Текст книги "Гамбит Королевы"

Дот знает каждый изгиб тела своей госпожи. Она выдергивала ей капризные волоски на лбу; подстригала ногти и вычищала из-под них грязь; подравнивала жесткие волосы внизу, дивясь их рыжине; стирала кровавые тряпки после месячных; терла пемзой грубую кожу стоп; умащала тело мазями; расчесывала волосы – по сто взмахов щеткой утром и вечером, – снимала вшей, наносила масло лаванды, заплетала и закалывала прическу; умывала глаза после сна; прикладывала примочки к волдырям; омывала ноги в холодной воде жарким летом; одевала Екатерину в платья и арселе, шнуровала туфли и ночные сорочки.

Она накладывает румяна, и глаза Екатерины разгораются, как река на закате, когда солнце опускается в волны. Дот нравится вечерами сидеть на берегу Темзы, смотреть на лодки и гадать, куда они плывут. Она знает, что где-то далеко река впадает в море, где огромные корабли могут плыть неделями, не встречая земли. Чудеса! В длинной галерее есть картина, на которой изображены галеоны, высокие, как собор, в бурном океане. Теперь, когда Дот живет во дворце, служит будущей королеве и каждое утро больно щиплет себя, проверяя, не сон ли это, мысль о том, что когда-нибудь ей доведется увидеть море, уже не кажется невероятной. Не осталось почти ничего невероятного – кроме разве что улыбки Уильяма Сэвиджа, который по-прежнему не замечает Дот.

Екатерина опускается на колени у деревянного алтаря в дальнем конце комнаты и шевелит губами в молитве. Дот гадает, о чем она молится – не лишиться головы, как остальные королевы?.. Если долго об этом думать, становится тошно.

Черный атласный халат Екатерины поблескивает, как патока; распущенные волосы напоминают цветом горько-сладкое повидло, что делают на дворцовой кухне. Екатерина похожа на Гвиневеру или Изольду; от одного взгляда на них мужчины сходили с ума.

Дот вытирает пыль со столика, на котором разложены гребень слоновой кости, щетка для волос в серебряной оправе, флакон с пряно пахнущим маслом и тяжелое ожерелье, прошлым вечером натершее Екатерине шею докрасна. Ожерелье усыпано камнями размером с ноготь большого пальца, цветом похожими на сырые почки. Дот укладывает его в футляр, и оно идеально ложится в бархатистые углубления, словно горошины в стручке. При этом она смахивает локтем бутылек розовой воды, и тот с грохотом катится по полу. Пробка вылетает, вода течет, просачиваясь сквозь половицы. Комнату наполняет аромат роз. Наклонившись за бутыльком, Дот замечает, что надела разные чулки. Как, скажите на милость, ей удается справляться со своими обязанностями, когда она даже одеться нормально не может?

– Что такое? – спрашивает Екатерина, прервав молитву.

– Простите, миледи, я уронила розовую воду!

– Не переживай, Дот, теперь у нас будут реки розовой воды!

Обе смеются. Похоже, Екатерина только сейчас в полной мере осознала преимущества своего нового положения: отныне она сможет получить все, что пожелает, невзирая на цену.

Свадебное платье разложено на кровати. Чудесная красно-золотая ткань расшита жемчугом и драгоценными камнями. Платье такое тяжелое, что из гардероба его пришлось доставать вдвоем.

– Помоги мне надеть нижнее платье, а потом мы позовем на помощь Анну и Мег.

Дот помогает Екатерине одеться и туго затягивает шнуровку на спине. Ткань еще пахнет утюгом; шелест жесткой тафты похож на хлопанье крыльев. Дот надевает на госпожу вышитые рукава и аккуратно пришнуровывает их, чтобы бантики не торчали из-под верхнего платья.

– А знаешь, Дот, что напророчил астролог, когда я была младенцем? – спрашивает Екатерина.

Дот с полным ртом булавок вопросительно мычит.

– Что однажды я буду королевой! Это стало семейной шуткой, и меня вечно дразнили «ваше величество», когда я зазнавалась. Нам было очень смешно, потому что это казалось невероятным. – Екатерина умолкает, задумавшись о чем-то – возможно, о красавце Томасе Сеймуре, который исчез и больше не давал о себе знать. – Жизнь порой складывается самым неожиданным образом. Иногда я думаю, что Господь любит посмеяться.

