Текст книги "Похищенные годы"

Польщенная просьбой, миссис Ада Холл с радостью согласилась. Она пришла закутанная в шаль, в соломенном канотье, в черных ботинках, раскрасневшаяся и сразу начала командовать. Несмотря на это, Летти поцеловала ее.

Миссис Холл много делала по дому, но Летти от этого не стало легче: отец все время путался у нее под ногами, по-стариковски ходя за ней по пятам. Только в магазине ей удавалось перевести дух. Она выглядывала на улицу вдохнуть свежий воздух приближающейся весны и снова пряталась в магазине. Работа доставляла ей удовольствие, особенно если, поторговавшись, ей удавалось купить какую-нибудь вещь по цене, которую предложила она, и увидеть удовлетворение на лице посетителя. И еще можно было помечтать о воскресенье, когда магазин будет закрыт и когда придет Дэвид.

– Когда же ты скажешь ему?

Голос Дэвида дрожал от плохо скрываемого раздражения.

– Я не знаю! – в отчаянии отвечала она. Светило неяркое апрельское солнце. Они задумчиво сидели на скамейке в парке Виктория, когда между ними вспыхнула ссора. Из-за какой-то пустяковой фразы, которую она сейчас даже не могла вспомнить. Кажется, что-то насчет того, чтобы сходить на могилу матери. Она даже не поняла, как, но они вдруг набросились друг на друга: Дэвид винил ее за то, что она не нашла в себе смелости в Рождество сказать отцу об их помолвке, и угрожал, что если она не может сказать, то он скажет сам, и очень скоро.

– Мне надоела неизвестность, – резко сказал он. – Когда ты скажешь ему?

У нее на глазах сразу выступили слезы, и, хотя она нашла в себе силы, чтобы решительно ответить: «Не знаю!», ее вдруг охватил страх, что она может потерять Дэвида.

После Рождества, когда у нее не нашлось мужества достать кольцо, он стал с ней более холоден, и она не могла винить его за это. Она всегда считала себя волевой женщиной, но сейчас ее воля иссякла. Конечно, он был разочарован, но было бы несправедливо заставлять ее делать выбор между отцом и им. От одной только мысли, что отцу придется самому о себе заботиться, у нее начинало скрести на душе.

– Я не понимаю, как наша семейная жизнь может быть счастливой при таких обстоятельствах, – пыталась она объяснит Дэвиду сквозь слезы. – Если я оставлю его одного, то буду винить себя за это всю оставшуюся жизнь. Я буду несчастлива, и тебя сделаю несчастным. Я хочу выйти за тебя замуж, Дэвид, но сейчас это нелегко, потому что мне придется бросить отца. Это несправедливо – просить меня сделать выбор между вами. Я не могу. Ты сам знаешь, что значит жить в опустевшем доме, в котором когда-то был счастлив. Ты до сих пор не любишь приходить в свой собственный дом после того…

Она запнулась, не уверенная, что ему стоило напоминать о его собственном горе. Но, к ее удивлению, он обнял ее, и она прижалась к нему, даже засмеявшись, положив этим конец их ссоре.

– Тебе не приходило в голову, – мягко упрекнул он ее, словно то, что он собирался сказать, он надумал давно, – ведь он мог жить вместе с нами. Я бы нашел дом с лишней комнатой, вот и все.

– Но это несправедливо по отношению к тебе! – Летти отпрянула и скептически посмотрела на него. – Это не то, с чего следует начинать супружескую жизнь. Неужели ты действительно согласишься, чтобы отец жил с нами?

– Я соглашусь со всем, что сделает тебя счастливой, моя милая, моя сладкая, – убежденно ответил он.

– О, Дэвид! – вздохнула она, и все ее горе сразу исчезло. Она впилась в него взглядом. – Почему мы не подумали об этом раньше? Это решает все проблемы!

Такое простое решение! В понедельник утром, прежде чем спуститься и открыть магазин, она собрала в кулак всю свою волю и смелость и прямо сказала отцу, что Дэвид просит ее выйти за него замуж и что она готова сказать ему «да». Она также сказала, что не хочет оставлять отца одного и что Дэвид предложил вариант, который бы устроил всех. Отец смотрел на нее каменным взглядом и не проронил ни слова.

