вино. Кэтрин ужасно захотелось обнять его покрепче, но пришлось ограничиться комплиментом по поводу новой одежды и приобретенных манер.

– Всему этому он научился от меня, – вмешался Томас, ставя собственную флягу обратно на громадную, покрытую резьбой полку.

– Несколько сомнительный способ, – сухо парировала Кэтрин.

Ричарда вызвали подложить в огонь свежих поленьев. Взгляд Кэтрин скользнул по фреске с изображением двух молодых женщин в саду. Краска местами облупилась: желтое платье темноволосой девушки нуждалось в реставрации, а блондинка лишилась одной ладони, но флюиды, создаваемые ее образом, по-прежнему заполняли комнату.

Ричард выполнил свои обязанности виночерпия, затем вернулся к Кэтрин.

– Это моя мать, – сказал он, проследив за направлением ее взгляда.

Кэтрин вздрогнула.

– Откуда ты знаешь?

– Так мне сказал граф Роберт. Ее нарисовали, когда она жила здесь в качестве его воспитанницы.

– Правда? – Кэтрин посмотрела на фреску новыми глазами. Действительно, девушка на картине немного напоминала Эмис, и не только густыми светлыми волосами, хотя сходство было скорее в общем впечатлении от образа, чем в чертах лица.

– Правда, – кивнул мальчик. – Граф говорит, что я могу приходить сюда и смотреть, когда захочу.

Позади Эмис танцевала другая девушка. Ее вьющиеся темные пряди украшал венок из цветов, черты лица были тонкими и немного вытянутыми, вся она напоминала летящую птицу.

– А кто рядом? – спросила Кэтрин, уверенная, что уже знает ответ.

– Ее звали Эмма, и она тоже была воспитанницей графа. Она вышла замуж за сэра Оливера, а потом умерла.

Ричард слегка пожал плечами и отошел, потому что его снова позвал граф Роберт.

Кэтрин смотрела на Эмму Паскаль и думала об Оливере, о том, каково это каждый раз, попадая в покои графа, видеть изображение умершей жены. Ничего удивительного, что его рана так долго затягивается.

Молодая женщина так и обдумывала этот вопрос, когда графиня отпустила ее, поэтому она испытала настоящий шок, когда, спустившись во двор, столкнулась с самим Оливером. Его одежда носила на себе следы долгой дороги, а глаза покраснели от пыли.

Кэтрин сбивчиво поздоровалась с ним. Она чувствовала себя смущенной и виноватой, а все из-за того, что Ричард рассказал ей о фреске. Получилось, что она украдкой заглянула в личную жизнь Оливера и была поймана на этом.

Рыцарь вежливо ответил на приветствие, но старался не смотреть ей в лицо и не выказал ни малейшего желания остановиться и поговорить.

– Я должен отчитаться перед графом, – только и сказал он.

Кэтрин кивнула, а про себя подумала: он пойдет в покои графа и снова будет вынужден смотреть на изображение на стене. Может быть, она ошибается? Может быть, ему приятно видеть эту картину? Как бы чувствовала себя она, если бы на одной из стен замка был изображен Левис?

Кэтрин не знала. Прежде чем она успела заговорить и преодолеть возникшую между ними неловкость, Оливер извинился и быстро пошел своей дорогой.

Кэтрин кусала губы. Неужели он решил больше не связываться с ней после их последней перепалки? Это объяснило бы, почему он решил не видеться с ней до отъезда и постарался побыстрее уйти сейчас. Ох, лучше бы уж он рвал на себе кольчугу, чем отстранился на расстояние вытянутой руки.

К вечеру, когда молодая женщина смешивала мед, вино и горчичный порошок, чтобы приготовить смягчающее питье для больного горла, Оливер пришел в комнатку у стены. Этель хромая, пошла навестить очередную молодую мать, но от сопровождения Кэтрин отказалась под предлогом, что той лучше остаться и сделать лекарство. Молодой женщине польстило, что ей уже доверяют готовить простые средства, но она знала также, что старушке просто хочется посидеть наедине и посплетничать с бабушкой молодой матери, которая была ее хорошей приятельницей.

