Текст книги "Сорока"

10

Мариса решила следить за Кейт. Все начинается почти в шутку. Она говорит себе: «Сделаю в первый и последний раз, и на этом успокоюсь». Все как в сериале: отвергнутая жена следит за предполагаемой любовницей своего мужа. Она осознает абсурдность происходящего. И все же в тот же день надевает шапочку, низко надвинув ее на глаза, очки и куртку в стиле милитари, купленную на благотворительной распродаже. Ее зачаровывает новый образ. Она смотрит в зеркало и остается довольна собой. Издалека ее будет не узнать.

Она сидит в студии, когда до нее доносятся шаги Кейт и щелчок замка входной двери. Джейк ушел на работу раньше всех, и это точно их соседка. Мариса спешно спускается по лестнице, а потом выходит на улицу. Она замечает Кейт в двухстах метрах впереди себя. Та идет в сторону станции Воксхолл. Мариса ждет, пока Кейт дойдет до конца дороги и пройдет через муниципальный жилой комплекс, а затем бодрым шагом следует за ней, но не приближается слишком близко. Идет по пешеходному переходу на пересечении Фентиман-роуд и Воксхолл-парк, где Кейт срезает путь по траве. На детской площадке ведутся строительные работы. Бульдозеры снуют по асфальту, словно какие-то динозавры.

На выходе из парка Кейт задерживается и поправляет обувь. Мариса тоже притормаживает и сдвигает шапку пониже. Тяжело дышит. В груди от волнения все переворачивается. Уже несколько недель она не ощущала такого прилива сил.

Они заходят в разные вагоны метро. Мариса сидит у окна, чтобы продолжать отслеживать маршрут Кейт. В поезде открыты форточки, и она благодарна ветру за охлаждение шапки.

Через четыре станции Кейт встает и держится за поручень, пока поезд въезжает на платформу Оксфорд-серкус. Мариса зигзагами идет через толпу, не сводя взгляда с головы квартирантки. У Кейт блестящие стриженые волосы, аккуратно закинутые за ухо, словно она снимается в рекламе средства ухода за волосами.

Лоб под шапочкой потеет, а волосы прилипают к коже головы. Мариса уже несколько дней не принимала душ. Опрятный вид Кейт кажется почти оскорбительным.

На эскалаторе Мариса встает справа, спрятавшись за широкоплечим мужчиной в яркой куртке. Кейт стоит несколькими ступеньками выше, но вдруг решает пройти остаток пути пешком, ее волосы качаются из стороны в сторону, будто стрелка метронома. Мариса не должна рисковать, иначе та сразу же ее заметит, если решит обернуться.

Поэтому она остается на эскалаторе, широко расставив ноги. Чувствует головокружение и начинает терять равновесие. Тянет руку в сторону, безуспешно пытаясь найти что-то основательное, за что можно ухватиться.

– Милочка, ты в порядке?

Позади нее стоит женщина, почти бабушка, с потертой сумкой. Она тревожно смотрит на Марису.

– Да, все хорошо, спасибо за беспокойство.

– Ты должна быть осторожна. Я помню этот период.

Женщина указывает на живот, и когда Мариса опускает взгляд, она понимает, что беременность уже заметна. Живот выглядывает из расстегнутой куртки.

– Не переживай. Во втором триместре станет полегче.

Мариса пытается улыбнуться. Она была уже почти наверху, а женщина, кажется, очень хочет поговорить.

– Спасибо, но я должна… – Мариса указывает на турникеты.

– Знаешь ли, я была акушеркой.

Мариса кивает.

– О, как интересно! Но простите…

Когда Мариса избавится от общества этой женщины, Кейт уже не будет видно. Как только Мариса выходит на площадь Оксфорд-серкус, она щурится и ее одолевает тревога, когда на другой стороне Риджент-стрит, она видит знакомую фигуру. Мариса бросается вперед, расталкивая людей перед собой, чтобы успеть перебежать дорогу до смены сигнала светофора. «Эй, смотри перед собой!» – кричит какой-то мужчина. Но все бесполезно. Она стоит на тротуаре и наблюдает, как красный переключается на зеленый, и мимо нее едет поток автомобилей и автобусов. На переходе собираются люди, и Мариса смотрит вслед соседке, исчезающей в оживленной утренней толпе.