Ее уверенность постепенно покидала ее, она приготовилась спорить. Но такого горького ответа она не ожидала:

– Ты хочешь, чтобы я уехал отсюда, из дома, где умерла твоя мать? Ты хочешь, чтобы я предал ее память, и твоя совесть будет чиста?

Она пропустила эти несправедливые упреки мимо ушей, стараясь говорить спокойно:

– Папа, неважно, где мы будем жить. Мы никогда не забудем маму. Никогда.

– За это тебе огромное спасибо.

Его губы горько скривились под жесткими усами.

– Но я предпочитаю остаться здесь, где умерла мама.

Стараясь держать себя в руках, она сказала ему о другой возможности, приготовленной на случай его отказа:

– Если хочешь, папа, мы с Дэвидом можем жить здесь.

Пока она думала, что скажет на это Дэвид, ее отец вдруг взорвался. Он повернулся так резко, что она вздрогнула.

– Я не желаю, черт побери, чтобы ты приводила в дом посторонних, которые бы указывали мне, что и как мне делать в моем же собственном доме!

– Но он не будет…

– Я больше не хочу слышать об этом ни слова, черт побери! – закричал он.

Летти была потрясена. Сколько она помнила, отец никогда в жизни не ругал ее. Даже когда она лазила по перилам и разорвала платье, когда решила сделать качели из фонарного столба и, забрасывая на него веревку, разбила лампу, когда пришла домой вся перемазанная в смоле, ее ругала и шлепала только мать. Он, лишь нахмурившись, стоял рядом, а потом, когда мать не видела, утешал ее, прижимая одной рукой к себе. Он никогда не выходил из себя и никогда на нее не ругался.

Она, конечно, часто слышала, как он, идя с приятелями из «Трефового валета», отпускал грубые словечки, но никогда не позволял себе этого при женщинах, считая, что, если мужчина сквернословит при женщине – это не мужчина.

– Тебе чертовски полезно выслушать меня разок! И я кое-что скажу тебе. Я не хочу, чтобы он вертелся вокруг меня всю мою жизнь. И еще, я не хочу, чтобы мной вертели, как табуреткой, и говорили, что делать, куда идти, о чем думать. Я хочу, чтобы ты знала, что это мой дом, и я буду делать в нем то, что мне нравится.

– И мой тоже, папа! – крикнула она, вставая. – Я тоже люблю маму. Но у меня своя жизнь, и мы с Дэвидом думали…

– Я не хочу знать, что ты с ним думала! Я вообще не желаю тратить на него время. Он мне противен. Я молю Бога, чтобы он нашел себе какую-нибудь другую девчонку, такую же дуру, как он, и бросил тебя. Или умер. Тебе это пойдет на пользу. Может, тогда ты найдешь себе парня нашего круга, вроде Билли Бинза, который гораздо красивее и может дать тебе не меньше, чем твой недоносок. Хотя ты и воротишь от Билли свой нос, он все еще любит тебя. Если «твой» бросит тебя, как ты хочешь бросить меня, это собьет с тебя спесь, и ты, может быть, поймешь, каково мне.

Он отвернулся. Его лицо было сморщенным и мокрым. Летти больше не хотелось спорить с ним, и она, ничего не видя, почти без чувств, спустилась вниз. В голове у нее мелькнула мысль, совсем не связанная с тем, что она говорила наверху: пора открывать магазин. Покупатели, наверное, уже ждут.

Как отец мог желать Дэвиду такие страшные вещи? Конечно, он сказал это в сердцах. Многие люди в сердцах говорят такое, чего бы никогда не сказали в другой момент. Отец обезумел от горя, но как он мог пожелать такое своей дочери?! Наверное, он просто не понимает, что говорит.

Слезы текли по ее лицу, но она даже не замечала, что плачет. Привыкшая открывать магазин ровно в девять, она дрожащими руками пыталась отодвинуть засов, но пальцы не слушались ее. Оставив эту затею, она подошла к щербатому от времени окну и дала волю слезам.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Артур Банкрофт пристально смотрел на дочь, когда она, проводив Дэвида вернулась в гостиную.