Дот не понимает, что смешного в свадьбе с королем, особенно таким.

Она зовет Анну и Маргариту, вместо они надевают на Екатерину тяжелое платье, расшитое золотом и усыпанное бриллиантами, как звездное небо, а та даже не дрогнет, будто оно легкое, как перышко. Екатерина приглашает в покои молодых фрейлин; те давно толпятся у дверей и щебечут, как стая воробушков. Они совсем не замечают Дот – не знают, как обращаться с девушкой, которая не выше служанки по происхождению, но дорога будущей королеве, как дочь. Дот все равно – она привыкла и знает свое место, хотя ей известно, что некоторые, попав ко двору, стараются пролезть как можно выше. Например, Кромвель был сыном не то пивовара, не то купца, а Уолси[31]31
  Кардинал Томас Уолси (1473–1530 гг.) – архиепископ Йорский, лорд-канцлер Англии в 1515–1529 гг. Пользовался большим влиянием, контролировал внешнюю и внутреннюю политику страны, однако затем попал в немилость, поскольку не сумел добиться расторжения брака между Генрихом VIII и Екатериной Арагонской. Был лишен поста лорда-канцлера и всех своих поместий, обвинен в измене и умер от болезни по дороге из Йоркшира в Лондон.


[Закрыть], про которого Дот мало слышала, но знает, что он был кардиналом – самым важным человеком в церкви, кроме папы римского, – так вот, этот самый Уолси был сыном мясника. Конечно, и тот, и другой плохо кончили, однако об этом Дот старается не думать.

Екатерина полностью одета; и как только ей удается сохранять невозмутимость в июльскую жару, которая подогревается жаром, идущим с личной кухни прямо под ее покоями? Запах вареной капусты, просачиваясь сквозь половицы, заглушает аромат пролитой розовой воды. Дот берет вязанку лаванды и разбрасывает ее по комнате. Маргарита заплетает Екатерине волосы, закалывает на затылке и закрепляет лентами. Анна достает из футляра свадебный арселе. Дот его уже видела и даже надевала, пока никого не было в комнате; тяжелый убор, расшитый золотом и бриллиантами, больно сжимал виски.

Екатерина улыбается, хотя левую руку стискивает в кулак так сильно, что костяшки похожи на орехи.

– Я готова, – объявляет она, беря молитвенник.

Маргарита бледна, как утопленница.

– Благодарю вас, дамы, – говорит Екатерина и, плавно ступая, выходит из комнаты в своем пыточном платье. Ее левая рука по-прежнему сжата в кулак. Маргарита и Анна идут следом.

Церемония состоится в кабинете королевы, и никого из горничных на нее не допустят. Присутствовать будут всего тридцать человек – совсем не то, чего ждешь от королевской свадьбы. Никаких тебе толп народа и торжественной процессии по улицам города.

Дот гадает, о чем думает Екатерина – о Томасе Сеймуре? Король, конечно, важная персона, однако на самом деле всего лишь толстый старик в раззолоченных одеждах, с дурным запахом и отвратительным нравом. При мысли о том, что Екатерине придется делить с ним постель, по коже у Дот ползут мурашки.

* * *

В кабинете королевы невыносимо душно. Епископ Гардинер бубнит молитвы. Он благостно улыбается, однако в глазах мерцает хитрый огонек, и Екатерина вновь вспоминает о певчем со сломанным пальцем.

Гардинер говорит:

– In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti[32]32
  Во имя Отца и Сына и Святого Духа (лат.).


[Закрыть].

Собравшиеся откликаются:

– Amen[33]33
  Аминь (лат.).


[Закрыть].

Слева от Екатерины выстроились певчие в белых одеяниях. Для гостей места почти нет, и она чувствует, как напирают сзади. Мысли блуждают, невозможно сосредоточиться на службе. Платье тяжело давит на плечи; Данте не зря писал о свинцовых мантиях лицемеров. Разве не лицемерие – выходить за одного, когда сердце отдано другому?.. Впрочем, не она первая.

Посмотреть на короля Екатерина не решается. Он шумно дышит, и исходящий от него аромат амбры соперничает с дымом ладана, отчего в маленькой комнате становится душно.

Гардинер произносит:

– Hoc est autem verbum Domini[34]34
  Сие же есть слово Господне (лат.).


[Закрыть].

Присутствующие откликаются, как откликались сотни тысяч раз:

– Deo gratias[35]35
  Слава Господу (лат.).


