Текст книги "Есть что скрывать"

– Чем он хорош?

– Создает нужный фон для рассказчика, так что тот не сидит за скучным столом перед таким же скучным книжным шкафом. Кроме того, нужны съемки для голоса за кадром.

– Например, перед школьным двором, где играют дети – все девочки. Может, детская площадка?

– Есть тут одна в Камберуэлл-Грин. Другая – в конце Пекхэм-Коммон.

– Играющие дети, детские голоса, которые стихают, когда вступает рассказчик?

Нарисса посмотрела на нее и улыбнулась – отчасти искренне.

– У вас неплохо получилось бы, – заметила она.

– Спасибо. Приятно знать, что я могу сделать карьеру в другой профессии. Можно у вас кое-что спросить?

Нарисса надела колпачок на фломастер.

– Спрашивайте.

– Давайте… – Дебора махнула в сторону двери. Нарисса вышла вслед за ней на лужайку. Ее обрамляли подстриженные акации, похожие на зонтики. Дебора повела Нариссу к одному из деревьев. – Я тут задумалась об одной из пропавших девочек, той, с длинным именем, которую все зовут Болу. Вы слышали о ней?

– Видела репортаж по телику, – после короткой паузы ответила Нарисса. – А что там с ней?

– Меня удивило… В общем, сегодня утром я увидела экземпляр «Сорс».

– Надеюсь, вы выстилали этими страницами мусорное ведро.

Дебора улыбнулась.

– Выгуливала собаку. И по дороге нашла «Сорс». Там был рассказ – на обложке и внутри – о ее родителях.

– А с ними что?

– Ничего. Просто когда Болу пропала, ее последний раз видели с двумя подростками на Центральной линии метро – они ехали от «Гантс-Хилл».

– И?.. – Нарисса отвлеклась на двух техников, появившихся у часовни. – Я уже все подготовила. Сейчас приду! – крикнула она им и снова повернулась к Деборе. – Что вы хотите сказать?

– Что Центральная линия проходит через станцию «Майл-Энд». Что, если они пересели там на линию Дистрикт? А потом вышли на «Степни-Грин»?

– Девочка в опасности, – сказала Нарисса.

– Значит, Завади…

– Девочка в опасности – это все, что вам нужно знать, Дебора. Девочка что-то сказала. Кто-то услышал. И сложил два плюс два. Вот и всё. Так что если вы хотите быть не просто белой леди, щелкающей своей дорогой камерой, то будете держать при себе все, что знаете, и все, о чем думаете.

С этими словами Нарисса повернулась и пошла к часовне. На ступеньках она остановилась и оглянулась на Дебору.

– Вы понимаете, о чем я?

Дебора кивнула. И тоже вернулась в часовню, к своей фотосессии.

Мазерс-сквер Нижний Клэптон Северо-восток Лондона

Марк Финни понимал, что так продолжаться не может. У него куча обязанностей, самых разных. На работе он, конечно, исполнял свои обязанности, но без должного рвения. А дома – без сострадания, эмпатии, любви и всего прочего. В Эмпресс-стейт-билдинг[5]5
  Одна из штаб-квартир полиции Большого Лондона.


[Закрыть] Марк быстро овладевал искусством слушать не слушая, а также разговаривать и читать рабочие доклады, не вникая в их смысл. Он пытался скрыть растущее безразличие к работе, а также неприязнь к своим обязанностям по отношению к жене и дочери. Если на службе еще удавалось маскировать отсутствие интереса, то дома, когда дело касалось Пит, скрыть что-либо было практически невозможно.

Марк не хотел, чтобы жена видела его насквозь. Он жаждал свободы. Он отчаянно хотел обо всем рассказать, прекратить эти тайные свидания, после которых он чувствовал себя трижды предателем всего, во что верил, всего, что когда-то ему было дорого. Он мог справиться с чувством вины, с нарушением брачного обета, с тем, что подводил коллег, или с невысказанными фантазиями насчет своего единственного ребенка. Его убивало другое, нечто совершенно неожиданное, – он влюбился и теперь страдал от последствий этой любви в ситуации, когда каждый его шаг разрушает жизнь других.