Он ненавидел воскресенья, когда к нему в дом приезжал Дэвид Бейрон. По воскресеньям эта квартира уже была не его. Он чувствовал, что эти двое жалеют его, сидящего в углу в кресле матери. А гордость не позволяла ему пойти на кухню и сесть в мягкое кресло. Но почему? Это ведь его дом. Он мог пойти только в свою спальню. Но, опять же, с какой стати?

Пока она провожала Дэвида вниз через магазин и долго прощалась – Бог знает, что они там делают в темноте за дверью! – он сидел в гостиной, собираясь идти спать. Он смотрел на угасающий свет июньского вечера, пытаясь уловить слабый звук голосов. Всякий раз, когда они умолкали, затаив дыхание, он представлял, как мужчина прижимает к себе женщину.

«Моя Летиция в его руках, черт побери! Он отбирает ее у меня…»

– Он ушел наконец? – мрачно спросил он, когда она вернулась в комнату.

– Да, конечно.

Тон ее был резок. Так стало с тех пор, когда он вышел из себя и наговорил ужасных вещей о Дэвиде Бейроне. Если бы он мог взять те слова назад! Они стучали по ночам в его голове, ему стало бы легче, если бы он извинился, но он не мог. Не сейчас. Получилось бы еще хуже. Его единственное спасение было в мрачном сарказме.

– Хорошо, что ты сегодня осталась дома.

– Погода была неважная, – ответила она.

– А если в следующее воскресенье будет тепло, ты уедешь?

– Я пока не знаю.

Он проследовал за ней на кухню, наблюдая, как она готовит завтрак. Она всегда готовила завтрак с вечера, чтобы утром, не отвлекаясь на это, вовремя открыть магазин. Он совсем не интересовался магазином и ничем вообще. Даже сыном Лавинии Джорджем, который появился на свет три недели назад.

– Если будет дождь, как сегодня, я пожалуй, останусь дома и составлю тебе компанию. Тебе ведь будет приятно?

Его губы слегка скривились в саркастической улыбке, он тяжело опустился на один из двух стоящих на кухне стульев и уставился на потухший огонь.

– Не беспокойся обо мне.

– Если тебе все равно, то плевать на погоду, мы поедем гулять!

Она резко повернулась и достала из ящика буфета ножи. Она стала употреблять грубые слова и чувствовала на себе его злобный взгляд.

Ей не доставляло удовольствия злить его. Но он обижал ее все время. Пусть знает, каково ей. Ей самой было больно, что она так обращается с ним. Через неделю ей исполнится двадцать один, и она сможет делать, что захочет, и ходить, куда захочет. Она поклялась себе, что на следующей неделе достанет обручальное кольцо и помашет им перед его носом. И он не сможет помешать ей выйти замуж за Дэвида. И снова… а хватит ли у нее смелости? Или дочерняя любовь и жалость не позволят ей этого сделать?

* * *

Резко зазвонил звонок, и в магазин ворвался Билли Бинз. Его голубые глаза сверкали от возбуждения.

– Там такое происходит, на Уайтчепл Роуд! Повсюду полиция. Толпы народу. На углу Сидней-стрит.

Он теперь частенько заходил, с тех пор как девушка, с которой он гулял, переключила свое внимание на другого. Он встречался с ней года два, не особенно часто, как казалось Летти, пока та наконец не познакомилась с парнем, который показался ей более симпатичным, и не сказала Билли, что их прогулки прекращаются навсегда. Летти подумала, что девушка, живущая на другой стороне Брик Лейн, должно быть, спятила, если считает, что Билли, с его белокурыми волосами и сильным широким лицом, менее красив, чем кто-то другой.

Густые, тщательно подстриженные усы, которые, как подозревала Летти, были отпущены исключительно ради этой девушки, прибавляли его лицу мужественности.

– Сидней-стрит? – переспросила она и вновь принялась оттирать глубоко въевшуюся грязь с золоченой рамы картины, которую только что купила за десять шиллингов и шесть пенсов.

