Текст книги "Ольга, лесная княгиня"

Как оно оказалось здесь? Откуда взялось?

Поначалу он был так потрясен, что не сразу сообразил посмотреть, кого драгоценная низка украшает теперь. Подняв глаза к лицу Эльги, он поначалу взглянул с негодованием: раз на ней ожерелье Бодди, значит, она как-то с ним связана!

Но тут же переменился в лице: это была девочка, хоть и развитая для своих лет, но все же почти ребенок. К тому же племянница плесковского князя не могла иметь никакого отношения к давно покойному мерзавцу.

– Вижу, чудо чудное, диво дивное ты, Велегор, для дочери раздобыл, – заметил он Вальгарду. – Кто же тебе такое привез?

– Это подарок ее жениха, вернее, его отца, Ульва конунга из Волховца, – ответил тот, довольный, что сокровище не осталось незамеченным. – И хотя это первый его подарок ей, надо признать, он стоит многих иных.

– Это верно… – безотчетно пробормотал Дивислав.

Мысли так и замельтешили у него в голове: Ульв мог получить ожерелье только от Бодди!

Хотя князь уже знал, что варяг обманул его и спрятал негодяя, уверяя, что тот уехал, теперь стало ясно, чем Бодди купил себе еще три дня своей никчемной жизни.

Надо признать, Ульв задорого продал свое честное слово, но все же продал…

Через пару дней, пока в Будгоще еще продолжалось веселье, однажды Дивислав завел разговор с плесковским князем Воиславом – с глазу на глаз, чтобы не слышал даже Вальгард.

– Стало быть, одну племянницу в Будгощ отдали, а через вторую с варягами породниться хотите? Вальгардову дочь в Волховец отдаете?

– Так Вальгард – сам варяг! Ему отец сестру мою отдал, чего же его дочь другим варягам не отдать? Ульв и богат, и силен, и родня у него повсюду…

– Да только душа у него черная и чести ни на хвост собачий!

– Да уж мы слыхали, будто зимой у тебя с ним мало что рати не вышло? – Воислав с любопытством посмотрел на него. – Чем же он обидел тебя?

– Был один варяг проезжий, гадюка лысая… – Дивислав стиснул зубы. – Жену мою погубил, нарочитых мужей оскорбил, простую чадь ограбил. Шел я за ним, а Ульв спрятал его у себя и мне выдавать отказался. Кабы не сын Унегостев из Словенска – утек бы гад за море, и поминай как звали. Ульв в глаза мне смотрел и клялся, что нет у него Будины, ушел в Ладогу, дескать. А тот в избе под лавкой сидел и дрожал, как лист осиновый. Ульву снизку подарил – ту, что у невестиной сестры на шее. А тот Вальгарду послал. Видать, руки жгла, не совсем еще совести лишился. Нету волховским варягам веры ни на чих мышиный, а ты к ним в дом племянницу отдаешь!

– Да я и сам не рад… – пробормотал Воислав, отводя глаза. – Вальгард решил дочь просватать, меня не спрашивал. Отец тогда жив был, он согласился. Говорил: коли с наровой или чудью опять раздор пойдет, через Нарову в Варяжское море не выйти – а у нас на Волхове родня, там пройдем. Да и с киевским князем тоже будем в родстве, плохо ли?

– Не с варягами нам, словенским князьям, в родстве надо быть, а между собою! Со своим корнем! Варяги что – пришли одни, завтра другие! И не родня они нам, не товарищи, только и жди пакости какой! С поозеров Ульв дань берет, чуть что не так – вовсе изведет их, и будет все Поозерье под варяжским князем! Как в Киеве! Но там хоть хазары да деревляне старых князей повывели, так что полянам и негде было защиты себе искать, кроме как у руси. Но мы-то! Я! Ты! Наследники мы богов своих или бабы трусливые?

– Ты чего хочешь-то? – Воислав пристально посмотрел на него. – У меня для тебя невесты нет. Сестер раздали, а из младших девок эта, Велегорова, – старшая. Другие все ее моложе – и у меня, и у братьев. Только для сыновей твоих, если желаешь, могу дать.

