Текст книги "Княгиня Ольга. Зимний престол"

И помня в том числе о порогах, Мистина позволил людям отдохнуть как следует. Для предстоящих примерно тридцати переходов русам понадобятся все оставшиеся силы.

– До дома доберусь – лягу прям у печи и буду всю зиму лежать, – мечтал Острогляд. – Можно даже постельник не класть, лишь бы тепло и не шевелиться до самой весны.

– А я в баню сначала, – ухмыльнулся Ивор. – Иначе баба и на пол к печи не пустит. Пока до дому догребем, в ту пору в реку уже не полезешь.

В первую же ночевку передовой отряд обнаружил, что в последний раз некая немалая дружина была здесь не так давно – пару недель назад.

– Человек с тысячу, – докладывал Мистине Тородд, ходивший осматривать остывшие и уже прибитые первыми осенними дождями кострища. – Не печенеги. И не хазары. Вроде даже греки, – он показал подобранное отбитое горло амфоры со смоляной пробкой, – да откуда здесь быть грекам? Там таких с десяток валялось.

– С чем? – спросил кто-то из отроков.

– Вино, – Тородд повозил пальцем по горлышку изнутри. – Красное. Не масло.

Мистина взглянул на него, потом на Острогляда, Тормара и других бояр. Каждый гнал от себя дурную мысль, что греки, не дождавшись их близ устья Боспора Фракийского, сами пустились по морю на север. Мысль была нелепая: ныне живущие ни сами не видели, ни от дедов не слышали, чтобы греки, постоянно одолеваемые разными врагами, ходили воевать так далеко от собственных земель. Ладно бы – Болгарское царство, но Днепр!

– Да не может быть, олядии через пороги не пройдут, – Мистина помотал головой. – Это летучие корабли надо иметь, а не олядии. Какую же силу надо собрать, чтобы такую громаду на катки поставить?

– Болгары могут быть, – сказал Земислав.

– Зачем? – Мистина взглянул на него.

– Что-то я у болгар вовсе никаких лодий не видел, – одновременно сказал Тормар.

Все помолчали, не зная, что еще предположить. Уличи? Тиверцы? Собрали рать и пошли на Киев – посчитаться за поход Свенельда и Ингвара десятилетней давности? Ясно было одно…

– Если тысяча прошла, то их раза в три больше, чем у князя в Киеве сейчас может быть, – вслух высказал общую мысль Мистина.

А каждый продолжил сам: надо спешить, и уже не только из-за близкой зимы…

Почти на всем протяжении пути через низовья Днепра русы замечали на правом берегу печенежские отряды. Близко степняки не подходили, и ничего особенного в этом не было: редко какой переход через эти места обходился без мелькающих у небокрая всадников. Здесь уже тянулись их земли. Разные роды или колена владели степными просторами восточнее – между Хазарией и Корсуньской страной – и западнее, на правом берегу Днепра, где близ границ Болгарского царства кочевало колено Хопон. Близ земель уличей жили сыны рода Явдиертим, а севернее, ближе к Руси, – Харобое. С Харобое у Ингвара имелся мир, заключенный еще в пору владычества Олега Предславича: был установлен размер откупных, какие печенеги брали с проходящих русских обозов в обмен на обязательство не нападать на них и не подпускать других. Необходимость дать безопасный проход купцам с товарами и посылала княжьи дружины в эти места.

Печенегов Мистина особенно не опасался: Харобое, конечно, несли ущерб от того, что купцы с товарами уже два года как не ездили, но даже с досады они едва ли нападут на десятитысячное войско. С левого берега низовья Днепра прикрывали от степей обширные плавни, непроходимые для конников. Останавливаясь на правом берегу, по вечерам расставляли полукругом рогатки из копий. Возле лодий оставался особый дозор, готовый в случае нападения тушить горящие стрелы и не дать загореться судам.

Мистина ждал, что люди князя Давлета, а то и он сам приедут потолковать, обменяться новостями и дарами, как водится. Но всадники держались на таком расстоянии, что даже их хвостатые стяги разглядеть не удавалось.