[Закрыть].

Екатерина думает об обете, который ей предстоит принести, о Господе, который насквозь видит ее запятнанную грехами душу, и в очередной раз гадает, не является ли эта раззолоченная клетка ее наказанием. Корсет зашнурован так, что тяжело дышать, колени болят, даже несмотря на подстеленную бархатную подушечку. Екатерина боится, что, поднявшись, упадет в обморок и испортит страницу истории, на которой навсегда будет вписано ее имя.

Она закрывает глаза и думает о Томасе, о том, что рядом с ней сейчас мог бы быть именно он, если бы судьба распорядилась иначе. Мысли терзают плоть. Тот уголок сердца, в котором таится любовь, омертвел от мук, и Екатерина уже почти не чувствует боли. Несколько недель после отъезда Томаса она ждала письма, какой-нибудь мелочи – любого знака, подтверждающего, что он все еще думает о ней. Ничего не пришло. Она убеждает себя, что Томас боится гнева короля, однако в душе опасается худшего. У нее нет права на его сердце. Она представляет Томаса любезничающим с красивыми дамами, но тут же отгоняет эту мысль и старается сосредоточиться на двух своих предыдущих свадьбах.

* * *

Екатерина была даже младше Маргариты, когда отправилась из Рай-Хауса в Линкольншир, чтобы стать женой Эдуарда Боро. Тогда она не сомневалась – вся ее жизнь была подготовкой к браку, и в пути на север она не боялась свадьбы с незнакомцем. Эдуард был красивым, стройным и милым, как щенок. До свадьбы Екатерина виделась с ним лишь один раз, недолго и формально, однако он прислал портрет, который она хранила под подушкой.

– …hoc est autem verbum Domini.

– Deo gratias.

Как невинна она тогда была, как простодушна! А теперь ей не осталось ничего, кроме честолюбия.

Свой первый брачный обет Екатерина принесла, не задумываясь, однако два года спустя Эдуарда Боро опустили в сырую землю, а следом – ее матушку. За несколько месяцев потерять мужа и мать, остаться одной на свете в девятнадцать лет – ей казалось, что большего горя быть не может. Как она ошибалась!

Следующим стал Латимер. Полюбить его вышло легко. С ним было безопасно, и Екатерина любила его, как отца, а он ее – как женщину. Когда Латимер приносил обет в часовне Снейпа, в глазах у него стояли слезы – а ведь Екатерина думала, что мужчины неспособны плакать. Как мало она тогда знала!

* * *

Мысли вьются, словно вороны вокруг дерева. Гардинер умолкает, и певчий заводит «Kyrie eleison»[36]36
  Церковное песнопение, начинающееся словами «Господи, помилуй» (греч.).


[Закрыть]. Его голос, чистый, как бриллиант, эхом отражается от сводов и уносит Екатерину куда-то вдаль. Король берет ее за руку, и она, открыв глаза, видит, что он тоже очарован пением. На его губах играет улыбка, и сейчас это не король, а просто никем не понятый старик. Может быть, Екатерина сумеет полюбить его как отца? Порой ей кажется, что да. Однако невозможно забыть о том, что иногда он ведет себя как огромный ребенок в припадке бешенства, – забыть о другой стороне его личности, хвастливой, тщеславной и злопамятной. Сложить из этих двух частей целостный образ не удается.

Интересно, думает ли сейчас король о тех брачных обетах, которые приносил в предыдущие пять раз?..

Алтарь застилают белой тканью, ставят на него дискос с просфорой и потир. Екатерину охватывает страх, внутри у нее беззвучно кричит тихий голос, как во сне. Она не отрывает глаз от гостии. Раздается удар колокола, звучит благословение.

– …corpore Christi[37]37
  Тело Христово (лат.).


[Закрыть].

Со звоном и плеском наполняется потир. Екатерина провожает его глазами.

– …sanguine Christi[38]38
  Кровь Христова (лат.).


[Закрыть].

Неужели король, умный человек, действительно верит, что в этот момент вино становится кровью Христовой?.. Со времени помолвки они говорили о многом, однако вопросов веры еще не касались. Предполагается, что Екатерина верит так же, как Генрих – только во что именно он верит? Мессу теперь снова проводят на латыни – и не скажешь, что за плечами десять лет реформ. К старости король стал консервативен.

