Автор книги: Элизабет Лофтус
Жанр: Общая психология, Книги по психологии
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Памела считает, что Господь ответил на ее молитвы неожиданным способом. «Я никогда не переставала молиться. Временами, когда мне казалось, что я так больше не могу, что мои страдания невыносимы, я падала на колени и взывала к Господу: защити меня, помоги мне, пожалуйста, верни мне мои воспоминания! Когда я молилась, в душе я всегда знала, что он мог бы сказать мне: «Потерпи, это скоро закончится». Я думаю, Господь дал мне ответ, но не такой, какого я ожидала.
* * *
Прошли годы. Элизабет, Памела, Мелоди и Эрин постепенно восстанавливают силы и душевное равновесие. Однако до полного выздоровления еще далеко. Все они жалеют о потерянном времени, о годах, проведенных в безуспешных попытках вспомнить прошлое, которого никогда не было. Они жалеют о том, что причинили страдания мужьям, детям, родителям и друзьям. Они с болью вспоминают о потерянной невинности и доверии, подаренном не тому человеку. И все они винят своих психотерапевтов.
«Я порвала с семьей из-за моего психотерапевта, – говорит Эрин. – Когда я бросила терапию два года назад, то извинилась перед своим отцом и братом, которых я обвиняла в сексуальных домогательствах. Они не винят меня в том, что случилось во время терапии, но я страдаю от ужасного чувства вины. На меня накатывают волны грусти и беспокойства, и мне часто кажется, что я потеряла контроль над своей жизнью».
«На эту терапию безвозвратно потрачены годы, и все это время я эмоционально дистанцировалась от своей семьи, – пишет Лора. – Мне сложно кому-либо доверять. Специалисты пугают меня до смерти. Наше с дочерью финансовое положение до сих пор шатко, мы практически потеряли дом. У меня нет машины. Я мать-одиночка и должна была эмоционально поддерживать свою дочь. Но я этого не делала. Вся моя энергия, вся моя жизнь были посвящены психотерапевту».
«Я потеряла работу, мой муж подал на развод, я лишилась семьи, – говорит Мелоди. – Я чувствую себя лучше с тех пор, как бросила терапию. Но все еще беспокоюсь и недоумеваю: как это могло со мной случиться?»
Элизабет борется с чувством отчаяния и проблемами с самооценкой. «Я чувствую себя глупой, обманутой, разгневанной. Как я могла позволить этому произойти со мной, с моей семьей, с моими детьми?»
Памела ей вторит: «Как это могло случиться?»
«Как отношения с психотерапевтом могли стать единственным приоритетом в моей жизни на четыре долгих года? – спрашивает Лора. – Как можно было продать душу обычному человеку?»
* * *
Ответы на эти вопросы продолжают ускользать от женщин, и они борются с чувствами стыда, смятения, печали и гнева. Они порицают себя за то, что с такой легкостью и готовностью доверились другому человеку. Они клянутся, что больше никогда не совершат такой глупости. И они боятся за других людей, наивно ищущих ответы на вопросы, на которые ответить невозможно.
По их словам, семьи «разбиваются вдребезги» из-за «неуместных советов» «бестолковых» и «чрезмерно старательных» терапевтов. «Невероятная преступная халатность» и «неэтичное непрофессиональное лечение» приводят к «бессмысленному разрушению» семей. Их друзья все еще не могут выбраться из «запутанного лабиринта лжи и обмана», они все еще находятся во власти «параноидальных иллюзий», навязанных психотерапевтом, все еще пребывают «в плену своих убеждений».
Возможно, самая жестокая ирония заключается в том, что Элизабет, Памела и Лора теперь вынуждены бояться собственных детей. Они знают, как легко довериться авторитетному человеку, когда ты настолько невинен и безгрешен, и как легко злоупотребить этим доверием. Недавно Элизабет вместе со своей двадцатилетней дочерью прочитала перечень симптомов пережитого инцеста из той самой книги. «Ты знаешь, мам, – сказала ее дочь, смеясь, – это описание подойдет и для меня, и для всех моих друзей».
«Мы потом смеялись над этим, – говорит Элизабет, – но тот разговор напугал меня. Как я могу знать, что моя дочь через десять, пятнадцать лет не обратится к своему прошлому и не задастся вопросом: а что на самом деле тогда случилось? Может, и она заподозрит, что у нее есть вытесненные воспоминания? Может, однажды она позвонит мне и скажет: “Мам, я была у психотерапевта и внезапно вспомнила…”»
Голос Элизабет прерывается. Она делает глубокий вдох. «Откуда мне знать, что однажды она не обвинит меня?»
