Текст книги "Княгиня Ольга. Ключи судьбы"

Долговязый попытался удержать ее, но в это время Лют схватил его за шиворот и дернул в другую сторону. «Волк» хотел ответить ему ударом в лицо с разворота – Лют этого ждал и резко пригнулся, благо более низкий рост позволял легко пропустить удар над собой. А сам тут же обхватил долговязого поперек туловища, навалился, подбил ногу и опрокинул в снег. Потом от всей души врезал в глаз – сверху вниз, с правой.

От сокрушительного удара потемнело в глазах, и Рысь обмяк. Вскинул руки, пытаясь прикрыться, а Лют мигом выкрутил ему кисть, заломил руку и перевернул носом в снег. По всем ощущениям, противник ему попался совсем молодой. Худощавый, дерзкий, упорный, жилистый, но не слишком тяжелый. Держа заломленную руку, Лют навалился сверху всем весом и упер колено в поясницу. Все. Теперь можно поднять голову и оглядеться.

Все это случилось очень быстро – у ворот еще шла драка, не разглядеть, кого с кем. В свете священных огней метались и боролись друг с другом косматые шкуры и страшные личины, будто обитатели Нави вырвались, пытаясь завладеть миром живых.

– Лют! – Откуда-то вдруг выскочил Торлейв – без шапки и с кровавой ссадиной на щеке. – Их тут много! Стая целая! Бежим!

Не выпуская противника, Лют оглянулся – где Величана?

Она сидела на снегу в трех шагах – вернее, стояла на четвереньках, свесив голову. Весь ее вид выражал такой страх, отчаяние, слабость и боль, что у него все внутри перевернулось.

– Давай к нам! – Возле Торлейва возник Вальга и махнул рукой в сторону предградья. – Тут близко! Там укроемся, а дальше поглядим!

Из тьмы со стороны реки выскочило еще несколько «волков», и тут же перед ними очутились Чернега, Сватята и Берн с жердями в руках. Остальных Лют не успел разглядеть, но, судя по крикам и завязавшейся драке, здесь была немалая часть его киевской дружины.

Больше не глядя по сторонам, он вскочил, в свою очередь поднял Величану на руки и понес к предградью. Теперь она не вырывалась, а даже обхватила его рукой за шею и прижалась лицом к плечу, будто пытаясь спрятаться от всего, что творилось вокруг. Сзади раздавался шум драки, волчий вой и бабий визг.

На счастье киян, двор Ржиги стоял в ближней к реке стороне предградья. Торлейв, с колом в руке, обогнал Люта и теперь бежал впереди. Ворота стояли нараспашку, со двора Ржигиной избы доносился звон бубенцов и пение: «А кто даст пирога, тому полон двор скота…» После Мокоши с ее пестом по дворам ходила молодежь и даже дети.

Торлейв отворил двери, и Лют наконец вошел со своей ношей в тепло и тишину гостиного двора. Здесь было почти пусто: все разошлись, кто к князю, кто по знакомым, кто просто шататься с ватагами по дворам и получать везде то пирог, то ковш пива.

Лют осторожно опустил Величану на лежанку.

– Унемысловна! Ты как, жива? – тревожно окликнул он ее. – Воды дайте!

Торлейв принес мокрый ковш. Величана открыла глаза и заморгала. Лют обхватил ее за плечи, приподнял и поднес ковш к ее рту. Она взялась за него дрожащей рукой и стала пить; Лют придерживал ковш поверх ее пальцев, уверенный, что иначе она уронит. Етонова жена выглядела разбитой и чуть живой.

– Где он? – Она подняла глаза на Люта – взгляд был испуганный и ошалелый.

– Тот бес? Да там, на снегу валяется. Не бойся, сюда мы его не пустим. Дверь затвори! – Лют глянул на Торлейва, и тот метнулся к двери.

– Где мы?

– У нас в гостином дворе. Сюда нечисть лесная не пролезет. А много этим бесам воли у вас дают, я погляжу!

Величана села на лежанке, провела руками по голове. Платок и повой сбились, из-под них свисали тонкие прядки светлых волос, и она стала мокрыми от снега дрожащими пальцами запихивать их обратно. Лют видел, что ее трясет.

– Не бойся! – повторил он и обнял ее, будто хотел своими руками сдержать эту дрожь. – Все хорошо.

– Куда он тащил меня, зачем? – Величана высвободилась и посмотрела на него изумленными глазами. – И еще спрашивал, тяжела ли я, будто сам не знает!