Дивислав помолчал, потом поднял на него глаза:

– Для сынов – спасибо, возьму твоих дочерей. А мне самому вот эта нужна, Велегорова. Как ее там… Елега?

– Да ты что? – Воислав поднял брови. – Она тебе в дочери годится! И сговорена она!

– Ты подумай: Ульв ведь не зря именно эту высватал. Она племянница не только тебе, но и покойному киевскому князю Олегу Вещему. И нынешнему, Олегу Моровлянину, тоже родня, да еще старшая! Он ей племянник, хоть и старее годами! У Ульва дочь замужем за Олегом Моровлянином. Если я возьму Велегорову дочь, то будет у меня с киевским князем то же родство, что у него. И не Ульв, а я тебе буду родич. Мои дети, от Беривидовны покойной – полоцким князьям родня, а моя мать была из рода смоленских князей. Смотри, что получается! От Киева до Ильмень-озера и до Чудь-озера – все мы будем, словенские князья, единый род! Что нам тогда эта вся русь! Сгоним их с земли нашей, сами будем дедовыми угодьями владеть, никому дани платить не станем и никому чужому, волку лютому, не дадим с нашей земли кормиться и щедротами ее пользоваться! Соберемся все вместе да избудем с Волхова варягов проклятых. Так будет! Не сейчас, не завтра, так послезавтра будет! Зачем тебе-то это родство? Через Будгощ присылай свои товары на Ловать ко мне, я дальше переправлю до Смолянска, а там – и до Киева. Зачем нам Ульв? Это мы ему нужны! Это он нам будет в ножки кланяться! Кто он без нас?

Воислав молчал.

Горячая убежденность Дивислава заражала, этим доводам отзывалось нечто запрятанное в глубине души.

Не только на Ильмене – везде вдоль торговых путей через славянские земли, где русь забрала силу, зрело недовольство – поборами, раздорами, перехваченными выгодами. Нередко вспыхивало возмущение, перераставшее в настоящие войны. Но многие князья, живущие на опасных участках, доступных для грабежей с моря, вынуждены были нанимать варяжскую дружину. И каждый помнил, что однажды эта дружина может обратить оружие против него.

Унегость поозерский уже не чувствовал себя хозяином в собственных владениях, и плесковские князья были вынуждены считаться с мнением варяжских воевод. А те мало того что захватывали в руки выгодную заморскую торговлю, но и приобретали все большее влияние, благодаря богатству и военной силе набирая сторонников среди исконных родов.

– Это все хорошо… – пробормотал Воислав чуть погодя. – Так что же, все в нее одну упирается?

– Велегор – стрый киевскому князю Олегу, а его жена – сам знаешь, сестра тебе. Их дочери – в родстве с киевскими и плесковскими князьями. А эта – из них старшая. Чего еще тебе объяснить?

– Вальгард не пойдет на это. Он дал слово Ульву, мой стрый Ратимер послухом был.

– Как дал слово, так и назад возьмет. Я-то уж теперь знаю, чего стоит слово варяжское! – усмехнулся Дивислав. – Если ты не прочь от такого зятя, как я, то с ним нынче же и поговорю.

– Погоди, не спеши! Тут подумать надо. Со старейшиной и дружиной потолковать. Если решат, что дело подходящее, мы с Вальгардом сами обсудим. Только… знаешь… я бы на его месте ни за что эту снизку греческую назад не отослал! – со смехом признался Воислав. – Моя баба ее как увидела, так чуть ума не лишилась. А обручение разрывать – дары назад слать, так ведь?

– А вот посмотришь сам, отошлет он эту снизку назад или нет! И скажи ему вот что: Ульв обманул меня, поэтому Ульву больше веры нет. Жена моя умерла из-за той мрази, что он покрывал, и двоих родишек с собой на тот свет увела. Не друг он мне больше, и родня его, кровная ли, сватанная ли, – мне не товарищи. А коли я их гостей через Ловать не пропущу, куда они со своего Волхова денутся? Только назад, в море Варяжское. Велегор – по виду мужик не глупый. Объясни ему, может, он и сам поймет. Хоть и варяг. Все-таки сам на твоей сестре женат, должен разуметь.