5
Борода Господа и рога дьявола
Мы живем в расколотой надвое империи, где одни мысли, эмоции и действия исходят от Бога, а другие – те, что им противостоят, – от дьявола. Большинство людей не способны узреть мораль, не познав греха, так же как нельзя понять, что есть земля, если бы «небеса» не простирались над нею. Со времен 1692 года значительные, но поверхностные изменения стерли представление о бороде Господа и рогах дьявола, но мир все еще находится в тисках двух диаметрально противоположных абсолютов. Концепция единства, которая предполагает, что позитивное и негативное являются составляющими одной и той же силы, что добро и зло относительны, изменчивы и всегда связаны с одним и тем же явлением, – такое представление все еще свойственно лишь естественным наукам и меньшинству, которому удалось постичь смысл истории идей.
Артур Миллер. Суровое испытание
В области психотерапии что-то пошло не так, и, поскольку это что-то связано с воспоминаниями, я оказалась в самом центре дебатов, становящихся все более бурными и ожесточенными. По одну сторону находятся «истинноверующие», которые настаивают на том, что сознание способно вытеснять воспоминания, и которые не сомневаются в подлинности восстановленных воспоминаний. По другую сторону находятся «скептики». Они утверждают, что феномен вытеснения – это лишь гипотеза, до сих пор не доказанная и, в сущности, основанная лишь на домыслах и историях, которые невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Кое-кто из наименее сдержанных скептиков называет разговоры о вытеснении воспоминаний «психомагией», «пусканием пыли в глаза» или попросту «ерундой».
Истинноверующие заявляют о своих высоких моральных принципах. Они настаивают, что ведут борьбу на передовой: защищают детей от сексуальных маньяков и помогают жертвам сексуального насилия во время трудного периода восстановления. Тут есть подтекст, о котором не говорят вслух, но который читается между строк: каждый, кто отказывается встать на сторону истинноверующих в их борьбе за восстановление правды о потаенном прошлом и включение термина «вытеснение» в официальное законодательство, это либо человек, который ненавидит женщин и детей, либо противник прогресса, либо и вовсе «нечисть», то есть практикующий педофил или сатанист.
Скептики пытаются уклониться от такого рода обвинений, говоря о том, что установление научной истины требует доказательств, однако и сами не боятся запустить в оппонента пару ядовитых стрел. По мнению самых прямолинейных и злоязычных скептиков, психотерапевты, специализирующиеся на восстановлении воспоминаний, работают с выдуманным миром, где существуют волшебная пыльца и мифические монстры. Пребывая в прискорбном неведении о современных исследованиях, применяя «грубый психиатрический анализ», довольствуясь неоправданно упрощенным подходом и занимаясь «инцестуальным взаимным цитированием», эти чересчур усердные врачи взращивают фальшивые воспоминания в сознании своих легко внушаемых клиентов, делают из них «пожизненных пациентов» и разрушают семьи.
Очевидно, что это нечто большее, чем просто научная дискуссия о способности разума похоронить воспоминания, а потом воскресить спустя годы. Вопросы, связанные с самим понятием «вытеснение», относятся к самым противоречивым темам когнитивной и клинической психологии. Среди них: роль гипноза в терапии и в судебных разбирательствах, сила внушения, теория о влиянии социума, очень популярные в последнее время диагнозы – посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) и расстройство множественной личности (в DSM–IV используется термин «диссоциативное расстройство личности»), а также внутренний ребенок и неблагополучная семья, порнография, сатанинские культы, фабрики слухов, кампании в защиту нравственности, похищение инопланетянами, спровоцированная СМИ истерия и, конечно, нельзя обойти и вопрос политкорректности.
Я слышу свист пуль и ныряю в укрытие. Мои исследования, посвященные гибкости человеческой памяти, ставят меня в один ряд со скептиками, однако и к мнению истинноверующих я отношусь с пониманием. Я не хочу возвращаться в столь недавние времена, когда мольбы о помощи оставались неуслышанными, когда обвинения в сексуальном насилии автоматически причислялись к фантазиям, когда жертв обвиняли в том, что они принимают желаемое за действительное, и предпочитали не замечать. Но я также не могу игнорировать тот факт, что огромное количество фанатичных психотерапевтов сегодня не задумываясь взращивают ложные воспоминания в уязвимом сознании своих клиентов.
