Текст книги "Дверь в преисподнюю"

– Да что ты, князь-батюшка, это ж я Длиннорукий! – с чувством ударил себя в грудь «первый» Длиннорукий. – А он самозванец, рази ж ты не видишь?

– От самозванца слышу, – не остался в долгу «второй».

– Прекратить базар! – поднялся во весь рост из-за стола князь Григорий. – Кто из вас самозванец, а кто нет, мы еще разберемся. А пока отправьте их обоих у темницу.

– Слушаюсь! – отчеканил заметно повеселевший барон Альберт.

– Этого – у подвал, а того – у башню, – продолжал князь Григорий, – и глазу не спускать. C обоих.

– Как же так! – чуть не хором завозмущались оба Длиннорукие. – Из одной темницы да в другую!

Но дюжие охранники уже тащили их прочь из княжеского кабинета.

– Как ты думаешь, кто из них настоящий, а кто нет? – спросил князь, оставшись вдвоем с бароном Альбертом.

– Не знаю, но во всем согласен с Вашей Светлостью, – дипломатично уклонился тот от прямого ответа. И вдруг смекнул: – А ну как оба самозванцы?

– Здравая мысль, – хмыкнул князь. – Но если двух Длинноруких для одной Белой Пущи будет замного, то что уж говорить о двух самозванцах!

x x x

За обедом в королевской трапезной царила обстановка самая мрачная и отчаянная, хотя за окном ярко светило солнышко, и разноцветные витражные стеклышки в окнах еще больше разукрашивали и без того пестрые стены.

Все сотрапезники сидели, уткнувшись в тарелки и изредка бросая друг на друга подозрительные взоры. Один лишь король Александр находился в наилучшем расположении духа: он подтрунивал над неловким пажом, то и дело проливавшим ему вино на одежду, бросал изумрудным перстнем солнечные зайчики на стены и потолок и вообще всячески старался подбодрить своих друзей, пребывавших в состоянии глубокой хандры.

– Ну что вы так раскисли, господа? – говорил король. – Пейте вино, веселитесь, радуйтесь, пока живы!

– Ваше Величество! – сверкая своими большими темными глазами, вскочила донна Клара,

– Ну, в чем дело, сударыня? – повернулся к ней Александр.

– Ваше Величество, позвольте обратить ваше высочайшее внимание на синьора Данте.

– Ну и что же? – пожал плечами король, бросив взор на Данте.

– A с чего это он ничего не ест?

– Кусок в горло не лезет, – буркнул Данте.

– Вот именно, – обрадовалась донна Клара, – потому и не лезет, что вы уже ночью…

– Что ночью? – с вызовом глянул на нее синьор Данте.

– Пообедали, вот что! – выпалила донна Клара.

– Вздор вы говорите, сударыня, – отрезал Данте, однако демонстративно взял с блюда огурец и откусил половину.

– A овощи хорошо идут после мясного, – не унималась донна Клара, однако синьор Данте даже не стал на это ничего отвечать.

– Господа, прекратите препираться, – слегка повысил голос Александр, заметив, что донна Клара собирается продолжать свои обличения. – И вообще, для лучшего пищеварения ученые эскулапы советует за трапезой говорить о чем-то приятном. Например, о высокой поэзии.

Как заметила Надя, это предложение не встретило у сидящих за столом особого энтузиазма, однако возражать королю никто не стал.

– Иоганн Вольфгангович, может быть вы нам все-таки что-нибудь прочтете? – обратился Александр к заморскому поэту. Иоганн Вольфгангович словно только этого и ждал. Выхватив с ловкостью факира из кармана какой-то свиток, он принялся читать:

– Нихтс ист иннен! Нихтс ист ауссен!

Денн вас иннен – ист драуссен…

– Благодарю вас, – сказал король, терпеливо выслушав до конца, – но, простите, насколько мне известно, никто из нас не владеет языком вашей музы, да и я знаю его лишь как разговорный…

– Нихт проблемен! – широко улыбнулся Иоганн Вольфгангович и извлек еще один мятый листок. – Вот тут другой мой стихотворение в переводе. – И он, немного запинаясь, торжественно зачитал:

– Кто с плачем хлеба не вкушал,

Кто, плачем проводив светило,

Его слезами не встречал,

Тот вас не знал, небесные силы!..