Кадило, с негромким позвякиванием раскачиваясь на цепи, наполняет помещение благоуханным дымом. Наверняка король боится встречи с Создателем после всех тех злодеяний, что были совершены ради англиканской церкви от его имени. Екатерине больно думать о том, какую тяжелую ношу он несет.

Гардинер кладет гостию ей на язык, и хлеб прилипает к пересохшему небу. Отчаянно хочется пить. Вот бы сейчас отобрать у Гардинера потир и осушить его одним глотком!.. Однако при мысли о том, что это кровь, Екатерине становится дурно, и она с трудом напоминает себе, что это всего лишь освященное вино.

Когда Екатерина встает, в глазах темнеет, и она хватается за скамеечку для молитвы, чтобы не упасть. Голос короля, произносящего брачный обет, доносится будто с другого конца длинного тоннеля. Не сознавая происходящего, Екатерина повторяет обет за Гардинером, как попугай.

– …ego tibi fidem[39]39
  Я обещаю хранить верность (лат.).


[Закрыть]…

На пальце у нее оказывается кольцо, и король прижимает свои мокрые губы к ее губам. Екатерина зажмуривается. Свершилось: теперь она королева.

Все присутствующие смотрят на нее с улыбкой. О чем они думают – не о глупышке ли Екатерине Говард, с криками метавшейся по длинной галерее неподалеку от этого кабинета? Или, может быть, о свадьбе с Анной Клевской, когда Генрих сквозь зубы выплевывал слова обета? Или об Анне Болейн, которая несколько дней дожидалась прибытия палача из Франции?

Маргарита не улыбается и даже не смотрит на мачеху – ее вниманием завладела шепчущая на ухо Елизавета. Они сидят, держась за руки, явно очарованные друг другом, как это бывает между молодыми девушками. На первый взгляд и не скажешь, что их разделяет большая разница в возрасте: худенькая Маргарита кажется четырнадцатилетней, а высокая, уверенная в себе Елизавета выглядит старше своих лет. Екатерине приятна их дружба. В конце концов, они теперь практически сестры, а Маргарите нужно, чтобы кто-то спас ее от тоски.

Дамы, оживленно щебеча, толпятся вокруг Екатерины с поздравлениями. Взяв ее за локоть, Генрих предупреждает:

– Теперь, когда ты стала королевой, все они будут соперничать за твое внимание, Кит.

* * *

Пир проходит в водовороте цветов и звуков. Акробаты кувыркаются и принимают невообразимые позы; пожиратель огня глотает клубок пламени; жонглер, стоя на руках, подбрасывает мячики ногами; музыканты играют одну веселую мелодию за другой. Король хлопает и время от времени кладет Екатерине в рот то одно лакомство, то другое.

Суррей поднимается на помост и декламирует сочиненное по случаю стихотворение:

 
Дар золотой, что вам дала природа —
Приобретать друзей и лаской одарять, —
Подсказывает мне, что вам от рода
Дано собой искусство воплощать…
 

Поймав его взгляд, Екатерина вспоминает о брате, который вынужден нести службу на границе и не присутствует на свадьбе. Какая ирония судьбы – не быть свидетелем величайшего триумфа Парров! Ведь лишь он оценил бы это событие в полной мере. Впрочем, отчасти Екатерина даже рада, что избавлена от необходимости видеть его самодовольную радость.

 
…Той, чьи достоинства легко узнает
Всяк, кто живым мышленьем наделен:
Где красота в творенье воплощает
Свой идеал, сопровождаться должен он…
 

Во взгляде Хартфорда, брошенном на Суррея, Екатерина читает нечто большее, чем простая неприязнь. При дворе все так вежливы друг с другом, что легко забыть о ненависти, которой пропитан воздух. Говарды и Сеймуры возненавидели друг друга после падения Анны Болейн – кузины Суррея – и возвышения Джейн Сеймур. Они уже добрый десяток лет соперничают за превосходство, и у Хартфорда в этой игре есть козырь – племянник, принц Эдуард. Однако в жилах Говардов течет королевская кровь, и Суррей после смерти отца станет герцогом Норфолком. В этой битве не может быть ни победы, ни поражения.

 
…Другими добродетелями. Знайте:
Коль свыше вам ниспосланы дары,
Их берегите и не оскверняйте
Капризом моды и пустой ума игры.
 
 
Примите ж милосердно сей совет
Того, кому дороже вашей чести нет.
 