Следующие дни проходят по аналогичной схеме. Но с каждым разом получается все лучше. На третий день Мариса преследует Кейт до офисного здания в Сохо: с тонированными стеклами, стойкой регистрации с неоновой вывеской «Занимайся любимым делом» агрессивного ярко-синего цвета. А утром следующей недели она уже сидит в кафе напротив. В нем продают здоровый фаст-фуд, и здесь можно приобрести печеные яйца в картонных коробочках и небольшие порции хумуса. У них бумажные бело-красные соломинки, похожие на рождественские леденцы. Мариса проверяет телефон и отправляет странное электронное письмо. Когда ей становится скучно, она достает блокнот и начинает писать обо всем подряд: наблюдения, мысли, тревоги. Это успокаивает. Она ждет до полудня – выйдет ли Кейт на обед, но соседки нигде нет, поэтому Мариса в плохом настроении возвращается домой.

Качество работы неумолимо падает. Копятся задолженности по невыполненным заданиям. Джейк отмечает, что она выглядит «отвлеченной», и спрашивает, не случилось ли что-нибудь.

– Вовсе нет, – успокаивает Мариса. – Сам знаешь. Беременность.

Беременность становится универсальным оправданием: по вечерам можно избегать трехсторонних разговоров, не заниматься сексом с Джейком, перестать готовить его любимые блюда – от многих продуктов ее слишком сильно тошнит. Таким образом, она эффективно самоустраняется от недружелюбной атмосферы дома, когда в нем находится Кейт. Мариса замечает, что Джейк чаще ей улыбается, а также старается держаться подальше от квартирантки. Кейт почти всегда молчит: по вечерам спокойно читает свою книгу или смотрит телевизор на минимальной громкости.

– Ничего, если я что-нибудь посмотрю? – спрашивает Кейт, присаживаясь на кухонный диван, и Мариса пожимает плечами.

– Почему бы и нет?

– Просто я думала, наверное, ты… ну знаешь… может, ты хочешь посмотреть что-то другое, – бормочет Кейт, покусывая ноготь большого пальца.

– Нет.

– Ну ладно тогда, – отвечает Кейт так, будто Мариса чем-то ее оскорбила.

Марисе больно наблюдать за тем, что происходит между Джейком и Кейт. Она убеждает себя, что больше не хочет искать доказательства их близости, и в то же время она вынуждена продолжать. Она хочет найти подтверждение подозрениям, прекрасно понимая, что это ее уничтожит. Это разрушит все, что у нее когда-либо было. Разрушит единственные отношения, в которых она может доверять. Но каждый раз Мариса возвращается к этой свежей ранке, чтобы кончиком ногтя сковырнуть высохшую коростинку, будто проверяя ее на прочность.

Возможно, она действительно все себе напридумывала, иногда ее посещает такая мысль. Ведь было темно, да и она только-только проснулась. Суетится из-за какого-то пустяка, из-за бушующих гормонов. Просто снизилась самоуверенность. Вот и все. Между этими двумя, конечно же, ничего такого не происходит.

Но вот опять. Тот случай с музыкой. Они, как подростки, танцевали, пока она работала наверху. У этих двоих явно была легкая близость, и это странное ощущение появилось у нее с самого первого дня, когда соседка начала разбрасывать вещи по дому, словно все это место принадлежит ей одной. Она замечает, что Кейт касается спины Джейка, проходя мимо него в коридоре. Мариса краем глаза видит, как квартирантка сжимает его руку, когда он подает ей чашку чая. Они думают, будто она ничего не видит, но Мариса видит все. Она позволяет им в это верить. Проходит какое-то время, но Мариса все еще не может решить, что же делать дальше. Она наблюдает и делает заметки. Складывается такое ощущение, словно она работает над проектом, который однажды придется представить публике.