– Ты знаешь, – Билли от возбуждения махал руками, – перекресток Майл Энд Роуд и Кэмбридж Хит Роуд.

– Конечно, знаю, это рядом с больницей.

– Точно. Я как раз туда ходил навещать брата. У него был аппендицит, его уже прооперировали.

Из распахнутой настежь двери, которую Билли, ворвавшись в магазин, оставил открытой, потянуло холодом, и Летти закрыла ее. Выросший в деревне, Билли не чувствовал холода. Летти полагала – это потому, что он очень подвижный. А на улице было холодно. Минуло всего семь дней после нового тысяча девятьсот одиннадцатого года.

Билли с воодушевлением продолжал:

– Говорят, пришлось вызвать войска и министра внутренних дел. Кто-то рассказывал, что видел, как он выходил из своего автомобиля, в цилиндре и с сигаретой во рту. Жаль, что я не видел. Я всегда пропускаю самое интересное. Говорят, они поймали русского анархиста. Держу пари, он охотился за нашим новым королем.

Летти кисло улыбнулась. Она потеряла интерес к его рассказу. Мысли ее блуждали.

Ей нравился Билли. Отец был прав. И если бы она не встретила Дэвида, вполне возможно, что она бы вышла замуж за Билли. «Для кого-нибудь он станет действительно хорошим мужем», – подумала она с горечью, но не потому, что она не его жена, а потому, что в свои двадцать один она все еще не была ничьей женой.

Если бы ей кто-нибудь сказал, что ей придется ждать четыре года, прежде чем она выйдет замуж за Дэвида, она бы решила, что это целая вечность. Если бы ей кто-нибудь сказал, что через четыре года она будет все еще так же далека от замужества, она бы никогда не поверила.

Столько препятствий встало у нее на пути! Простуда отца прошлой зимой сделала его восприимчивым к бронхитам, и это постоянно отнимало у нее много времени. Она поила его с ложки микстурой и пыталась поднять его настроение разговорами о прошлом, что саму ее повергало в уныние.

Ей приходилось столько заботиться об отце и столько делать по дому, что смерть Эдварда VII и коронация Георга V мало интересовали ее. Суматоха прошлогодних всеобщих выборов тоже прошла мимо.

В прошлом июне Винни родила еще одного ребенка – Джорджа, чуть не потеряв его. Сама Винни долго болела, и ребенку пришлось нанять няню. Винни не часто приезжала навестить отца, а Люси, занятая дочкой, и того реже.

Боясь разволновать отца упоминанием о своей женитьбе, о том, что и она, как сестры, покинет его и будет лишь изредка навещать, Летти снова и снова откладывала этот разговор. Она не сомневалась, что рано или поздно выйдет замуж за Дэвида, но продолжала говорить себе: сейчас не время. Она умоляла Дэвида: еще несколько месяцев, еще несколько месяцев. Но месяцы все растягивались и растягивались. Еще пять месяцев, и ей будет двадцать два, а свадьба так и не стала ближе.

– Хочешь, пойдем посмотрим, что там? Она не сразу поняла, о чем говорит Билли.

– Где?

– На Сидней-стрит. Посмотрим, что там происходит.

– Нас все равно близко не пустят. И я не могу оставить магазин.

– Попроси отца присмотреть за ним.

Билли, как и все вокруг, знал, что отец теперь редко спускается в магазин. Люди уже его и не спрашивали. Под ее руками магазин снова процветал и давал доход. Окна сверкали чистотой и привлекали богатых посетителей, которые из любопытства забредали на Роу-стрит.

– Ему сейчас нездоровится, и я действительно не могу уйти. Извини, Билли, – сказала она. Он пожал плечами и помахал ей на прощание рукой.

Закрыв дверь, она поднялась наверх, чтобы натереть отцу грудь зеленым маслом и налить в кастрюлю с кипящей водой несколько капель бальзама Фриарса, чтобы отец подышал над паром. Это уменьшало его кашель.

– Скоро ты избавишься от меня, – прохрипел он, когда она рассказала ему, что Билли Бинз звал ее прогуляться на Уайтчепл. – Когда я умру, у тебя будет вагон времени, и ты сможешь гулять, с кем пожелаешь.