– Да зачем же ты пошла с ним? – Лют хлопнул себя по колену. – Сразу бы кричала: люди, помогите! Взбесились ваши волки – мужнюю жену прямо из святилища умыкнуть хотят!

– Нельзя мне кричать! Это же он – муж мой!

– Да какой муж? Муж у тебя старый, еле ноги волочит, а то был парень молодой – длинный, здоровый! Уж этих ни в какой личине не спутаешь! Этот вон какой проворный, а муж твой уже лет тридцать как отбегался!

– Ты не знаешь! – Величана подалась ближе и вцепилась в его руку. – Он ведь оборотень!

– Что? – Лют тоже подался к ней, изумленно вскинув брови. – Етон?

В мыслях сверкнуло: вот почему так долго живет!

– Да! Только он не зверем оборачивается, не птицей, а самим собой! Собой, только молодым! Опять нынче обернулся и пришел за мной! Куда он меня хотел утащить? Что ему надо?

Люту было ясно как день, чего было надо мужику или парню, что пытался утащить Величану. Он и сам был бы не чужд таких стремлений, если бы не тревога и жалость.

– Опомнись, бедная! – Он неловко погладил ее по платку. – Ты прям как рехнулась слегка… Это от испугу, пройдет.

– Не пройдет! – Величана в смятении не поняла, о чем он. – Он раз в год, ночью, оборачивается собой же, но молодым. Ты сейчас видел его молодого. После свадьбы он так же вот обернулся – у меня будет дитя! Я не пойду с ним на краду, буду растить дитя, и если он умрет, я стану как ваша Ольга в Киеве!

– Да какое дитя…

Лют нахмурился, почти ничего не уловив из ее бессвязных взволнованных речей. На уме у него было одно: как она хороша даже сейчас, утомленная и растрепанная, как сладко смотреть ей в глаза, даже с этим полубезумным выражением, слушать ее голос, пусть даже она несет околесицу.

– Бедняжка… – Лют осторожно погладил ее по щеке, придвинулся и притянул ее голову к своему плечу. – Успокойся. Не бойся ничего! – Он обнял ее и стал гладить по спине. – Мы тебя в обиду не дадим.

Век бы не отпускал. Величана замолчала, прижалась к нему и вцепилась в кожух. И замерла. Дрожь наконец ее отпустила. Впервые за многие месяцы ей стало почти хорошо. Киянин Лют был ей совсем чужим человеком, но это сейчас и успокаивало – ведь муж, самый близкий, пугал ее, морочил, тянул во тьму, хотел от нее чего-то непонятного, но уж явно не доброго! Лют, ни к чему здесь не причастный, спас ее от лап Нави, держался как друг, и почему-то она верила, что он хочет ей добра. Вся душа ее была в расстройстве, будто треснули и рухнули опоры воли; хотелось попросить, чтобы он не отдавал ее обратно Етону, от которого теперь и не знаешь, чего ждать… Чтобы увез ее отсюда, за тридевять земель, подальше от всего этого… Объятия, в которых она очутилась сейчас, наполняли теплом и покоем. Впервые она ощущала близость мужчины, внушавшую не страх и отвращение, а безопасность, покой, отраду, наполнявшую каждую жилочку. Даже запах его кожуха, шеи, мягких волос, щекотавших ей лицо, казался сладким: от него в крови растворялось будоражащее блаженство. Снова вспыхнуло в мыслях – если бы мой муж был вот таким… Сердце залило волной счастья. Никаких страхов и тревог, мир, любовь и лад на всю долгую жизнь…

И тут же внизу живота потянуло ноющей болью. Величана отстранилась и низко наклонилась над коленями.

– Что с тобой?

– Худо мне… – прошипела она сквозь зубы.

Боль отступила, и Величана выпрямилась. Схватила Люта за руку, будто эта рука могла спасти ее от любой беды. Но умом уже понимала – нет. Из этого жуткого сказанья ее так просто не увезут.

В дверь застучали, и они оба вздрогнули. Торлейв и Сватята вскочили с лавки у порога, закричали: «Кто там?», им что-то ответили. Оставив Величану сидеть на лежанке, Лют пошел к двери.

По пути остановился, быстро отпер ларь, вынул меч и накинул ремень перевязи на плечо.