Дивислав помолчал, давая собеседнику время осмыслить прежнее, потом добавил:

– И еще ему скажи… У Олега киевского есть сын, ему уж года три. Я давным-давно про это знаю: его жена ехала в Киев уже чреватая, и моя жена тогда за ней ходила, когда она у меня в городце в лежку лежала. Коли Ульв хотел от Олега заложника – путь сына его и берет. А дочь Велегорова ему уже и ни к чему, получается. А его, Велегора, с киевским князем родства никакой Ульв не лишит. Ну, разве что и там когда-нибудь свои князья снова сядут, полянские.

Воевода Вальгард не слышал этого разговора, но на свадьбе он тоже не только пил пиво.

Здесь он узнал во всех подробностях «Сагу о Кабаньей Морде», и о том, к чему это все едва не привело.

Причем рассказывал об этом Гостомысл Унегостевич, многозначительно посматривая на него, Вальгарда.

Воевода, разумеется, хранил обычный небрежно-непринужденный вид, но ощущал, что люди знают о связи между ним и Ульвом, который так некрасиво себя повел. И яркое доказательство этой связи с Ульвом, а через него – и с жалким бродягой Бодди висело на шее у его дочери! Даже золото, самоцветы и жемчуг под этими взглядами будто потускнели и сияли как-то стыдливо.

– Оказывается, мой будущий родич прислал нам еще более дорогой подарок, чем я думал, – обронил Вальгард. – Это не просто греческое ожерелье. Это цена его чести. Самого дорогого, что у человека может быть.

– Хоть и задорого продался, а стоит теперь дешево! – усмехнулся Гостомысл. – Уж я бы не думал, что мне в таком свате много чести. Девка-то какая хорошая, жалко загубить! Ну, да каждому своя доля напрядена, ее не переменишь…

Вальгард не ответил.

Предания его родины утверждали, что каждый сам выбирает свою судьбу и должен стойко встречать последствия выбора.

Ульв сделал очень большую глупость, что поссорился с Дивиславом.

Греческое ожерелье красиво и стоит дорого, но все же меньше, чем убыток, который понесет Ульв, если Дивислав перекроет путь на Ловать.

Это неизбежная война.

И Вальгард понимал, что у него еще есть надежда выбрать, на чьей стороне он окажется.

Собственная родня тоже что-то затевала. Жена постоянно шепталась со своим братом и княгиней, но, завидев Вальгарда, все умолкали.

Житинег никак не хотел отпускать гостей, все просил побыть еще немного, да и Домолюба не спешила оставить дочь в новом чужом доме – уже навсегда.

Что ни день чередовались пиры, выезды на ловы, катания на лодьях по озеру, состязания. Съездили они также всей толпой в Перынь и принесли белого барана и овечку в жертву Перуну, Дажьбогу и Ладе для защиты и благословения молодой княжеской семьи.

Но чем дальше, тем больше глухое беспокойство отравляло Вальгарду свадебное веселье.

И вот однажды Эльга прибежала с посиделок, на которые женщины по вечерам собирались в беседе у Житинеговой княгини, мало что не в слезах.

– Эле, что такое? – Вальгард, особенно пристально следивший за домочадцами в эти дни, сразу подозвал ее к себе. – Что случилось? Тебя кто-то обидел?

– Они говорят… – Эльга гневно раздувала ноздри и в то же время с трудом сдерживала слезы. – Говорят, что я… что меня… что мне идти замуж в бесчестный род! Говорят, что Ульв продал свое слово за… мое ожерелье, и теперь у него чести не больше, чем у пса дохлого! А мне к ним в дом замуж идти! Я не хочу!

– Это кто говорит? – Вальгард нахмурился, хотя сам давно чего-то такого ожидал.

– Да все говорят, – со вздохом облегчения, словно нарыв прорвался, вместо дочери ответила Домолюба. – Бабы только об этом и болтают, да и князья меж собой…

– Я знаю, какие это князья! Дивислав не может простить Ульву, что тот не выдал своего гостя, хотя потом ему все равно принесли его голову! Ему мало? Чего еще он хочет? Он не жрал песьего мяса, а сам теперь злее любого пса! Если бы Ульв выдал Бодди, его бы не называли подлецом? Он имеет право давать приют в своем доме, кому считает нужным.