И все же он хотел сделать этот шаг. По крайней мере, он мог себе в этом признаться. Он хотел уйти от Пит и Лилибет в объятия женщины, которую любил. Они были родственными душами. По сути, они были одним целым, разделенным на две половинки… Чем? Судьбой, безвыходной ситуацией, его неспособностью поступать так, как он считает правильным и честным? Эта нерешительность не должна определять его будущее – или их совместное будущее, – но он не видел способа изменить свою жизнь так, чтобы события неизбежно привели к тому, чего он хочет. Пит этого не позволит, и кто посмеет ее упрекнуть?

Она знала его как облупленного – и поэтому наконец взяла помощника. Это был бывший санитар по фамилии Робертсон, который не желал проводить время на пенсии, постепенно становясь обузой для общества. Ему шел семьдесят второй год, но жил он как сорокалетний. Отпуск проводил на паломнических пешеходных маршрутах Европы – свой любимый, из Рима в Сантьяго, он преодолел целых три раза, – а в Англии все свободное время посвящал тренировкам и подготовке к следующему походу. Рядом с ним Марк чувствовал себя лентяем.

Робертсон приходил в дневное время – чтобы освободить для Пьетры несколько часов, – и Марк увидел его только через несколько дней. В тот вечер, когда Марк вернулся домой, помощник еще не ушел, потому что, как он выразился, «после обеда был небольшой переполох с дыханием девочки».

– Я сразу пошел к ней, как только услышал сигнал тревоги, но не хочу оставлять ее с кем-либо, кроме миссис Финни.

Под «кем-либо» подразумевался Марк, вернувшийся домой позже обычного. Его группа пополнилась новым сотрудником – сержантом Джейд Хопвуд, – и он встречался с ней в конце каждого дня, чтобы ввести в курс дела, познакомить с планами, достижениями, дать более полное представление о том, что они собираются делать. Училась она быстро – слава богу – и была не менее хороша, когда дело доходило до предложений, но все равно оставались еще рапорты, которые требовалось просмотреть и обсудить.

Марк сразу стал расспрашивать Робертсона о дыхании Лилибет. Что случилось? Когда? Как?

– Пусть миссис все объяснит. – Тот бросил взгляд в сторону комнаты Лилибет и понизил голос. – Но все равно девочку лучше показать специалисту. Что произошло? Это случилось неожиданно. Все было в порядке, а потом ей стало плохо. Она дышала – и вдруг перестала. Стоит показать ее врачу.

Робертсон ушел, остановившись у двери, чтобы надеть туристические ботинки и взять палки для ходьбы, которые использовал для тренировки мышц рук.

Марк направился в комнату Лилибет. Пит сидела на кровати, обнимая худые плечи девочки; голова Лилибет покоилась на ее груди. Глаза обеих были закрыты. Когда он вошел, глаза открылись только у Пит.

– Робертсон тебе сказал? – Она умолкла и прочистила горло. – На мгновение мне показалось, что мы ее потеряем.

– Ты позвонила в «скорую»?

– Позвонила, но ты знаешь, как это бывает. Они так долго едут… К их приезду мы с Робертсоном уже справились. Но, Марк, она… Ее губы посинели. – Глаза Пит заблестели от слез.

– Робертсон говорит, что ее нужно показать специалисту.

– А смысл? Она скажет то же, что и всегда: «Ее организм не справляется. В такой серьезной ситуации она нуждается в постоянном уходе». Скажет, что может случиться все что угодно. Удушье, инсульт, аневризма, остановка сердца. Но, прибавит она, худшего можно избежать, если поместить ее в стационар, где за ней будет круглосуточно наблюдать медицинский персонал.

Марк посмотрел на Лилибет, голова которой склонилась к матери. Телевизор на противоположной стене показывал какую-то серию «Холодного сердца». Звук был приглушен, остались только яркие краски. Интересно, подумал Марк, если б ее глаза были открыты, хватило бы только цвета для стимуляции ее мозга? И можно ли вообще стимулировать ее мозг? И не тратит ли Пит свою жизнь – эти драгоценные годы – на попытку покорить гору, подняться на которую невозможно?

– Наверное, – сказал он жене. – Но, так или иначе, мы должны отвезти Лили к ней. Кто-то же должен осмотреть ее после такого инцидента.