Кэтрин перемешала питье и с помощью длинного деревянного ухвата поставила на огонь, чтобы средство прокипело. Затем украдкой отломила чуть-чуть сот и намазала их на ячменную лепешку: до ужина оставалось еще несколько часов, а она уже умирала от голода.

В дверном проеме возникла чья-то тень. Кэтрин вскрикнула с набитым ртом и уставилась на Оливера огромными глазами. Грудь ее была усыпана крошками, щеки и пальцы перепачканы медом.

– Я не хотел пугать тебя, – сказал рыцарь. – Я пришел к Этель.

Он все еще был в гамбезоне и поясе, но кольчугу снял.

Кэтрин молча покачала головой, сдвинула готовый отвар с огня и показала на свой рот.

Оливер поглядел на нее; его губы слегка дрогнули. Осмотревшись в помещении, он нашел миску с ячменными лепешками, взял себе одну и заметил:

– Смотрю, она занялась выпечкой.

Кэтрин все еще не могла ответить. Она яростно прожевала и с трудом проглотила клейкий кусок, едва не подавившись при этом. Господи, ну почему он не появился минуту назад, когда она выглядела мило и достойно? Молодая женщина быстро выпила кружку воды, чтобы протолкнуть остатки лепешки в горло.

– Этель немного задержится. Она пошла проведать молодую мать и останется поболтать с ее родственниками.

– А тебя оставила беречь огонь?

– Это нетрудно, – пожала плечами Кэтрин.

– Особенно при наличии лепешек, – заметил рыцарь, запуская зубы в ту, что взял.

– Есть мед, если хочешь.

Она протянула ему соты. Смущение исчезло. По крайней мере, он посмотрел ей в глаза и заговорил с ней. Может быть, созерцание жены на фреске действительно идет ему на пользу.

На самом деле Кэтрин была гораздо ближе к истине, чем предполагала. Когда Оливер столкнулся с ней во дворе, он был занят донесением, которое предстояло сделать. Кроме того, его застигли врасплох, он не был уверен в том, какой ему окажут прием – если учесть обстоятельства того, как они расстались, – и предпочел поскорее удалиться. Стоя в покоях графа и чувствуя опять, как его охватывает мрачная притягательность фрески, он клял себя, как последнего идиота. Прошлое умерло, даже если и не похоронено. Глупо тосковать по потускневшему портрету, начертанному чужой рукой, когда кругом бурлят все краски жизни.

– Зачем тебе Этель?

– Вши, – ответил Оливер. – Прошлой ночью они закусали меня едва не до смерти, да еще некоторые укусы натер гамбезон, и они сильно воспалились. Нужно как следует пропариться в большой бочке.

– Вши? – брови Кэтрин поднялись едва ли не до платка. Она надула губы и сказала: – Поделом. Могу поспорить, что ты подхватил их от той девки.

Оливер смущенно прокашлялся. Извинения тут были неуместны.

– Весьма возможно. Должна же она была дать мне что-нибудь за мои деньги.

Кэтрин недовольно фыркнула и принялась перебирать глиняные горшки и кувшины Этель.

– Что же, если дело ограничится только вшами, можешь считать, что тебе повезло. Среди портовых шлюх ходит болезнь, от которой сгнивают интимные части любого мужчины. Этель говорит, что она неизлечима.

– Я лежал рядом, но не спал с ней, – выступил в свою защиту Оливер. Его лицо омрачилось, потому что при одной мысли об этом инциденте по коже бежали мурашки отвращения. – Богом клянусь, я слишком глубоко заглянул в кубок, чтобы иметь желание или силы для чего-нибудь иного.