По вечерам Мариса не смыкает глаз, пока Джейк и Кейт ложатся спать. Говорит им, якобы хочет закончить всю работу до рождения ребенка, но вместо этого сидит за столом и яростно строчит в блокноте. «У него роман с Кейт», – снова и снова пишет на странице до тех пор, пока весь лист не покроется каракулями, а она не почувствует себя лучше. И постепенно эта мысль перестает причинять боль.

На третьей неделе преследования случается нечто неожиданное. Когда Мариса приезжает на Оксфорд-серкус, ей становится так жарко, что она стягивает шапку и откидывает волосы назад. Снимает армейскую куртку и обвязывает вокруг талии. Кейт уже вышла из вагона. Мариса наблюдает, как та поднимается по эскалатору. Сейчас она ждет в стороне, потому что у нее достаточно времени, чтобы засечь Кейт прежде, чем та покинет станцию.

Мариса выходит в вестибюль. Идет к турникетам и роется в сумке в поисках телефона, как вдруг кто-то хватает ее за руку и выкручивает с такой силой, что она поворачивается на каблуках и визжит от боли.

– Черт возьми! – кричит она, пытаясь освободиться. Когда поднимает голову, видит перед собой Кейт.

– Почему ты преследуешь меня? – спрашивает соседка. Она настолько близко, что Мариса ощущает на своем лице не только капли ее слюны, но также чувствует теплоту дыхания и запах кофе. – Какого хрена ты меня преследуешь?

Мариса слишком потрясена и не в состоянии думать. Она уже привыкла к этой рутине. Нечего сказать и нечем объяснить.

– Я хочу, чтобы ты прекратила, поняла? – Глаза Кейт пылают, а рот исказился от гнева. Кейт все еще держит ее руку, пальцы так крепко впиваются в запястье, что Мариса представляет себе синяки на этих местах: розовые, потом синюшные, а затем фиолетовые.

– Хватит.

К горлу Марисы подступает желудочный сок. Теперь она понимает, что переступила намного больше границ, чем Кейт. Это ловушка.

– Да, хорошо, да, – шепчет Мариса. – Прости.

– Тебе повезло, что я не вызвала полицию.

– Пожалуйста, не делай этого.

Кейт разжимает хватку. Мариса трясет рукой, пытаясь восстановить кровоток. Когда она поднимает глаза, видит подобревшее лицо соседки. Веки напудрены темно-коричневой пудрой с тенями в уголках, та идеально нанесла косметику, которая сглаживает любые дефекты кожи. Кейт не красит губы. Сегодня утром Мариса намазала губы блеском, поэтому теперь к ним липнут пряди волос. По сравнению с изысканной, выдержанной внешностью Кейт, она чувствует себя глупой простушкой. Ребенок оттягивает живот.

– Пожалуйста, не говори Джейку, – шепчет Мариса, смахивая слезы. Голос срывается, шепот звучит слишком тихо и жалко.

Кейт вздыхает. Позади нее стоит мужчина в форме и собирает деньги для военного благотворительного фонда. Грохот его коробки для пожертвований звонко отдается в голове Марисы.

– Не буду, – соглашается Кейт и поправляет пальто. Она расправляет складки на одежде так, словно пытается стряхнуть пыль. Мариса думает: «Как будто хочет избавиться от меня». – Я не буду беспокоить его.

Мариса прикусывает щеку до крови. По ее жилам разливается огонь. Тело наполняет ярость, готовая выплеснуться в любой момент. Она кивает, разворачивается и уходит, еще не зная, победит ли в ней гнев или унижение.

Но как только заходит в вагон метро, она понимает. Это гнев.

Гнев всегда побеждает.

11

В эту ночь она не спит. Снова. Шум уличного движения, который раньше никогда не замечала, стал громче. Мариса начинает думать, что сон – это притворство, без которого можно обойтись, и удивляется тому, сколько времени провела без сознания под одеялом, хотя могла бы заниматься другими делами. В воображении мелькают нереализованные картины и гонорары за эти работы. Можно было написать свою собственную детскую книгу. В лучших галереях мира появились бы ее работы. На светских вечерах звучали бы поздравления и звенели бокалы шампанского, а она с легкостью воспринимала бы чужие взгляды, зная, что все они говорят об ее таланте с восхищением.