– Осмотреть на предмет чего? Повреждения мозга? – насмешливо поинтересовалась Пит.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Я больше не хочу слышать эти слова.

– Какие?

– «Поместить в стационар». И «никто вас не упрекнет, если вы примете такое решение насчет ухода за ней». Как будто меня волнуют упреки. Как будто я горю желанием сбагрить ее кому-нибудь, кто положит ее на койку в палате и будет подходить три раза в день, и тогда я избавлюсь от бремени, стану беззаботной, смогу… не знаю, ходить в спортзал? Брать уроки гольфа? Снова заняться плаванием? Каждый месяц посещать парикмахера? Играть в теннис? Учить французский?.. Это мой ребенок, Марк. Это наша маленькая девочка.

– Никто не собирается никуда отправлять Лилибет, – сказал Марк. – Но нам нужно понять, что произошло сегодня и как это предотвратить в будущем. Позвони завтра специалисту, Пит. Мы ее отвезем, вместе. И Робертсон может поехать.

– Я не хочу… – Она прикусила язык.

– Что?

– Я не могу отдать ее в стационар. Пожалуйста, Марк. Я знаю, это трудно, но ты должен понять… – Пьетра заплакала, разбудив Лилибет, которая подняла голову. Пит вернула ее в прежнее положение. – Нет, – повторила она. – Я не могу.

– Пит, ты совсем без сил. Давай я побуду с ней немного. Полежи в ванне. Выпей бокал вина.

– Я ее мать. – Слезы на щеках казались горячими и жгли кожу, словно это не слезы, а кислота, разъедающая все, к чему прикасается. – Я хочу остаться ее матерью. Она – мой единственный шанс быть матерью. Я этого хочу. Она – моя жизнь, Марк. Разве у тебя не так?

Мир Пит был ограничен Лилибет, но Марк отвергал мысль, что с ним будет так же. Значит, ответ отрицательный. Да, она часть его жизни, и очень важная. Но не вся жизнь. Не так, как для Пит.

– Конечно, она моя жизнь, – ответил Марк, поскольку знал, что именно это нужно услышать Пит и что это единственный способ увести ее от кровати дочери, чтобы она могла уделить себе хотя бы полчаса. Он погладил мягкие как пух волосы Лилибет. Потом коснулся коротких темных локонов на голове Пит. – Как и ты. Так было, и так будет.

Она испытующе посмотрела ему в глаза.

– Ты серьезно?

– Серьезнее не бывает. – Марк сделал глубокий вдох, чтобы вобрать в себя свою ложь, превратить ее в правду, с которой он может жить. Потом повторил: – А теперь прими ванну и выпей вина. Я с радостью с ней посижу.

– Правда с радостью?

– Конечно.

Пит медленно отстранилась от Лилибет и вернула девочку на подушки, которые поддерживали ее тело. Марк занял место жены на кровати. Потом взял одну из детских книг и начал читать вслух:

– «Все-таки родители – странные люди. Даже если их чадо – самое противное в мире существо, они все равно утверждают, что оно лучше всех»[6]6
  Р. Даль «Матильда», пер. А. Бирюкова.


[Закрыть].

Он чувствовал, что Пит осталась в комнате. Чувствовал на себе ее взгляд. Шли минуты. Марк продолжал читать. Она наблюдала. Наконец он посмотрел в ее сторону.

– Ванна и вино, Пит. Тебе станет лучше.

Она кивнула, но не двинулась с места. Затем произнесла:

– Марк. Я знаю, кто она.

Кингсленд-Хай-стрит Долстон Северо-восток Лондона

Адаку считала способность ждать одним из своих достоинств: ждать, когда что-то произойдет, ждать, когда что-то поменяется, ждать смены настроения, ждать, что за поворотом ее жизнь пойдет в другом направлении. Поэтому ожидание, пока кто-то войдет в дверь, ведущую в квартиры над магазином игрушек на Кингсленд-Хай-стрит, давалось ей легко. Обстоятельства изменились, и теперь времени у нее сколько угодно.

Она позвонила по номеру на визитной карточке, которую ей дала Эстер Ланж во время предыдущего визита. Сказала Эстер, что тщательно все обдумала и теперь готова. У нее есть дополнительные деньги, которые потребовала Эстер, и она хочет их передать, чтобы записаться на прием. Они договорились обменять деньги Адаку на место в очереди.