«Нечто похожее я уже где-то слышала», – подумала Надя, пока Иоганн Вольфгангович раскланивался в ответ на сдержанно-вежливые аплодисменты сотрапезников, которых в этот момент высокая поэзия явно волновала меньше всего.

– По-моему, превосходно, – высказал свое суждение Александр. – A теперь, господа, с вашего позволения, я тоже хотел бы прочесть несколько строчек.

– Неужели и Ваше Величество заразились неизлечимой болезнью сочинительства! – удивленно воскликнула мадам Сафо, всплеснув полными ручками.

– Увы, – покачал головой Александр, – сам лишенный дара сочинительства, я способен лишь на покровительство… Дело в том, что после Касьяна остались четыре или пять стихотворений, на которые людоед, видимо, не обратил внимания.

Король протянул руку, и Перси подал ему несколько неказистых листков. При этом паж тихо, чтобы остальные не услышали, прошептал:

– A ведь из этого следует, что людоед, скорее всего, не из поэтов…

Александр величественно кивнул и, бегло просмотрев рукописи, остановился на стихотворении, которое он, по-видимому, счел наиболее подходящим к случаю:

– Я хотел открыть тебе душу,

Но ты ей предпочла мое тело…

Во все время чтения паж украдкой наблюдал за присутствующими – не выдаст ли кто-то себя невольным взглядом или жестом.

x x x

Увидав боярина Василия, Беовульф очень обрадовался, а когда узнал, что за причина привела к нему вчерашнего гостя, то пришел в неописуемый восторг и в лучших чувствах заключил Дубова в могучие объятия.

– Так, значит, вас пытались заколоть?! – взревел Беовульф. – Ну вы, в природе, даете!.. Да ради бога, живите, сколько хотите, у меня вы будете в полной безопасности, ко мне сюда ни одна сволочь не полезет – убью! – И, несколько успокоившись, добавил: – Боярин Василий, милости прошу пожаловать ко мне в рыцарскую залу, выпьем по кубку старого доброго винца за ваше счастливое спасение!

– Не откажусь, – улыбнулся детектив.

Рыцарская зала представляла собою обширное помещение, стены которого в живописном беспорядке были увешаны старинными портретами, боевыми доспехами и охотничьими трофеями.

– Прошу! – широким жестом указал Беовульф на огромный стол. Василий отодвинул громоздкое кресло, но непроизвольно вздрогнул: из-под стола с громким лаем выскочила огромная лохматая собака.

– Грегуар, молчи, шельмец! – прикрикнул Беовульф. – Мой любимец, -пояснил он, целуя пса прямо в морду. – Я его, знаете ли, в честь князя Григория так назвал. Чудная псина, только гадит где попало… – Беовульф хлопнул в ладоши, и слуги внесли в залу огромный серебряный жбан и два позолоченных кубка.

– Это мои самые лучшие, – с гордостью пояснил радушный хозяин, щедро разливая вино. – Их за верную службу пожаловал моему пращуру, Гильденкранцу, сам королевич Георг.

– Какой королевич Георг? – отпил Дубов из кубка.

– А, ну тот, что основал наше Мухоморье, сиречь Новую Ютландию. Его ведь выгнали из Ютландии, вот он сюда и перебрался.

– А за что его выгнали? – заинтересовался Василий.

– Ну, он там такого начудил, просто любо-дорого! – захохотал Беовульф. – Такую потасовку устроил – папашку своей невесты взял да и зарезал, понимаешь! Как завопит: «Крысы!» – и шпагой в занавеску раз, и все. А нечего было стоять за занавеской! Во как… В другой раз заявился на совещание королевских советников с медведем на цепи… Вот с этим, – указал радушный хозяин на изрядно тронутую молью медвежью шкуру, висевшую на стене. – A когда на самого своего дядюшку, на короля то есть, стал наезжать, так это вообще! Да уж, славные были времена – не то что сейчас. – Беовульф горестно вздохнул, подлил себе в кубок мутного вина и опрокинул его в горло. В этом чувствовался опыт и сноровка. – Ну что, боярин Василий, налить вам еще? – предложил Беовульф своему гостю.

