Текст книги "Ласковый голос смерти"

Аннабель

– Как в том чертовом Бридженде, – сказал Триггер, бросая на свой захламленный стол экземпляр «Брайарстоун кроникл».

– В Бридженде? – переспросила я. – Ты про самоубийства подростков?

– Угу, что-то вроде того. И прежде чем ты что-нибудь скажешь – я знаю, что все они умерли по естественным причинам.

Я промолчала. На самом деле естественными были далеко не все смерти – в отчете, который предоставили нам коронеры, значилось, что двое умерли вследствие алкоголизма, а один от передозировки барбитуратов. Еще семеро, похоже, от голода. Подобную смерть тоже можно было назвать естественной, но если бы они хотя бы иногда ели, то, скорее всего, были бы живы.

– А теперь чертовы газетчики, похоже, об этом пронюхали. Попомни мои слова, хлопот не оберешься. Я вчера говорил с Дэйвом Моррисом – знаешь Дэйва? Дежурный инспектор в диспетчерской, раньше работал в дорожной полиции.

Я кивнула, лишь бы не выслушивать детальный доклад о карьере Дэйва Морриса.

– Он говорит, что им поступает куча звонков от соседей, спасибо прессе. Каждые пять минут: «Мы давно не видели старушку из соседнего дома» или «Какой-то странный запах, будто кто-то умер». На всякий случай они посылают патрули, но это уже начинает их раздражать.

Я улыбнулась в надежде, что он не ждет от меня извинений. Можно подумать, я во всем виновата лишь потому, что обратила на проблему внимание.

На этот раз день выдался солнечный. Я закончила сравнительный анализ и переслала копии Энди Фросту, Биллу, Триггеру и всем прочим заинтересованным лицам, – может, хоть кто-то за них возьмется. На самом деле в отчете было не так уж много данных сверх того, что я уже откопала; графики выглядели впечатляюще, но мои рекомендации и требования к информации оказались вдвое длиннее основной части отчета.

Газету я уже читала. Триггер и Кейт полагали, что репортеров снабдила информацией я, но у тех имелись свои связи в коронерской службе; хватило мимолетного упоминания о количестве разложившихся тел, чтобы разжечь интерес прессы.

Когда Триггер ушел на инструктаж, я взяла газету со стола и перелистывала страницы, пока не нашла колонку про трупы. Я не сразу отыскала имя, зарытое где-то в самом конце. Сэм Эверетт. Сделав пометку в ежедневнике, я вернула газету на стол Триггера на то самое место, где он ее оставил, и вновь занялась анализом краж для завтрашнего совещания. Я пыталась не смотреть на имя, но оно снова и снова притягивало взгляд, словно ангелы уже связали меня с ним.

После работы я прогулялась по склону холма до перехватывающей парковки, разглядывая витрины. Сегодня не требовалось делать покупки для мамы, и я вышла поздно, но домой не торопилась – кошка может и до ужина подождать. Мне хотелось побыть среди людей, даже если эти люди куда-то спешили. Еще несколько часов, и город снова заполонит народ – все пойдут встречаться с друзьями, ужинать, выпивать в ночной клуб. Впрочем, до тех пор болтаться по улице я не собиралась, да и какая мне с того радость? Подвыпившие прохожие будут шуметь, смеяться друг над другом и надо мной – единственной во всем городе, кто гуляет сама по себе, будто вернувшись в школьные годы.

Подойдя к остановке, я, словно в насмешку, увидела в ста ярдах впереди задние огни автобуса. До следующего оставалось двадцать минут, и я пошла дальше через пешеходный район. Возле здания совета была еще одна остановка, срезавшая объезд через центр города, и, если не мешкать, я могла дойти до нее, имея в запасе еще пять минут. Район опустел, все магазины закрылись, ветер гнал по улице газеты и мусор.

В совете давным-давно работал мой отец – где-то в бухгалтерии, хотя мама не вдавалась в подробности. Пятнадцать лет назад там появилась вакансия, на которую мне хотелось претендовать, – в то время я трудилась администратором в адвокатской конторе, и работа казалась мне крайне утомительной, тем более коллеги проявили себя весьма вредными женщинами. Однако мама меня отговорила.