– Вот видишь, – сказала бы она матери, стоя перед абстрактной работой с красно-оранжевыми брызгами, стекающими подобно крови на ноже мясника. – Я – личность.

В ранний утренний час она уже сидит за письменным столом в студии, ожидая восхода солнца над садом, когда лестница отбросит тень на траву. Мариса достает лист бумаги, но не рисует, а проводит черным маркером. Эксперимент с другой формой. Хочет попробовать типографику в своих работах. Однажды увидела, как американский художник-концептуалист вырезает красно-белые полоски и клеит их на черно-белые фотографии женщин с закрытыми глазами, пустых домов на полуразрушенных улицах, бушующего моря и проституток в дверных проемах.

Мариса помнит, что когда-то у отца была женщина – первая из многих. Это случилось через пару лет после ухода матери, но еще до отправки в школу-интернат. Он привел ее домой поздно ночью, и, наверное, думал, что Мариса уже спит. Но она услышала подъехавшую к дому машину и сначала хлопок водительской двери, а потом пассажирской, затем в замочной скважине повернули ключ, и на кухне раздался звон бокалов. И наконец – звук шагов.

Запах сигаретного дыма. Тихий кашель. Отец споткнулся на пороге своей комнаты, а это свидетельствовало о том, что он пьян.

Мариса слышала их за тонкой стеной спальни. Оттуда доносился приглушенный смешок незнакомой женщины, а потом раскатистый смех отца. «Что такого там сказали, чтобы он так рассмеялся?» – подумала Мариса. Почему она не может сделать то же самое? Почему рядом с ней отец всегда такой грустный? И почему он так счастлив только рядом с какой-то незнакомой теткой?

Она лежала под одеялом и слушала вздохи и поцелуи, доносившиеся из-за стены, шуршание простыней, скрип каркаса кровати, тихие стоны взрослых, они пытаются вести себя потише, но у них не получается, а потом пронзительный крик и шепот отца: «У меня ребенок в соседней комнате», – и снова смех.

«Ничего, это всего лишь сон», – успокоила себя Мариса. Хотя знала, что это вовсе никакой не сон, но она все равно задремала. У нее хорошо получалось рассказывать самой себе истории, в них всегда было лучше, чем в реальной жизни. Утром она надела школьную форму и спустилась вниз на завтрак. Отец, по своему обыкновению, сидел за столом, на потертой столешнице которого красовались отпечатки давно выпитых кружек.

– Мариса, – произнес он официальным тоном. – Доброе утро, любимая.

На нем была рубашка с галстуком и вязаный жилет-кардиган, именно это – усилие, приложенное для сохранения нормального внешнего вида – предупредило ее о присутствии на кухне постороннего человека. Мариса перевела взгляд в противоположную сторону и увидела там чрезвычайно худую женщину, сидевшую на красном кресле возле батареи. У нее прекрасные темные волосы, собранные высоко на голове и закрепленные бархатной резинкой. Из-за кожи, туго натянутой на выступающие кости, лицо выглядело угловатым. Рот скрыт под слоем красной помады. Одета в белую шелковую блузку, а поверх наброшен жакет из букле – одна из тех штук, которые выглядят дешевой имитацией дизайнерской вещи – с обтрепанным декольте, темно-синие нити, словно сорняки, расползлись во все стороны по ключице женщины.

Длинные бледные пальцы сжимали чашку кофе, а она сгорбилась над ней, будто искала тепло в слабом шлейфе пара. Голова выглядела неестественно большой по сравнению с остальным телом, словно могла в любой момент отвалиться. Женщина, скрестив ноги, выгнула спину и выставила голову вперед – готова к удару.

– Привет, девочка, – произнесла незнакомка.

– Мариса, – обратился к ней отец. Он встал, а салфетка, лежавшая у него на коленях, соскользнула на пол. – Это… ну… это моя подруга, Жаклин.