– Не говори глупостей, папа! – Она резко повернулась к нему. – Можно подумать, что ты на пороге смерти. В конце концов, я же с ним не пошла.

– Ты бы пошла, если бы это был Дэвид Бейрон, – пробормотал он, поглядывая на нее. Было время ужина, и Летти накрывала на стол. – Помчалась бы стрелой.

– Папа, ты же знаешь, что это неправда. – Летти со злостью орудовала ножом, нарезая хлеб. – Тебе жалко, если я хоть чуточку времени потрачу на себя.

Я и так делаю для тебя все, что могу. – Она услышала, как он засопел. – Да, папа, и делаю добровольно. Ты не можешь сказать, что это не так. И все, что мне нужно, это молодой человек, как у других девушек, и… О, мне становится плохо от этих вечных разговоров с тобой!

Положив куски хлеба на тарелку, она повернулась к нему.

– Почему ты не можешь найти для него ни одного доброго слова? Ты всегда нахваливал Альберта и Джека, а Дэвид не хуже их. И дело его отца когда-нибудь станет его делом. Но ты не хочешь этого для меня. Ты хочешь, чтобы я принадлежала только тебе. Я работаю за тебя в магазине, и дела там идут очень хорошо. Я понимаю, что буду для тебя слишком дорогой потерей. Но смотри, папа! Однажды я заведу свой собственный магазин, и женится Дэвид на мне или нет, а уйду из дома и займусь собственным делом.

Он не говорил ни слова. Расстроенная, она достала с плиты суп и, поставив на подставку, подала на стол.

– Твой ужин, папа! И не говори, что я не кормлю тебя!

Он долго смотрел на нее, потом медленно закрыл глаза. Из его груди вырвался кашель.

– Так вот, что ты думаешь обо мне, Летиция? Что я не ценю тебя?

Услышав его обиженный тон, она сразу смягчилась.

– Папа, я совсем так не думаю.

– Твоим сестрам наплевать, жив я или умер. Мое самое большое желание – видеть тебя счастливой. Только дай мне немножко времени. С тех пор, как я потерял маму…

– Папа! – В ней снова закипела злость. – Когда же ты смиришься с этой потерей? Сколько тебе еще нужно времени? И что за это время случится со мной? Мне почти двадцать два. Сколько лет мне будет, когда ты решишь, что справился со своим горем? Сорок два? Когда я стану слишком стара, чтобы выходить замуж? Ты был женат, папа. А меня ты лишаешь такой возможности.

Она выбежала из кухни, захлопнула за собой дверь спальни и бросилась на кровать. Отец осторожно постучал, она слышала его льстивый голос, но ничего не ответила ему, и он, оставив эту затею, пошел ужинать. Из кухни донесся его раскатистый кашель, и ей стало стыдно за свой срыв.

Она медленно села на кровати и посмотрела на закрытую дверь. Если бы он так не страшился жизни! А что бы она чувствовала, если бы боялась, что ее бросят и никто в мире о ней не позаботится. И наотрез отказывался жить с ней и Дэвидом, когда они поженятся, или чтобы они жили здесь. Отец, всегда считавшийся терпеливым, который и мухи не обидит, на поверку оказался отвратительным эгоистом. Как хорошо она узнала его с тех пор, как умерла мама! Отец, который в детстве казался ей богом, оказался колоссом на глиняных ногах. И при этом… бедный, несчастный отец! Ему, наверное, ужасно плохо. Кашель разрывает его. Она должна постараться облегчить его страдания.

Она покорно вздохнула, встала, открыла дверь и пошла на кухню за зеленым маслом для растирки.

Газеты пестрели заголовками «ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ СИДНЕЙ», а под ними – описание ужасной драмы. Министр внутренних дел вызвал войска, чтобы захватить человека, подозреваемого в причастности к так называемым Хоундсдитчским убийствам. Говорили, что пойманный злодей – сам Петр Пятков, он же Штерн, более известный как Петр Художник. Газеты писали, что ему лет двадцать восемь-тридцать, почти шесть футов роста, худой, с черными усами. Они живописали драматическую картину перестрелки, которая окончилась лишь тогда, когда дом, в котором укрывались трое анархистов, загорелся. На месте пожара были обнаружены два тела, но Петра Художника среди них не было. Репортеры уже сравнивали его с легендарным Джеком-потрошителем.