– Чего-то много нынче темирбаев, – ворчал Гудфаст, ходивший ранее с княжескими товарами. – Присматривать они всегда присматривают, но больно густо их в этот раз.

– Да мы их растревожили, – отвечал Тормар. – Все лето рати водим: то туда, то назад…

– Куда и зачем мы рать ведем – им еще весной все было рассказано.

– А тебе бы рассказали, куда и зачем войско чужое идет – ты поверил и успокоился? – усмехнулся Ивор.

– Нет. Дурной я, что ли?

– И Девлет не дурной.

– А если он не дурной, – сказал Мистина, – чего же не приедет и не поздоровается, о новостях не спросит? Я бы так и сделал.

– А тролль его знает.

– Вот до Протолчи доберемся – там и будут новости, – утешил Тормар, понимавший, что Мистина не столько хочет рассказать свои новости печенегам, сколько узнать что-то от них.

Через десять дней добрались до Протолчи – здесь кончался первый отрезок пути от моря. Будто огромная рыба-кит, в русле Днепра залегал Хортич-остров, так что сам могучий Днепр, обтекая его, превращался в две неширокие протоки. На южном краю острова, возле озера, раскинулось обширное поселение, сторожившее брод и пролегавшую через остров переправу. Кто положил ему начало, знали лишь местные предания, но выходило, что Протолча существует почти столько же, сколько сам Хортич-остров. Населяли ее ясы – выходцы из многолюдного и широко разбросанного по степям и берегам южных рек племени. Они сидели здесь при хазарах, когда были подчинены кагану, но при Олеге, когда тот осваивал путь к Греческому морю, перешли под руку руси. На острове русы приносили жертвы в последний раз перед выходом в море или в первый – после возвращения оттуда, когда большая часть опасностей оставалась позади, а труды по переходу через пороги – впереди. Пороги начинались вскоре за Хортич-островом, и здесь отдыхали между этими двумя участками пути.

Своих князей у ясов не было, и управлял ими выборный воевода. Говорили, что какой-то самый главный воевода у них есть и живет на Меотийском озере, в городе Адомахе, но протолчинские ясы заключали договора с русскими князьями по собственному усмотрению. Сейчас ими правил боярин Туган, и с княжеским войском из Протолчи ходили три десятка воинов под началом Тугановых сыновей, Хазби и Иналука. Оба вернулись живыми, хотя и не всю собранную отцом дружину привели в целости. Таких дружин, чтобы не понесли потерь, в войске не осталось, и ясы пострадали еще не наихудшим образом.

Братьям Тугановичам теперь все завидовали: они будут дома уже сегодня, а не через три недели, наполненные тяжкими трудами пути. Те, чувствуя это, ходили гордые.

– Теперь нам дадут наконечники на пояса воинов! – смеясь, говорили они. – Все парни, кто сидел дома, будут нам завидовать: мы были на войне, убивали врагов и взяли добычу. Не придется ждать, пока исполнится тридцать!

– Оженят вас теперь! – посмеивались товарищи.

– А то как же! – отвечали Тугановичи, уже мысленно видя себя гордо сидящими в кругу уважаемых мужчин – отцов семей.

У ясов парни становились полноправными мужчинами только в тридцать лет, а Тугановичам было лишь чуть за двадцать. В Вифинии они после каждого сражения долго ходил по полю или вдоль городской стены, отыскивая места своих схваток с врагом и трупы греков, павших от их рук. Поначалу даже отделяли головы и пытались, к отвращению русов, отчистить черепа, чтобы взять с собой: по древнему обычаю их народа, головы врагов надлежало привозить старшим на показ и потом хранить у себя дома. Но задолго до конца похода им пришлось от этого отказаться: выбирая, что везти домой – черепа или добычу, – они выбрали добычу. И теперь лишь Мистина, не считая их собственных отроков, мог подтвердить Тугану, что его сыновья проявили доблесть и сразили много греков.

Мистина смеялся, думая, что сам, в его двадцать пять, в глазах Тугана и его родни был бы еще юношей. Но у русов и славян человек не зря считается взрослым лет в тринадцать-пятнадцать. Способный думать по-взрослому созревает к этому сроку, а дураку и седина ума не прибавит. Однако когда за спиной человека стоит такой род, как у Мистины, кровь дает и ребенку права взрослого, а женщине – права мужчины.