– Ты возненавидишь эту службу, – сказала она. – Твой отец никогда не был счастлив. Сплошная бюрократия. К тому же у тебя плохо с цифрами, ты постоянно путаешься.

Зарплата там была немногим выше, чем я получала, но куда лучше были перспективы – устроился в совет, считай, обеспечен работой на всю жизнь, – но, возможно, именно потому мама и не хотела, чтобы я туда шла. Думаю, она боялась меня отпускать даже пятнадцать лет назад.

Однажды я увидела объявление о наборе в полицию. Я даже не стала рассказывать маме, что подала заявление, пока не получила письмо с предложением должности. Она пришла в ярость.

– Придется носить форму, – воскликнула она, – а ведь тебе это не нравится! Это еще если найдут твой размер.

– Работа для штатских, мама, им нужно носить форму, только если они сидят в диспетчерской или в приемной.

– Ты же сама знаешь, что говорят про полицейских.

– Что?

– Что они все распутники. Что они обманывают своих несчастных жен. Ты там и пяти минут не пробудешь, как они все за тобой увяжутся.

Если бы! Сейчас подобная мысль не вызывала у меня ничего, кроме смеха, хотя, приступая к работе, я и впрямь слегка побаивалась. Потребовалось некоторое время, чтобы набраться уверенности в себе, – казалось, будто все вокруг умнее меня, – но я сосредоточилась на деталях, а вскоре появились новые сотрудники, и уже я показывала им, что делать.

Припарковав машину в трех улицах от дома, я быстро зашагала в темноте. Болели ноги, хотя я весь день просидела на стуле.

Мой дом, как и соседний, погруженный во тьму, ничем не выделялся. Сад зарос сорняками. Нужно будет в выходные прополоть. Ноги сами понесли меня к соседнему дому. Я заглянула в окно входной двери, но свет не горел. Дверь в коридор, похоже, была закрыта – вероятно, как всегда.

Я ничего не видела и не ощущала никакого запаха.

Кошка вертелась вокруг, наверняка удивляясь, что это я такое делаю на заросшей сорняками грядке перед соседним домом. Казалось, будто она говорит: «Ты же там не живешь, тупая корова. Забыла, где живешь?»

Оставив дом в покое, я нашарила в кармане ключ. В моем коридоре было пусто и тихо. Я снова забыла поставить таймер центрального отопления, и внутри царил холод. Кошка постоянно путалась под ногами по дороге в кухню, хотя я ворчала и говорила ей, что, если свалюсь со сломанной лодыжкой, ничего хорошего для нее не будет.

Включив свет, я нашла коробку с кормом в шкафу под раковиной и высыпала порцию в чашку. Люси пронзительно мяукнула, и голос ее сорвался на верхней ноте.

Накормила кошку, можно приготовить что-нибудь и себе. Следовало поискать в холодильнике – или, скорее, в морозилке – еду поприличнее типа овощей и прочей здоровой пищи. Но аппетита не было. Забавно – наконец-то из-за всей этой истории с трупами я похудею, чему не способствовала ни одна диета.

В доме царила тишина, столь же пронзительная, как и холод.

Я включила радио в надежде избавиться от мрачной пелены, словно падавшей мне на плечи, и услышать хоть что-нибудь радостное. Только что закончилась некая неопознанная песня.

– …для тех, кто недавно к нам присоединился, мы говорим о кампании, которую проводит «Брайарстоун кроникл», и это хорошая новость для всех нас – правда, Салли? Вы знаете своих соседей?