– Можно, – чуть заплетающимся голосом ответил Дубов. В своей Кислоярской действительности он отнюдь не слыл безупречным трезвенником, но и к столь обильным возлияниям не привык.

– Себе я налью поменьше, – как бы извиняясь, сказал хозяин. – Мне ведь на свидание с дамой пора идти. А вы тут продолжайте, сделайте милость.

– Дама та самая, что вы давеча говорили?

– Ну конечно! Ах, какая женщина, какая женщина… Мне для нее ничего не жалко, я ей даже свой лучший золотой перстень подарил, вот как!

Василий открыл рот, явно собираясь что-то сказать, но передумал и вместо этого отпил из кубка немного вина.

– Ну, я побежал, – засуетился хозяин. – А вы тут располагайтесь, чувствуйте, как дома.

– Извините, я хотел бы немного отдохнуть, – сказал Василий. -Знаете, после столь бурной ночи…

– Конечно, конечно! – понимающе загромыхал Беовульф. – Слуги укажут вам горницу, и отдыхайте хоть до скончания века!

x x x

Королевский летописец Пирум, принявший Чаликову в древлехранилище, расположенном в одной из башен замка, по своей наружности оказался совсем не похожим на тех не очень многочисленных историков, коих Наде довелось увидать воочию, а именно старца Пимена из оперы «Борис Годунов» и кислоярского кандидата исторических наук госпожу Хелен фон Ачкасофф.

Чаликову, а точнее пажа Перси, встретил невысокого роста плотный мужичок в валенках и залатанной серой фуфайке, на фоне которой ярко выделялся пестрый шейный платок. Летописец широким жестом окинул свое хозяйство – обширное круглое помещение, заставленное старыми комодами и высокими, почти до потолка стеллажами – и произнес чуть скрипучим голосом:

– Ну вот, наконец хоть кто-то залюбопытствовал. A то ведь так и пропадут невостребованными сии драгоценные немые свидетели былых веков. Его Величество уже известил меня, дабы я всячески способствовал утолить твою любознательность, о мой дражайший юный друг!

Говоря это, Пирум снял с одного из стульев, также весьма древнего происхождения, ворох пожелтевших бумаг, кинул их на пол и пригласил гостя присесть.

– Благодарю вас, господин летописец. – Надя поудобнее устроилась на стуле. – Для начала мне хотелось бы узнать, как возникло Мухомо… то есть Новая Ютландия.

– Нет ничего проще, мой юный друг, – с готовностью откликнулся Пирум. – Беспристрастные скрижали сберегли немало свидетельств, подлинных и мнимых, тех незапамятных лет, и единственная трудность в том, как отделить зерна истины от плевел вымысла, поелику не все очевидцы одинаково относились к тем давним событиям.

– Ну так может быть вы расскажете о них так, как лично вы их видите? – предложила Надя.

– Увы, скромное положение королевского древлехранителя и летописца не дает мне права истолковывать то, что было, на собственный лад, -высокопарно ответствовал Пирум. – Мой долг – быть беспристрастным и непредвзятым повествователем, дабы не уподобиться некоему господину Стобхарду, коий злонамеренно извратил сии давние и кровопролитные деяния на потребу невзыскательным зрителям своих бездарных представлений!

Летописец подошел к стеллажам и, ловко взбежав по приставной лестнице, безошибочно снял с полки старинную книгу.

– Так слушай же, мой юный друг, – начал Пирум, спустившись с лестницы и поудобнее устроившись за столом, – сию повесть о печальных и вместе поучительных событиях, имевших быть более трех столетий тому назад на другом конце мира, вдали от сих мрачных и бесплодных болот!

– В просто Ютландии? – догадалась Надя.