Я не думаю, что мир столь четко делится на черное и белое. Поэтому я настаиваю на том, что необходимо исследовать серые области, где царят неопределенность и противоречия, задавать вопросы, внимательно слушать, стараться разобраться в спорных и противоречащих друг другу точках зрения. Я отвечаю на письма истинноверующих, напечатанные мелким шрифтом на десяти страницах, я часами разговариваю с ними по телефону, я встречаюсь с ними в кофейнях в аэропорту и в ресторанах отелей, где они рассказывают мне свои истории и умоляют встать на их сторону.
«Разве вы не видите, какой вред наносите?» – спрашивают они. И настаивают: «Все достижения феминистского движения за последние двадцать лет будут уничтожены, если вы и иже с вами продолжите ставить под сомнение эти воспоминания».
«Если бы вы только могли увидеть всю ту боль, все те мучения, которые испытывает мой клиент, – умоляет меня какой-нибудь психотерапевт, – вы бы поняли, что эти воспоминания основаны на реальных, а не выдуманных событиях».
Я слушаю и пытаюсь сопоставить этот гнев и ту боль, которую я наблюдала в историях «обвиняемых». Лысеющий семидесятилетний мужчина протягивает мне письмо, которое он недавно получил от адвоката своей дочери. Он и его жена держатся за руки и терпеливо ждут, пока я читаю официально выглядящий документ с украшенным завитками тиснением наверху страницы: «Присяжные адвокаты».
Уважаемый господин Смит, – так начинается письмо, – меня наняла Ваша дочь, которая намерена подать на Вас в суд за серьезный моральный ущерб, причиненный ей в детстве. Недавно она восстановила в памяти воспоминания о физическом и сексуальном насилии, которому ее подвергли Вы, ее отец, когда она была несовершеннолетней. Мы готовы урегулировать этот вопрос мирным путем при условии получения компенсации в размере 250 000 долларов. Если мы не получим от Вас ответ в течение четырех недель с даты, указанной в данном письме, мы подадим иск в суд и потребуем значительно большую сумму.
Обвиняемая мать показывает мне выцветшую фотографию ее «малышки» – самой младшей из ее пятерых детей, – которую она не видела больше трех лет.
– Она обратилась к психотерапевту за помощью после того, как ее жестоко избил муж-алкоголик, – объясняет мне эта седая женщина, бережно держа в руках фотографию тридцатилетней давности. – Пока она ходила на сеансы, она оставляла с нами двух своих маленьких детей. Но несколько месяцев спустя у нее начали появляться непроизвольные воспоминания о том, как ее насиловал отец, когда ей было всего пять месяцев. Она написала нам письмо, в котором сказала, что больше никогда не желает нас видеть. Она запретила нам видеться и общаться с внуками.
– Я не маньяк-педофил, – говорит обвиненный в насилии отец. По его щекам текут слезы. – Как моя дочь могла сказать обо мне такое? Откуда взялись эти воспоминания?
Я беру телефон и обзваниваю детей, которые обвиняют своих родителей в насилии, надеясь… на что? На примирение?
– Но я не могу закрыть глаза на правду, – говорят мне голоса на том конце провода.
– Он сделал то, что сделал, ему нужно признать это и попросить, чтобы я его простила.
– Я не несу ответственности за боль моих родителей.
– Люди должны верить словам детей.
– Мир – небезопасное место.
– Я всего лишь хочу защитить других детей.
– Правда подарила мне свободу.
– Родители врут, – краснея от гнева, говорит мне адвокат девушки, подвергшейся в детстве насилию. Она приводит часто повторяющуюся, но от этого не менее шокирующую статистику: каждая третья девушка подвергается насилию до достижения восемнадцати лет.
– Но эта статистика, – вежливо прерываю я ее, – основывается на широком определении сексуального насилия, которое включает в себя хватание за грудь или ягодицы, прикрытые одеждой, поглаживание по ноге и влажный непрошеный поцелуй, которым тебя на свадебном банкете одаривает какой-нибудь пьяный мужчина.
– Если вы сомневаетесь в статистике, – повышает голос моя собеседница, – почему бы вам тогда не посетить окружной центр для жертв насилия или приют для женщин, подвергшихся насилию? Эти женщины и дети – не статистика, а реальные люди, и их страдания тоже реальны.