– Да, конечно! Мы здесь уже несколько лет и очень подружились со всеми. Но в прежнем доме все было иначе – все пять лет я и понятия не имела, кто живет по соседству. И пожалуй, мне должно быть стыдно…

– Гм… Да, к тому же нет никаких причин не знакомиться с соседями – просто нужно вести себя дружелюбно и стремиться к общению с людьми. Дружить вовсе не обязательно, если это вам не по душе, – но ведь не угадаешь, когда вы можете друг другу понадобиться…

– К тому же население стареет. Полагаю, через несколько лет появится куда больше одиноких стариков, и крайне важно знать, что можешь положиться на соседей…

– Мы примем еще несколько звонков на данную тему, так что звоните нам! Вы дружите со своими соседями? Возможно, вы беспокоитесь, что останетесь в старости одни? Или вы беспокоитесь о своих соседях, но не хотите вмешиваться? Звоните на наш обычный номер, и мы поговорим с кем-то из вас…

Похоже, они упустили самое важное. Какая разница, есть ли у тебя соседи, если ты решил не обращать на них внимания?

– …а сейчас на линии Алан из Брайарстоуна – вы ведь не знаете ваших соседей?

– Угу, Роб, вроде того. Рядом живет одна пожилая пара, но они со мной даже не разговаривают. В смысле, я с ними как-то раз поздоровался, а они просто кивнули в ответ, и…

– Но, может быть, они ждали, что вы еще что-нибудь скажете, Алан? Вам известно, что старики порой становятся опасливыми и не знают, кому доверять?

– Угу, но все же как-то общаются друг с другом? В смысле, когда я был мальчишкой, народ все время торчал на улице, все о чем-то беседовали и все такое.

– Не забывайте, что люди тогда дольше жили на одном месте, а в наши дни они куда мобильнее, постоянно меняют работу или их вынуждают обстоятельства…

Я открыла заднюю дверь, чтобы выпустить кошку, и осторожно потянула носом воздух. Легкий ветерок шевелил ветви деревьев позади дома, за которыми виднелась главная дорога, а дальше кладбище. Никакого запаха не чувствовалось, и на мгновение показалось, что мне лишь почудилось, будто я нашла в соседнем доме Шелли Бертон. Вонь улетучилась, останки убрали – наверняка какие-нибудь работники совета, пока я была на службе. Она исчезла, не оставив после себя ни следа, – как будто вовсе не жила на этом свете.

«Брайарстоун кроникл»

Октябрь

Местная жительница «была мертва много месяцев»

Сотрудники полиции, вызванные в прошлую пятницу в дом на Ньюмаркет-стрит в Брайарстоуне, обнаружили в гостиной собственного дома сорокатрехлетнюю Шелли Бертон мертвой. Мисс Бертон жила одна, и ее никто не видел несколько месяцев.

См. комментарий, с. 12.

Комментарий редакции

Сорокатрехлетняя Шелли Бертон, бывшая актриса и модель, на данный момент последняя в ошеломляющем списке жителей Брайарстоуна и окрестных поселков, которые умерли в своих домах и оставались не найденными в течение долгого времени.

Печальный факт – увы, слишком многие в нашем обществе не знают своих соседей или ждут, что кто-нибудь другой поинтересуется, где они и что с ними, возьмет ответственность на себя. На самом же деле никого другого может просто не оказаться.

Смерть в одиночестве – позор нашего общества

В последние месяцы нас потрясло все увеличивающееся количество человеческих останков, найденных в Брайарстоуне и окрестностях. Стало ясно, что общественный дух, которым когда-то гордилась Британия, угас, – мы больше не заботимся о наших соседях, превращаясь в нацию тех, чей лозунг «моя хата с краю». Кого вы знаете из встречных? С этим вопросом мы вышли на улицы Брайарстоуна.

Стэн Гудолл, 64 года: «Когда-то мы знали каждого встречного, заботились друг о друге, всегда знали, если кому-то требовалась помощь».

Молодая женщина, пожелавшая остаться неизвестной: «Я вообще не знаю своих соседей. Они живут сами по себе, и это вполне меня устраивает».

Этель Джонс, 78 лет; вид у нее хрупкий, но непреклонный: «Да, я боюсь умереть одна. Я знала Джудит Бингэм, которую нашли в марте, и, помнится, никто не заметил, что она больше не появляется. Не могу представить, что она пролежала там все это время».

С ней согласен мистер Алан Уилсон, 47 лет: «Это позор. Говорите, в нас все еще жив общественный дух? Да вы шутите».