– Смотри, что ты пропустила, – сказал Билли, показывая ей газету. – Жалеешь, что не пошла со мной?

Летти улыбнулась и отложила газету, потому что в магазин вошла покупательница. Билли ждал в стороне.

– Ты всегда можешь пойти со мной, куда захочешь, – сказал он, когда та ушла.

Летти весело рассмеялась.

– Черт щекастый! Это я уже слышала.

Но Билли не смеялся. Его обычно веселое лицо стало серьезным.

– Прошло несколько лет с тех пор, как ты это слышала последний раз.

Летти тоже стала серьезной, на ее лице отразился легкий гнев, но не на Билли.

– Это мое дело.

Он скептически повел подбородком.

– Мне кажется странным, что двое так долго встречаются и никак не поженятся. Либо ты не любишь его, либо он не любит тебя.

– Я помолвлена, Билли, – отрезала она. Кольцо, наконец, красовалось у нее на пальце. И хотя его теперь все могли видеть, она понимала, что упустила момент, когда об этом можно было торжественно объявить, снискав удивленные возгласы и поздравления. Все уже давно пришли к мысли, что у нее есть кольцо, и не было смысла поднимать шумиху. – Всему свое время. Скоро будет и золотая лента. Как только позволят обстоятельства, которые тебя не касаются, Билли Бинз.

Он медленно отложил газету.

– Не тяни слишком долго, Лет. – Его голос был тих и серьезен. – До встречи.

Она предпочитала не замечать, искренне или нет, как давно она встречается с Дэвидом. Никто больше не приставал с расспросами, когда она выйдет замуж, и она сама старалась не думать о том, что Дэвид последнее время не говорил об этом.

Он часто бывал так страстен, как будто они уже были женаты, и она, в свою очередь, отбросила опасения, которые когда-то были у нее. Он был ей нужен так же сильно, как и она ему. В темных закоулках они не стеснялись друг друга, но всегда вовремя останавливались, опасаясь последствий. В такие моменты он, дрожа всем телом, просил ее выйти за него замуж, а она вся в слезах бежала домой. К черту чувство долга, она любит его!

Она разозлилась на себя из-за того, что простая фраза Билли всколыхнула в ней все эти воспоминания. Она по-детски прижала руки к лицу – ведь в магазине никого не было, – и немедленно ее застигла врасплох вошедшая в магазин пара. Она поспешно опустила руки и постаралась улыбнуться.

– Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Мы ищем свадебный подарок, – услышала она в ответ.

– Пожалуйста осмотритесь, – сказала она как можно спокойнее и занялась делом.

Она больше не чувствовала себя неуверенной, когда в магазин приходили люди что-нибудь купить или продать. Она посетила другие магазины подержанных вещей и купила там то, что потом можно будет продать состоятельным клиентам, забредшим на Роу-стрит.

– Я должна сделать вид, что купила у них вещь за ту цену, за которую они сами хотели, – говорила она отцу, который хитро улыбался, как человек, прошедший через это, но вышедший с пустыми карманами.

– Мы же не на проклятой Оксфорд-стрит.

– Может, однажды мы окажемся там, – отвечала она.

Покупатели обычно спрашивали качественные вещи за приемлемую цену: изящный фарфор, красивую мебель, картины, особенно с чувствительными сюжетами. Она уже разбиралась, что удастся продать, а что нет, как сбить цену, когда она покупала, и как ее поднять, когда продавала; как продать не слишком дешево, чтобы покупатели не подумали, что им продают старый хлам, и не слишком дорого, чтобы не отбить охоту купить. Она обнаружила, что в ней проявляются какие-то мамины черты: она могла быть одновременно упорной и вежливой, твердой и очаровательной. Она не особенно этим гордилась, полагая, что это дар, который она получила от матери и от отца, с его любовью к красивым вещам. И она была ужасно благодарна им обоим. В ее голове рисовались картины, как она открывает свой магазин в Вест-Энде. «Однажды, – думала она, – однажды…»

Минул еще год. Всю неделю она работала в магазине, ухаживала за отцом, следила за квартирой и мечтала о выходных, когда приходила миссис Холл, чтобы посидеть с отцом. Отец жаловался, что ему плохо с миссис Холл, которая неустанно тарахтит о своем бедном Фреде.