Я перестала оспаривать статистику.
– Я не могу описать эту боль, – говорит мне обвиняемая мать. – Если ребенок умирает, ты учишься справляться с горем, но я каждое утро просыпаюсь в этом кошмаре и каждую ночь засыпаю с ним, и, пока я сплю, ничего не меняется.
– Я думаю, боже мой, неужели это и правда могло случиться? Неужели я сам вытеснил воспоминания об изнасиловании своих детей? – говорит ее муж, терпеливо ожидая своей очереди, чтобы облечь собственную боль в слова. – А потом я думаю: как можно такое забыть, как я мог касаться своих детей, а потом вытеснить все воспоминания об этом? Нет, нет, нет. Я не забывал, потому что этого никогда не было. Этого просто никогда не было.
Они смотрят на меня с мольбой во взгляде. Вы понимаете? Вы мне верите?
Одну из самых пронзительных историй рассказала мне тридцатилетняя женщина, которая по иронии судьбы имеет образование психотерапевта. Ее история, возможно, запутаннее большинства других, потому что в детстве она сама стала жертвой сексуального насилия.
Я многое знаю о виктимизации, потому что сама была жертвой. Когда я училась в начальной школе, я подверглась сексуальным домогательствам. К слову, это были не мои родители. И еще: я никогда об этом не забывала, ни на один день. Но из-за глубокого чувства стыда, как и многие другие жертвы насилия, я молчала об этом больше двадцати лет.
Затем однажды я рассказала об изнасиловании своей сестре. В конце концов она начала подозревать, что тоже была изнасилована. У нее не было никаких воспоминаний об этом, никаких зацепок, причин, лиц, имен, ни одного ничтожного доказательства. Она и еще одна моя сестра начали обсуждать свои идеи и подозрения. Они отталкивались от идей и чувств друг друга, и со временем начали видеть сны о том, как их насилуют.
Они обвинили моего дедушку, дядю, а затем и отца. Их заявления становились все более абсурдными и теперь уже затрагивали нашу мать, моего старшего брата, дядьев, теть, двоюродных братьев и сестер, друзей и соседей. Мои родители стояли и смотрели, как их семья рушится, словно карточный домик, и ничего не могли с этим поделать.
Мой шестилетний племянник, который вот уже больше года ходил на сеансы психотерапии к новому специалисту, потому что предыдущий не смог найти ни единого доказательства сексуального насилия, начал кое-что вспоминать. Он сказал, что моя мать, отец и старший брат, которого он не видел уже четыре года, его домогались. Через две недели после того, как мои родители оказались в списке тех, кто насиловал моего племянника, я приступила к работе психотерапевта. Я проработала три дня, и на четвертый день мой куратор позвал меня к себе в кабинет, чтобы сообщить, что мой племянник назвал имена других людей, которые якобы его домогались. Я была в их числе. Меня уволили в ту же секунду и отправили на допрос в органы опеки и в полицию. Расследование заняло почти четыре месяца, и лишь после этого мое доброе имя было восстановлено.
Я сама была жертвой сексуального насилия, так что мне было бы легче, если бы меня застали с окровавленным ножом в руке рядом с трупом. Не проходит и дня, чтобы я не ощущала пустоту, оставшуюся на месте всего того и всех тех, кого я потеряла. Но глубоко в душе я знаю правду: я невиновна, и это факт, в котором не сомневаемся только я и Господь Бог. И этого никто не сможет у меня отнять.
«Эти люди отрицают случившееся», – возражают психотерапевты.
«Они используют тебя, – говорит мой друг. – Им нужны твои знания, чтобы каким-то образом подтвердить их правоту. Ты всего лишь игрушка в их руках».
«Тебе нужно выбираться из всего этого, пока ты не разрушила свою репутацию», – предупреждает другой друг.
* * *
Скептики велят мне перестать быть мямлей. «Это не тот вопрос, по которому можно занять нейтральную позицию», – говорят они.
«Некомпетентные психотерапевты ведут своих наивных пациентов, как скот на убой».
«Эти психотерапевты не просто дезинформированные, плохо обученные идиоты, – злится преподаватель социологии. – Они опасные фанатики, и их нужно остановить».
* * *
Обе стороны просят меня действовать осмотрительно. «Берегите себя, прошу», – пишет мне один психотерапевт.