Эльга… Теперь, когда их уже не разделяло море, мысли о ней накатывали почти во всякий свободный час. Вспоминалось, как она взглянула на него под конец последнего пира перед этим походом – не сказав ни слова, но он и так понял: она не может отпустить его хотя бы без капли той любви, что он уже не первый год от нее добивался. Она приняла на хранение его костяного ящера и теперь ждет его. И все между ними пойдет куда лучше, чем шло полтора года перед этим. Мистина был в этом уверен: эти пять месяцев, пока хранилище его жизни оставалось у Эльги, связали их тесными узами. И когда он вернется, она не сможет его оттолкнуть.

Но хотя в мыслях Мистины Эльга была совсем рядом, до Киева предстояло еще грести и грести. Пока перед ними лежала Протолча: сперва заросли желтого, шуршащего на ветру тростника в сероватой осенней воде, потом пустырь, где уже толпились любопытные ясы – мужчины в ушастых шапках, в белых льняных кафтанах с прямым запáхом, женщины в мешковатых льняных же платьях до колен, в шапочках, украшенных прямоугольным куском шелка надо лбом. Потом селение – десятки дворов и домиков, а позади, в срединной части острова, высилась дубрава. Население здесь было разноликое и разноязыкое: сами ясы, поляне и уличи, немного хазар. В летнюю пору на той стороне, за бродом, сотнями выстраивались печенежские вежи, до самого небокрая гуляли стада. В Протолче вперемешку стояли и славянские земляные избы-срубы, и ясские «каты» – жилища, сплетенные из прутьев и обмазанные глиной. Никаких укреплений она не имела, но ни русы, ни степняки ее не трогали: в глазах русов ее делала неприкосновенной близость святилища, а степняки всегда оберегали места ремесла и торговли, снабжавшие их хлебом и разными изделиями, какие они не могли производить сами.

Войско растянулось вдоль острова и берега, располагаясь на отдых. Воеводу и бояр вышел встречать сам Туган – невысокий ростом мужчина лет пятидесяти, с темно-рыжими волосами и голубыми глазами, как у многих ясов. Его сопровождали родичи в суконных кафтанах со стоячими воротниками и шелковой отделкой. Кафтаны были подпоясаны ремнями с множеством блестящих бляшек, бронзовых и серебряных. По числу бляшек можно было судить о знатности мужчины и его воинских заслугах.

– Приветствую тебя, Мистина, сын Свенельда, да будешь ты самым сильным и здоровым из детей земли до скончания века! – Туган говорил по-славянски, как по большей части и объяснялись между собой выходцы из разных племен на землях руси. – Да не притупятся мечи ваши в бранном деле, русы, не запнутся суда ваши в быстром беге!

Он произносил не «беге», а скорее «бехе» – этим отличалась речь ясов, и порой этот выговор перенимали живущие с ними в тесном единении славяне.

– Да продлятся твои годы, Туган, сын Мамсыра! – кивнул в ответ Мистина. – Рад видеть тебя таким же здоровым, как весной. И не менее того рад, что могу возвратить тебе твоих сыновей такими же здоровыми, но куда более опытными, прославленными и даже богатыми.

Такое начало не могло не обеспечить прибывшим самый радушный прием. Вскоре Мистина, Тородд, Острогляд, Ивор, Тормар, Эскиль, Зорян и другие уже сидели на коврах в Тугановом жилище, а женщины раскладывали на низких столиках перед ними просяные лепешки, мед, сыр и прочее угощение, пока варилось мясо в больших котлах. По всей Протолче хозяева торопливо снимали столики, в иное время висевшие на стенах домов снаружи, и ставили перед гостями: по своим старинным обычаям ясы угощались, сидя на полу или на низеньких скамеечках. В домах северных властителей на полу сидели только нищие, но русы, привыкшие к походной жизни и повидавшие разные обычаи, не смущались этим, и даже воевода без раздумий садился на пол – а сзади ему почтительно подкладывали яркую подушку, чтобы на нее опираться. Все же это был дом – защищенный от ветра и дождя, с пышными овчинами и ткаными коврами из разноцветной шерсти на глинобитном полу. В очаге горел огонь, дым уходил в плетенный из прутьев и обмазанный глиной короб. На камнях очага лежала часть угощения – для предков, а близ него – несколько дорогих блюд, чаш и одежд из греческой добычи: то, что Мистина велел поднести Тугану в честь своего возвращения. С полным пересчетом добычи и выделением доли его сыновей предстояло подождать до Киева и до зимы.