Генрих горячо аплодирует.

– Браво, Суррей! А ты, Нед, что же не споешь хвалу новой королеве? – спрашивает он, поворачиваясь к Хартфорду. Тот краснеет и, натянуто улыбаясь, приносит витиеватые извинения. Впрочем, король уже вцепился зубами в голубиную ножку и не слушает.

Одно за другим на столе появляются блюда, каждое следующее изысканнее и богаче предыдущего. Екатерина гоняет еду по тарелке, стараясь не задумываться о том, что ждет впереди. Она уже опьянела, но делает еще один глоток вина.

В зал входит принц Эдуард с небольшой свитой. Все встают и вытягивают шеи, чтобы хоть одним глазком посмотреть на тщательно оберегаемого мальчика, который однажды заменит на троне отца и уже сейчас одет в точно такой же дублет, расшитый драгоценными камнями. Эдуард декламирует пассаж из Ливия о свадьбе сабинянок[40]40
  Похищение сабинянок – сюжет из ранней римской истории. Столкнувшись с нехваткой женщин в недавно основанном Риме, Ромул устроил праздник, на который пригласил жителей близлежащих селений, в том числе сабинян, и подговорил мужчин похитить женщин.


[Закрыть]. Екатерина гадает, кто выбрал отрывок и что за этим стоит. Ведь путь сабинянок к браку не назовешь приятным.

Король хвалит сына:

– Еще и шести нет, а как хорошо декламирует Ливия! Ты чудо, мальчик мой!

Хартфорд ухмыляется Суррею, словно хочет сказать: поэту не тягаться с тем, в чьей власти наследник трона.

– Подойди поближе, поздравь свою новую матушку, – велит король.

Эдуард кланяется. Он очень скован и, кажется, совсем не умеет улыбаться. Екатерина опускается перед ним на колени, берет его руки в свои и говорит:

– Я счастлива стать вашей матерью, Эдуард! Надеюсь, мы будем чаще видеться при дворе – если ваш отец разрешит.

– Я покоряюсь воле отца, – коротко и тихо отвечает мальчик.

Под веселые крики в зал вносят сахарный галеон, плывущий по ртутному морю. Эдуард широко раскрывает глаза, но больше ничем не выдает своего восхищения. Зажигают свечку, и сахарные пушки с треском дают серию залпов, заставляя Маргариту бледнеть и вздрагивать. Елизавета советует ей скрывать свои страхи, если она хочет выжить при дворе, – очень точное наблюдение для девятилетней девочки; похоже, Эдуард – не единственный одаренный ребенок в династии Тюдоров.

Принца уводят, столы раздвигают, и леди Мария в паре с Хартфордом медленно плывут в церемонной паване. В партнеры Стэнхоуп достается Ризли, и она не скрывает своего презрения. Анна, которая весь день переживала за сестру, забывает о своих заботах в танце с мужем; они поглощены друг другом, как новобрачные, и Екатерина чувствует укол зависти.

Темп ускоряется, и Елизавета вытаскивает Маргариту в толпу танцующих. Девушки беззаботно пляшут, не смущаясь тем, что на них все смотрят. Две честолюбивые мамаши подталкивают к ним своих сыновей под неодобрительные взгляды остальных дам. Елизавета кокетливо вытанцовывает фигуры, а Маргарита, переходя от одного партнера к другому, не может оторвать глаз от своей новой сводной сестры. Каждый раз, когда они сходятся в танце, та шепчет ей что-то на ухо. Екатерине приходит в голову, что Маргариту можно отослать в Эшридж вместе с Елизаветой; тогда ей не придется быть при дворе.

Приходит горничная Елизаветы и подводит ее к помосту – пожелать спокойной ночи королю. Тот едва удостаивает дочь взглядом, однако Екатерина наклоняется через стол, целует девочку в щеку и сообщает:

– Ваш отец хочет, чтобы завтра вы вернулись в Эшридж.

Елизавета не может скрыть разочарования.

– Он тревожится, что при дворе вы можете заболеть, – поясняет Екатерина, хотя это ложь: короля заботит только здоровье Эдуарда, а о Елизавете он и не вспоминает. – Вскоре я отправлю к вам Маргариту. Доставит ли это вам удовольствие?

Елизавета с улыбкой кивает:

– Это доставит мне большое удовольствие, матушка!

Екатерина обещает себе стать матерью для этих потерянных детей.