«Брайарстоун кроникл» начинает новую кампанию, чтобы высветить трагедию этих никем не любимых людей. Пришла пора поинтересоваться одинокими соседями. Регулярно общайтесь с людьми. Образуйте сети взаимопомощи. Следите за событиями в вашем районе, проходящими при поддержке «Кроникл», и вы ближе познакомитесь со своими соседями!

Шелли

Иногда это происходит очень медленно, так что сперва даже ничего не замечаешь. Для меня же все случилось в одно мгновение, в одну секунду, рассекшую жизнь, словно косой, – на «до» и «после».

Пятого мая 2011 года. Было около трех часов – прекрасный день, к тому же, несмотря на многонедельную жару, легкий ветерок навевал прохладу. Я ехала на машине в супермаркет, думая, продержится ли хорошая погода до свадьбы моей подруги, намеченной на следующие выходные. К тому же был праздник, что в данном случае существенно, ибо, будь это обычный понедельник, я бы сидела на работе и ничего бы не случилось.

Я ехала по участку с круговым движением, ожидая поворота к супермаркету, и уже собиралась свернуть, когда справа внезапно появился автомобиль; я затормозила. Помню, еще успела подумать что-то вроде: «Хорошо, что тормоза исправны», когда сзади в меня врезался фургон, вытолкнув машину наперерез еще одному водителю.

Мне повезло – травмы оказались неопасными. Я отделалась синяками и ссадинами, особенно на правой ноге, которую зажало при ударе. Двое других водителей не пострадали. Драма разворачивалась поэтапно: сперва мы ждали приезда экстренных служб, а вокруг толпились люди и успокаивали меня через разбитое окно, потом прибывшие пожарные долго вырезали меня из машины. Дальше больница, приезд Грэхема, полицейские с допросом…

Меня отпустили на следующее утро, выписав обезболивающее и велев обратиться к лечащему врачу за освобождением от работы. Помню, я тогда подумала, что мне повезло. В тот же вечер мы с Грэхемом выпили по бокалу вина – как он сказал, в медицинских целях; и я улыбалась, несмотря на шок от пережитого, улыбалась вместе с ним, когда он сказал, что я, наверное, сделана из резины или вроде того.

Потребовалось время, чтобы понять – мы смеялись слишком рано. Что-то все-таки случилось в моем теле в момент аварии, и оно полностью меня сломило.

Боль с тех пор не прекращалась. Иногда она утихала, словно проходя через глаз бури, и я могла жить обычной жизнью – ходить по магазинам, заниматься стиркой, – но потом возвращалась, и бывали дни, когда я вскрикивала при каждом движении.

Говорили, что у меня поврежден позвоночник, поскольку порой боль сосредотачивалась в области шеи, и что могут потребоваться месяцы, чтобы ее излечить. Страховая компания в конце концов оплатила физиотерапию, что никак не помогло. К тому же боль перемещалась – с шеи на плечи, потом на поясницу, иногда даже на ноги, – словно некий демон, овладевший мной и подвергавший меня мукам, которым не было видно конца.

Я проходила медицинские обследования и альтернативную терапию, получала рекомендации. Я посещала клинику при больнице, хотя это ничем особо не помогало – лекарства лишь заглушали боль, а испытания, которым меня подвергала езда на машине, сводили все на нет. Врач все выписывал мне освобождения от работы, пока я в конце концов не решила, что проще будет уволиться. К тому времени я подписала договор с претензионной компанией в надежде выбить хоть какую-то компенсацию от кого-либо из водителей, разрушивших мою жизнь. Меня предупредили, что это может занять годы, и я лишь подумала – а собственно, чем мне помогут деньги? Даже они не излечат боль. Но Грэхем настаивал, к тому же, если уж я дала делу ход, не было причин все прекращать.

Эти водители обратили мою жизнь в прах. Все, что казалось прежде обычным, в одно мгновение лопнуло, словно мыльный пузырь. Я осталась без работы. Я не могла выйти в сад, который так любила. Тяжело было сидеть в машине, даже пассажиром, и я редко покидала дом. В свое время мы с Грэхемом говорили о детях, но как я могла даже думать о создании семьи?