– Джеки, пожалуйста! – поправила та с примесью вчерашнего смеха. Белая кофейная чашка, принадлежавшая матери, теперь испачкана губной помадой. Там сбоку изображен лев. Мариса не пила из нее с тех самых пор, как мать ушла от них. Чашка хранилась в шкафу, словно музейный экспонат, в ожидании своего законного владельца. Отец ничего не говорил, но Мариса заметила, что и он старается к ней не прикасаться.

– Здрасьте, – поздоровалась Мариса, опустив глаза.

Джеки поставила чашку и подошла к ней с широко раскинутыми руками, и Мариса с ужасом поняла, что женщина ждет физического контакта.

– Я люблю обнимашки, – произнесла Джеки с хриплыми смешками курильщицы. – Подойди, дорогая.

Спасения не было. Объятия оказались похожи на прикосновение бельевой веревки.

– Вот, вот, – приговаривала женщина, похлопывая девочку по спине. – Я думаю, что мы будем встречаться намного чаще.

Прижавшись головой к груди женщины, Мариса уловила приторный запах пачули, а еще ей показалось, что та подмигивает отцу. Девочка вырвалась из объятий и села за стол, ее щеки раскраснелись. Отец остался стоять с вялым лицом. Он, казалось, ничего не понимал, будто бы мир начал вращаться с недостижимой скоростью.

«Просто сядь. Сядь и снова стань моим отцом», – захотелось сказать Марисе.

Она взглянула на упаковку хлопьев, полупустую бутылку жирного молока с выемкой для большого пальца на серебристой крышке, и почувствовала отвращение. Мариса с силой подвинула стул на место, стол задрожал.

– У меня нет времени, – резко сказала она. – Я опаздываю в школу.

– Сейчас всего восемь пятнадцать, – возмутился отец.

– Боже, сейчас они так много учатся, не так ли? – Джеки произнесла это в пустоту. – Жаль тебя, бедняжка.

Мариса повернулась к женщине и улыбнулась.

– Да пошла ты к черту, – эти слова прозвучали четко и звонко. Мариса впервые ругнулась в присутствии отца. Она была еще маленькой, поэтому он, наверное, еще не догадывался о том, что дочь так может. И все же отец оставил ее дома в одиночестве, без няни, пока ходил на ужин с Джеки.

Наступил момент оцепенения. Джеки отступила назад, споткнувшись о кресло. Отец стоял на прежнем месте, но глаза яростно пылали. Мариса никогда не видела его таким злым. Он открыл рот, чтобы произнести что-то непоправимое, но она выбежала из дома, не успев это услышать, добежала до автобусной остановки, где поняла, что у нее нет пальто или школьного портфеля, но ей было все равно. В автобусе никто не обратил на нее внимание. Мариса, сама не зная почему, будто излучала странность с того самого момента, когда от них ушла мать. Она словно окружена силовым полем одиночества, поэтому все знали: с ней не стоит знакомиться.

Джеки больше не приходила.

На протяжении многих лет Мариса боролась с каждой подругой отца. И всегда побеждала, поэтому он вообще перестал встречаться. В последний раз она видела его, когда тот пришел в гости в ее лондонскую квартиру, одетый в потрепанный плащ и галстук с пятнами от еды. Брови были неухоженными и заросшими. Отец выглядел худым – даже слишком худым – и, несмотря на пятна от еды, выглядел истощенным. Глаза слезящиеся и рассеянные. Он осмотрел ее крошечную квартирку и неискренне восхитился. От него пахло алкоголем. Мариса приготовила чай, который отец выпил, сидя на диване и даже не снимая пальто.

– Ты уверен, что не хочешь раздеться?

– О, нет, нет, не хочу тебя обременять.

Он казался таким старым и слабым. Мариса поняла, что он, возможно, совсем скоро умрет, и как только она подумала об этом, почувствовала боль приближающейся утраты. Но не потому что его смерть оставит пробел в ее жизни, а потому что само его существование было этим самым пробелом.

После этого они не общались. Мариса игнорировала его телефонные звонки и грустные поздравительные открытки «Моей дочери», поэтому он перестал пытаться. А затем Мариса переехала к Джейку и не сообщила отцу новый адрес.

