Текст книги "Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было"

Через несколько недель после того, как Эйлин восстановила воспоминание о происшествии в ванной, она вспомнила другую сцену, которая относилась ко времени, когда ей было восемь или девять. Она находилась в странном доме с отцом и еще одним мужчиной. «Я лежала на чем-то вроде стола. Мой отец одной рукой держал мое левое плечо, а другой – зажимал мне рот. Я увидела лицо чернокожего мужчины. Услышала чей-то смех. Потом почувствовала жуткую обжигающую боль в нижней части тела. Я пыталась закричать, но не могла, потому что отец зажал мне рот».

В течение полугода Эйлин думала, что ее изнасиловал неизвестный чернокожий мужчина. И только когда ее мать предположила, что насильником мог быть друг семьи, сознание Эйлин стало восстанавливать эту сцену, поставив на место нападавшего не чернокожего незнакомца, а светлокожего мужчину, которого она прекрасно знала.

Неважно, как эти воспоминания сложились в единое целое, как были разбиты на части и снова собраны. В любом случае они эмоционально разрушительны, сопряжены с горем и гневом взрослой женщины, которая, оглядываясь в прошлое, видит неописуемые мучения и считает, что их причиной стал ее собственный отец. Однако самое главное воспоминание Эйлин могло сформироваться уже во взрослом возрасте. Ее дочери, Джессике, было два года. Джордж Франклин приехал к ней в гости, и она оставила его наедине с дочерью в гостиной. Вернувшись, она увидела, что ее отец положил Джессику на кофейный столик и «внимательно рассматривал ее половые органы, раскрывая пальцами половые губы. Я была ошарашена. “Что ты делаешь?” – это все, что я могла сказать».

Что происходило в сознании Эйлин в тот момент и потом, когда воспоминание о нем снова и снова возвращалось, преследуя ее? Возможно, в ее сознании стали мелькать и другие картинки – сцены того, как отец домогался сестры, хлестал по лицу мать, пинал младшего брата. Возможно, ее воображение начало рисовать выдуманные ситуации из будущего, в которых присутствовала ее юная дочь, красивая, наверняка скромная и всегда готовая угодить любящему дедушке. Спроецировало ли сознание Эйлин воспоминания о прошлом на воображаемое будущее, усугубив ее страхи по поводу безопасности дочери?

Безусловно, ее боль была очень сильна, ее тревога – невыносима. В течение многих лет она стремилась найти объяснение своему жестокому и несчастному детству и в том числе – бессмысленному убийству ее лучшей подруги. Она была проблемным и депрессивным подростком, в старших классах вылетела из школы, принимала наркотики и занималась проституцией, пыталась покончить с собой. В двадцать с небольшим она вышла замуж за доминантного, деспотичного мужчину и многие годы терпеливо жила в браке без любви. Казалось, модель поведения укоренилась в ее сознании, и Эйлин не могла избежать постоянных невыносимых мучений, которые влечет за собой положение жертвы.

Ее гнев и горе искали мишень и выход. Во время терапии она узнала, что ее симптомы – периодические страхи, мелькающие в сознании образы, возвращающиеся воспоминания – были явными признаками посттравматического стресса. Ей сказали, что у нее есть все основания чувствовать себя жертвой, поскольку она всего лишь повторяет разрушительные модели поведения, заложенные в детстве. Она также узнала, что ее замешательство, ярость, гнев и депрессия могли быть одним из доказательств того, что когда-то в прошлом она пережила травматичный опыт и стала жертвой насилия.

Психотерапевт Эйлин часто повторял слова, которые эхом отзывались в ее сознании: у тебя есть право на ярость и горе. По его утверждениям, ей нужно было понять, что ее эмоции реальны и обоснованны, только тогда она наконец-то сможет выразить свои чувства, отпустить детские обиды и стать настоящей собой. Ничто не должно было помешать ей, и любой, кто плохо обращался с ней в прошлом, мог обоснованно стать мишенью для ее гнева. Каждый, кто ставил под вопрос ее воспоминания или требовал подтверждений или доказательств, был помехой в процессе выздоровления. Эйлин пережила травму, но каким-то образом ей удалось остаться целой и невредимой. Она выдержала это. Она была жертвой, но она выжила.