– Но он обманул! – вступил в разговор Воислав, давно выжидавший подходящего случая. – Он сказал Дивиславу, что у него в доме Будины нет, а тот был! И мы знаем, почему он так сказал – не ради закона, а ради побрякушки вашей!

И он небрежно мотнул головой, будто сам еще на днях не замирал от зависти при виде этой «побрякушки».

– Подумай сам, кого мы теперь в родню берем! – продолжал плесковский князь. – Кабы это раньше случилось, отец нипочем бы согласия не дал твою Эльгу обручить. Хоть они нам серебром засыпь всю дорогу от Ильменя до Чудь-озера! Ульв сам замарался, и нас всех за собой в грязь потянет. И ладно бы только это! А если Дивислав ему теперь дорогу в Ловать перекроет?

– Ульв соберет войско и пойдет на Дивислава, – уверенно ответил Вальгард, будто иного следствия и быть не могло. – Вы что-то разгулялись тут очень. Ульв богат и силен – он может купить и Дивислава, и Житинега, и Словенск в придачу. А не купить, так взять на копье!

– Ну, нас-то ему не купить, мошна мелка! Мы из всех кривичей – старший род, смоленские и полоцкие князья – наши младшие братья, а когда наши предки заселяли здешние земли, про русь в те поры и вовсе тут никто не слыхивал! Да наши могилы родовые…

– Воевать будут не могилы, а живые люди. А людям нужно оружие, припасы, кони, волокуши, шатры, котлы… да ты сам знаешь, чего стоит снарядить поход. Ульв может нанять сколько угодно войска. Он может послать в Бьёрко или на Готланд, где зимой ошиваются всякие «морские конунги», и привести сюда хоть сотню кораблей. И это будет совсем не такое войско, какое вы с Дивиславом сможете собрать по своим гнездам! Ульв сидит в Волховце именно потому, что у него шестьдесят человек, и у каждого есть шлем, а у каждого второго – меч. И они готовы выступить когда угодно, их не надо искать, собирать, уговаривать, ждать, пока закончится сенокос или жатва… Он наносит удар, пока противник не успевает и опомниться! Где ваши белогорские князья? Они тоже были очень смелыми, когда отказались платить дань Хакону и стали привечать у себя тех, кто не желал платить ему торговые сборы и ехал по суше вокруг Ильмень-озера. Хотел отвести себе ручеек от реки серебра, что течет по Волхову и Днепру. Где они теперь, эти храбрецы?

– Белогорские силу не рассчитали… – сквозь зубы признал Воислав. – А вели б себя поумнее, не заносились бы перед родней, может, сейчас ты бы спрашивал, где Хакон. Или не спрашивал. Забыли бы его давно. Мы-то здесь – что дуб на корню! А они – что лист на ветру!

– Полянские князья тоже считали себя дубом на корню, – негромко обронил Вальгард. – Они тоже сидели на своей земле так давно, что сами забыли, когда туда пришли. Они почти помнили, как Сварог перепахивал степь, а Змей тащил плуг, чтобы разделить мир живых и мир мертвых. Но сперва полянами завладели хазары – и почти перебили всех их князей. Потом мой брат Одд Хельги пришел туда со своей дружиной – и избавил киевских князей от хазар. В благодарность они даже отдали ему свою дочь в жены, но потом тоже решили, что теперь справятся сами, и попытались его прогнать. И он ушел вместе с женой и сыновьями. Но недалеко. Он знал, что будет дальше. За это его считали вещим, но на самом деле он просто был очень умен и умел видеть на десять шагов вперед, а не на один. Когда он ушел, под Киевом объявились деревляне и добили всех, кто оставался от старых князей. И так развернулись среди полян, что те сами послали за Оддом. И он стал князем по праву наследования через жену. Можно сказать, что старые князья полян сами ему все отдали и сами ушли с его дороги. Прямо в Навь. Дивислав, наверное, не слышал об этом. Иначе не стал бы так охотно искать ссоры с Ульвом и подбивать на это других.