В своей студии она наблюдает за восходом солнца. Облачное небо цвета никотиновой желтизны. Стол окрашивается в ярко-коричневый. Слишком ярко. Она берет рулон малярного скотча и начинает обклеивать окно. Теперь лучше. Включается центральное отопление, трубы звенят и скрипят, будто натянутые парусные канаты. Дом кажется более шумным, чем раньше, словно все его внутренние процессы обрели звуковое сопровождение. Мариса закрывает уши руками. Не помогает. Дом, кажется, гудит и вибрирует вокруг нее. Она смотрит на лежащую перед собой бумагу, только что покрытую черно-белыми линиями, этой запутанной дизайнерской паутиной.

Живот уже выпирает из спортивных штанов. Она не помнит, когда надевала эти брюки, но теперь ей кажется, что это было несколько дней назад. Мариса кладет руки на живот и слегка сжимает ладони, пытаясь что-то почувствовать, что угодно – что соединит ее с этим растущим набором клеток внутри. Хотя она и знает что для этого еще рано, но представляет себе, будто чувствует, как внутри шевелится ребенок, и его движения отдаются мягкими внутренними толчками.

На сайтах авторитетно заявляется: «У малыша могут начать расти волосы», «Ребенок может использовать лицевые мышцы, чтобы гримасничать и улыбаться» и «Малыш сейчас размером с лимон или сжатый кулак».

Она кладет руку на живот и до побледнения костяшек сжимает пальцы. Мариса представляет себе, как замахивается и бьет Кейт по лицу. Представляет ее потрясенный взгляд, как та подносит руки к носу, из которого медленно течет тонкая струйка крови. Мариса представляет ее страх, и как она отворачивается. Следующий удар с такой силой обрушился бы на затылок Кейт, что та упала бы на пол. Мариса воображает себе, как та катается по полу и скулит, а потом просто исчезает из их жизни – полностью, словно разорвалась временная петля.

Мариса просматривает на телефоне сайты, посвященные беременности.

«Кишечник младенца производит меконий: после родов это станет первыми испражнениями малыша»

«На четырнадцатой неделе мы можем видеть полностью развитые гениталии»

Мариса представляет миниатюрные пенис и вульву, одетые в парадную одежду, которые под элегантные мелодии струнного квартета с трудом спускаются по красно-золотой лестнице.

«Часто мойте руки и носите при себе дезинфицирующее средство на тот случай, если рядом не будет уборной, а еще не делитесь напитками, зубными щетками и вообще избегайте больных людей, будто они являются переносчиками чумы. А заболевшего супруга всегда можно сослать на диван»

Супруг. А у нее нет супруга. У нее есть только Джейк, в чьем доме она живет, и у него роман с квартиранткой, а Мариса от него беременна, на четвертом месяце. Хрупкость ситуации поражает. Ее сильно тошнит. Она вроде бы должна стать плаксивой, но она не чувствует ничего, вместо эмоций какая-то дыра: черная бездна, она падает вниз и летит.

«После первого триместра беременности вам полегчает, вы почувствуете себя лучше. Хорошие новости на горизонте: меньше утренней тошноты и меньше походов в туалет».

Она не знает, что со всем этим делать. И все же. Нужно что-то предпринять.

Проходит несколько часов. Она идет на кухню и заваривает себе травяной чай, так как сайты для беременных относят кофе к опасным продуктам, и теперь Мариса старается употреблять кофеин с большой осторожностью. Мариса оставляет пакетик в чашке, прижав его чайной ложкой. Она сидит за столом и смотрит в сад. После утреннего дождя трава еще мокрая, в углу стеклянной двери мерцает паутина. Серебряная нить преломляет солнечный свет.

Для строительства дома нужно столько усилий, думает Мариса. Голова кажется тяжелой, поэтому Мариса опускает ее и массирует затылок. Взгляд цепляется за плоский серый прямоугольник на сиденье одного из кухонных стульев. Он задвинут под стол, и она не заметила бы его, если бы не опустила голову. Это ноутбук Джейка. Обычно он берет его на работу, но сегодня почему-то забыл.