Принимая во внимание ярость и гнев Эйлин, мы начинаем понимать смысл кульминационной сцены, развернувшейся в ее гостиной, когда шестилетняя Джессика внезапно повернулась к матери с вопросительным выражением на лице. Как вспоминает Эйлин, она посмотрела в глаза дочери и была поражена пугающим сходством ее дочери и восьмилетней Сьюзан Нейсон. Эти две девочки, одна из которых погибла двадцать лет назад, а вторая была жива, могли бы быть сестрами.

Одна жестокая картинка наложилась на другую, и в это шокирующее мгновение осознания останки скелета начали обрастать плотью, и Сьюзан ненадолго вернулась к жизни. Перед внутренним взором Эйлин возник силуэт отца с выставленной вперед ногой и поднятыми над головой руками, она увидела страх на лице подруги. Она услышала ее крик, звук удара, обрушившегося на плоть и кости, и ужасающую тишину. Она почувствовала нескончаемый ужас.

Роль клея, связавшего разрозненные образы воедино, сыграли испытываемые Эйлин чувства вины, ярости и страха и, возможно, самое главное – ее отчаянное желание защитить собственных детей. Она не сумела защитить лучшую подругу: «Я не смогла защитить ее. Не смогла остановить его. Я не знала, что это произойдет». Но будучи двадцатидевятилетней матерью, она могла хотя бы защитить своих детей. Вина и беспомощность, которые она чувствовала, думая о смерти Сьюзан, разожгли огонь ее материнской самоотверженности: «Каждый день, глядя на Джессику и Аарона, я осознавала, что они у меня есть, а у Нейсонов больше нет их Сьюзан. И из-за этого я чувствовала вину и частичную ответственность за их боль. Я была виновата в том, что это убийство так и осталось нераскрытым».

Облегчить боль, положить конец мукам, поступить «правильно», защитить своих детей… достаточной ли была подобная мотивация, чтобы объединить страхи из прошлого и страх будущего, создав из них ложное воспоминание? Или жажда справедливости и мести появились у Эйлин Франклин по более личным причинам? Возможно ли, что ее разум создал это воспоминание в отчаянной попытке взять под контроль неуправляемое прошлое и придать какой-то смысл ее полной проблем жизни?

На последних двух страницах своей книги Эйлин описывает муки, вызванные извлеченным воспоминанием. «Я посмотрела в зеркало и сравнила свое теперешнее лицо с тем, как я выгляжу на фотографиях, сделанных до того, как мои воспоминания вернулись… В моих глазах совсем не осталось радости».

«Совсем не осталось радости» – но вместо нее Эйлин обрела чувство контроля и власти над отцом.

Ему удалось закрыть от меня большую часть моего сознания… Если мне не удастся обрести власть над всем тем, что он сделал со мной, если я позволю части своих воспоминаний остаться вытесненными, мой отец победит. Я должна обнаружить и оставить в прошлом весь пережитый ужас, прежде чем я смогу искренне сказать, что поборола его. Если я продолжу жить, боясь вспомнить что-то еще, это будет значить, что он победил.

Таким образом, возможно, что сознание Эйлин создало это воспоминание в попытке избавиться от гнетущей власти отца и прожить остаток жизни без страха. Используя в качестве оружия изобретательность своей памяти, она смогла наказать отца за жестокость и насилие по отношению к ее семье и обрести контроль над прошлым. Но всему есть цена. Как только шлюзы открылись, жуткие образы хлынули в ее сознание неостановимым потоком. Не было ни единого убежища, конца и края всему этому кошмару. «Я хочу сбежать, потерять память, но от сознания не убежишь. Нет такого места, где я могла бы скрыться от собственной памяти».