– Благословен богами нынешний день! – говорил Туган, держа в руке рог меда. – Весной у нас здесь, близ священного острова и переправы, что нам богами и предками завещано хранить, мы собирали войско князя Ингоря и провожали его в поход. Первым вернулся сам князь – при нем было мало людей и мало добычи, и он смог отплатить мне за гостеприимство лишь вот этой чашей, – он показал на медную чашу в руках своего младшего брата Ахсара, – хотя и без даров я был счастлив принять его с молодой женой и пожелать продления его лет на земле…

– Тебя можно поздравить с молодой женой? – Мистина не понял хозяина и с удивлением уставился на госпожу Чабахан, мать его спутников-Тугановичей.

Живая и здоровая, она сидела на почетном месте в женской половине каты и отдавала приказания челяди; над загорелым лицом красиво блестели позолоченные бубенчики, пришитые к шелковой шапочке.

– Я говорю о молодой жене князя, – пояснил Туган.

Мистина невольно пригладил волосы, заправленные за уши и связанные сзади в хвост, будто сомневался, не мешают ли они ему слышать как следует.

– Молодой жене князя? – повторил он, помешав хозяину продолжить речь. – О ком ты говоришь?

– А разве ты не знаешь? – Теперь уже Туган удивился. – Князь вез с собой в Киев сестру болгарского царя Петра – деву с тонкими бровями, с кем не сравниться другим красавицам.

Русы изумленно загудели. Мистина опустил чашу на столик, чтобы ненароком не пролить мед от таких новостей.

– Сестру царя Петра? – повторил он. – Но как…

Закружилась голова, и он оперся рукой о подушку за спиной. Взять такую знатную жену Ингвар мог только если… если овдовел… Эльга…

Перехватило дыхание, в груди разлился холод. Проведенное в походе время и без того казалось долгим, а теперь эти полгода представились беспредельными, как целая жизнь. Эльга могла умереть за лето… Человеку, а тем более хрупкой молодой женщине довольно и куда меньшего времени.

Все вдруг утратило смысл. Зачем поход, зачем слава и добыча, если она ни о чем не узнает? Если уже некому вручить то, что он вез через моря и земли в шелковом мешочке за пазухой?

– Но что с княгиней? – воскликнул не менее изумленный Тородд, и Мистина был ему благодарен: он сам хотел задать этот вопрос, но не мог подобрать слов. – Эльга… наша княгиня в Киеве? Что с ней случилось?

– Случилось? – Туган оглядел своих родичей, но те лишь покачали головами.

– Вы получали вести из Киева? – жестко спросил Мистина, быстро взяв себя в руки.

– Нет. С тех пор как весной войско прошло к морю, из Киева никто сюда не приезжал.

Мистина перевел дух и снова взялся за чашу. Если из Киева на юг никто с весны не ездил, то и Ингвар не мог ничего узнать об оставшихся дома. Значит, если он и взял новую жену – если это правда, – то не потому, что лишился прежней.

Но тем самым новость становилась совершенно необъяснимой.

– Рассказывай, что тебе известно об этом браке, – предложил он Тугану. – Князь передавал, как все это вышло?

Вскоре он уже знал все, что знал Туган, сам видевший и Ингвара, и его новую жену, и ее родича Бояна. Участие в деле Бояна кое-что Мистине объяснило, да и сам Ингвар по пути не отмалчивался: он хотел, чтобы о его новом знатном родстве и его выгодах знали все подчиненные ему земли.

– Это же я поведал и князю Ильбуге, – закончил Туган. – И он был не менее тебя удивлен этой новостью. Он сказал, что эта дева, дочь Пресияна, сестра баты[24]24
  Баты (господин) – титул у тюркских народов, в том числе болгар.