– Здесь не Киев, – заметил Воислав. – Там уж больно врагов всяких много. А у Дивислава опора крепкая: полоцкие князья, смолянские князья. Если вся родня за него встанет, Ульв до Киева ни мечом, ни копьем не дотянется. И мы с тобой тоже! Много будет толку, что вы с нынешним Олегом киевским родня? Не через Хазарское же море к нему ездить!

– А поддержит ли его смолянская и полоцкая родня? И там, и там очень много варягов. И все это – богатые уважаемые люди. Один Сверкер чего стоит – его род держит дружину в Свинческе уже третье поколение, и князь Ведомил таки отдал за него свою дочь, а ведь он очень не хотел этого делать. Князьям приходится считаться с русью. А она богатеет на торговле и не одобрит никаких решений, которые этому помешают. Ловать и Волхов – лишь один из четырех путей во все стороны света, которые оттуда расходятся.

– Никто не будет мешать им ездить в Киев и дальше, до греков. А на Варяжское море они попадут через Плесков. Ты понимаешь? – Воислав подошел к Вальгарду ближе и наклонился, уперев ладони в стол. – Не через Волхов серебро потечет, а через Шелонь и Великую. Через Плесков. И мы с тобой, зять дорогой, скоро в этом серебре ходить будем по уши.

– Да никак ты предлагаешь мне разорвать обручение моей дочери с сыном Ульва? – Вальгард сделал изумленное лицо, будто эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

– А ты никак опять дурня ломаешь! – За двенадцать лет Воислав хорошо изучил родича, но не вполне приспособился к его нраву. – Тут судьба всей нашей земли решается!

– И все зависит от того, за кого я выйду замуж? – с изумлением, но и почти с торжеством прошептала Эльга.

И посмотрела на себя, будто за одиннадцать лет жизни впервые сообразила, каким сокровищем уродилась на свет.

Словом, Эльга уехала из Плескова невестой и приехала невестой, но уже совсем другого жениха. Новый отличался от прежнего почти всем: был не отроком, но зрелым мужем, потомком не королей Севера, а славянских князей, не заложником-наследником, которому еще невесть сколько дожидаться своего наследства, а полновластным хозяином родовых владений.

Поскольку прежнего жениха она никогда не видела, то и потери не ощущала.

Жаль ей было расставаться лишь с подарком – драгоценным ожерельем. Но это было необходимо.

Князь Воислав ударил по рукам с Дивиславом, а Вальгард передал Гостомыслу упрятанное в льняной мешочек ожерелье и напутствовал так:

– Передай это Ульву и скажи: я не могу держать у себя то, что он купил столь дорогой ценой. Он все поймет.

Глава 3

Киев, восьмой год после смерти Олега Вещего

Глядя на Ингвара, сына Ульва – Ингоря Улебовича, как его здесь называли, – никто не подумал бы, что когда-то он прибыл в Киев в качестве заложника.

Его привезли робким, щуплым рыженьким мальчиком, оторванным от родных и всего знакомого. Забросили в далекие страны, к чужим людям в сопровождении воспитателя, отцовского хирдмана по имени Свенгельд.

Двенадцать лет спустя это был уверенный в себе мужчина и воин, имеющий на счету два удачных похода – на деревлян и на уличей. В первом из них истинное руководство, конечно, брал на себя Свенгельд. Но успех обеспечивает удача вождя – и этой удачи у четырнадцатилетнего тогда Ингвара, потомка легендарного Харальда Боезуба, оказалось в достатке.

Он только что вернулся из похода в низовья Днепра на тиверцев и уличей, который продолжался почти три года.

Несмотря на то что Пересечен, где сидел старший уличский князь Драгобой, пришлось осаждать целых три года, Ингвар мог гордиться успехом похода. Еще сам Олег Вещий пытался покорить эти земли, но был вынужден отступить под натиском угров. Докончив то, что намеревался совершить Вещий, Ингвар из мальчика превратился в мужчину – в глазах дружины, киевских нарочитых мужей и всего полянского племени.

И в своих собственных.

Теперь его называли уже «князь Ингорь», хотя пока он не владел ничем, кроме своей дружины. Собственные кмети из варягов, смеясь, называли его «морским конунгом на суше».