«Воспоминания» Эйлин потребовали взамен ее тело и душу.

* * *

У меня в запасе есть еще одна история. Я лицом к лицу встретилась с Эйлин Франклин лишь однажды – в Нью-Йорке во время дневного ток-шоу A Closer Look на телеканале NBC. После того как Эйлин описала свое вытесненное воспоминание об убийстве лучшей подруги, ведущая Фэйт Дэниелс повернулась ко мне и недоверчиво спросила: «Вы правда думаете, что Эйлин помнит совсем не то, что действительно произошло?»

«Я считаю по меньшей мере вероятной и обоснованной версию, что Эйлин поверила в реальность сцены, которая на самом деле представляет собой вымышленное воспоминание», – ответила я.

Зрители начали ерзать на стульях и неодобрительно качать головами. Дэниелс повернулась к зрителям и сказала: «Вы ведь не купились на это, верно?» Она поднесла микрофон к губам какой-то женщины средних лет. «Почему вы не купились на это?»

«Я просто не могу поверить в то, что можно испытывать подобные чувства и при этом забывать моменты собственной жизни, – ответила женщина. – Зачем страдать, если никто тебя к этому не принуждает? Зачем подвергать себя таким мучениям? В этом нет никакой логики».

Эйлин, одетая в элегантное черное платье с розовыми и синими полосками на плечах, кивнула. Ее лицо исказилось от боли. На мне был бежевый костюм и длинная нитка жемчуга на шее. И пока зрители изливали свою неприязнь ко мне из-за моего скепсиса, я продолжала сохранять стоическую улыбку на застывшем лице.

После съемок я поехала вниз на лифте. В холле я заметила промелькнувший мимо силуэт – потрясающая женщина с длинными рыжими волосами направлялась в магазин сувениров телеканала NBC. Я подошла чуть ближе (столкнуться с ней я не хотела) и стала смотреть, как Эйлин медленно ходит между прилавками, заваленными брелоками, кружками, футболками и другими сувенирами с логотипом NBC. В какой-то момент она взяла кружку, перевернула ее, чтобы посмотреть на ценник, и поставила обратно на полку. Потом она пошла к другому стенду, развернула футболку большого размера с логотипом телеканала и стала ее разглядывать. Слишком большая? Слишком маленькая? Или в самый раз?

Я наблюдала за ней, очарованная ее красотой и спокойствием. Полагаю, я надеялась понять, кто она и что ей движет, теперь, когда вокруг не было телевизионных камер и микрофонов. В какой-то момент она оглянулась в сторону холла, как будто ждала, что ее кто-то встретит. Она посмотрела прямо на меня, но не подала виду, что узнала. Несколько минут спустя я взяла свой портфель и вышла на улицу, чтобы поймать такси и поехать домой.

Это истина, заключенная в рассказе. Истина случившегося не настолько интересна. Я была в Нью-Йорке в январе 1992 года и встретилась с Эйлин Франклин во время съемок передачи A Closer Look на телеканале NBC. Я была одета в бежевый костюм, а Эйлин – в черное платье. Зрителям больше пришлась по душе ее версия случившегося, нежели моя. Они хмурили брови и ерзали, когда я пыталась объяснить, каким образом воспоминания искажаются, поэтому я не знала, куда себя деть, но старательно улыбалась, несмотря на то что их лица выражали недоверие и открытую враждебность.

Я могу подтвердить все эти факты, потому что у меня есть видеозапись шоу. Но остальную часть истории, хотя я вижу ее четко и ярко, подтвердить невозможно. Стояла ли я рядом с магазином сувениров, когда Эйлин взяла кружку и посмотрела на ценник? (Есть ли вообще сувенирный магазин в здании NBC? Или это был стенд с журналами?) Правда ли она развернула футболку? (Может быть, это была детская футболка?) Наблюдала ли я за ней несколько минут в холле или просто заметила ее мимоходом (может быть, это вообще была другая женщина с длинными рыжими волосами), когда спешила к выходу, чтобы поймать такси? Правда ли она посмотрела прямо на меня и не узнала? Может быть, я все это выдумала?