[Закрыть] Бояна и баты Калимира, была обещана в жены его брату Едигару. Ильбуга уехал от меня в большом негодовании.

– Кто это? – не понял Мистина, лишь по именам сообразив, что речь идет о печенегах.

– Это князья высокородного колена Явдиертим, храбрейшего и благороднейшего. Они кочуют на правом берегу Днепра, близ земель уличей и тиверцев.

– А, помню, волчьи хвосты. – Мистина нахмурился: – Мы встречали этот род, когда там воевали. Только там был другой какой-то князь…

– Возможно, ты помнишь Джурмая.

– Точно. Его.

– Ну а теперь ему наследовал его родич Ильбуга, и под началом у него пять или шесть тысяч всадников, не считая женщин, детей и невольников.

Мистина взглянула на Тормара, потом на Острогляда. Бояре вокруг него нахмурились. Проведенные среди военных опасностей полгода приучили их думать только в одном направлении, и сейчас все сразу вспомнили печенежские отряды, проносившиеся вдоль небокрая.

– Давно они были у тебя?

– С месяц назад. На праздниках даров земли князья благородных родов объезжают подвластные им земли и собирают дань с оратаев. Мы, как ты знаешь, не принадлежим к числу их данников со времен киевского князя Олега Старого, но князья Явдиертим порой заворачивают ко мне, дабы ради мира и дружбы обменяться дарами и новостями. Это было после того, как князь Ингорь с его людьми ушел вверх по реке, но до того, как появился его родич Хальга.

– Что? – Мистина вновь поставил чашу.

– Я хотел рассказать об этом, но ты стал расспрашивать о новой жене князя…

– Так это Хельги был – бес краснорожий! – Ивор хлопнул себя по бедру.

Бояре снова переглянулись: стало ясно, чьи следы они видели на каждой стоянке по пути от моря.

– У него тысяча человек, да? – Мистина взглянул на Тугана. – Скутаров около полусотни?

– Чуть больше сорока, – сдержанно ответил Туган: он был недоволен, что гости его все время перебивают, но ради их силы и знатности приходилось терпеть. – И они везли недурную добычу. Вот что князь Хальга подарил мне, – он показал перстень греческой работы, очень дорогой: из золота, с эмалевым щитком и ободком из мелких жемчужин. – И вот что я хотел сказать… еще в начале нашего застолья: первым вернулся князь, вторым его родич Хальга, оставался только ты, третий из вождей похода, но тебя уже мы не надеялись дождаться до следующего лета. Но вот благодаря милости богов и ты с нами, невдалеке от родного очага. Поднимем же сейчас эту чашу богам, а после принесем им достойные жертвы, чтобы они всегда приводили нас и ближних наших в родной дом невредимыми!

Мистина кивнул и выпил. Лишь мельком подумал: дом, где он родился, остался в Хольмгарде, если отсюда глядеть – на другом краю света. С тех пор он бывал там пару раз, но своим домом это место не считал: кроме могилы матери, он ничего и никого там не оставил. Уже много лет домом для него был Киев. Там находилась его середина мира. И та, в ком он видел хранительницу своего мира, – Эльга.

Туган говорил еще что-то, но Мистина больше не слушал. Это что же выходит: Ингвар взял в Болгарском царстве другую жену и привез ее к Эльге? Как она примет такую новость?

Что там сейчас происходит, в Киеве?

И чем дольше он думал об этом, чем яснее осознавал, к каким последствиям может принести внезапная новая женитьба его побратима, тем сильнее ему хотелось поставить на столик чашу и выйти, чтобы немедленно продолжать путь. Похоже, стольный город русов нуждается в его присутствии еще сильнее, чем он думал нынче утром.

* * *

Хельги Красный подошел к Киеву в первые дни листопада. Зная здешние порядки, из Витичева он послал гонца вперед – уведомить князя о своем прибытии.