Подчинение земель уличей и тиверцев, что лежали вдоль Буга, Днестра и Прута, обеспечивало киевским князьям прямой выход к Греческому морю: вдоль этого участка морского побережья пролегал путь в Царьград. Если бы Олег Вещий мог встать из кургана и посмотреть, как разрастается, будто тесто, Русская земля – те владения, которые он когда-то принял жалкими данниками хазар, – он был бы доволен своими преемниками.

У Ингвара захватывало дух при мысли, как широко раскинулись по миру владения союзных и близких ему родов: от Хакона ярла, родича отца, что сидел в Ладоге близ Варяжского моря, до Киева и побережья Греческого моря.

Вот только между этими концами великого торгового пути еще засело разное мелкое княжье, завидующее чужим успехам…

Но сейчас Ингвару не хотелось об этом думать.

Стояла осень; Свенгельд пока еще оставался с частью дружины в Пересечене, а Ингвар вернулся домой, в Киев, собирать урожай дедней и новой славы.

Даже за эти три года Киев изменился.

– Посмотри! – Мистина придержал коня и показал плетью. – Помнишь, мы на этом пустыре в «русь и хазар» играли, а теперь тут кто-то, вон какой двор выстроил!

– Да я уж наигрался, – буркнул Ингвар. – Три года без передыху…

– Хоромы знатные! – добавил Мистина с оттенком небрежной зависти. – Изба, и хлев, и клеть, и погреба – небось торговый гость какой поставился.

Они выехали вдвоем прокатиться и посмотреть, что изменилось за время их отсутствия. Казалось бы, три года – небольшой срок для поселения, которое стоит здесь уже веков пять и помнит битвы Сварога со Змеем Горынычем. Однако в прежнее время была заселена лишь вершина Киевой горы и кое-какие урочища внизу. Зато при жизни последних двух поколений Киев рос поистине как на дрожжах: при Олеге Вещем поселение на днепровских кручах избавилось от власти хазар, более того, сюда стала поступать дань из соседних земель.

– Теперь не то еще будет! – Мистина хмыкнул и шутливо толкнул Ингвара в плечо. – Да ты и сам можешь уже себе двор взгородить – посильнее этого! Не думал, а? Хозяйку приведешь… Теперь все девки твои!

– Да ну! – Ингвар поморщился и отмахнулся. – Себе хозяек ищи…

– А что, я дело говорю! – не отставал оживившийся Мистина. – Не будешь же и дальше в отроках у Олега сидеть! Ты теперь – не репа с ушами, ты – воевода, победитель, князь! Верно говорю! Хочешь, сегодня же с Олегом разговор заведем? И пусть невесту тебе ищет, где знает сам, хоть Солнцеву деву! Раз уж его родичи тебя так с прежней подвели…

– Да пусть ее леший берет! – выругался Ингвар. – И тебя вместе с нею!

Хлестнув коня, он помчался вдоль ряда дворов, спускаясь к Подолу.

Совсем недавно, казалось, он был почти пуст, а теперь на верхних уступах склона – нижний каждую весну заливался Днепром – теснились соломенные крыши. Внизу толпились у причалов всевозможные лодьи, от крупных торговых, вмещавших по два-три десятка человек, до простых рыбацких долбленок.

Мистина, ничуть не обиженный, со смехом поскакал за ним. Его вообще сложно было обидеть. «Я не обижаюсь, я сразу убиваю», – говорил он.

Мистина приходился родным сыном воеводе Свенгельду. Он был на пару лет старше Ингвара, они выросли вместе. Однако трудно было найти в дружине других двух столь же непохожих людей. И если из встречных один знал этих парней, а другой нет, то когда первый толкал другого локтем и говорил: «Смотри, княжич Ингорь едет!» – то другой, кланяясь, непременно смотрел на Мистину, едва замечая его спутника.