Иногда мне казалось, что, если бы я сразу переломала позвоночник и осталась калекой, все было бы очевидно и потому намного проще. Я же выглядела совершенно нормально. Никто не чувствует боль, которую испытывает кто-то другой. Замечают лишь бездеятельность и принимают ее за лень. Мои друзья и родные, сперва часто меня навещавшие, постепенно перестали заходить. Все они думали, будто мне стоит просто чуть больше стараться, что не будет толку, если все время валяться в постели или на диване, что нужно лишь попытаться – и станет лучше, а лежа пластом, я делаю себе только хуже. Боль тем временем накатывала волнами, от которых я становилась злой и раздражительной. Я огрызалась на тех немногих, кто еще оставался рядом со мной, и в конце концов они тоже перестали появляться.

Хуже всего, однако, было с Грэхемом. Я была с ним счастлива, но никогда не знаешь, как поступит человек перед лицом внезапно возникших проблем, пока не столкнешься с ними сам. Мы не были женаты, так что он никогда не обещал мне «быть верным в болезни и здравии» и все такое. Я полагала, что все ясно и так, и в обратной ситуации сделала бы все возможное, чтобы о нем позаботиться. Но…

Самое ужасное, что с ним приключилось в жизни, – перелом лодыжки во время игры в регби; она полностью зажила после физиотерапии. Он считал, что со мной произошло нечто похожее или даже, что, по логике вещей, мне должно быть не так больно, как тогда было ему, ведь я ничего не сломала. Ему надоело отпрашиваться с работы, чтобы возить меня на процедуры, не имевшие пользы. Как и все прочие, он не мог вынести перемен в моем настроении, а когда боль становилась особенно мучительной, он просто уходил из дому, забрав бумажник, ключи от машины и мобильный телефон, – в паб, или к сестре, или просто куда-нибудь, где мог бы забыть о своей больной и вечно всем недовольной партнерше.

В такие моменты я лишь облегченно вздыхала, поскольку это означало, что я могу кричать, стонать, ругать на чем свет стоит проклятую боль и проклятую спину.

И конечно, дело было не только в физических усилиях, которые Грэхему приходилось прилагать, чтобы перетаскивать меня с места на место, помогать одеваться, приносить каждый вечер еду или ходить по магазинам. Мы больше не были близки. Даже в те дни, когда боль притуплялась, мы могли самое большее обнять друг друга и поцеловать. Естественно, ему требовалось большее, но он не хотел ни о чем просить или настаивать, боясь, что сделает мне лишь хуже. И даже когда я хорошо себя чувствовала и могла бы попытаться, он боялся начать то, что я, возможно, не сумела бы закончить.

Он продержался пять месяцев после аварии. Не знаю, постепенно ли в нем это накапливалось, или поводом стали конкретные мои слова или поступки, но однажды утром я проснулась, а его рядом не оказалось. На столе внизу он оставил записку.

В выходные пришла его сестра, и мы вместе собрали вещи – какие смогли.

Я много думала о самоубийстве еще до того, как ушел Грэхем. Порой мне ничего так не хотелось, как умереть, ведь смерть избавила бы от боли, но, пока Грэхем был со мной, сделать этого я не могла. Что, если он меня найдет? И возненавидит за то, что я сдалась, несмотря на силы, которые он на меня потратил?

С его уходом у меня не осталось причин жить дальше, не осталось никого, кого заботило бы, жива я или мертва, – но я боялась сделать что-то не так и причинить себе еще большую боль. И, несмотря на немалое количество прописанных мне лекарств, было сложно накопить достаточно таблеток, чтобы разом решить задачу. Но я часто об этом думала и мечтала о смерти, как прежде мечтала о том, что уходит боль, а еще раньше – о садах, детях и выходных на природе. Смерть стала моим неуловимым любовником, которого я ценила, о котором тосковала и которого ревностно оберегала, пусть он и оставался недостижимым.

Жизнь моя превратилась в пустоту, в руины прошлого счастья. Осталась лишь бездонная пропасть боли и тоски.