– Благодари Бога за оказанную милость, – саркастически буркнула молодая женщина – Первый раз слышу, чтобы пьянство было во спасение.

– Лучше пить, чем следить за собой, – решительно сказал рыцарь, глядя на ее спину.

Кэтрин как раз в этот момент торжественно склонилась над двумя голубыми кувшинчиками. Она не повернулась к нему, но на мгновение застыла, потом возразила:

– Проще, а не лучше.

– Иисусе милосердный, ты жестока. Я пришел извиниться, а ты только и делаешь, что оттачиваешь на мне язычок.

Кэтрин резко обернулась. Ее зеленые глаза вспыхнули.

– Извиниться? Я думала, ты пришел, чтобы избавиться от вшей. Или предполагается, что я должна заодно исцелить твою больную совесть?

– Для начала ты могла бы попытаться не сыпать на нее соль.

Молодая женщина гневно уставилась на него, резко выдохнула сквозь зубы и сунула ему в руку один из голубых кувшинчиков.

– Наполни бочку водой, такой горячей, какую сможешь вынести, и всыпь в нее вот это. Затем сиди в ней, пока вода не остынет. Придется делать так каждый день до тех пор, пока не останется ни одной вши.

Оливер крутил в руках кувшинчик. Неужели это отставка? Ему очень не хотелось, чтобы так оно и было.

Кэтрин сняла крышку с другого кувшина и, надув губы, заглянула в него.

– Покажи укусы, которые воспалились.

– Они под рубашкой.

– Так сними ее, – терпеливо проговорила молодая женщина. – Как я могу обработать их, если не посмотрю?

Оливер поставил кувшинчик на пол, встал, отстегнул пояс, снял подкольчужник, затем тунику и рубашку. Ему было неприятно, что снующие по двору люди останавливаются и смотрят, чем они занимаются. Вход обычно закрывала занавеска, но сейчас она была отодвинута в сторону и подвязана.

– Не криви лицо, это плохая привычка, – ворчливо сказала Кэтрин, знаком велела рыцарю сесть и добавила, словно прочитав его мысли. – Мне нужен свет, чтобы видеть, что я делаю.

Свежий воздух холодил кожу Оливера и немного смягчал жжение в спине. Он услышал, как Кэтрин прищелкнула языком, когда увидела потертости, оставленные гамбезоном.

– Если тебе придется ехать снова, нужно будет сделать перевязку, а так – держи воспаленное место побольше на открытом воздухе.

– То есть, я должен ходить без рубашки?

– Да.

В голосе Кэтрин проскользнули веселые нотки. Руки, касавшиеся шеи, были холодными. От их прикосновения по его телу пробежала небольшая дрожь, вызванная отнюдь не холодом.

– Будет больно, но всего на одну минутку, – пробормотала она.

– Я так и знал, что ты это скажешь.

Оливер собрался, но все же зашипел от боли, когда молодая женщина промыла воспаленный участок тряпочкой, смоченной в обеззараживающем растворе.

– Соленая вода со скабиозой, – пояснила она. – А затем я слегка смажу камфорным маслом, чтобы уменьшить жжение. После того как посидишь в бочке, смажь маслом сам или, если не сможешь дотянуться, попроси кого-нибудь.

Едкая боль, причиненная раствором, сменилась приятной прохладой от бальзама. Оливер чувствовал мягкое прикосновение кончиков пальцев молодой женщины, ощущал ее близость.

– За короткое время ты выучилась многому, – проговорил он, осторожно коснувшись темы, которая вызвала ссору. Хотелось найти какой-нибудь выход.

– Я легко учусь, а Этель – хорошая учительница, – осторожно ответила Кэтрин.

– Я знаю, что это выбранный тобой путь и не сомневаюсь, что со временем ты станешь достойной преемницей Этель, – спокойно и веско продолжил Оливер, – но не отрекаюсь от того, что сказал прежде.