Эстер назначила встречу на 10 утра, и вот этот день наступил. Адаку заранее познакомилась с молодым музыкантом, снимавшим студию на противоположной стороне улицы чуть дальше магазина игрушек. Это оказалось просто – достаточно было объяснить свою цель. Он сразу же согласился и представился как Ричард. Все зовут его Дикон, сказал он ей. Она тоже может называть его Диконом, если хочет.

В тот же день он дал ей ключ от своей квартиры, на тот случай, если ей нужно будет войти, а его не окажется дома. По словам Дикона, он сочинял музыкальное сопровождение для фильмов. Работал в основном дома, но ему часто приходилось уезжать в студию. «Чувствуйте себя как дома», – сказал он.

В тот первый визит Адаку поняла, что Дикон хотя и не слишком заморачивается насчет ключей от квартиры, но к своей музыке относится серьезно. Он был владельцем дорогих – судя по виду – клавишного инструмента и синтезатора. «Должно быть, у его соседей богатый слуховой опыт», – подумала Адаку. Но у нее был доступ к окну, выходящему на улицу, и этого достаточно.

Этим утром он еще спал, когда она пришла около семи и открыла дверь своим ключом. Как и во всех квартирах-студиях, спальни здесь не было. В данном случае ее заменяла довольно глубокая стенная ниша, вмещавшая футон, матрас или нечто подобное. Похоже, Дикон пользовался кроватью «ИКЕА» и спальным мешком. Беззвучно шагая к окну, Адаку видела его наголо обритую макушку.

Она повернула подъемные жалюзи, чтобы обеспечить себе хороший обзор улицы. Все тщательно спланировано. Оставалось надеяться, что она была достаточно осторожна.

Около восьми, как и ожидалось, появилась Эстер – она пришла со стороны Ридли-роуд. По дороге к магазину игрушек ее догнала женщина, которая вела с собой девочку. Все трое подошли к двери вместе; женщина что-то говорила, склонив голову к Эстер, девочка глазела по сторонам. Адаку замерла. Поначалу она не придала значения этой сценке, подумав, что женщина – просто знакомая Эстер, но присутствие девочки заставляло предположить, что ее долгосрочный план работает, причем действие разворачивается прямо на ее глазах. Она с трудом верила в такую удачу.

Эстер отперла дверь, ведущую к квартирам на третьем и четвертом этажах здания, и придержала ее, жестом приглашая гостей войти. Когда женщина с девочкой скрылись внутри, Эстер посмотрела направо, потом налево, потом на другую сторону улицы, что заставило Адаку поспешно убрать пальцы с жалюзи на окне Дикона. Но она не отошла от окна и видела, как Эстер вошла в здание и закрыла за собой дверь.

Адаку не шевелилась. Все должно было произойти не так – по крайней мере, если бы все шло по разработанному ею плану. Но если она не начнет действовать немедленно – когда сложились идеальные условия, – дождется ли второго подобного шанса?

Она представила, сколько времени это может потребовать. Вообразила всю подготовительную работу. Затем сунула руку в карман юбки, достала мобильный телефон и набрала номер.

– Кингсленд-Хай-стрит, – сказал Адаку тому, кто ответил на звонок. – Пора. Прямо сейчас.

Убрав телефон, она положила ключ от студии Дикона на клавиатуру электроинструмента. Потом тихо вышла из квартиры и спустилась по лестнице. Оказавшись на тротуаре, направилась к своему наблюдательному пункту на входе в кинотеатр «Рио». Адаку хотела посмотреть, как Эстер и остальных выведут из здания и увезут. Разумеется, женщина будет лгать и отпираться. Но к этому все уже давно готовы.

Мейвилл-Эстейт Долстон Северо-восток Лондона

Той ночью Тани не мог заснуть. Жара в спальне была невыносимой, но это еще полбеды. Хуже, что его мозг никак не мог успокоиться. Перед вечерним чаем Абео и Симисола пришли домой раньше Монифы, и Тани подумал, что, какова бы ни была причина их совместного возвращения, ничего хорошего ждать не приходится. Слова Абео: «Исчезни с глаз моих», – сопровождались затрещиной Монифе, которая шла мимо него на кухню. Что касается Сими, то она ушла в спальню и после чая не произнесла ни слова.