– Именно там. Жил в Ютландии королевич, именем Георг, хотя разные летописцы называют его иными именами, более привычными их наречиям. И вот обуяла сего королевича лютая гордыня, насланная бесами и злыми духами, и ввергла его в отчаяние и бурную безосновную подозрительность: довел он возлюбленную свою девушку до умопомрачения, а ближнего царедворца, мужа мудрого и доблестного, зарубил булатным мечом, приняв за диавола в крысьем обличье. Короля же, дядюшку своего, подозревал он в отравлении бывшего короля, Георгова батюшки, и также тщился умертвить. И завершились все эти безобразия тем, что переполнилась чаша терпения, и Георга изгнали из Ютландского королевства. Тогда он пустился странствовать вместе с приближенными своими, некими… – Пирум заглянул в книгу и по слогам прочитал: – Некими вельможами, имя коим Гильденкранц и Розенштерн. И когда после долгих трудных скитаний оказались они в наших краях, то королевич Георг приобрел за вполне умеренную плату обширную часть болот у белопущенского князя Феодора Шушка и, взяв в жены дщерь его Василису, обосновал на сих болотах королевство, кое нарек Новою Ютландией. И надобно тебе сказать, что здесь отпустили его бесы и злые духи, и правил он долго и справедливо, а хозяйствовал весьма рачительно и даже пытался осушать болото, но не успел, а в потомках, увы, не нашел достойных продолжателей своих славных дел. Да вот можешь сам взглянуть.

Пирум подвел Надю к запыленному окну, сиротливо тускневшему меж двух высоченных полок, ломящихся под весом старинных пергаментов, и указал вдаль, где под косыми лучами предзакатного солнца блестели какие-то длинные нити.

– Это и есть болотоосушительные канавки, – пояснил Пирум. – Они тянутся далеко, на много верст. A между ними такие стрелки суши, у нас их прозвали грядками. Но поелику труды короля Георга остались незавершенными, то все так и стоит уже три века. Одна польза, что на этих грядках много грибов водится, и отнюдь не токмо мухоморов.

«Значит, Александр – еще и прямой потомок князей Шушков, – отметила Надя. – Будем это иметь в виду на крайний случай, если ничего не получится с Марфой».

– A кстати, господин Пирум, – продолжала Надя, когда они вернулись за стол, – меня вот еще интересует насчет княжны Марфы…

– Ничего не знаю, – неожиданно помрачнев, буркнул летописец.

– Да? A Его Величество сказывал, что вы как раз много чего могли бы поведать, – как ни в чем не бывало проговорила Надя. – И еще он настоятельно просил передать, чтобы вы были со мной предельно откровенны, о чем бы я не спросил. Если это, конечно, не касается государственных тайн.

– Зачем тебе об этом знать? – в беспристрастном голосе Пирума прорвались страдальческие нотки. – Ничего хорошего от этого не будет, поверь мне!

– Да нет, сам я ничего предпринимать не собираюсь, – успокоила Надя летописца. Это была если и не правда, то не совсем ложь. – Но, может быть, удастся придумать способ, как ее спасти?.. – Надежда с надеждой поглядела на Пирума.

– Ну ладно, – решился древлехранитель. – Но только поклянись, что не воспользуешься тем, что я тебе поведаю, во вред кому бы то ни было, и прежде всего – самой Марфе.

– Клянусь! – Чаликова торжественно стукнула себя в грудь.

– И что же влечет твою любознательность, мой юный друг? -успокоившись, перешел Пирум в свой обычный велеречивый тон.

– Ну, о том, что злой колдун превратил княжну Марфу в лягушку, я уже наслышан, – подумав, ответила Надя. – И что вернуться в свой облик она может, только если ее поцелует некий Иван-царевич. Вот, собственно, и все. – В ожидании захватывающей романтической истории Чаликова уставилась на своего ученого собеседника.

– A ведомо ли тебе, о любознательный юноша, что немало находилось желавших расколдовать княжну? – после недолгого молчания заговорил Пирум. – Особо много таковых было в годы моей молодости. Вместо того чтобы предаваться полезным занятиям, сии празднолюбцы ходили по болотам и лобызали всех лягушек подряд, пока им это не наскучивало и они не возвращались к более насущным делам.

– И одним из этих празднолюбцев были вы? – смекнула Надя.

– Ты зело догадлив, мой юный следопыт, – ответил Пирум, и Чаликова даже не поняла – всерьез или с долей иронии.

– Но все-таки скажите – правда вся эта история про Марфу, или выдумки? – с трудом скрывая волнение, спросила Чаликова. – Хотя, конечно, кто это теперь может знать, когда столько веков минуло…

– Чистая правда, – уверил Пирум. – И я, может быть – один из немногих, кто сие знает достоверно.