Кто знал, что все так просто? Мне лишь нужен был кто-то, с кем можно было бы поговорить, кто понял бы, насколько я близка к крайней точке, и сказал, что в мыслях о смерти нет ничего плохого. Каждый имеет право решать, когда с него хватит. Зачем мучиться долгие годы в этом аду, когда есть столь прекрасный выход?

Колин

Я появился в доме Вона ровно в половине восьмого вечера, держа обернутую в бумагу бутылку белого вина, которую купил в супермаркете за полцены – деньги, показавшиеся мне вполне приемлемыми, – хотя Вон, скорее всего, подумает, что я потратил больше.

– Колин! – Он открыл дверь и тепло пожал мне руку, что показалось мне весьма странным.

Вона Брэдстока я знаю почти четыре года, но не помню, когда мы в последний раз прикасались друг к другу – если такое вообще случалось.

Он отошел в сторону, пропуская меня. В коридоре я снял пальто и протянул ему бутылку. Дом у него удивительно большой, отделан по последней моде – ламинированными полами и выкрашенными в нейтральный цвет стенами. Как назвать этот цвет? Грибной? Серо-коричневый? В любом случае он смотрится чудовищно, словно вода, в которую сто раз окунули акварельную кисть. А в углу стоит жуткая ваза, похожая на подставку для зонтиков, из нее торчат какие-то ветки. Никогда не мог понять, зачем следовать столь дурацким поветриям.

– Заходи, – весело сказал Вон. – Познакомься с Одри.

Не меньше меня удивило, что на нем джинсы и сорочка явно от какого-то дизайнера. Когда мы встречались в обеденный перерыв, он выглядел намного моложе в помятой старой рубашке и галстуке, с вечно расстегнутой верхней пуговицей. Я всегда полагал, что он моложе меня по крайней мере на десять лет, но теперь уже не был в этом уверен.

За открытой дверью гостиной виднелся высокий потолок, выкрашенный еще в один из тех кошмарных новомодных цветов, которые совершенно устареют через несколько лет. Как он называется? Пшеничный? Кукурузный? Глостерский сыр?

Я так увлекся элементами отделки и ничем не примечательными картинами, что даже не заметил вышедшую из кухни женщину. Но тут Вон, тихо кашлянув, произнес полным обожания голосом:

– Колин, это Одри.

Оторвавшись от абстрактных шоколадно-кофейных завитков, я машинально протянул ей руку. Улыбнувшись, она пожала ее, а затем приподнялась на цыпочках и поцеловала меня в обе щеки, чем полностью застигла врасплох. Возможно, я даже вздрогнул и попятился – слишком уж не привык к подобному общению. Мне вдруг стало стыдно – все-таки это девушка Вона, а не кого попало. Лицо мое вспыхнуло, и я почувствовал, что боюсь на нее взглянуть: вдруг она заметила мое замешательство?

Впрочем, значения это особого не имело, поскольку она снова скрылась в кухне, сказав лишь несколько слов, которые я едва расслышал. «Очень приятно… спасибо, что пришли… уже почти готово… сейчас разложу по тарелкам…» – что-то в этом роде.

– Садись, Колин, – наконец пригласил Вон.

В гостиной стояли кожаные диваны из тех, что всегда можно найти на распродажах, – вероятно, владельцы меняют их, заново обставляя дом. Я устроился на ближайшем, впервые заметив, что играет музыка – что-то из современного фортепьяно. Алексис Френч? Или, может быть, Эйнауди?

– Что с тобой, приятель? – спросил Вон. – Ты какой-то… напряженный.

– Угу, – впервые за все время сумел произнести я. – Есть такое. Застрял, понимаешь, в пробке.

Похоже, моя внезапная немногословность нисколько его не обеспокоила, и он начал болтать о всякой ерунде – о состоянии экономики, о своей новой машине, об идее пристроить к дому еще одно помещение. Все это время я думал об Одри, пытаясь понять, что, черт побери, она сделала с Воном.