Идите сюда, чертовы бесы, жалеть вас здесь никто не будет…

* * *

Пастух перекатал уже с десяток молодух, когда какая-то баба подняла крик: княгиня пропала! В таком же, как у всех, кожухе мехом наружу Величана не выделялась в толпе, поэтому ее исчезновение не заметили бы еще очень долго – если бы не Тишана, которая все это время искала ее и дергала за рукав то Далемирку, то Изладу, то бабу Бегляну. Тишана и перепуганная Далемирка выскочили из ворот и увидели – долговязый «волк» уносит какую-то женку вниз, к реке. Не разглядев, кто там, Тишана с воплем метнулась следом, но ей навстречу выскочил другой «волк» и опрокинул на снег.

Постепенно поняв, что женки зачем-то дерутся с лесными гостями, толпа из святилища устремилась к ним – но тут у нее на пути встали те «волки» с Пастухом во главе, что находились внутри валов. Началась свалка, а когда наконец «волки» выпустили людей на склон, там уже не было ни того длинного, ни княгини. Только вывалянные в снегу, растрепанные Тишана и Далемирка кричали, что-де княгиню уволокли неведомо куда. К счастью, вслед за Далемиркой прибежала ее сестра Теклина, отданная замуж в род боярина Кетилуги, и она разобрала, что в схватке возле княгини кричали на русском языке.

– И не наши это были, мне сдается. – После драки она задыхалась и пыталась двумя руками передвинуть на место съехавший на ухо повой и платок. – Ки… киевские.

Где стояли киевские гости, всем было известно. Толпа устремилась к Ржигиному двору. «Волки» во главе с Пастухом исчезли. Старшие бабы себя не помнили от ужаса – а что, если княгиню уволокли «серые братья»? Про такие дела хорошо слушать сказки на супрядках, сидя в тепле и уюте на прялочном донце, но никто не хотел увидеть это воочию. Гнев старого князя жутко было представить. Особенно испугались Говоруша и еще пара старших женщин, кто знал о беременности Величаны. Второй раз за пятьдесят с лишним лет у князя появилась надежда дождаться потомства! «Не зря за ней волки пришли! – стучало в голове у Говоруши. – Проклятье… Недруг старинный из Нави тех волков послал…»

Князь Етон хоть и стар, а рука у него по-прежнему тяжелая…

На гостиный двор их сперва не хотели пускать: киевские отроки затворили ворота. Убедившись, что здесь лишь бабы и городские старцы, велели обождать. Потом, когда из своей избы прибежал полупьяный Ржига, пустили внутрь троих – Чудислава, Говорушу и Бегляну. Без личины из грозной строгой Мокоши та вновь стала просто старухой, припадающей на ногу при ходьбе.

Перед дверью избы их встретил киевский боярин – Лют Свенельдич, с мечом на плечевом ремне.

– Что надо, старче? – неприветливо бросил он, окинув Чудислава взглядом.

– Княгиня наша… у тебя? – едва дыша после бега, вымолвил Чудислав.

– У меня.

Все трое аж застонали от облегчения; радостная весть перескочила тын, и толпа снаружи завопила.

– Почто она у тебя? – заголосили Говоруша и Бегляна. – Отдай княгиню нашу, не гневи богов!

– Что же вы вашу княгиню так худо бережете? – Не двигаясь с места, Лют положил руки на пояс. – Кабы не я, уволок бы ее волк лесной! Вы две, войдите! – Он кивнул Говоруше и Бегляне.

Те прошли в избу и устремились к Величане. И вновь разразились воплями: княгиня съежилась на Лютовой лежанке, на боку, поджав ноги к животу.

– Худо мне… живот… дергает… больно… – шептала она.

Бабы в испуге переглянулись. Говоруша метнулась наружу, умоляя Люта скорее дать сани и лошадь. Когда сани уже стояли у двери, Лют подошел к Величане и наклонился над ней. Он уже понял ее положение, а негоже мужчине касаться женских дел. Но теперь, после всего, он не мог держаться в стороне, когда ей вновь грозила беда. Только вот в этой беде он уже не в силах помочь. Лишь поднять ее со всей осторожностью на руки, вынести и уложить в сани. Сняв кожух, Лют накрыл им Величану – а то замерзнет по пути.

– Довезете? – Он хмуро глянул на Чудислава. – Или отроков с вами послать, чтоб нечисть отгоняли?

– Да нечисть разбежалась. Тут другая теперь беда… – вздохнул Чудислав.