– Каким образом? – удивилась Надя.

Летописец тяжко вздохнул:

– Это случилось почти полстолетия тому назад. Таким же днем, как нынче, я бродил по окрестным болотам и ловил лягушек. Много их было – аж уста распухли каждую целовать. И вот уже на самом закате я решил оставить это и вернуться домой, как вижу – сидит на кочке лягушка, самая обычная по виду, и смотрит прямо на меня. A глаза печальные-печальные. Ну, я ее и поцеловал. – Пирум горестно замолк.

– Ну, ну и что же дальше было? – не удержалась Надя.

– Ну, тут раздался гром среди ясных небес, и передо мною возникла девушка. Что ж ты, говорит, Иван-царевич, наделал – не из любви и сострадания, а из пустой забавы поцеловал меня. Теперь мне вновь томиться в лягушечьей шкуре…

– Так что же, превращение не удалось только потому, что вы не Иван-царевич? – переспросила Надя.

– Да нет, – горестно махнул рукой Пирум, – то, что избавителем непременно должен быть Иван-царевич – это все досужие домыслы. Хотя вообще-то меня Иваном зовут. A если полностью, то Иоанн Пирум-Торвальдсен. Мой дальний пращур прибыл сюда, сопровождая королевича Георга.

– Ну и что же княжна Марфа? – гнула Надя свое.

– Вообще я не раз слышал, что если чародей кого-то заколдовал, то он должен оставить хоть малую возможность расколдоваться. И этому правилу все колдуны обязаны следовать, даже самые черные. A тот чародей заморский, что княжну заколдовал, он такое придумал, чтобы и условие соблюсти, и всякой надежды на избавление лишить.

– Ну и что же он такое придумал? – нетерпеливо воскликнула Чаликова.

– Тот, кто расколдует Марфу, должен быть ведомым одними бескорыстными чувствами, но никак не гордыней, стяжательством или праздным любопытством. Так мне сама княжна сказала, прежде чем обратно лягушкой обернуться. Теперь ей до скончания века по кочкам прыгать и квакать – кто же станет безо всякой корысти по болотам бродить да лягушек целовать!

– Кажется, я знаю способ, как ее расколдовать, – подумав, промолвила Надя. – Но его надобно еще обдумать…

«Все, как и говорил Чумичка, – размышляла Чаликова, спускаясь вниз по винтовой лестнице. – И если так, то кандидат в Иваны-царевичи у нас есть. Надо только его будет предварительно подготовить…»

x x x

Толком поспать Дубову так и не удалось – его разбудил вежливый, но настойчивый стук в дверь.

– Войдите! – крикнул детектив. Дверь отворилась, и в опочивальню заглянула горничная в белом передничке:

– Боярин Василий, извините, что прерываю ваш сон, но к вам гости.

– Гости? – нехотя поднялся с кровати Василий. – Какие гости?

«Все, это ловушка, – промелькнуло в голове сыщика, – узнали, что я здесь, дождались, когда нет хозяина…»

– Прикажете просить? – прервала горничная его размышления.

– Да, – коротко ответил Василий, мысленно примериваясь к громадному канделябру, которым готов был встретить любого, кто покусится на его жизнь.

Горничная исчезла, и тут же в комнату ввалился Кузька. Вид у него был немного встрепанный, но в то же время отчаянно-победительный.

– Значит, все-таки случилось что-то особенное? – констатировал Дубов, внимательно оглядев домового.

– И ты еще спрашиваешь! – топнул ножкой Кузька. – Там такое, что просто жуть! Эх-ма, семь веков на свете живу, а такое…

– Ну и какое же? – не утерпел Василий. – Говори, не томи душу!

– А ты меня не торопи, – насупился Кузька, – дай спервоначалу отдышаться. А тут еще эти собаки чертовы совсем оглушили, хорошо еще не загрызли!.. Ну вот, – приступил Кузька к повествованию, – пришел это я на ихнее свидание, ну, то есть, господина Беовульфа и той бабенки. Залег в траве и наблюдаю, как они там любезничают. И вдруг чувствую – что-то не так. А ее слуга, он присел на травку на полянке и как будто даже задремал…

– Ну и что же здесь «не так»? – удивился Василий. – Почему бы слуге и не подремать, пока хозяйка на свидании?