Мистина был на голову выше Ингоря (он вообще был самым высоким парнем в дружине), широк в плечах, с длинными руками и ногами. Длинные густые светло-русые волосы он расчесывал нечасто, а просто убирал назад и связывал в неровный хвост. Продолговатое лицо с довольно правильными грубоватыми чертами выдавало в нем уроженца Северных стран; дерзкие серые глаза придавали ему опасный вид. На людей он смотрел снисходительно-насмешливо, и хотя держался, как правило, дружелюбно и мог быть очень учтив, чувствовалось, что стать ему другом нелегко. Едва ли он хоть кого-нибудь на самом деле пускал в свое сердце; будучи всегда окружен людьми, он, казалось, вполне довольствуется дружбой с самим собой.

Умный, деловитый, толковый, распорядительный, притягательный и уверенный, он, несомненно, должен был далеко пойти.

Ингвар же рядом с ним почти терялся. Ниже ростом, хотя довольно коренастый и крепкий, с рыжеватыми волосами и неровно лежащей клочковатой юной бородкой, с грубоватым обыкновенным лицом, он по части вежества и красноречия сильно уступал сыну своего воспитателя. Хорошо он себя чувствовал только в походе или в гриде среди дружины. И впрямь казалось, что судьба совершила ошибку, именно ему позволив родиться в семье конунга. Не лишенный способностей, он почти не умел себя показать нигде, кроме как в схватке. Вот робким его никто бы не назвал: он был отважен, решителен, самолюбив, с детства привык к мысли, что должен защищать свои права и достоинство во враждебном окружении, и всегда готов был ринуться в драку.

Ничто не давалось ему легко, но зато он научился самому главному – упорству.

Мистина вскоре догнал его, они неспешно поехали рядом – мимо Подола, вдоль ручья.

Вдоль тропы теснились избушки и дворики за плетнями; собаки лаяли на двух всадников, припустил во все копытца поросенок, мальчишки бежали за конями, встречные кланялись. Двое отроков в замаранных серых рубашках тащили волокушу с глиной – накопали в овраге, где все жители брали глину для лепки посуды. За двориками вздымался поросший кустами крутой берег горы; построек на вершине отсюда не было видно.

А впереди расстилался Днепр, на котором даже крупные лодьи казались соринками. Он был одного цвета с небом и почти такой же ширины; взгляд невольно убегал вниз по течению, туда, где река и небеса сливались воедино.

Волхов, на котором Ингвар родился и провел раннее детство, тоже был священной рекой – он утекал на тот свет, и в тех краях это ощущалось очень ясно. У Волхова было свое небо, откуда он брал исток – серая, хмурая гладь озера Ильмень. На Волхове тоже случались ясные дни, когда вода его делалась насыщенно-синей, но и тогда не закрывал очей грозный бог Ящер, не смолкал едва слышный суровый шепот…

А Днепр тек в ярко-голубую вышину, обиталище солнечных богов. И ниоткуда, кроме как с киевских гор, это не было так хорошо видно!

Ингвар был уверен, что именно поэтому Олег Вещий выбрал сей городок, который в то время мало чем иным мог похвалиться. А вовсе не из-за греческих паволок, чудских куниц, баварской соли и угорских жеребцов.

– Я бы на твоем месте только об этом и думал, – добавил Мистина некоторое время спустя, будто их беседа и не прерывалась. – Все это, – он обвел плетью и причалы, и лодьи, и избушки среди зелени, – ну, пусть не все, но заметная доля, существует сейчас благодаря тебе, твоей отваге и удаче. И Олегу пришла пора с тобой поделиться.

– Я буду получать половину дани с уличей, – напомнил Ингвар.

– И половину отдавать нам с отцом! – оживленно подхватил Мистина. – А все почему? Потому что здесь князь – Олег, а ты… брат его жены. А был бы ты князь – и получал бы не половину дани, а всю.

– И твоя доля была бы вдвое больше.

– Это тоже важно! Но я забочусь о твоей чести.

– О своей позаботься. Как я буду править на Волхове и на нижнем Днепре одновременно? Портки треснут – туда-сюда шагать! Сколько мне крови попортит все это княжье по дороге, а то и сам Олег!

– А ты – ему! Если ты сядешь в уличах, им всем придется ходить в Миклагард мимо твоих земель. И кому они будут кланяться?

– Если я сяду там, отец решит, что я его предал. Что мне плевать на моих предков и их владения. А они за них столько раз кровь проливали.