Мне всегда казалось, что она старше его, а теперь я не мог понять почему. У нее гладкие темные волосы, голубые глаза, ни единой морщинки на лице. У нее миниатюрная фигурка, и даже в джинсах она выглядит изящно, даже шикарно. Я никогда не размышлял о значении слова «шикарно», но к Одри оно подходит как нельзя лучше.

Пока Вон говорил, я встал и прошел в кухню, даже не задумываясь, что, собственно, делаю и не покажется ли грубым, что я оставляю хозяина дома одного, в то время как тот пытается завязать со мной беседу.

Мне хотелось увидеть Одри.

Я стоял в дверях с бокалом вина, прислонившись к дверному косяку и надеясь, что моя поза выглядит естественной, открытой и дружелюбной. Сперва она меня не заметила, помешивая что-то на плите. Я молча наблюдал за ней.

– О. – Она наконец меня увидела. – Уже скоро.

Я не знал, что сказать, – вечная проблема! – но и молчать не хотелось.

– Вы с Воном давно знакомы? – спросил я.

Она удивленно взглянула на меня, словно я поинтересовался ее возрастом или весом. Что, черт возьми, такого в простом вопросе?

– Он вам не говорил? Мы встретились в прошлом году, на сайте знакомств в Интернете.

– В самом деле? – искренне изумился я. – На каком?

– На «Сводниках», – ответила она.

Ну конечно, наверняка один из новых сайтов, ориентированных на тех, кого я даже в расчет не беру. Предпочитаю сайты, где в число критериев входят образование, карьерные стремления и уровень зарплаты, а не размер члена. Хотя, возможно, я и ошибаюсь. Может, стоит как-нибудь вернуться к сайтам знакомств, – в конце концов, прошло немало времени с тех пор, как я окунулся в этот метафорический водоем. Но потребности теперь у меня несколько иные, к тому же в наши дни женщины уже не регистрируются на сайтах знакомств просто так. Они рассказывают об этом своим подругам, сообщают друзьям и родным, куда идут, с кем собираются встретиться, когда их ждать домой. Они не регистрируются на сайтах знакомств, если у них нет надежд на будущее.

– Ах вот как, – сказал я, желая задать десяток вопросов и размышляя, какой из них будет наименее обидным.

Она протянула мне тарелку с ломтиками дыни, накрытыми ветчиной:

– Не согласились бы вы отнести?

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Мог ли я представить, что она будет держать тарелку еще секунду после того, как я ее возьму? Что ее взгляд чуть дольше задержится на мне? Что в глазах ее я увижу нескрываемое любопытство… А может быть, даже вызов?

Я улыбнулся ей, чувствуя, как постепенно проходит неловкость, – еще не вполне расслабившись, но уже представляя возможности, которые сулил предстоящий вечер.

«Одри, Одри, – подумал я. – Ах ты, шалунья! Прямо-таки мешочек с сюрпризами».

Вон посадил ее за стол напротив меня, вероятно, чтобы иметь возможность дотронуться своей потной лапой до ее колена, но у нее явно было другое на уме. Когда мы приступили к главному блюду, я почувствовал, как ее нога слегка касается моей. Сперва она отдернула ее и с извиняющейся улыбкой подняла взгляд, словно пнула меня со всей силы, а не просто перепутала мою ногу с ножкой стола. В ответ я посмотрел ей в глаза, не двигая ногу с места. Несколько мгновений спустя она вновь мягко коснулась моей лодыжки, слушая, как Вон разглагольствует о ценах на акции, и подавая ему еще ложку соуса. И, стоит отдать ей должное, еда оказалась вполне сносной.

После ужина Одри попросила Вона отнести тарелки на кухню, а сама повела меня в гостиную со второй бутылкой вина. Я сел на кожаный диван Вона, и Одри наполнила мой бокал. Когда она наклонилась, я во всей красе увидел ее декольте, хотя и попытался притвориться, будто в том нет ничего особенного. Глядя на округлые груди, туго обтянутые тканью блузки, я ощутил аромат ее духов – а может быть, даже мыла или геля для душа, которыми она пользовалась, готовясь к моему приходу. Интересно, возникала ли у нее мысль, что я могу зарыться лицом в ее грудь, думала ли, что я захочу заняться с ней сексом?