– То и не так, что никакой он не слуга, а самый настоящий колдун и ворожей!

– С чего ты это взял?

– Ну, я же и сам маленько ворожить умею, а уж распознать, где дело нечисто – так это мне и вовсе пустяки! В общем, чую я, как этот слуга посылает Беовульфу свои «установки» – мол, люба тебе эта девица, красива она, будто роза лесная, и всякое такое. Тоже мне роза лесная, – фыркнул Кузька, – лахудра она белобрысая!

– Ну а дальше что? – поторопил Дубов.

– А что дальше – ну, я решил, что пришла моя пора. Нет, я конечно, не могу с ним в ворожбе состязаться, но я находился ближе к тем двоим, и начал свои собственные «установки» посылать – дескать, посмотри ты на нее, никакая она не роза, и не люба она тебе, и все прочее. Вижу – стоит мой Беовульф в диком сомнении и глядит на свою бабенку, не может понять, любит ее али нет. Та почуяла, что дело дрянь, да и бросилась ему на шею. А он оттолкнул ее и пошел прочь. Тут уж и слуга ейный тоже унюхал, что кто-то ему мешает, и едва Беовульф ушел, то как закричит: «Опять нам на хвост наступили, туды его растак да разэдак…»

– На хвост? – недоверчиво переспросил Дубов.

– Ну да, – подтвердил Кузька, – на этот, как его… эргетический.

– Энергетический, может быть?

– Ну да, наверно. Они вдвоем бросились лужайку обыскивать, а я, не будь дурак, поскорее сюда побежал. A та девка еще своему колдуну сказала: «После обеда у меня свиданка с Гренделем, если и тогда сорвется – нам несдобровать».

– Несдобровать, – задумчиво повторил Василий. – Стало быть, они действуют не сами по себе, а… Ну, это неважно. А где свидание, ты не в курсе?

– Должно быть, как и вчера, – подумав, ответил Кузька. – Там такое местечко есть, на краю болота, как раз посередке между Гренделевой хибаркой и избенкой, где живет эта девица со своим колдуном.

– А откуда ты знаешь?

– Так мне же кикиморы сказывали. Избенка несколько годков стояла пустая, а они там всего пару недель как живут. И едва поселились, как тут же эта девка начала их обоих к себе привораживать!

Тут в коридоре раздался шум, и в опочивальню ввалился собственной персоной доблестный рыцарь Беовульф. Вид у него был далеко не столь самоуверенный, как обычно.

– Ни черта не могу понять, боярин Василий, – прямо с порога заявил он. – О, я вижу, у вас гости! Что это за мелюзга такая?

– Чего??! – вскинулся Кузька.

– Между прочим, именно благодаря Кузьке… то есть Кузьме Иванычу я вчера остался жив, – поспешно сказал Василий. – И именно он помог рассеять чары, которыми вас опутали эти аферисты.

– Кто-кто? – не понял Беовульф.

– Ваша возлюбленная Прекрасная Дама и ее слуга со своими «установками».

– Что-то я ничего не понял, – поморщился хозяин, – объясните мне попроще, без этих заумствий.

– Попроще? – задумался Дубов. – Ну ладно. Вы давеча сказывали, что подарили своей возлюбленной золотое колечко, так? А вы не заметили, было оно сегодня на ней, или нет?

– Не было, в природе, – тут же ответил Беовульф. – Точно, не было!

– Эта дама и ее слуга просто манипулируют… то есть крутят вами в своих целях, которые мне пока что не очень ясны, – веско продолжал Василий, – и наша с вами задача…

– Чего?!!! – взревел Беовульф и даже рванул на себе цепь. – Чтобы я, Беовульф, доблестный рыцарь и верный подданный достославного короля Александра, позволил собою крутить?! В порошок сотру, честное благородное слово!.. Постойте, – с подозрением поглядел он на Дубова, – а может, это вы мною крутите? Настраиваете меня против нее с какими-то своими целями? Берегитесь, боярин Василий, ежели это так, то не погляжу что вы мой гость…

Дав Беовульфу отвести душу, Дубов заговорил:

– Сегодня у вашей Прекрасной Дамы…

– Тоже мне «Прекрасная Дама», – фыркнул Кузька. Василий строго посмотрел на домового и продолжал:

– Сегодня у нее назначено свидание с Гренделем. Если вы согласны мне помочь, то мы вместе возьмем с поличным и саму даму, и ее слугу, и вы убедитесь, что мои обвинения не голословны.