– От чего именно? – В голосе молодой женщины прозвучала нотка враждебности.

Рыцарь повернулся на стуле так, чтобы она могла видеть его лицо. Его выражение было открытым и честным.

– От того, что ремесло повитухи и знахарство – опасные занятия. Нет, послушай, – он поднял руку, не давая Кэтрин заговорить. – Согласен, я зашел далеко, ожидая, что ты останешься в женских покоях или начнешь прясть или варить эль, чтобы найти средства к существованию. Только из-за этого не стоит ссориться. Пытаться изменить тебя – все равно, что прясть без челнока, и сомневаюсь, что мне понравился бы конечный результат.

Оливер перевел взгляд на ноги молодой женщины, готовясь пошутить насчет красных чулок, однако чулок не было вообще.

– Но тебе не нравится и то, что есть, – сказала Кэтрин, прищурившись.

– Только частично, и я скорее готов примириться с этим, чем обойтись без всего.

Лицо молодой женщины залила краска. Она снова зашла за спину рыцаря и продолжила наносить бальзам.

– А если я скажу, что люби все или ничего?

– Тогда ты тоже попытаешься прясть без челнока. Повисло долгое молчание. Кэтрин упорно занималась своим делом. Оливер чувствовал прикосновение ее пальцев, но не присутствие.

– Если этого недостаточно, извини. Больше я ничего не могу сказать, чтобы загладить трещину, пробежавшую между нами.

Он собрался встать, но пальцы нажали сильнее, прося остаться.

– Тогда ничего не говори. Если это и не все, то этого достаточно.

Рыцарь снова повернулся к Кэтрин. Краска так и не сошла с ее лица, настороженность тоже исчезла не до конца, но в зеленых глазах был блеск, а на губах – намек на улыбку.

– Разве не говорят, что для умирающего от голода человека достаточно – тот же пир?

Она весело фыркнула и слегка толкнула в спину.

– Иди, мойся. Даже если мы снова друзья, я вовсе не хочу, чтобы ты поделился со мной вшами.

– Язва, – широко улыбнулся Оливер.

– Слово за слово, – парировала Кэтрин. В ее глазах плясали озорные искорки.

Рыцарь был очарован. Ему хотелось схватить ее за талию и закружить по комнатке, но он сдержался. Отношения между ними снова вошли в нормальное русло, и он вовсе не стремился раскачивать лодку.

– Ладно, я желаю, чтобы все, что достанется на твою долю, было ко благу. – Он специально допустил некоторую двусмысленность, чтобы полюбоваться, как она покраснеет. – Только еще один вопрос. Что случилось с твоими красными чулками? Неужели ты внезапно решила стать солидной и респектабельной матроной?

– Я всегда была солидной и респектабельной матроной, – дерзко заявила Кэтрин, затем покачала головой и вздохнула с оттенком сожаления. – Я оставила чулки на постели, и комнатная собачка графини решила пожевать их. Чулки погибли безвозвратно. Графиня отдала мне свою собственную пару, только они из коричневой шерсти и постоянно морщатся и спадают, если их как следует не заматывать. Я никогда не считала себя тщеславной, – да и чем гордиться, если носишь такое платье? Но пока не наступят холода, я лучше похожу вообще без чулок. И нечего смеяться, – добавила она, прижав ладони ко рту.

– Я не смеюсь. – Оливер сглотнул так сильно, что чуть не подавился. – На мой взгляд, это ужасная трагедия.

– В бочку! – строго заявила молодая женщина, выпроваживая его.

Оливер откинулся назад, схватил еще одну лепешку Этель и выскочил из комнатки. В его походке появилась легкость, которой не было раньше.

Покачав головой, Кэтрин тоже взяла вторую лепешку и нагнулась над очагом, чтобы раздуть угасающий огонь мехами. Ее движения тоже были легкими и радостными.