Она подзывает виночерпия, и тот наполняет для нее золотой кубок размером почти со священный потир. Будущее тяжелым грузом давит Екатерине на плечи. Вот-вот король встанет и удалится к себе, а фрейлины уведут ее готовиться к брачной ночи. Слуга подает блюдо с лакомствами. Она берет кусочек и морщится от приторного сахарного вкуса. Хочется выплюнуть в платок, однако теперь она королева и все на нее смотрят – придется терпеть. Отныне ни одно ее действие не пройдет незамеченным.

Екатерина делает еще один глоток вина. Король встает и уходит.

* * *

Дамы в разноцветных нарядах весело щебечут в покоях королевы, словно стая птиц в уайтхолльском авиарии. Каждая стремится угодить новой госпоже, и даже Стэнхоуп улыбается, наливая вино в кубок Екатерины. Графиня графиней, а тоже двуличная. Дот не верит ей ни на пенни, потому что своими ушами слышала, как та голосом, полным яда, говорила, что Екатерина – просто сельская выскочка.

Новобрачная приказывает уйти всем, кроме Маргариты, Анны и Дот. Когда она снимает арселе, прядь волос запутывается в драгоценных камнях, и Дот приходится отрезать ее ножницами для рукоделия. Арселе, тяжелый, как мешок картошки, оставил над ушами Екатерины красные вмятины. Пока с нее слой за слоем снимают свадебный наряд – верхнее платье, рукава, корсет, нижнее платье, – она стоит, раскинув руки, и весело рассказывает о пире: «Дот, видела бы ты сахарный галеон! Он был великолепен!» – не жалуясь ни на жару, ни на мозоли, натертые туфлями, ни на раздражение от платья, впивавшегося целый день в нежную кожу. Единственное, чего Екатерина просит, – обтереть ее прохладной водой, и Дот чудится, будто она готовит госпожу к жертвенному алтарю.

От вина Екатерина раскраснелась, смеется и весело поддразнивает собеседниц. Это им бы сейчас дразнить новобрачную, однако язык не поворачивается ни у одной из троих.

– Что же вы такие мрачные! – восклицает Екатерина, похлопывая сестру по спине, и добавляет: – Подумать только, скоро в моем животе, возможно, поселится принц!

Дот печалит мысль не о возможном принце в ее животе, а о том, как он туда попадет. Об этом ей известно немного, однако достаточно, чтобы представить себе толстого вонючего старика, пыхтящего верхом на королеве. И потом – а что если принца не будет? Екатерина дважды была замужем и за это время не родила ни одного ребенка, не считая того несчастного младенца, о котором нельзя говорить. А ей ведь уже тридцать один!..

Дот отгоняет эти мысли, хотя догадывается, что Анна, судя по грустному лицу, думает о том же.

– Я вижу, новая сводная сестра пришлась тебе по душе, – замечает Екатерина, обращаясь к Маргарите. Та краснеет и пытается спрятать лицо в отворотах чепца.

– Я рада, – продолжает Екатерина. – Она славная девочка, однако отец ее не любит, поэтому завтра отсылает обратно в поместье.

Маргарита грустнеет.

– Я планирую уговорить его почаще приглашать дочь ко двору, где вся ее семья. А пока ты можешь нанести ей визит, – предлагает Екатерина.

– С удовольствием! – отвечает Маргарита, подавив зевок.

– Устала? – спрашивает Анна.

Кивнув, Маргарита интересуется:

– Где мне сегодня спать?

– Наверное, вместе с остальными горничными.

– Нет, пусть остается здесь, – возражает Екатерина и добавляет с кривой усмешкой: – Я все равно не буду ночевать в своей постели.

– А я? – спрашивает Дот. – Мне где спать?

– В прихожей, – откликается Анна. – Там гуляют сквозняки, но есть камин и дрова. Оттуда ты сразу услышишь, если королева позвонит. – Повернувшись к сестре, она добавляет: – Возьми этот колокольчик.