«Будь осторожна», – предупреждает коллега.
«Смотрите в оба», – предостерегает журналист.
Автор анонимного письма с почтовой маркой небольшого города на Среднем Западе обвиняет меня в сотрудничестве с сатанистами. «Можете считать, что ваша работа сопоставима с действиями тех, кто отрицает существование концлагерей во время Второй мировой войны», – такими словами заканчивается это письмо.
«Это та специалистка по воспоминаниям, которая ненавидит детей?» – раздается в трубке мягкий женский голос.
«Мне есть что сказать о докторе Лофтус, – объявляет человек, дозвонившийся на местную радиопередачу. – Я думаю, она связана с группами крайне правых христиан, которые борются за восстановление патриархата…»
Я открываю газету и читаю новость о том, что мужчина, показания в защиту которого я давала на слушании по делу о педофилии, был жестоко убит. Двумя годами ранее Каару Сортланду и его жене Джуди были предъявлены обвинения в сексуальных домогательствах по отношению к трем детям в их детском саду. Одно обвинение было с них снято, а еще два судья отклонил, пояснив, что изначально дети отрицали сексуальное насилие и изменили свое мнение только после многочисленных психотерапевтических сессий и тщательных допросов следователей.
В ночь, когда Каара убили, он услышал шум рядом с домом и пошел разобраться, в чем дело. Его жена лишь услышала, как он закричал: «Я этого не делал!» Несколько мгновений спустя он уже лежал на посыпанной гравием подъездной дорожке, получив три выстрела в грудь из крупнокалиберного пистолета.
* * *
Я помню, как однажды – кажется, это было всего несколько лет назад – я сидела в кофейне отеля в Вашингтоне вместе c Гербертом Шпигелем, выдающимся специалистом в области психиатрии и гипноза, и Эдвардом Фришхольцем, молодым экспертом в области когнитивной психологии, который заведует своей клиникой в Чикаго. За кофе с булочками мы оживленно беседовали о памяти, СМИ и удивительном возрождении феномена, получившего название «вытеснение». Я пересказала несколько любопытных историй и обескураживающих судебных дел, в которых мне пришлось участвовать, и мы поговорили о безумии в СМИ, которое началось с опубликованных в журнале Peoplе статей о вытесненных воспоминаниях Розанны Барр Арнольд и Мэрилин ван Дербер, которая победила в конкурсе «Мисс Америка» в 1958 году.
Во время возникшей в разговоре паузы Эд откинулся на стуле и спросил: «Что там, по-вашему, происходит?» Под словом «там» он, разумеется, имел в виду реальный мир.
Мы были искренне удивлены и немного застигнуты врасплох. Тогда я еще не знала, куда заведет меня этот вопрос и насколько далеко позади останется безопасная башня из слоновой кости, где можно было спокойно заниматься наукой. Я помню, как немного нервно засмеялась, обнимая друзей на прощание, и как, торопясь на самолет, пообещала отправить им по электронной почте рукописи своих последних статей. Обычное дело. Но мой мир и моя жизнь уже тогда начали радикально и неотвратимо меняться.
* * *
Я хочу понять, «что там происходит». Я живу, дышу, ем и сплю с мыслями о вытеснении. Я поддалась этой навязчивой идее, потому что, по моему мнению, происходящее в реальном мире чрезвычайно важно для понимания того, как работает память и почему она может дать сбой. В последнее время я ощущаю готовность покинуть лабораторию и начать работу в экспериментальной психологии, несмотря на всю ее сложность, поскольку считаю, что наука начинается со ставящих в тупик вопросов и с дотошного разбора совпадений и общих схем.
Что же такое вытеснение? Откуда берутся вытесненные воспоминания? Являются ли они подлинными обрывками забытого прошлого или это всего лишь «пыль в глаза» – картинки, которые возникают, когда в сознание уязвимого человека внедряется внушенная ему идея? Какими бы ни были ответы, эти вопросы крайне важны. Я полагаю, что феномен вытеснения воспоминаний подставляет нам зеркало, в котором мы можем мимолетно увидеть отражение своего собственного сознания. Если мы готовы заглянуть в него, отбросив предубеждения и предрассудки, возможно, нам удастся открыть глубинную правду о нашей потребности чувствовать себя частью чего-то, быть любимыми, принятыми, понятыми, о нашей потребности в исцелении.
В исцелении – от чего? Как говорится, вот в чем вопрос.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