Мариса лезет за телефоном в карман халата, чтобы позвонить Джейку. Но внезапно что-то ее останавливает. Она ставит ноутбук на стол, края устройства гладкие, а остальная поверхность слегка шероховатая. Поднимает крышку. Она знает пароль Джейка. Как-то раз она видела, как он вводит его, и запомнила, хотя и сделала вид, будто увлечена мытьем посуды.

Мариса вводит «143РИЧБОРН». Это их адрес. Может быть, это все еще что-то для него значит – дом, совместная жизнь, ребенок, она?

Экран вспыхивает, на нем появляется картина эпохи Возрождения. Розовощекая Дева Мария с длинными вьющимися волосами и пухлый младенец Иисус на фоне итальянского пейзажа. Джейк любит религиозное искусство.

Мариса еще не знает, что именно она ищет. Уверяет себя, что всего лишь хочет проверить новостную ленту. Последние несколько месяцев Мариса была настолько изолирована, занимаясь обустройством личной жизни, что совсем перестала следить за происходящим во внешнем мире.

Но тут, прежде чем она успевает перейти на новостной сайт, в правом верхнем углу появляется сообщение. Мариса видит имя Кейт.

«Ты видел ее сегодня утром?»

Марисе нужно время, чтобы разобраться, в чем дело. Но потом она понимает. Ноутбук подключен к мессенджеру Джейка, и она видит его переписку в реальном времени. Внизу есть бело-синяя иконка входящих сообщений. Над ней пульсирует красный кружок с цифрой «1».

Непрочитанное сообщение.

Мариса кликает по значку, и вот она: переписка между Джейком и Кейт.

Первое, что бросается в глаза, это количество поцелуев. Джейк никогда не бывает ласков в сообщениях с ней – это, по ее мнению, какая-то его причуда. Он деловой, поэтому должен быть таким, ведь у него так много дел на работе. Так она себе сказала.

Но Мариса ошибалась. Когда он пишет Кейт, его сообщения переполнены поцелуями, словно палец соскользнул вниз и случайно зажал кнопку. Сплошные линии символов, похожие на абзацы секретного документа.

Там сотни сообщений. Она прокручивает дальше, чтобы найти начало переписки, но появляется только кнопка «загрузить еще». Сердце сжимается. Грудь пустеет.

«Я люблю тебя», – написала Кейт 2 июня. Это всего через пару недель после того, как та въехала в их дом, подсчитывает Мариса. Но переписка началась намного раньше. Они уже знали друг друга. Все это – притворство, якобы Кейт всего лишь арендатор, и что они не могут платить за дом без посторонней помощи – полный обман. Мариса в шоке. Джейк воспользовался ее безоговорочной любовью и завел себе любовницу. Почему она была такой глупой?

Во рту металлический привкус. Она сглатывает и давится. Не ела несколько часов, а может и дней, да и кому, черт возьми, какая разница? В животе сухая тяжесть. Мариса закрывает рот рукой, удерживая все в себе, утрамбовывая страх, как кофейную гущу в фильтре.

«Детка, я не могу перестать думать о тебе», – написал Джейк 15 июля. «Надень это белье сегодня вечером». А к этому сообщению добавил подмигивающий смайлик и эмодзи баклажана.

«Ха-ха, хорошо, но что насчет Марисы?»

«Мы что-нибудь придумаем». И еще один подмигивающий смайлик.

«Просто хочу быть уверена, что с ней все решено»

«Все решено», – напечатал Джейк. «Поверь, нам не стоит беспокоиться».

Худшим было то, насколько все шаблонно. Мариса много думала о Джейке. Считала его совершенно другим: честным, прямолинейным, простым. Не страстным, но надежным. Оказывается, она совсем не знает Джейка, своего любимого человека. Он – великовозрастный школьник-подросток, окунувшийся в запретную страсть, который общается с грубыми сексуальными намеками и смайликами. Джейк, оказывается, самым грязным образом лгал Марисе. Он считал ее полной дурой, ведь она пребывала в неведении, пока он трахал их соседку. Все это время Мариса думала, что он весь такой замкнутый и эмоционально отстраненный, но, несомненно, влюбленный в нее – ведь она беременна его ребенком! Это все, чего он так желал. Но теперь ясно, что подобная отрешенность – это совсем не сдержанность. Джейк просто месяцами обманывал ее. Может, даже с момента их знакомства.