Звон маленького серебряного колокольчика похож на звон церковного колокола, когда хлеб якобы превращается в плоть Христову. Подхватив на руки Рига, Екатерина воркует над ним и укачивает, словно младенца. Потом ее одевают в шелковую ночную рубашку, которую Маргарита много дней расшивала цветочным узором, и черный атласный халат. Сестра вручает Екатерине помандер с маслом лаванды и апельсина. Та подносит его к носу, глубоко вздыхает, объявляет: «Я готова!» – и решительно идет к двери, однако на полпути останавливается, одним глотком допивает остатки вина и швыряет кубок в сторону. Под его громкий звон Екатерина в сопровождении скорбных, как плакальщицы, спутниц отправляется в королевскую спальню, где Дот уже поменяла белье на широкой кровати с балдахином, опрыскала его ароматной водой и застелила шелковыми покрывалами и подушками с вышитыми инициалами короля и новой королевы.

Поежившись, Дот подбирает брошенный кубок. На занавесях остались брызги вина, кубок погнут, один из драгоценных камней расколот. Дот собирает в корзину грязное белье, убирает посуду со стола и задувает свечи, вдыхая приятный церковный аромат. Восковые свечи гораздо лучше сальных – те воняют, искрят и плюются.

Наконец Дот берет кувшин с грязной водой, подхватывает стопку посуды и ногой открывает дверь. По коридору как раз проходит один из пажей короля.

– Прошу прощения… сэр, – робко окликает его Дот. Он, хоть и моложе лет на пять, наверняка сын какого-нибудь рыцаря, раз служит королю.

– Что такое? – с нетерпением отзывается паж, глядя на нее, как на грязь, прилипшую к подошве.

– Не могли бы вы подсказать, как мне поступить с этим кубком?

Он выхватывает погнутый кубок из ее рук и грозно спрашивает:

– Это ты натворила?

– Нет, сэр, это случайность. Королева…

– Нечего валить свою неуклюжесть на королеву! – перебивает он, отводя глаза, будто боится подцепить заразу.

– Что вы, я вовсе не…

– Слышал, она всегда тебя защищает. С чего бы? – Паж проводит пальцем по ободку кубка. – Я отнесу его управляющему. Тот будет не рад. – И уходя, бросает через плечо: – Я тебя запомнил.

Дот решает больше не попадаться ему на глаза. Она девица крепкая, как старые ботинки (выражаясь словами отца), да только при дворе все ведут себя не по-людски и можно нажить врагов, даже о том не догадываясь.

* * *

На личной кухне королевы темно и душно. Аромат жареного мяса соперничает с вонью мусорного ведра и тошнотворным запахом похлебки. Одни слуги лакомятся остовом сахарного галеона, другие – и среди них Бетти – пьют и доедают остатки с праздничного стола, смеясь и перешучиваясь. Дот старается проскользнуть незамеченной. В этой компании она чувствует себя чужой. Хотя она тоже служанка, ее не считает за свою никто, кроме Бетти – а та рада любому, кто готов слушать ее болтовню.

Дот ставит посуду на судомойный стол, выливает грязную воду из кувшина и вдруг с замиранием сердца замечает Уильяма Сэвиджа, который что-то пишет за столом при свете свечи.

– Эй, ты! – окликает он.

Дот оглядывается, думая, что он обращается к кому-то другому, однако за спиной никого нет.

– Я? – переспрашивает она.

– Да, ты, – с широкой улыбкой повторяет клерк.

Дот решает, что он над ней смеется, и сердце падает в груди. Наверное, она перемазана сажей или еще чем похуже. От улыбки на одной щеке у Уильяма Сэвиджа появилась ямочка, делающая его еще милее. Дот хочется смотреть не отрываясь, однако в смущении она переводит взгляд на свои руки, досадуя, что они такие большие и уродливые – совсем не маленькие и холеные, как у настоящей леди.

– Как тебя зовут? – интересуется Уильям Сэвидж.

– Дороти Фаунтин, – хрипло отвечает она.

– Подойди ближе, я тебя не слышу.

Она делает шаг вперед и чуть громче повторяет свое имя.

– Красивое имя, как у сказочной прекрасной дамы! – замечает клерк. – Леди Доротея в ожидании своего рыцаря.

Дот опасается, что это насмешка, однако он совершенно серьезен, и от волнения у нее перехватывает дыхание.

– Все зовут меня просто Дот.

Он смеется, и Дот сразу чувствует себя маленькой и глупой.

– Дот – как точка в предложении[41]41
  По-английски «dot» значит «точка».


[Закрыть].

Она не понимает, что это значит, поэтому молчит, не решаясь поднять глаза.

– Меня зовут Уильям Сэвидж.

– Уильям Сэвидж… – повторяет она, словно впервые слышит это имя.