– Гонец из Витичева! – задыхаясь не столько от быстрого шага, сколько от волнения, доложил десятский, Хрольв. Возвращения своих соратников гриди ждали с не меньшим нетерпением, чем князь, княгиня и родичи ушедших. – Войско…

– Кто? – рявкнул Ингвар, вскакивая на ноги.

Стол содрогнулся, а Огняна-Мария испуганно отпрянула и вытаращенными глазами посмотрела на Хрольва. Тот говорил на «русском» языке, то есть северном, несколько изменившемся в устах норманнов третьего-четвертого поколения, а новая Ингварова жена пока не выучилась понимать.

Ингвару кровь бросилась в лицо – от радости и тревоги. Этой вести он ждал днем и ночью. Разрываясь между Огняной-Марией и мыслями об Эльге – ведь и он пять лет привыкал считать ее своей судьбой и неотделимой частью себя, – между своим прошлым и будущим, между надеждами и опасениями полного крушения, – он всем сердцем жаждал, чтобы вернулся наконец его побратим, привез добрые вести… или хотя бы свое несгибаемое упорство и неустанную изобретательность. Если бы Мистина вернулся – хоть как, хоть с чем! – тяжкое княжеское бремя наполовину облегчилось.

– К-красный… – упавшим голосом пробормотал Хрольв, с неохотой делясь своим разочарованием. – Брат княгинин…

Не один Ингвар в дружине ждал Свенельдича – того человека, который уже лет десять говорил отрокам, что делать, и находил выход из любого затруднения.

– Тьфу, йотуна мать, жма тебя возьми! – выбранился Ингвар, не стесняясь стола и молодой жены.

Эльга не позволяла ему такого в жилой избе, но Огняна-Мария пока не понимала этих слов. Или делала вид, будто не понимает.

Ожидаемая радость обернулась жестокой досадой. В той же мере, в какой Ингвар сейчас жаждал увидеть перед собой побратима, Хельги Красному он желал обнаружиться где-нибудь не ближе Йотунхейма.

– Живой, стало быть… – Ингвар вновь опустился на свое место, осмысливая новость.

Несмотря на их прежние разногласия – улаженные в конце концов все тем же Мистиной, – появлению шурина Ингвару следовало бы радоваться. Имея под боком беспокойных древлян, он должен был всех богов благодарить за возвращение хоть какой-то части прежнего войска. При нем сейчас находилось три десятка гридей и три сотни болгар под началом Бояна. Те дружины, что пришли с ним из Греческого царства, уже разошлись восвояси, чтобы успеть по домам до снега. Нагрянь сейчас какая беда – у Ингвара не было под рукой военной силы, чтобы ей противостоять.

А Хельги Красный ушел в тот поход как его человек. По уговору старших бояр в Боспор Фракийский он направился первым – со своей дружиной из шести сотен отроков, кое-кем из наемников и прочих удальцов, пожелавших присоединиться. Уступая ему эту честь, Ингвар и Мистина в глубине души надеялись, что он первым и голову сложит при встрече с царскими судами. Честолюбивый, бойкий и храбрый родной племянник Олега Вещего очень мешал им, тем более что он и не скрывал своих притязаний на дядино наследство.

Но в то злополучное утро они еще не знали, с чем им предстоит столкнуться. Не догадывались, что приятный теплый ветерок, дующий им в лицо, погубит их – и спасет Хельги. Греческие хеландии дали огнеметные залпы по русским лодьям только тогда, когда те окружили их. Бронзовые сифоны, плюющиеся горящей смесью, стояли на носу и по бортам хеландий и могли накрыть противника одновременно с трех сторон. Кроме задней – с кормы не стреляли, потому что попутный ветер бросил бы пламя назад, на саму хеландию. И таким образом, суда Хельги Красного, возглавлявшие строй и успевшие пройти за корму грекам, неведомо для себя оказались в безопасности.

Ингвар обдумывал это уже потом – стиснув зубы, чтобы одолеть боль от ожогов и горе от потери половины ближней дружины, что сгорела и утонула у него на глазах. В этот раз богини судьбы улыбнулись Хельги, а не ему. Но о дальнейшей судьбе Хельги в это лето Ингвар ничего не знал: тот ушел через Боспор Фракийский на юг, к Царьграду, а Ингвар и Мистина остались севернее и в конце концов разошлись в разные стороны. Жив ли Хельги, жив ли хоть кто-то из тех двух тысяч человек, что вольно или невольно оказались под его началом? Или повстречались с сильными царскими войсками и полегли все до единого? Об этом можно было только гадать, но этим бабьим делом Ингвар не занимался.