– Согласен, – не раздумывая заявил Беовульф. – И что я должен делать?

– Детали обговорим по дороге, – ответил детектив, – а сейчас дозвольте мне все-таки немного поспать.

x x x

Князь Григорий уже собрался было покинуть свой кабинет и отправиться в главную кремлевскую залу, где у него была назначена встреча с делегацией деревенских старост, однако в этот момент к нему без предварительного доклада ворвался начальник его тайного приказа. Такое случалось крайне редко и свидетельствовало о том, что произошло нечто чрезвычайное.

– Ну, чего еще стряслось? – недовольно покосился князь на барона Альберта.

– Ваша Светлость, ужасное происшествие, – чуть не с порога зачастил барон. – Только что пришла весть, что над нашей северной заставой пролетал ковер-самолет, и пушкари-стражи границы его сбили!

– Ну и что же тут ужасного? – удивился князь Григорий. – Правильно сделали. Никому не дозволено безнаказанно нарушать небесные пределы моего княжества!

Однако Альберт не разделял оптимизма своего повелителя:

– На ковре летел знаменитый на Востоке кудесник Сулейман по поручениям Багдадского султана Аль-Гусейна.

– Да, нехорошо получилось, – нахмурился князь Григорий. – И что же, почтенный Сулейман погиб?

– Какое там! – махнул рукой Альберт. – Жив-здоров, токмо зело сердит был. И Вашу Светлость бранил на чем свет стоит. Наши пушкари хотели его посадить в холодный погреб, дабы остудился, а тот обратился в едкий пар и улетучился. А следом за ним поднялся ковер-самолет и улетел неведомо куда.

– Даже и не знаю, что делать, – задумался князь. – С одной стороны, стражи поступили правильно, а с другой не хотелось бы портить отношения с нашим дорогим другом Аль-Гусейном. Придется отправить ему послание, а заодно чем-то умаслить.

– Чем? – уныло вздохнул Альберт. – У него же злата и адамантов полны закрома.

– Значит, пошлем ему наших девушек для гарема, – решил князь Григорий. – Эдак с десяток.

– Как? – удивился Альберт. – Наших, белопущенских девушек – и для гарема?!

– Наших белопущенских девушек, – отчеканивая каждое слово, повторил князь Григорий. И, прищурившись, пристально уставился на барона: – A ведь вы, Альберт, родом кислоярец…

– Я не кислоярец, я – упырь! – вырвалось у барона.

– Ну тогда и выполняйте, что вам князь велит.

– Да не пойдут они, – уныло протянул Альберт.

– Не пойдут, говоришь? – хмыкнул князь. – A мы их спрашивать и не будем. У нас ведь кажется, имеется свой лиходей и душегуб, вот его и запряги на это дело.

– Слушаюсь! – радостно приосанился барон.

– Ну ладно, все у тебя?

– Все, Ваша Светлость.

– Тогда свободен. И не забудь усилить охрану всех амбаров и оружейных хранилищ. A двадцать первого амбара – особливо!

x x x

Грендель брел по болотной тропинке и пытался вспомнить вдохновенные строчки, которые только что записал пером выпи на клочке пергамента, да позабыл на столе у себя в хижине. В отличие от своего вечного соперника Беовульфа, бедный поэт не имел возможности поднести к ногам возлюбленной золотых перстней и породистых щенков. Единственное, чем он мог завоевать сердце Прекрасной Дамы – это вдохновенные стихи, льющиеся бурным потоком из любящей души.

Место, в котором обычно назначал свидание Грендель, было вполне в его вкусе: зеленая полянка, находящаяся на пригорке, и потому менее заболоченная, чем вся окружающая местность, и посреди ее – могучий, в три обхвата дуб, в тени которого вольготно росли огромные яркие мухоморы. Когда-то Грендель, вдохновленный суровой красотой этого уединенного уголка, даже посвятил ему стихи: «У Мухоморья дуб зеленый», но дальше первой строчки дело так и не пошло.