– Тебе не плевать. Ты сделаешь свои владения такими огромными, что старый хрен Харальд Боезуб сам себя за задницу укусит от зависти!

– Кончай болтать! – с досадой одернул его Ингвар и снова послал коня вперед.

Если Ингвар был честолюбив лишь в глубине души, то у Мистины этого добра хватало на двоих.

Как и прежде, после возвращения из похода они жили в гриде на княжьем дворе, но столовались у Олега, на чем особенно настаивала Мальфрид. Олег Моровлянин занимал прежнее жилье Олега Вещего – не на Киевой горе (она же просто Гора), где ранее обитали князья Киевичи и теперь еще сидела исконная поляская знать, а на вершине правобережья Лыбеди, на круче, которая раньше звалась Лысой горой, а теперь – Олеговой.

Мальфрид встретила обоих парней приветливо, но во взглядах, которые она бросала на Ингвара, и сейчас еще читалось изумление.

За последние три года, что она его не видела, он из отрока стал мужчиной. Годы походов оставили на нем заметный след: на переносице появился шрам «галочкой», не посередине, а ближе к правой брови, концом рассекающий ее. Двух зубов спереди не хватало – сверху и снизу.

Казалось, Мальфрид всякий раз при взгляде на него спрашивает себя: неужели этот коренастый рыжеватый хирдман, просто одетый и молчаливый, и есть ее младший брат?

В далеком детстве она носила его на руках, но он покинул Волховец шестилетним мальчиком. Когда она сама приехала в Киев вместе с мужем, ему было одиннадцать, но тогда он еще не сильно переменился, лишь подрос чуть-чуть. В вышину он тянулся медленно, как это часто бывает с мальчиками, которых обгоняют порой даже младшие сестры. Но теперь он был одного роста с Мальфрид – высокой для женщины – и гораздо шире в плечах. Стройная, белокожая и светлобровая Мальфрид была истинная «лебединая дева», а коренастый Ингвар с его обветренным загорелым лицом казался рядом с ней каким-то двергом. Двое родичей среди чужого племени, они были очень привязаны друг к другу, хотя выражать эту привязанность Ингвар не умел, а Мальфрид не решалась.

Олег тоже был рад гостям.

В Ингваре он давно уже видел не заложника, а брата жены, естественного своего союзника. Недаром именно ему он доверил возглавлять два последних похода.

За столом находился и мальчик – первый и пока единственный сын Олега. Кроме него, за эти годы у княжеской четы родилась лишь одна девочка, Предслава, она была на год моложе брата.

Когда после Свенгельдова похода с Деревлянью заключали новый мирный договор, в него вошел и будущий обмен невестами: Предслава была обещана в жены деревлянскому княжичу Володиславу, а сестра Володислава – сыну Олега. Но Олегова дочь жила дома, а маленькую деревлянскую княжну тогда же и перевезли в Киев: теперь обе девочки, шести и четырех лет, росли под присмотром Мальфрид, будто сестры.

Сыну и наследнику Олега дали сразу два имени: Одд – в честь прадеда, и Святожит – в честь прабабки, моравской княгини Святожизны.

Рослый, как оба родителя, светловолосый мальчик однако не отличался крепким здоровьем: голова его казалась слишком большой, и он был бледен даже теплым летом. Каждую осень и весну он неизменно кашлял и мучился лихорадкой, Мальфрид без конца поила его разными травами и изводилась от беспокойства. По виду неглупый, Оди почти все время молчал.

Именно о нем и зашла речь, когда после еды челядь убрала блюда и миски. Мужчинам налили пива в греческие кубки, а мальчика Мальфрид вручила нянькам, велев отвести его прогуляться. Его уже пора было передавать на воспитание кормильцу и переселять в дружинный дом, но Мальфрид все откладывала этот день, боялась отпустить ребенка от себя, надеясь, что здоровье мальчика окрепнет и он станет более пригоден для обучения всем мужским наукам.

– Ну что ты… присмотрелся? – неуверенно начала Мальфрид, обращаясь к брату.

– К чему? – Он бросил на нее взгляд исподлобья.

– К жизни! – весело пояснил Олег. – Как тут люди живут.