И вот пришли вести. Хельги жив. Нашел силы выдержать целое лето в отрыве от прочего войска и даже вернуться на Русь.

Эльга… Она обрадуется возвращению сводного брата. Но Ингвара мысль об этом наполнила тревогой. Не хуже княгини он понимал, чей союзник прибыл в Киев. А он, Ингвар, почти один – кроме гридей и Бояна, при нем лишь двое двоюродных братьев, Фасти и Сигват. Два года назад, когда Хельги Красный впервые явился требовать своей доли наследства, здесь был Мистина. Он удержал Ингвара от поспешных опрометчивых действий и нашел способ все уладить. Ингвар был способен обойтись и без побратима – он не дитя, а Свенельдич не нянька. Но боялся в глубине души, что сгоряча наломает дров, а рядом не окажется Мистины, который может сказать ему «нет». Твердым голосом своего старого отца, слушаться которого Ингвар привык с четырехлетнего возраста.

– Ну… – Ингвар посмотрел на Хрольва. – С чем он? Сколько у него людей? Кто от него приехал?

– Селимир, словенин. Позвать?

– Не сюда. – Ингвар снова встал. – В гридницу пойдем.

Среди славян в дружине Хельги Селимир отличался наиболее знатным происхождением: его род владел городцом Люботешем на Ильмене, и отец Селимира считался малым князем в своей округе. Сейчас, с возвращением на Русь, это снова стало важно. Ингвар хорошо знал этот род: уже третье поколение Люботешичи подчинялись и платили дань его предкам в Хольмгарде. Уже поэтому Ингвар, отгоняя тревогу и волнение, встретил посланца со всей приветливостью: даже вышел ему навстречу к очагу и обнял. В Царьграде август лишь взирает на гостей с высоты золотого троноса – а тот порой хитроумные приспособления поднимают к самому потолку, будто в небо, – и даже приветствие от его имени произносит царедворец. Русский же князь еще сам в себе видел прежде всего военного вождя и мог лишь как брата приветствовать другого воина, посланца от родича и соратника.

Бойкостью ума Селимир не отличался, однако выглядел внушительно – рослый, плечистый, с золотистой бородкой, окаймлявшей круглое лицо. Сейчас его кожа, загоревшая за два года под жарким солнцем полуденных стран, была темнее волос. А греческий кафтан-кавадий из желто-зеленого самита и хазарская шелковая шапка, похожая на шлем с бармицей, и вовсе придавали ему такой диковинный вид, что даже княжьи гриди, многое повидавшие, недоуменно ухмылялись. И в ухмылках сквозила зависть… Селимир еще не сказал ни слова об успехах похода, но его наряд был весьма красноречив.

Вслед за Ингваром к Селяне подошла Огняна-Мария. Отрок передал ей рог с медом, и она протянула его гостю, приветливо улыбаясь.

– Будь здрав сто лет в Русской земле! – с непривычным выговором произнесла она по-славянски.

Селяня принял рог и наклонился, когда она знаком показала, что собирается его поцеловать. Отпивая, он с нескрываемым, почти грубым любопытством оглядывал эту молодую женщину – среднего роста, заметно ниже Эльги, со смуглым миловидным лицом и карими глазами.

– И ты, княже, будто здоров с… женой молодой! – Селяня поклонился обоим, но в поклоне его чувствовалась насмешка. Дескать, экое диво! – А где княгиня?

Он огляделся, будто надеялся найти и Эльгу где-то рядом. Хотя будь она здесь, не Огняна-Мария подносила бы гостю медовый рог. Селяня, ученый вежеству, это прекрасно знал.

Ингвар переменился в лице; несколько натянутая приветливость сменилась искренней досадой. Не отвечая, он развернулся и ушел назад, к своему сиденью. Огняна-Мария села на резное кресло слева от него – не на возвышении, где обычно сидела Эльга, а ниже.