Увидев сидящего под дубом человека, Грендель радостно побежал вперед, но остановился как вкопанный, когда увидел, что это вовсе не его возлюбленная, а вчерашний гость.

– Боярин Василий?.. – с трудом припомнил поэт его имя.

– Именно я, – вскочил с травы боярин Василий. – Извините, что отвлекаю вас от предстоящего свидания, но мне нужно срочно с вами поговорить.

– Может быть, лучше после? – вздохнул Грендель. – Заходите ко мне вечерочком…

– У нас нет времени, – деловито проговорил Василий. – Сейчас сюда придет ваша дама, и нельзя, чтобы она меня видела.

– Опять какие-то грязные тайны, – поморщился Грендель. – Однако я вас слушаю.

– Я повторяю свое вчерашнее предложение, – сказал Дубов и посмотрел куда-то вверх, на крону дуба.

– Какое? Я, знаете, в последнее время стал такой рассеянный…

– Отправиться в Белую Пущу и…

– Нет-нет, и не просите! – поспешно перебил Грендель. – Во-первых, это глубоко противно моему душевному складу. А во-вторых…

– Господин Грендель, если я обращаюсь к вам за помощью, то только потому что у меня нет другого выхода, а время поджимает. – Грендель вновь отрицательно покачал головой. – Ну хорошо, – почти с мольбой продолжал Дубов, – прошу вас только об одном: когда вы увидите вашу возлюбленную, то постарайтесь хоть на мгновение взглянуть на нее беспристрастно, просто как на постороннего человека, а не как на женщину, которая вскружила вам голову… Все, мне пора, – и с этими словами Василий побежал по тропинке в направлении Гренделевой хижины. На самом же деле он залег за одной из болотных кочек. Там было довольно мокро, но выбирать не приходилось. А Василий Николаевич очень хотел стать если и не участником, то хотя бы зрителем предстоящей бурной сцены, которую он задумал и срежиссировал.

С противоположной стороны по тропинке двигалась ничем не приметная с виду парочка – высокая блондинка в изысканном темном платье и коренастый мужичок в сером сюртуке.

– Жди меня там, – властно приказала дама слуге, и тот покорно удалился за дуб. – О, господин Грендель, как я рада вас видеть! – чуть не пропела она высоким приятным голосом, протягивая руки своему воздыхателю.

– Сударыня, я у ваших ног, – Грендель опустился на одно колено и почтительно поцеловал ей ручку.

– Ах, ну что вы, – так и зарделась дама. – Встаньте, пожалуйста, вы меня смущаете.

Грендель послушно поднялся и, вглядевшись в лицо своей возлюбленной, невольно отшатнулся.

– Так, подействовало, – радостно потер руки Василий в своем укрытии.

– Что с вами? – забеспокоилась Прекрасная Дама. – Господин Грендель, вы сегодня как-то не в себе.

– Да… – пробормотал поэт. – Как будто пелена спала с моих очей…

– Он только теперь приходит в себя! – раздался за спиной дамы громовой голос.

Дама резко обернулась – на нее со стороны дуба тяжелой поступью надвигался собственной могучей личностью господин Беовульф.

– Не смей причинить ей ничего дурного! – выкрикнул Грендель.

– Как же! – прогремел Беовульф. – Да она сама кому угодно чего хошь причинит!

– Что это значит?! – взвизгнула дама и затравленно заозиралась по сторонам.

– Не беспокойтесь, сударыня, – тоном ниже сказал Беовульф, – ваш так называемый слуга вам не поможет. Равно как и его «установки». Можете посмотреть – он там лежит, отдыхает и не скоро очухается.

– Что вы с ним сделали? – завопила дама.

– Ну, приложил разок златою цепью, – ласково прорычал Беовульф, -Ничего, это не смертельно, я думаю. Просто легкое помутнение ума…

– Да-да, как будто пелена спала с очей моих, – продолжал бормотать Грендель. – Ах, как я заблуждался…

– Кстати, сударыня, – продолжал «наезжать» Беовульф, – что-то я не вижу на вас того перстенька, что я вам подарил.