Тани уже несколько часов лежал без сна, прислушиваясь к дыханию Сими, доносившемуся из другого конца комнаты, и поэтому обратил внимание на шепот, прозвучавший в квартире уже далеко за полночь. Родители шептались и раньше – стены в доме были тонкими, как папиросная бумага, – но обычно он не обращал на это внимания. На сей раз шепот был яростным, похожим на ожесточенный спор под одеялом. Потом послышался тихий плач матери, и Тани сел и спустил ноги с кровати.

Подойдя к двери в гостиную, он приоткрыл ее и прислушался. Голос отца. Такого яростного шепота Тани еще никогда не слышал.

– Не перечь мне, Монифа.

– Почему ты никогда не пытаешься понять?

– Что ты мне сказала?

Тон Монифы мгновенно изменился, став просительным и даже плаксивым.

– Абео, я не могу позволить…

– Ты сделаешь то, что я скажу. Это стоит гроши.

– Не все измеряется деньгами.

– Если ты посмеешь ослушаться меня, Монифа, клянусь богом…

– Пожалуйста. Ты должен меня выслушать.

– Мои решения не обсуждаются. Я слышал достаточно.

– Нет. Какой выкуп за невесту ты рассчитываешь получить, если Симисола умрет? Иногда мне кажется, что ты не видишь вещи такими, какие они есть. Ты не можешь… – Звук шагов, потом крик матери: – Нет! Абео! Перестань!

Тани шагнул к двери родительской спальни, распаленный как словами «выкуп невесты», так и криком матери.

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне. – Теперь голос Абео звучал громче. Он уже перестал сдерживаться.

– Я должна говорить, чтобы защитить моих детей.

– Что значит «должна»? Ты ничего не должна. Понимаешь? Я защищаю наших детей.

– Перестань! Мне больно…

– Ах, тебе больно… Больно? А чего ты ждала от меня, а? После того, как вы с отцом мне солгали? Чего ты ждала? Я рассчитывал получить плодовитую, а получил тебя, с твоей болью, с твоими слезами… Хватит. Довольно. Тебя следует проучить… Ты вынуждаешь меня это делать, Монифа… – Послышались звуки борьбы, шаги, потом глухой удар.

– Ты делаешь мне больно. Пожалуйста, Абео.

Тани схватил ручку двери и распахнул ее. Отец столкнул Монифу на край кровати, но она все еще сидела. Одной рукой он обхватил ее затылок, другой сжал подбородок и сдавил с такой силой, что ее лицо покраснело.

– Отпусти ее! – крикнул Тани.

Пальцы Абео продолжали стискивать подбородок жены, но он убрал ладонь с ее затылка. Повернувшись к Тани, сжал свободную руку в кулак и занес его.

– Хочешь кого-то ударить? Бей меня, – сказал Тани. – Давай. Потому что мне очень хочется расквасить тебе нос. Понял, Па? Давай. Или ты способен бить только женщин?

– Тани! Пожалуйста! Не говори так!

Но Монифе не стоило волноваться из-за драки.

– Ты знаешь, что делать! – рявкнул ей Абео и оттолкнул Тани.

«Не дурак», – подумал тот. Отец требовал от домашних уважения, но прекрасно знал, что его ждет, если он ударит Монифу в присутствии сына. Тани вышел вслед за ним из комнаты.

– Дай ему уйти! Тани! Просто дай ему уйти! – крикнула Монифа.

Но Тани не собирался отпускать отца. Спокойствие в семье после его ухода продлится только до утра, а потом все начнется сначала. Этому нужно положить конец, и Тани понимал, что сделать это может только он.

Хлопнула входная дверь. Абео вышел из квартиры.

У него была фора, потому что Тани должен был посмотреть, как там Симисола. Она не спала. Сидела на кровати, прижав подушку к груди; глаза у нее были огромными и черными.

– Иди к маме. Я скоро вернусь, – сказал Тани и вышел из квартиры, пока ее слезы и протесты не задержали его еще больше.

На улице он огляделся. Непонятно, куда мог направиться отец. В такой час все пабы уже закрыты, а в мужской клуб его вряд ли пустят.