Даже когда речь идет о такой относительно незначительной встрече с моим прошлым, я не уверена, где заканчивается истина случившегося и начинается истина, заключенная в рассказе.

7
Потерявшийся в торговом центре

Мне казалось, что я помню, как потерялся и стал вас искать. Я и правда это помню. Я заплакал. А потом ко мне подошла мама и сказала: «Ты где был? Никогда больше так не делай!»

Крис, участник эксперимента, проведенного в Вашингтонском университете

Слухи разлетались, катясь по земле. Вряд ли какую-нибудь историю сложнее было услышать, чем рассказать. И каждый, кто ее пересказывал, добавлял что-то новое, и каждый, кто ее слышал, тоже вносил свою лепту.

Александр Поуп. Храм славы

Рассказ Эйлин Франклин соответствует нашим ожиданиям того, как должна функционировать память. Привычные нам метафорические представления о ней основаны на идее, что она работает точно и продуктивно. Мы воображаем себе память как постоянно растущую микроскопическую библиотеку воспоминаний со специальным каталогом. Или как бессчетное количество крошечных компьютерных чипов – по одному для каждой единицы информации, или даже как видеокассеты, должным образом подписанные и убранные в шкафчик до тех пор, пока они снова нам не понадобятся.

Эти технологичные образы демонстрируют наше глубинное стремление к порядку и постоянству. Нам бы хотелось верить, что наш разум работает в соответствии с определенными правилами, что у него есть некая стратегия, которую можно понять. Нам бы хотелось думать, что каким-то образом происходящее всегда остается под контролем.

Пятьдесят лет назад после ряда необычных операций на мозге возникло представление, что наш разум действительно все контролирует и невероятно эффективно регулирует огромное количество реакций на раздражители, с которыми человек сталкивается за день. Нейрохирург Уайлдер Пенфилд провел более тысячи нестандартных операций на мозге пациентов, страдающих эпилепсией. Он приподнимал кусок черепной коробки и удалял части коры головного мозга, что должно было снизить интенсивность припадков. Во время этой процедуры пациентам делали анестезию, но они находились в сознании. Прежде чем начать удалять мозговую ткань, Пенфилд использовал электрические импульсы, чтобы выявить функции различных отделов мозга.

При стимуляции височных долей сорок пациентов сообщили, что испытывали так называемые флешбэки – ментальные образы или сенсорные впечатления, ощущения, которые они интерпретировали как воспоминания. Одна молодая женщина воскликнула: «Кажется, я слышу, как где-то мать зовет своего маленького сына! Похоже, как будто это произошло много лет назад… неподалеку от моего дома». Когда электрод слегка передвинули, она сказала: «Я слышу голоса. Поздняя ночь, где-то недалеко слышен шум карнавала – это какой-то бродячий цирк. Я только что видела много больших фургонов, в которых перевозят животных».

Такие рассказы о внезапно возникающих воспоминаниях были крайне убедительными и, казалось, служили доказательством тому, что наши переживания и эмоции навсегда фиксируются в мозге. Как заключил журналист из газеты New York Times, «практически не остается сомнений в том, что электроды Уайлдера Пенфилда пробуждают активность в гиппокампе, внутри височной доли мозга, вылавливая из потока сознания пациента очень давние личные воспоминания». Эта «рыболовная» метафора дает нам живой и занятный образ: электрод покачивается на спокойной глади мозга, и тут кто-то внезапно с силой дергает его, как удочку. Воспоминание, еще бьющееся и полное жизни, шлепается на берег сознания: впечатляющий улов.