– Приятное, да? – спросила она, сев на диван рядом со мной, хотя напротив стоял другой.

Она устроилась поудобнее, словно кошка, вытянув в мою сторону изящные босые ноги с бледно-розовыми ногтями. И как я мог думать, что ей почти пятьдесят? Тридцать, не больше.

– Что? – спросил я.

– Вино.

– Да, – сказал я, хотя на вкус оно напоминало уксус.

Все-таки надо было принести что-нибудь поприличнее, что-нибудь такое, что мы могли бы как следует обсудить. Было ясно – эта женщина знает, чего хочет.

В кухне гремел посудой Вон, создавая ободряющий фон для нашей беседы.

– Чем вы занимаетесь? – спросила она. – Вон никогда не рассказывал.

– Аналитикой в городском совете.

– Просто дух захватывает! – рассмеялась она.

Я облегченно вздохнул, почувствовав ложь в ее словах. Ей была свойственна ирония. В такую женщину можно влюбиться, подумал я. Даже трахать ее было незачем – мне уже хотелось на ней жениться.

– Кто-нибудь будет кофе? – крикнул Вон из кухни.

– Да, пожалуйста, – ответила Одри.

Она откинула голову на подушки, открыв шею и еще большую часть своего восхитительного декольте. Мне хотелось провести языком ей за ухом, а потом ниже, между грудями, сдвигая навязчивую ткань.

– А вы? – спросил я. – Чем вы занимаетесь?

– Работаю в социальной службе, – ответила она.

Все навыки в ведении бесед вдруг куда-то делись, – скорее всего, виной тому было охватившее меня возбуждение: кровь отлила от мозга, устремившись к более жизненно важным частям организма. Да и вообще, какой смысл во всем этом разговоре? Уж точно надо поскорее его закончить и отделаться от Вона, чтобы потрахаться. Причем ей этого хотелось не меньше, чем мне.

Едва возникла подобная мысль, я понял, что нужно что-то делать.

Я кашлянул и встал. Она удивленно посмотрела на меня.

– Гм… э… можно воспользоваться вашим туалетом?

Она облегченно улыбнулась:

– Конечно. На второй этаж по лестнице. Боюсь, тот, что внизу, временно не работает.

Я неуклюже поднялся наверх. Взглянув налево, я увидел спальню Вона, чего, честно говоря, предпочел бы не видеть, – бледно-серые стены, дальняя оклеена яркими однотонными обоями. Как там это называется – «особенная стена»? Голова бы разболелась, доведись мне тут спать.

А вот и туалет. Естественно, мне вовсе не было туда нужно. Я просто ждал ее.

Я прикрыл дверь, глядя на аккуратную бежевую плитку и гадая, как давно Вон ее положил – недавно, судя по едва заметному запаху шпаклевки, – и на блестящие хромированные краны, наверняка стоившие небольшое состояние.

«Одри, Одри», – подумал я, словно мог заставить девушку подняться по лестнице, используя ее имя как заклинания.

Я взглянул на аккуратно расставленные на подоконнике туалетные принадлежности, все без исключения мужские: шампунь, гель для душа, бритва и какая-то чудовищная фирменная пена для бритья, окислившаяся у основания. Никаких дорогих профессиональных шампуней, никаких духов, никакой косметики.

Снова открыв дверь, я пересек коридор и вошел в спальню Вона. И опять-таки она оказалась полностью мужской. В углу даже стоял тренажер, вид которого вызвал у меня смех. Я представил, как Вон занимается на нем до седьмого пота, накачивая мускулы на животе. Хотя вряд ли он вообще им пользовался.

Значит, прелестная Одри еще сюда не переехала. Впрочем, и бывала она в этом доме нечасто, иначе здесь уже появились бы какие-то ее вещи, а я не видел ни одной. А вдруг, подумал я, в каком-нибудь ящике у Вона лежат ее трусики, может быть, какие-нибудь особенные… Которые она надевает только для него, только когда собирается с ним потрахаться?

– Все в порядке?

Одри стояла за моей спиной. Я не слышал, как она поднялась по лестнице.