Тусклые фонари освещали асфальтовую площадку через дорогу, но она была пуста. Тани еще раз огляделся и увидел, что поблизости ни души. Отец словно растворился в горячем ночном воздухе.

31 июля

Предуниверситетский колледж Эбни Сток-Ньюингтон Северо-восток Лондона

Тани был не в состоянии сосредоточиться на занятиях и поэтому пропустил три лекции и одну контрольную. Он должен с кем-то поговорить, но единственным человеком, с которым ему хотелось поделиться, была Софи. Только вот… есть вещи, которые ей знать не следует, потому что кое-что о своей семье он не решался произнести даже мысленно, не говоря уже о том, чтобы кому-то рассказать. Ему нужен план, но в голову ничего не приходило. Поэтому, решил Тани, нравится это ему или нет, но одна голова – хорошо, а две – лучше.

Софи он нашел в библиотеке; она работала над эссе. В ушах у нее были наушники, и она задумчиво грызла кончик карандаша. Тани смотрел, как она читает текст, делает паузу и пишет несколько строк на листе бумаги. Потом накрыл ладонью раскрытую книгу.

Она подняла голову, улыбнулась и сняла наушники. Тани слышал доносившийся из динамиков белый шум. Похоже на дождь. Он перекинул ногу через стул напротив нее и сел на него верхом.

Софи бросила взгляд на настенные часы над столом библиотекаря.

– Где ты был, Тани? И разве у тебя сейчас нет лекции?

– Лекций я наслушался дома.

– Очень смешно. – Софи наклонилась через стол и поцеловала его. К этому делу она подошла серьезно, чему Тани был очень рад. Когда девушка отстранилась, он снова притянул ее к себе, так что они почти соприкоснулись лбами и он мог смотреть прямо в ее темные глаза.

– Что? – с улыбкой прошептала она.

– Что «что»? – тоже шепотом ответил он.

– Тани, ты пропустил лекцию. Никогда такого не было. С тобой что-то происходит. Я вижу. – Она коснулась его щеки. – И чувствую. У тебя такое напряженное лицо… Опять с папой поругался?

Он отодвинулся, чтобы видеть ее всю, но продолжал говорить шепотом.

– Это все из-за Симисолы. – Отвел взгляд.

Лицо Софи стало серьезным.

– Твоей сестры? Что случилось?

– Может, выйдем на минутку? Время у тебя есть?

Она согласилась, и Тани подхватил ее рюкзак, оставив остальные вещи на столе. Выходя из библиотеки, он пытался придумать, как объяснить Софи, что происходит, не выдав родителей с головой. Не получалось. У него было такое чувство, как будто он оказался в пруду с ледяной водой. Стараясь не смотреть на Софи, Тани сказал:

– Несколько дней назад она, Сими то есть, показала мне весь этот хлам. Дерьмо, которое купила ей мама. На рынке на Ридли-роуд. Одежда, украшения, косметика – вот что это было.

– Правда? Украшения? Косметика? Твоей сестре?.. Странно, правда? Для ее возраста, я имею в виду. И судя по тому, что ты мне рассказывал, на твою мать это не похоже. У меня создалось впечатление, что она вроде как придерживается традиций.

– Да, но это… – Он умолк, задумался, потом решил немного сменить тему: – Послушай, Сими думает, что это для праздника. Большого праздника, как она говорит. После инициации.

Софи нахмурилась.

– Какой еще инициации?

– Принадлежности к йоруба, – объяснил Тани. – Мама сказала ей, что нужна инициация, потому что она родилась тут, а не в Нигерии.

– Как это? То есть разве это не происходит при рождении, если родители ребенка – нигерийцы?

– Конечно. Ерунда какая-то… Я пытался объяснить, но Сими не слушала. Она думает только о том, что там будет торт, что люди будут дарить ей деньги, что она получит все это барахло с рынка, которое не сможет носить, и размалюет себе лицо. Я пробовал говорить об этом с мамой, но та сказала, что Сими все не так поняла и что единственное, что произошло, – это визит к врачу, медсестре и кому-то там еще. Мама сказала, нужно убедиться, что у нее всё в порядке.

Софи отвела взгляд и задумалась. Она смотрела на фонтан в центре внутреннего дворика, где они сидели на подпорной стенке.