ГЛАВА 10

Лето сменилось плодоносной осенью, а осень, судя по бурым, оголившимся полям, – зимой. Кэтрин проводила все меньше времени с графиней и ее женщинами, и все больше в комнатке Этель, изучая травы и составы и помогая старой повитухе принимать роды. Ей было неважно, что приходится работать чуть ли не на износ, потому что она училась и была счастлива. Женские покои – запертая клетка, пропитанная мелочной завистью и подхалимством. Этель временами брюзжит и бывает раздражительной, но что бы она ни сказала, говорится один раз и потом забывается, а не повторяется постоянно за спиной и не становится причиной продолжительной ссоры.

По мере обучения Кэтрин повитуха постепенно начала передавать ей свои обязанности. В конце августа молодая женщина под присмотром Этель впервые приняла роды, а через месяц помогла разрешиться от бремени жене солдата совершенно самостоятельно.

От установления и лечения простейших заболеваний она перешла к болезням, требующим составления более сложных лекарств. Кэтрин смешивала травы и готовила зелья под внимательным взглядом Этель, но уже без ее указаний.

Оливер ужинал у их очага, когда служебные обязанности позволяли ему оставаться в Бристоле. В обществе рыцаря молодой женщине становилось теплее; в те вечера, когда он не приходил, она чувствовала пустоту. Время от времени Этель, ссылаясь на поздний час и свой старые кости, уходила на скамью, которая служила ей постелью, а Кэтрин и Оливер долго еще вели тихую беседу у затухающего огня. Иногда они оставались до поздней ночи в замке слушать менестрелей и развлекаться игрой.

Однажды, в бурный ноябрьский вечер они сидели за столом Оливера в большом зале. Ветер не мог пробиться сквозь толстые каменные стены замка, но он мстительно свистел в оконные амбразуры и просовывал под дверь в дальнем конце зала ледяные пальцы. Огромный камин давал мало тепла – только тем, кто сидел у самого пламени, изрыгая на них в качестве подарка клубы дыма.

– Эмма ненавидела зиму – сказал Оливер, оглядывая огромное, похожее на сарай помещение. – Будь ее воля, мы все бы впадали в спячку до самого апреля, как белки или ежи.

В последнее время рыцарь изредка заговаривал об умершей жене. Кэтрин заметила, что при этом у него всегда немного прищуриваются глаза, словно он старается разглядеть ее вдали. Лучше бы он дал ей вообще скрыться за горизонтом, вместо того, чтобы пытаться приблизить, думала молодая женщина, но не произносила этого вслух. Разве сама она не испытывает тех же чувств по отношению к Левису? Всегда проще посоветовать расстаться с прошлым, чем сделать это.

– Мне не нравится обмороженная кожа и то, что дни кончаются прежде, чем успевают начаться, – проговорила она. – Но в зиме есть и немало радостей: Рождество, красота свежего снега, когда смотришь на него из освещенной жарким пламенем комнаты. Мы с Левисом обычно…

Кэтрин резко оборвала себя и коротко хохотнула. Как легко, оказывается, попасть в ловушку под названием «когда-то давно».

– Что обычно? – Оливер взглянул на нее с едкой полуусмешкой на губах.

– Ничего, – покачала головой Кэтрин. – Это неважно.

– Важно. Так что же вы делали? Молодая женщина вздохнула.

– Мы лежали под одеялом и обнимали друг друга, а ветер завывал, как волк. Не было ничего, кроме нас и зимней бури… ничего.

Ее горло сжалось так, что пришлось сглотнуть.

– У нас это было летом, на плаще, под небом, усыпанном звездами, – пробормотал рыцарь.

Они посмотрели друг на друга.

– Боже, какие глупости, – произнес он со странной, печальной улыбкой, покачал головой, потом рассеяно взял со стола игральную фигурку и начал бесцельно крутить ее в пальцах.