Какой в этом смысл? Показать, что он может это сделать? Использовать ее в качестве племенной кобылы, а самому получать удовольствие на стороне? Возможно, он психопат – однажды она читала книгу о них, поэтому знает, что определяющими факторами являются отсутствие эмпатии и чарующее поверхностное обаяние. У него это есть. Она верила, что он такой разносторонний. Но это всего лишь голограмма личности. Подделка. Обман. Фальшивка, и ему все равно, кому он причиняет боль.

У Марисы болит запястье. Она смотрит вниз и видит, что до крови исцарапала его ногтями другой руки. Она машинально встает и идет к шкафчику под раковиной, где хранится коробка салфеток. Прижимает салфетку к ранам. Сквозь белую ткань проступают красные точки. От вида крови Мариса чувствует прилив неистовой ярости. Перед ней стоит ваза с фруктами и лимонами, керамика украшена замысловатым узором. Джейк привез ее из студенческой туристической поездки в Марокко, безделушка напоминает ему о молодости.

Мариса, недолго думая, хватает вазу и кидает ее в стену. Лимоны рассыпаются по полу. Керамика с визгом разлетается вдребезги, но внезапно Мариса понимает, что визжит она сама. Просто кричит. Хватается за вздувшийся живот, а потом снова заливается криком, надрывая горло, и все, что она слышит, – только отзвук горя. Любовь, она так глупо в нее верила. Несчастный ребенок, он теперь не родится в объятиях любящих родителей. Несчастная она сама, верившая в то, что она достойна любви. Теперь Мариса понимает – именно этот урок пыталась преподнести ей жизнь. У нее никогда ничего не будет. И мир смеется над ее недолговечной уверенностью в чем-то хорошем.

– Ты ублюдочная сукааа! – кричит Мариса, растягивая гласные, которые эхом отскакивают от стен. Она кричит и не знает, относятся ли эти слова к ней самой, Кейт или Джейку.

Мариса оставляет разбросанные по полу осколки и фрукты. Она вспоминает первое впечатление от кухни, то, насколько ее поразили масштабы. То, как ее напугала взрослая строгость: гладкие поверхности, матовый пол и посудомоечная машина, надо дважды постучать, чтобы дверца открылась. Теперь все это выглядит нереальным, словно дурной сон. Кухня смеется над ней. Стены проникают в лихорадочные мысли и сжимают их в крошечный тесный куб. Острая головная боль отдает в висках. Кулинарные книги, аккуратно выставленные на полке у плиты, смотрят на нее с отвращением. Винные бокалы в шкафу, выпуклые и блестящие, чокаются друг с другом и обмениваются поздравлениями – ловко же мы ее обманули. А лестница муниципального жилья становится все шире, заслоняя свет – эти крохотные песчинки надежды против тьмы разума, и каждая из них гаснет, позволяя тьме проникать в мысли. Да кто она такая, чтобы надеяться? Кто она такая, чтобы поверить, будто бы жизнь на ее стороне?

Мариса выдыхает, разжимает кулаки и считает до десяти.

«Когда я злюсь или расстраиваюсь, или мне кажется, что меня не слушают, я считаю до десяти, – однажды сказала ей мать. Мариса, тогда ей было пять или шесть, лежала на кровати и горько плакала. – Попробуй, доченька».

Она возвращается к открытому ноутбуку на столе. Ярость отключилась. Теперь ее действиями руководит хладнокровие, и сейчас она может внимательно изучить текст переписки так, будто перед ней редкие археологические находки.

«Ты видел ее сегодня утром?»

Последнее непрочитанное сообщение от Кейт. А потом последовательно появляются три точки. Джейк печатает.

«Нет. Она была в своей комнате. Не хотел беспокоить.:*»