– Это обычное дело для нигерийских девочек? – наконец спросила она. – Я имею в виду медицинский осмотр.

– Не имею ни малейшего представления. Предполагается, что у них будет много детей, так что, мне кажется, сначала нужно ответить на вопрос, могут ли они вообще иметь детей.

– Но ведь ей только восемь, да?

– Именно об этом я и подумал… И кое-что еще. Этой ночью я слышал, как мама с папой спорили. Думаю, из-за Сими. Мама говорила, что пытается защитить ее.

Софи прикоснулась пальцами к губам и пристально посмотрела на него, словно хотела что-то прочесть на его лице.

– От чего?

Тани не хотелось признаваться, не хотелось раскрывать тайны своей семьи. Но он чувствовал, что должен поговорить с ней.

– Чтобы папа не брал за нее калым.

– Калым? – изумилась Софи. – Твой папа хочет ее продать? Это абсолютно противозаконно. Ты должен позвонить в полицию, Тани, если он и правда собирается это сделать.

– Бесполезно. Они будут всё отрицать. По крайней мере, Па.

– Тогда ты должен быть готов немедленно забрать ее из дома, как только услышишь или случайно подслушаешь, что кто-то собирается за нее заплатить. Если твоя мама покупала ей одежду и всю остальную ерунду, как будто Сими хотят кому-то отдать, значит, это должно произойти скоро.

– И куда я ее дену? Я же говорил, что звонить в полицию нет смысла. А куда еще, черт возьми, можно обратиться?

Софи посмотрела на дом по другую сторону двора. Тани проследил за ее взглядом. Кто-то открывал окна, надеясь на лучшее – на внезапный порыв ветра, несущего прохладу. Софи молчала, и юноша слышал лишь чириканье птиц, плескавшихся в фонтане, и тихое журчание воды.

– Если звонить в полицию действительно нет смысла, можешь привезти ее ко мне.

– Ни за что.

– Почему? Ты ведь им не говорил, правда? Родителям? Я имею в виду, о нас.

– Нет, но мы вместе ходили на рынок. Кто-нибудь нас видел, можешь не сомневаться. Первым делом они будут искать ее на рынке. А когда Сими там не окажется, мама поймет, что без меня тут не обошлось. Сими так радовалась всему, что ей наговорили об «инициации», что точно не могла бы сбежать сама. Достаточно одному человеку на Ридли-роуд сказать: «А что насчет той девушки, которую видели с Тани?» – и этого будет достаточно. Еще несколько вопросов, и они узнают твое имя и придут к тебе… Нет, нужно найти такое место, где до нее не доберутся.

– Может, социальная служба?

– Я не могу так поступить с Сими.

– А есть другие варианты?

– Не знаю, но я не могу отправить ее в приют… А что дальше? Когда она оттуда выйдет? И выйдет ли вообще?

– Ее отпустят, когда твои родители согласятся не искать ей мужа.

– Ни на что они не согласятся. Никогда. Папа не согласится, а мама в конечном счете сделает все, что он ей скажет. Получается, Сими отправится в приют и будет наказана за то, что хотят сделать они.

– Это не наказание, Тани.

– Да уж, конечно… А как она ко всему этому отнесется? Будет напугана до полусмерти.

– Но ты должен забрать ее от них, от родителей, – по крайней мере, пока кто-то не поговорит с ними насчет планов продать Симисолу.

– Да? И кто же с ними поговорит?

Они умолкли, задумавшись. Софи почесала голову, обнаружила заткнутый за ухо карандаш, извлекла его и принялась вертеть в руках. Потом вздернула подбородок, словно ей в голову внезапно пришла какая-то мысль.

– Тани, а тебе не кажется…

Он ждал, но Софи молчала.

– Что?

– Ну, может, это и глупость… Нет ли чего-то такого, что могло бы их остановить? Одного из них? Или обоих? Чтобы Симисолу не продали за калым?

– Но чем их остановить?

– Чем-то вроде шантажа. Может, они делают что-то такое, что хотели бы скрыть от остальных? И знаешь об этом только ты – но никому не скажешь, пока Симисола будет оставаться в безопасности.

– Что такого они могли бы делать? Продавать наркотики в мясной лавке? Содержать притон? Нет. А мама вообще почти не выходит из дома.