– Я знаю, что в покоях графа на стене изображена Эмма, – осторожно начала Кэтрин. – Мне сказал Ричард. Наверное, она была очень красива.

– Да. – Оливер погрузился в воспоминания. – Мне предложили выбирать между Эммой и Эмис. Обе они были одинаковы по положению и приданому. Семья считала, что мне следует жениться на Эмис, потому что она была хороша, как спелый персик, но меня эта девушка не привлекала. Родители и брат тоже были крупные, светловолосые. Мне хотелось чего-то иного, не похожего на нас. – Он положил фигурку обратно на стол. – Эмма была темненькой, стройной, мягкой и стыдливой, как голубка, и смотрела на меня так, что я чувствовал себя королем, которому подвластен весь мир. А когда она умерла, я превратился в последнего нищего.

– Понимаю, – пробормотала Кэтрин. – Так было и со мной, когда я потеряла Левиса.

Их взгляды снова встретились, но на этот раз не разбежались. Рыцарь заговорил:

– Я все еще держу в руках миску для подаяния, но мне больше не нужно…

И тут рядом с ними появилась Этель. Ее плащ серебрился капельками дождя, а остроносые ботинки были заляпаны зеленоватой грязью внутреннего двора. Старуха тяжело опиралась на покрытую резьбой палку из орешника.

– Пришлось помешать вашей игре, – сказала она с легкой одышкой. – Лора, жена мыловара, рожает. Надо идти. – Этель дотронулась до плеча Кэтрин и продолжила: – Все должно пройти легко. У нее первенец, но бедра шире, чем амбар в аббатстве. Все что нужно я оставила у очага. Возьмем по дороге.

Кэтрин кивнула и потянулась за плащом, лежавшим на скамье. Еще один подарок графини: серая шерсть с начесом, прекрасно защищающая от холода и такая плотная, что долго не промокает под дождем. Плащ был без капюшона, но Кэтрин купила его для себя сама на ярмарке – броский ярко-коричневый капюшон, отороченный желто-алой тесьмой. Она натянула его поверх плата.

– Поторопись, – бросила ей Этель через плечо, уже направляясь тяжелой прихрамывающей походкой к двери.

Оливер отпихнул доску в сторону.

– Вам нужно сопровождение?

Старая повитуха остановилась было, потом покачала головой:

– Нет, за нами прислали работника и подмастерье, так что, – тут она повернулась к рыцарю всем телом и посмотрела на него глубоко ввалившимися глазами, – мы вернемся домой до того, как пропоют петухи, целыми, невредимыми и богатыми.

– Надеюсь, что так, – сухо сказал Оливер.

– Люди не станут мешать повитухе, занимающейся своим делом. Кому хочется навлечь на себя проклятие? Приходи на рассвете к моему огоньку, и я угощу тебя свежими ячменными лепешками на завтрак.

Этель заговорщически кивнула и похромала дальше.

– Она права, – сказала Кэтрин, слегка коснувшись рукава рыцаря. – Наше ремесло опасно, но оно же и защищает нас.

– Просто будь поосторожнее. – Оливер мрачно посмотрел на молодую женщину, сдвинув брови.

– Мы всегда так делаем, – молодая женщина на мгновение сжала пальцы и поспешила вслед за Этель. На ее плече висела неизменная сумка повитухи.

– Они заслужили славу лучших повитух на этом берегу Эйвона, да и по праву, – сказал Джеффри Фитц-Мар, который тоже смотрел вслед женщинам.

Он сел на место Кэтрин и заново выстроил фигурки на доске.

– Я твердо знаю, что они спасли жизнь моему сыну. Еще партию?

Оливер решил не отказываться. Лучше так, чем переживать от тревоги наедине с бутылкой.

– Ты должен гордиться ими.

– Ха, я-то тут при чем?! – заявил рыцарь с оттенком горечи.

– Мне казалось, что они обе тебе обязаны, – озадачился Фитц-Мар.