– Старый болван дал ей собачью жизнь, – говорил отец.

Зима сменилась весной, которая быстро перешла в жаркое лето. Мужчины парились в рубашках, закатав рукава. Женщины тоже закатывали рукава и обмахивались газетами. Птицы на Клаб Роу больше не пели, а прятались в углах своих клеток, их крылья поникли, клювы были разинуты, маленькие пушистые грудки тяжело дышали. Многие птички умирали, и их выкидывали на помойку, откуда их и выуживали мальчишки и, привязав к веревке, крутили над головой.

Тяжелый воздух почти не двигался, зажатый между узкими улицами. Босоногие дети сновали тут и там, мальчики в потертых штанах, девочки в коротких выцветших платьях, год которыми были видны черные дырявые чулки и черные панталоны. Двери многоквартирных домов были распахнуты в надежде на сквозняк. Жильцы выносили стулья на тротуар и затевали беседы, сосед с соседом, стараясь не замечать вони помоек и уличных туалетов.

В воскресенье Дэвид повез Летти в Брайтон. Солнце ярко освещало запруженные толпами туристов аллеи.

На Летти было серое узкое платье, которое она сама сшила на маминой машинке «Зингер» из легкой хлопчатобумажной материи, всего по три пенса за ярд. Она строго следовала моде: край платья достаточно поднимался над землей, чтобы были видны ее щиколотки. А широкую соломенную шляпу с белыми маргаритками и красными розами ей купил Дэвид на Регент-стрит. Она была страшно дорогая. Тогда Летти, конечно, ужасно протестовала, но сейчас сияла от удовольствия.

Они шли в обнимку. Она разглядывала берег с купальщиками в матерчатых шапочках или соломенных шляпках, купальные машины, колеса которых были наполовину в воде.

Когда она впервые увидела море, от сверкающей глади, тянущейся до самого горизонта, у нее захватило дух. Ошеломленная, она схватила Дэвида за руку:

– О, как это красиво!

Она пила сок, наслаждаясь теплыми лучами солнца, проникающими через платье, а Дэвид в ответ сжал ее руку. Она была счастлива и готова молиться на миссис Холл, которая согласилась посидеть с отцом весь день. Отец, жаловавшийся на боль в груди, также ворчал, что ему не нужна миссис Холл, которая только суетится вокруг него. На самом же деле, ему просто было надо, чтобы Летти ухаживала за ним, а не ездила на прогулку с Дэвидом.

– Как бы мне хотелось, чтобы мы снова куда-нибудь поехали, – вздохнула Летти в поезде по дороге домой.

– Не вижу, почему мы не можем этого сделать, – улыбнулся ей Дэвид. Она сидела в душном вагоне, тесно прижавшись к нему, среди усталых пассажиров и надоедливых детей.

Она не ответила. Даже сейчас Дэвид по-настоящему не понимает, что значит смотреть отцу в глаза, видеть его сердитый взгляд, выносить его долгое молчание после ее возвращения с прогулок. Тень пробежала по лицу Дэвида.

– Твой отец…

Он сказал это таким тоном, что у нее испортилось настроение.

– Нет, – резко ответила она, отодвигаясь от него, насколько позволяла полная женщина, сидящая рядом. Они больше не сказали друг другу ни слова, за исключением коротких фраз, когда поезд приехал на станцию Виктория, и в метро, довезшем их до Ливерпуль-стрит. Только когда они в сумерках сели в трамвай, Дэвид нарушил молчание.