– Рассказывай! – велел Ингвар, когда отроки усадили Селяню на ближний к нему край скамьи. – С чем приехал родич мой Хельги? Сколько людей? Здоров ли сам? Как поход? Где были?

– Хельги конунг сам здоров, – важно ответил Селимир. – Людей с ним тысяча, сорок три лодьи.

– Кто? – одновременно спросили несколько голосов.

Многие из ближней дружины подались вперед; на всех лицах было написано нетерпение и надежда. В Боспоре Фракийском Ингваровы гриди потеряли половину своих товарищей и, вопреки вероятию, до сих пор надеялись, что кто-то из сгинувших еще найдется живым в других частях разделенного натрое русского войска.

– Из нарочитых людей при нем Хранимир-ладожанин, бояре Велесень, Миролюб, Негода, Перезван… Из свеев – Ульва.

– А Эймунд? – нетерпеливо спросил Ингвар. – Брат княгини?

О судьбе Эймунда он не мог сказать Эльге и Уте ровно ничего: в последний раз юного плесковского воеводу видели в то солнечное утро близ Килии, когда войско рассаживалось по лодьям, собираясь войти в Боспор Фракийский.

– Эймунд? – Селяня явно удивился. – Да мы и не видали его…

Ингвар и многие за ним переменились в лице. Надежда найти Эймунда живым возле Хельги с самого начала была призрачной. Теперь же явное удивление Селяни, за четыре месяца успевшего вовсе забыть про младшего брата княгини, окончательно поставило на ней намогильный столб-бдын.

Юный плесковский воевода Эймунд сын Вальгарда мертв уже четыре месяца. С того злополучного дня битвы в Боспоре Фракийском, который все они не забудут никогда в жизни.

«Эльга, – снова мелькнуло у Ингвара в мыслях. – Послать сказать ей…»

Нет! Не будет он ей этого передавать! Даже в лучшие их дни он предпочел бы переложить такую обязанность на кого-то другого, а уж теперь, когда она видеть его не хочет, весть о гибели младшего брата уж точно не раскроет для него дверь ее сердца!

«Ты ей говори, что он с Хельги, – вспомнилось, что советовал ему Мистина в ту непроглядную ночь возле устья Боспора Фракийского, когда они виделись в последний раз. – И пусть Хельги сам ей скажет, что это не так. Не ты и не я, а Хельги. Если вернется. Эймунду это все равно, а нам…»

– А про Свенельдича что слышно? – крикнул Гримкель Секира, и Ингвар опомнился: да, об этом надо было спросить прежде всего!

– Я, княже… – Селимир с важностью разгладил полы своего роскошного кавадия, – Хельги конунгом прислан тебя уведомить о его приезде. Поклониться и попросить дозволения твоего княжеского в стольный город ему с дружиной, стало быть, вступить. А про все прочее, что Хельги конунгу ведомо, мне беседовать невместно.

Ингвар даже не сразу его понял. Вдумался, пытаясь извлечь ответ на свой вопрос из этой речи, и лишь потом сообразил: загорелый здоровяк в кавадии просто отказывается отвечать.

– Что ты сказал? – Он нахмурился: – Вы что-то знаете о Свенельдиче или нет?

– Доподлинно нам ничего о нем неведомо. Но когда был в Никомедии знатный грек, Романов царедворец, имел с Хельги конунгом беседу тайную и кое-что, как я слышал, о судьбе Свенельдича рассказал. Но то дело Хельги конунга, и он тебе сам, что знает и может, передаст. Когда в город твой по твоему соизволению вступит.

Важный, будто украшенный яркими лентами и цветами золотистый Волосов сноп, Селимир скрестил мощные руки на груди и замолчал. Ингвар потер лоб. Ответ на самый важный для него вопрос был где-то рядом, но не давался. Будто он пытался ловить струйку дыма в воздухе.

– А еще наказал мне Хельги конунг сестре его, Эльге княгине, поклон передать и братскую его неизменную любовь, – с важностью добавил Селимир и снова огляделся. – Где же княгиня? Здорова ли она?