– А может, твой отец занимается этим один? Чем-то таким, о чем матери знать не положено?

Тани задумался. Дело в том, что отец часто отсутствовал ночами, возвращаясь только к утру. Тани всегда думал, что отец идет в паб или мужской клуб, но, возможно, он был замешан в чем-то незаконном? Азартные игры, тотализатор, нелегальный ввоз иммигрантов или контрабанда товаров, облагаемых высокими пошлинами…

– Возможно. Он куда-то ходит по ночам. Часто. А возвращается утром.

– Что, если ты за ним проследишь?

– Могу. А если его занятие вовсе не тайное или незаконное? Что тогда?

– Тогда мы придумаем что-нибудь еще. Пока – на всякий случай – ты должен собрать вещи Сими, чтобы быстро увезти ее, если потребуется.

Мейвилл-Эстейт Долстон Северо-восток Лондона

Так получилось, что Тани представилась возможность все выяснить уже этой ночью. За ужином Абео был задумчив. Даже рис с яйцами не повлиял на его настроение; даже асун, который Монифа поставила на стол в качестве закуски. Кроме того, ей удалось достать баранину, и она приготовила суп эведу. Абео вошел в квартиру в своей пропитанной кровью рубашке после проведенного в мясной лавке дня. Что бы он там ни рубил, вид у него был как у судебно-медицинского эксперта после вскрытия – отбивающий всякий аппетит. Остальным было бы гораздо приятнее, если б он переоделся, но никто не собирался давать ему этот совет. Или просить. Трое остальных членов семьи, похоже, решили – не советуясь друг с другом, – что лучше всего отвести взгляд. Поэтому – если не считать момента, когда Абео отодвинулся от стола и исполнил свой тошнотворный ритуал сморкания и швыряния бумажной салфетки на пол, – за столом были слышны только звуки жевания и глотания, а также голоса, доносившиеся из распахнутых окон и двери квартиры.

Насколько мог судить Тани, с той ночи, когда поругались родители, ничего не изменилось. Абео по-прежнему что-то требовал от Монифы. Та не соглашалась. Никто не хотел уступать.

После еды Абео резко отодвинул стул и вышел. Он скрылся в ванной комнате, и оттуда послышался звук наполняемой ванны. Монифа принялась убирать со стола тарелки и остатки еды.

– Сими, помоги мне, – приказала она.

Девочка вскочила и присоединилась к ней. Прижав к себе стакан локтем, она посмотрела на Тани. Тот видел, что сестра переживает из-за того, как изменилась атмосфера в семье: все избегали разговоров друг с другом, родители из-за чего-то поссорились, и никто больше не говорил о приближающемся «празднике». Тани считал это добрым знаком. И надеялся, что все быстро превратится в туманные воспоминания.

Абео пробыл в ванной около часа. Выйдя оттуда, он направился в их общую с Монифой спальню, и Тани подумал, что этим вечером отец никуда не собирается, а накажет их всех молчанием, за которым клокочет ярость, которую ему все равно не удавалось скрыть.

Тани пошел к себе в комнату и нашел под кроватью рюкзак, с которым ходил в среднюю школу. Опустошив его, подошел к шкафу с одеждой, своей и Сими. Но едва протянул руку, чтобы взять одно из ее летних платьев, как в комнату вошла Сими. Он поспешно опустил руку – нельзя говорить ей, чем он занят.

– Папа сердится, Тани, – сказала она.

– Да, только ты тут ни при чем.

– А что тогда происходит? Он сердится из-за того, что ты сказал ему, что не хочешь жениться на той девушке?

– Оморуки, или как там ее?.. Да, отчасти.

– А остальное? Это… Тани, это из-за меня?

– Знаешь, Пискля, тебе лучше не лезть в то, что происходит между мамой и папой. Чем тише себя ведешь, тем реже о тебе вспоминают. Можешь мне поверить, сейчас так будет лучше всего.

– Я не понимаю…

– И это тоже хорошо.

Услышав, как открылась дверь родительской спальни, он приоткрыл свою дверь и в образовавшуюся щель смотрел, как к отцу входит Монифа. Увидев ее лицо, Тани напрягся. Он не знал, что собирается делать мама, чтобы сохранить мир, – и не хотел знать.