Оливер открыл было рот, чтобы рассказать Джеффри об Этель во всех подробностях, но раздумал раньше, чем произнес хоть полслова. Старая повитуха часто выводила его из себя, однако под грубой внешностью скрывалась почтенная старая женщина, к тому же с пошатнувшимся здоровьем. Что же касается Кэтрин… Вот она хмурится, напряженно размышляя над следующим ходом, потому что решила ни за что не сдаваться ему. И сейчас, напоследок, она сжала его руку…

– Как бы там ни было, у них своя дорога, – проговорил он вслух. – Кстати, я и горжусь ими. Твой ход.

Как Этель и предсказывала, Лора родила легко, без всяких осложнений. Младенец – мальчик – был крупный и огласил комнату радостным криком, едва появившись на свет. Лора не порвалась в схватках, потеряла совсем чуть-чуть крови, а послед – гладкий и целый – отошел практически сразу же после рождения.

Ошалевший от счастья отец заплатил обеим повитухам вдвое против оговоренной заранее суммы в один шиллинг каждой, то есть двадцать четыре серебряных пенни. Кроме того, он вручил им по кувшинчику мыла: не обычной серой жидкости с резким запахом, используемой для стирки льна, а более густого раствора с зелеными пятнышками и приятным ароматом лаванды и розмарина. Это был гораздо более дорогой и редкий состав для мытья тела, так что реальная прибыль женщин увеличилась еще в два раза.

Они принялись благодарить, но мыловар только отмахнулся, сказав, что столько им и полагается. Выпив на дорогу согревающего напитка из ароматного меда, женщины направились в замок в сопровождении двух здоровенных слуг в самом приподнятом состоянии духа.

Они миновали церковь Святой Марии и свернули в переулок. Слева были скотобойни и низкие, прижавшиеся друг к другу, мазанки из хвороста, справа блестел Эйвон. У причалов покачивались рыболовецкие суденышки и весельные лодки. Повсюду сваленные кучами сети, мотки канатов, плеск освещенной звездами воды и тяжелый речной запах.

– Что бы мне хотелось, – заявила Кэтрин, дотронувшись до горлышка сосуда с мылом в своей сумке, – это погрузиться целиком в горячую-прегорячую бочку и как следует надушить всю кожу.

– Ха! – фыркнула Этель – Если ты займешься этим в такую погоду, девочка, то отморозишь себе оба соска.

Сопровождавшие их мужчины громко рассмеялись. Кэтрин гордо вскинула голову.

– Это всего лишь мечта, – сказала она, чувствуя себя ужасно глупо.

– Ты лучше продай его и купи себе еще одну рубашку, не дожидаясь пока пойдет снег. Лично я собираюсь поступить именно так, – сказала старая повитуха и хитро покосилась на свою спутницу – Правда, мне не нужно заботиться о том, какое впечатление я произведу на мужчину, не так ли?

Прежде чем Кэтрин успела найти подходящий ответ, их окликнули сзади. Повернувшись, они увидели тощую женщину средних лет в поношенной одежде, которая бежала за ними.

– Вы две повитухи из замка? – хрипло спросила она, догнав их. Лампа прыгала в ее руке, глаза были дикими. – Кто-то сказал, что видел, как вы проходили.

– Да, это мы, – Этель оперлась на палку и окинула женщину изучающим взглядом.

– Слава Богу! Скорее, идемте, умоляю. Там моя дочь, – она махнула куда-то себе за спину в сплетение темных проулков бристольских трущоб. – Я не знаю, что делать. Я не могу остановить кровотечение.

– Тише, хозяюшка, успокойтесь. Мы идем, – сказала Этель и махнула рукой слугам мыловара. – Возвращайтесь лучше к хозяину. Я не знаю, насколько мы задержимся.