– Ты служишь королеве, верно?

– Да, – подтверждает Дот, бросив на него быстрый взгляд.

– И конечно, тебе уже пора возвращаться в ее покои?

Дот кивает.

– Тогда ступай, а то она тебя потеряет, – говорит клерк и вновь склоняется над бумагами.

Дот слышит скрип его пера, поднимаясь, а точнее, взлетая по ступенькам, подгоняемая громким стуком сердца. Она уносит свой соломенный тюфяк в тесную прихожую, расстилает перед остывающим камином и, свернувшись клубочком, тщетно пытается представить, каково это – быть в объятиях Уильяма Сэвиджа. Дот воссоздает в мыслях его образ – ямочка на щеке, впадина на подбородке, перемазанные чернилами пальцы… «Как точка в предложении», – сказал он. Интересно, что это значит?

Риг скулит, прижавшись носом к двери в спальню. Оттуда доносятся приглушенные стоны и звериное рычание. Король не только властелин, но и мужчина. Стоны становятся громче, а потом раздается грохот. Дот гадает, не постучать ли – вдруг что-то случилось? Но тогда Екатерина наверняка позвонила бы в колокольчик… Из спальни доносится хохот, и стоны возобновляются. В тщетной попытке их заглушить Дот закрывает уши руками. Риг снова скулит.

– Тихо, – шикает Дот. Пес оборачивает к ней грустную морду, и Дот похлопывает по тюфяку рядом с собой. Риг радостно бросается к ней, забивается под одеяло и утыкается головой ей в бок.

– Уильям Сэвидж, – шепчет она в его мохнатое ухо. – Уилл Сэвидж. Билл Сэвидж. Госпожа Сэвидж. Дороти Сэвидж…

* * *

Рано утром Дот будит звон серебряного колокольчика. Она в нерешительности замирает у двери, вспоминая ночные звуки. Дот не трусиха: в детстве могла без страха сесть на необъезженного пони или поймать злую собаку, даже когда мальчишки боялись. А вот король ее пугает. Все перед ним пресмыкаются, и Дот рада, что она никто – слишком незначительная, чтобы он вообще обратил на нее внимание.

На ее тихий стук откликается голос Екатерины. Проскользнув в спальню, Дот с облегчением обнаруживает, что короля нет. Екатерина, укутанная в покрывало, стоит у окна и смотрит в сад. В лучах рассветного солнца ее волосы светятся, как нимб Девы Марии.

– Доброе утро, Дот! Славная погода, правда?

Дот не видит ее лица, однако голос звучит ровно, и в нем слышится улыбка.

– Да… мадам, – отвечает Дот, спотыкаясь на новом обращении.

Екатерина подходит к ней и кладет руку на плечо.

– Со временем ты привыкнешь, Дот, – говорит она, махнув рукой в сторону кровати. – Я вижу, что ты переживаешь. Не волнуйся: без раззолоченных одежд он просто мужчина, а я дважды была замужем и знаю, как с ним обращаться.

Дот невольно вспоминает Мергатройда. Интересно, о чем сейчас думает Екатерина.

– Мне понадобится одежда, – говорит та, протягивая скомканную ткань. Расправив ее, Дот понимает, что это ночная сорочка, которую Маргарита так кропотливо вышивала, – разорванная пополам. Как может муж сотворить такое со своей женой?! Он словно разорвал на части саму королеву – не одежду, кожу!.. Починить сорочку не удастся, а ведь шелк стоит так дорого! И подумать только, как много дней ушло у Маргариты на эту вышивку, как тщательно она продумала узор, как трудно было найти идеально подходящий, тюдоровский оттенок зеленого!.. Дот сама кроила сорочку, и ей вспоминается, как нелегко было резать упругую ткань цвета слоновой кости, как она сшивала полотнища, глупо воображая, что это будет сорочка для романтической ночи.

Однако Екатерину все это, похоже, совсем не заботит. Разглаживая ткань, Дот замечает кровавое пятнышко.

– Король очень страстен, – с легкой усмешкой поясняет Екатерина, будто прочитав ее мысли. – Не рассказывай никому, иначе слухов не оберешься.

Уходя с уликами в руках, Дот думает о том, что при дворе слишком много секретов. Люди перешептываются по углам, не замечая ее, как невидимку, и она могла бы совершенно спокойно узнать о дворцовых интригах все – только зачем?