– Ты слишком беспокоишься о своем отце, – сказал он, когда они сели рядом на длинное сиденье, качаясь из стороны в сторону в такт трамваю. – Выслушай меня, – сказал он твердо, предупреждая ее попытку прервать его. – Я старался быть терпеливым, но пришло время выяснить, что ты хочешь от жизни. Нет, Летиция, пожалуйста!

Он взял ее за руки и сжал так крепко, что она вздрогнула.

– Ты говорила, что, когда тебе исполнится двадцать один, ты будешь свободна. За это время отец свыкнется со смертью матери. Но ты все еще ухаживаешь за ним, как за малым ребенком!

– Он нуждается во мне, – прошептала она.

– И я нуждаюсь в тебе, Летиция. Мне нужно, чтобы ты стала моей женой. Прошло столько времени, что я имею на это право. Я хочу, чтобы у меня была семья и дети, и я хочу, чтобы это дала мне ты. И никто другой!

Он был прав. Летти виновато прильнула к нему. Дэвид прижал ее, его голос стал тише.

– Ты знаешь, я дам тебе все, что ты хочешь. Но ты должна оставить отца. Я не могу ждать вечно.

– О нет! – Она вся напряглась. – Не оставляй меня, не надо!

Привлеченные ее криком, пассажиры с любопытством поглядывали на них и смущенно отворачивались.

– Не говори так, Дэвид, – прошептала она, овладев собой, хотя сердце ее бешено колотилось.

– Господи, я больше не могу! – Его голос был хриплым, словно ему сдавили горло. Он с силой сжал ее в объятиях. – Но что будет с нами, если ты не оставишь его? Если он откажется отпустить тебя… Дорогая, если у тебя нет сил разорвать все сейчас, когда же они у тебя будут?

– У меня есть силы, – шептала она. – Но я не хочу быть жестокой. Он так одинок.

– Он не одинок. У него есть Винни и Люси. Пора и им уделить немного внимания отцу.

– Как? У Винни двое детей. А Люси снова беременна. Я единственная, кто свободен, чтобы…

– Ты единственная рабыня, – оборвал он ее. – У них обеих есть прислуга. А ты прислуга в собственном доме. Я уверен, что ваша миссис Холл была бы счастлива заработать несколько пенсов, присматривая за отцом, и тебе не нужно будет просить ее посидеть с ним, когда ты устанешь до того, что еле передвигаешь ноги.

– Магазин не дает нам столько денег, чтобы платить сиделке.

– К дьяволу твой магазин! Ты можешь нанять ее за половину той цены, которую твои сестры платят прислуге, и она будет счастлива. Но для твоего отца это будет означать, что он теряет тебя. Летиция, разве ты не видишь, что он просто старый эгоист…

– Нет, я так не могу! – Ее отчаяние сменилось гневом. Она вырвалась из его объятий. – Я не хочу, чтобы вы оба тянули меня в разные стороны. Я не хочу, чтобы меня толкали, как резиновый мяч…

Пассажиры в вагоне смотрели на нее, но ей было все равно.

– Как ты не понимаешь? Мне никогда не будет хорошо, если я уйду от отца. Даже если, как ты говоришь, у меня будет все, что я захочу, все равно, оставив его одного, я никогда…

– А как же я, Летиция? – повысил голос Дэвид, не обращая внимания на посторонних. – Как же я? Тебе будет хорошо, если ты оставишь меня одного?

– Я люблю тебя! – в безумии простонала она.

– Тогда выходи за меня замуж! В следующем месяце выходи за меня!

– А как же папа? Я не могу…

– Отлично! Нянчись с ним, пока он не умрет, и оставайся старой девой, которой никто не скажет спасибо за ее жертвы, во всяком случае, не твои сестры, живущие в прекрасных домах, когда ты в своем доме живешь, как рабыня. И твоему отцу, и им наплевать, счастлива ты или нет.

– Это неправда! – крикнула она в отчаянии.

– Нет, это правда! – сказал он в ответ.

Народ в трамвае вздыхал и хихикал, наблюдая за ссорой влюбленных, а прыщавый юнец с первого сиденья крикнул:

– Давай, выходи за этого голубчика! Осчастливь его, и черт с ним, с папашей!