В собственных работах Пенфилд приводил другую, более сдержанную аналогию с магнитофоном, делая вывод о том, что воспоминания оставляют «в мозге неизгладимый отпечаток… словно вся эта информация записывалась на магнитную ленту».

Но действительно ли эксперименты Пенфилда со стимуляцией различных зон мозга доказывают, что наши воспоминания записываются в точности и сохраняются где-то в глубинах височных долей? Более тщательный анализ показывает, что лишь небольшая часть (3,5 %) его пациентов сообщали о «флешбэках». Более того, нет никаких доказательств, подтверждающих, что эти воспоминания на самом деле соответствовали реальным событиям. Из сорока пациентов, которые говорили о возникновении спонтанных воспоминаний, двадцать четыре сообщили, что слышали лишь фоновый «шум»: голоса, музыку или какие-то другие осмысленные, различимые звуки. Одна пациентка описала свое воспоминание как «доносящийся откуда-то звук, напоминающий пение людей». Когда ее спросили, о чем они поют, она ответила: «Не знаю. Похоже на группу старичков, поющих на заднем плане – может, какие-нибудь псалмы».

Девятнадцать пациентов сказали, что видели человека, определенный узнаваемый предмет или даже целую сцену, а еще двенадцать сообщили как о визуальных, так и о слуховых образах. Однако представляется вероятным, что даже у этих немногочисленных пациентов реальность смешалась с фантазией, которая заполнила пробелы. Например, молодая женщина, вспомнившая, что слышала, как «мать зовет своего маленького сына», упомянула, что это произошло «неподалеку от [ее] дома». Позднее она сказала, что это случилось «на складе лесоматериалов». Но, как оказалось, когда ей начали задавать вопросы, она не помнила, чтобы ей когда-либо доводилось бывать на складе лесоматериалов.

Разум этой пациентки, по-видимому, соединил разрозненные обрывки фантазий и реальности и превратил их в нечто, что она воспринимала как воспоминание. Точно так же разум спящего человека создает причудливые сочетания из осколков правды и вымысла. Анализируя работы Пенфилда, когнитивный психолог Ульрик Найссер заключил, что описанные в них «флешбэки», «по-видимому, вполне допустимо сравнить со сновидениями, которые представляют искусственные конструкции, а не с достоверными воспоминаниями».

Когда в дело вмешивается дикая какофония снов, мечтаний и желаний, наши устойчивые представления начинают шататься и рушиться. Несмотря на то что мы чувствуем себя спокойнее, воображая себе память в виде предсказуемой и надежной системы, правда оказывается не столь обнадеживающей. Последние высокотехнологичные исследования, целью которых было составить карту мозга, демонстрируют, что память – это не централизованная система с единым складом, куда отправляются все образы и впечатления, а обширная сеть связей, где каждое из бесчисленных действий выполняется в своем участке мозга.

Ученые полагают, что формирование воспоминания начинается, когда органы визуального восприятия распознают объекты и характеристики окружающего пространства. В каждой из начальных точек восприятия клетки мозга сохраняют те или иные впечатления для того, чтобы позднее можно было их извлечь. Получив определенные указания, эти клетки, в сущности, претерпевают определенные физические изменения. Крохотный орган под названием гиппокамп¹ (а их в мозге всего два, по одному с каждой стороны) соединяет эти отдельные точки, объединяя разрозненные ощущения в одно общее переживание, которое зачастую отпечатывается в мозге в качестве воспоминания. Каждый раз, когда извлекается то или иное воспоминание, эти связи между разными клетками мозга усиливаются.