Женщина повела их в темноту. Несмотря на то, что земля местами была прикрыта соломой, грязь все равно пачкала подол одежды и просачивалась сквозь швы башмаков. Позади красивых богатых домов, выходящих на улицу, начинались гораздо менее ухоженные кварталы: бедные хижины, в которых едва находилось место для очага в центре. Этель не могла расспрашивать женщину на ходу, потому что берегла дыхание, поэтому предоставила делать это Кэтрин. Вскоре молодая женщина выяснила, что их позвали не из-за родов, а из-за выкидыша.

– Она носила четыре месяца, – говорила женщина – Это была бы моя первая внучка, а может быть, внук. Не скажу, что нам так уж нужен младенец, но раз уж подхватила, то и ладно. Мы даже и не пробовали избавиться от ребенка.

– Муж? – спросила Кэтрин.

– Нету. Отцом мог быть один из нескольких.

Молодая женщина поняла, что их ведут к одной из городских продажных девок, попавшей в трудное положение. Ей и в голову не пришло осуждать ее. Кэтрин три года служила Эмис и видела слишком много женщин, которым приходилось торговать своим телом за хлебную корку. Все ее негодование было припасено для мужчин, которые бесцеремонно использовали ситуацию.

– Если я доберусь до подонка, который сотворил с ней это, я руками оторву ему яйца и заставлю сожрать их, а потом перережу горло, – сказала изможденная мать и ввела их в низкую мазанку с покосившейся крышей из мокрого тростника.

Им пришлось преодолеть огромную грязную лужу, чтобы добраться до единственной двери, ведущей внутрь. В темной комнате стоял запах нищеты, спертый воздух был не многим теплее, чем на улице. В очаге горело всего одно полено, другие два лежали в плетеной корзине. Над единственным язычком пламени висел котелок с двумя квартами чуть теплой воды. Комната освещалась только светом очага и коптившим огарком из бараньего сала, который еще торчал на ржавом железном подсвечнике.

В тусклом свете Кэтрин едва разглядела фигуру молодой женщины, которая лежала на скамье у стены хижины. Ее колени были подтянуты к животу, она тихонько стонала от боли.

Мать бросилась к ложу, встала рядом с ним на колени, погладила дочь по голове:

– Все будет хорошо, милая. Посмотри, я привела повитух. Они сейчас помогут тебе.

Кэтрин опустилась рядом с женщиной, заговорила что-то успокаивающее и откинула потертое одеяло, за которое судорожно цеплялась больная. Кровь была, но недостаток света не позволял сказать, сколько. Очень осторожно она приподняла испачканную рубаху и едва не вскрикнула, увидев страшно избитые бедра и живот.

– Иисусе! – только и шепнула она.

– Да уж, – мрачно произнесла мать. – Такого и кастрировать мало.

Кэтрин сглотнула, борясь с чувством подступившей тошноты. Кроме синяков и кровоподтеков, на теле лежавшей женщины были красные полосы, словно кто-то царапал ее или резал кончиком ножа.

– Кто это сделал?

– Она не говорит. Этот мерзавец пообещал выпороть ее как следует, если она подаст жалобу.

Этель протолкнулась поближе. Она еще не отдышалась после быстрой ходьбы, но уже оправилась настолько, чтобы начать распоряжаться. Прежде всего старая повитуха вытащила горсть серебра, которое дал мыловар, и отсчитала в ладонь матери несколько монеток.

– На свечи и дрова, если найдешь, кто продаст их тебе в этот час ночи, – бросила она.

Мгновение женщина тупо смотрела на серебряные монетки в своей руке, потом встряхнулась:

– В «Звезде» есть. Там работает – или работала – Адела. Но, – тут она перевела взгляд на Этель, – вернуть это я не смогу.

– Неважно. Ступай. – Этель нетерпеливо махнула рукой. – Чтобы спасти твою дочь, нужны тепло и свет. Кстати, если идешь в таверну, прихвати кувшин вина. Тоже пригодится.