Таким образом, мы можем представить себе, что мозг наполнен сотнями тысяч крошечных переплетающихся «сетей» информации, соединяющих разрозненные элементы. Потяните за ту или иную ниточку воспоминания, и сдвинется вся сеть: окружающие и наложенные на него слои воспоминаний также будут задеты. Дело усложняется еще и тем, что ткань памяти соткана из крови, химических веществ и электричества – материал довольно скользкий и непрочный. Сети запутываются и изнашиваются, появляются узелки, сложное плетение начинает рваться, и в нем образуются дыры. Хотя наш разум отчаянно борется, стремясь устранить эти несовершенства, он не всегда оказывается достаточно умелым портным. Давайте проанализируем воспоминание о событии, произошедшем 18 августа 1967 года на стадионе «Фенуэй-Парк» в Бостоне.

Двадцатитрехлетний Тони Конильяро, аутфилдер из команды Boston Red Sox и один из величайших бейсболистов в истории, ожидал подачи питчера Джека Хэмилтона из команды California Angels. Хэмилтон замахнулся для первого броска и быстро запустил мяч, который врезался в левую часть лица Конильяро.

«Я никогда никого так сильно не бил, – вспоминал Хэмилтон. – Он сразу упал, просто рухнул на землю». Конильяро так полностью и не оправился от полученной травмы и ушел из бейсбола в 1975 году. Он умер в 1990 году в возрасте сорока пяти лет. Хэмилтон тоже уже не был прежним. «Мне приходится с этим жить. Я часто об этом думаю, – рассказал он в интервью газете New York Times, после того как узнал о кончине Конильяро. Хэмилтону на тот момент был сорок один год, и он заправлял сетью ресторанов на Среднем Западе. «Когда я смотрю бейсбол по телевизору, каждый раз, когда кто-то получает удар, я вспоминаю об этом. Когда это случилось, шел где-то шестой период. Кажется, счет был 2:1, а он был восьмым в очереди отбивающих. Следующим шел питчер, и у меня не было причин бросать мяч в него». Хэмилтон помнил, что матч проходил днем, потому что ближе к вечеру он поехал в больницу к Конильяро. Он помнил, как после этого несчастного случая думал, стоит ли возвращаться на стадион «Фенуэй-Парк» для участия в следующих матчах этого года. В конце концов он решил, что должен играть дальше.

В последующие годы Хэмилтон сотни раз думал об этом событии, круто изменившем его жизнь и произошедшем на глазах у миллионов людей. Но его воспоминания были далеки от правды. Несчастный случай произошел во время четвертого периода, а не шестого. Счет был 0:0, а не 2:1. Конильяро был не восьмым в очереди отбивающих, а шестым. Матч шел не днем, а вечером. И Хэмилтон больше не появлялся на стадионе «Фенуэй-Парк» в том году, потому что трагический случай произошел во время заключительной выездной игры его команды в Бостоне.

Разумеется, все это детали, и мы прекрасно знаем, что с течением времени даже самые яркие и значимые впечатления порой становятся расплывчатыми. Небольшие поправки, внесенные в реальное воспоминание, – это не то же самое, что создание воспоминания о событии, которого никогда не происходило. Когда вы рассказываете байку из жизни, с каждым разом обрастающую новыми подробностями, вы сталкиваетесь с тем же эффектом, который демонстрируют исследования: люди могут искренне верить, что они пережили то, чего никогда не было. Одну из самых известных историй о ложном воспоминании рассказывает детский психолог Жан Пиаже:

Одно из моих первых воспоминаний, будь оно правдой, датировалось бы вторым годом моей жизни. Я и сейчас вижу чрезвычайно ясно следующую картину, в достоверность которой я верил лет до пятнадцати. Я сидел в детской коляске, которую моя няня катила по Елисейским Полям, когда вдруг какой-то мужчина попытался меня украсть. Я был пристегнут ремешком, который удержал меня в коляске, а моя няня храбро заслоняла меня от вора. Она получила несколько царапин, и я до сих пор смутно припоминаю те, что остались на ее лице… Когда мне было лет пятнадцать, моим родителям пришло письмо от нашей бывшей няни… она хотела сознаться в ошибках, совершенных ею в прошлом и, в частности, вернуть наручные часы, которые были вручены ей в качестве награды… Она выдумала всю эту историю… Следовательно, еще будучи ребенком, я услышал пересказ этой истории, в которую поверили мои родители, и спроецировал его на свое прошлое в форме визуального воспоминания.

Разумеется, Пиаже был очень маленьким, а история, пусть и чрезвычайно волнующая и драматичная, имела счастливый конец. Наверняка, если бы ребенок был постарше, а воспоминание – более травматичным, детали сохранились бы в его памяти лучше. Или нет?

Двадцать четвертого февраля 1984 года на игровой площадке начальной школы в Лос-Анджелесе снайпер выпустил несколько очередей по детям и учителям. Один ребенок и один взрослый прохожий погибли на месте, тринадцать детей и дежурный на площадке были ранены. Через несколько недель после нападения ученые из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе в рамках Программы по борьбе с последствиями травм, насилия и внезапных тяжелых утрат у детей побеседовали с 113 детьми (10 % учащихся), надеясь лучше понять природу и последствия травматичных воспоминаний.

Одна девочка вспомнила, как выходила из школы через главную дверь, ведущую на открытую игровую площадку, вместе с другой ученицей, которую позже застрелили. Когда началась стрельба, она была на середине лестницы и тут же побежала назад, за сестрой. Она рассказала ученым, что когда снова вышла на лестницу, то увидела мертвую девочку, лежащую на игровой площадке и склонившегося над ее телом убийцу. Однако стоя наверху, на лестнице, она не могла увидеть тело жертвы. Более того, снайпер на площадке не появлялся. Через несколько часов после нападения опергруппа ворвалась в квартиру в доме через дорогу от школы и обнаружила, что убийца застрелился.

Мальчик, который во время нападения был на каникулах, пересказывал свои яркие «воспоминания» о том страшном дне. По его словам, он шел в школу и вдруг увидел, что кто-то лежит на земле, услышал выстрелы и быстро побежал домой. Еще одна девочка рассказала ученым, что, когда началась стрельба, она стояла у школьных ворот, ближе всего к убийце. На самом же деле она не только не была в непосредственной опасности, но находилась почти в квартале от игровой площадки. Многие из детей, которых в тот день вообще не было в школе, на следующий день пришли на школьный двор посмотреть, что случилось. Реконструировав произошедшее в своем сознании, они позднее вспоминали, что были свидетелями нападения.

По очевидным этическим причинам организаторы экспериментов не могут инсценировать жестокую снайперскую атаку, чтобы более глубоко разобраться в особенностях травматичных воспоминаний. Но они могут использовать методы внушения и влияния, чтобы внедрять в сознание участников слабые травматичные воспоминания. Именно это сделал психолог Джеффри Хогард и его коллеги во время недавнего эксперимента, в ходе которого детям в возрасте от четырех до семи лет показывали видеоролик длительностью три или четыре минуты. На одной видеозаписи девочка играет около соседского пруда, хотя ей сказали, что там играть нельзя. Сосед видит ее около пруда, останавливается в двух метрах от нее, говорит ей, что сообщит об этом в полицию, и отправляет ее домой.

В следующей сцене эта же девочка лжет полицейскому, который приходит к ней домой. Она признается, что была около пруда, но добавляет: «Но он [сосед] дважды меня ударил, и только потом отпустил домой». Полицейский переспрашивает: «Он бил тебя? Он ударил тебя и только потом отпустил домой?» И девочка отвечает: «Да, он меня ударил».

Услышав «ложь» девочки, многие дети начали верить, что они на самом деле видели, как сосед ее ударил. Они не только вспоминали о несуществующих побоях, но и добавляли собственные детали. Сорок один ребенок (29 % всех участников) дал неправильный ответ, тридцать девять из них вспомнили, что мужчина ударил девочку около пруда, один перенес место избиения в ее дом, а еще один не мог сказать точно, где именно находилась девочка, когда мужчина ее ударил.

Элисон Кларк-Стюарт и Уильям Томпсон из Калифорнийского университета в Ирвайне провели еще одно интереснейшее исследование. Пяти– и шестилетние дети смотрели короткий фильм, в котором уборщик (организаторы называли его Честер-хулиган) играл с куклой, следуя одному из двух сценариев. В первом случае Честер мыл куклу, а в другом – обращался с ней грубо, делая неприличные намеки. Когда Честер вел себя согласно сценарию «наведения чистоты», он совершал с игрушкой различные действия, употребляя слова, имеющие отношение к чистоте. Например, брызгал на лицо куклы водой, приговаривая: «Эта кукла грязная, надо бы ее помыть». Потом он заглядывал ей под одежду и говорил: «Надо посмотреть, может быть, здесь тоже грязно». Честер также выпрямлял руки и ноги куклы и откусывал торчащую из ее одежды ниточку.

Когда Честер следовал сценарию «грубой игры», его действия, по сути, были точно такими же, но при этом он употреблял другие слова. «Отлично, – говорил он, – люблю играть с куколками. Люблю брызгать им водой в лицо. Люблю заглядывать им под одежду. Люблю их кусать и скручивать им конечности».

После просмотра фильма о Честере и кукле детям задавали вопросы. В некоторых случаях вопросы были провокационными и подразумевали, что Честер виноват: он играл с куклой вместо того, чтобы делать свою работу. Когда детей просили описать, что Честер делал с куклой, те из них, кому не задавали наводящих вопросов, отвечали относительно точно. Но многие из детей, которым задавали наводящие вопросы, подстраивались под них и рассказывали о том, что Честер грубо обходился с куклой, хотя на самом деле он просто мыл ее.

В ходе ряда экспериментов, проведенных Николасом Спаносом, взрослым участникам под гипнозом внушали указания вернуться в их прошлую жизнь. У значительного числа испытуемых на самом деле «появилась» личность из прошлой жизни, которая соответствовала полученным под гипнозом вводным. Участники, которым внушали, что в детстве они подвергались сексуальному насилию, чаще рассказывали о соответствующих воспоминаниях, чем те, кому ничего подобного не внушали. Достаточно было дать подсказку, и они сразу начинали вспоминать, что в прошлой жизни их насиловали. «Эти данные, – делает вывод Спанос, – согласуются с рассказами, свидетельствующими о том, что во время сеансов психотерапии клиенты посредством конфабуляции создают сложные и обширные псевдовоспоминания, которые соответствуют ожиданиям их психотерапевтов».

Основываясь на этих и многих других экспериментах, психологи, специализирующиеся на искажении воспоминаний, полагают, что при реконструкции воспоминаний используются обрывки фактов и вымысла и что ложные воспоминания могут быть вызваны ожиданиями и внушением. Но как же нам, ученым, убедить человека, не входящего в наш тесный круг, что результаты этих исследований позволяют сделать некоторые выводы по поводу вытеснения воспоминаний и терапии, направленной на их восстановление? После разбирательства по делу Джорджа Франклина этот вопрос встал еще более остро. Казалось, весь мир помешался на вытесненных воспоминаниях.

Десятого июня 1991 года на обложке журнала People появился заголовок статьи «История инцеста: как Мисс Америка поборола стыд» (Story of Incest: Miss America’s Triumph over Shame).

«Люди спрашивают, почему я никому не рассказывала о том, что со мной происходит, – говорит бывшая “мисс Америка” Мэрилин ван Дербер, прежде чем поведать свою историю о пережитом в детстве сексуальном насилии, напечатанную на четырех страницах. – Чтобы выжить, я расколола свою личность надвое – днем я была хихикающим и улыбчивым ребенком, а ночью лежала в позе эмбриона и ждала, когда отец начнет меня домогаться. До тех пор пока мне не исполнилось двадцать четыре года, дневной ребенок не сознавал существования своей ночной половины».