Толпа баб валила впереди. В шубах мехом наружу, с личинами за спиной или у пояса, испускающие горестные вопли, они казались стаей беспокойных духов. Мало кто знал, что стряслось с княгиней, но что встреча с «волками» не принесла ей добра, уже видели все. Чудислав шагом вел под уздцы лошадь, Бегляна сидела в санях возле Величаны, накрытой чужим кожухом поверх своего, а Говоруша брела с другой стороны, опираясь на высокий пест. Сзади валил народ, все увеличиваясь в числе. Все, кто гулял по улицам и дворам, теперь собирались, видя непонятное. Уже носился слух, что «княгиня умерла», «княгиню волки заели», и в задних рядах кричали, как по покойнице.

* * *

Когда Величану привезли домой, старый князь, утомленный празднеством, уже ушел к себе спать, и его решили пока не тревожить. Княгиню перенесли к ней в избу, уложили на лежанку, стали раздевать… И вот тут стал ясен весь ужас случившегося: подол платья и сорочки под ним был залит кровью… Ее обмыли, Говоруша велела заварить нивяницы и брусничного листа, что запирают кровь при женских недугах, но помочь было уже ничем нельзя. Молодая княгиня потеряла столь долгожданное дитя. Проклятье Вещего и пятьдесят с лишним лет спустя сохранило силу…

Сказать об этом князю не решился никто. Утром рыдающая Тишанка рассказала Думарю, и тот попросил Етона наведаться к княгине – дескать, худо ей. А тот, вглядевшись в бледное, с закрытыми глазами лицо жены, все понял сам.

– Ски… скинула? – прохрипел он, обернувшись к Говоруше и Бегляне.

Те так и сидели здесь с ночи, лишь сняли мохнатые кожухи. Сами бледные, с помятыми морщинистыми лицами, они были как две печальные судички, против воли посланные обрезать столь драгоценную нить… сжечь кудель, едва приготовленную Мокошью для пряжи новой судьбы.

– Унемысловна! – Етон сел на край лежанки и наклонился к лицу Величаны. – Ты жива? Как оно вышло?

Сам он будто еще на десять лет постарел за эти мгновения. Стал похож на проколотый мех, откуда быстро вытекает мед жизни. Руки сильно дрожали, когда он попробовал расправить одеяло на груди Величаны.

– Это что за ветошь? – Он вдруг заметил, что жена укрыта поверх одеяла чьим-то чужим черным кожухом, явно мужским. – Ей же тяжко, уберите!

– Она не дает, – боязливо пояснила Бегляна. – Мы хотели убрать, да сама велела оставить.

– Зачем ты… – прошептала вдруг Величана. Етон поднял взгляд и увидел ее глаза, полные мучительной боли и недоумения. – Зачем… пришел…

– Так проведать тебя… – У Етона дрожал голос, дрожали руки. – Как же так! Откуда беда? Ведь ты здорова была!

В голосе его уже слышался гнев на судьбу – вновь обманувшую.

– Зачем опять… оборотился… – едва слышно ответила Величана, и Етон наклонился к самому ее лицу. – Зачем пришел… молодым? Куда тянул меня? Зачем спрашивал… тяжела ли? Ты же знал… говорил, что раз в год… я не ждала. Испугалась… Зачем потащил…

– Пришел… молодым… – У Етона забрезжила догадка. – Где? Когда?

– Как «волки» пришли… Молодух катать… и ты… тащил меня куда-то… спрашивал, тяжела ли…

– Тише! – Етон поднес ладонь к ее губам, и Величана с облегчением замолчала.

Князь с трудом поднялся и обернулся к Говоруше.

– Бредит она. Дайте ей травок каких, пусть спит. И никого к ней не пускать, слышали! Даже мать родную!

Под навесом снаружи его ждал Чудислав и еще двое старейшин. Волоча ноги, Етон потащился в гридницу, кивком велев им идти за ним. Уселся на свое место и велел рассказывать, что люди видели, как дело было. Слушая бессвязный рассказ о том, как бабы подняли крик, стали драться с «волками», а потом княгиню нашли на гостином дворе у киян, у Люта Свенельдича, прикрыл глаза дрожащей ладонью.

– Опять Киев… – прохрипел он, когда старцы замолчали. – Олег проклял меня… теперь и внук его покою не дает… Семята! – Он опустил ладонь и взглянул на Семирада. – Приведи ко мне киевских… главного у них… и отроков на двор пошли…

* * *

Лют догадывался, что ночное происшествие без последствий не останется. По своему осторожному нраву он был более расположен последствий ждать дурных, чем добрых. Сразу, как только Величану увезли, он велел созвать всех своих, бросить распивать меды и быть настороже. К рассвету собрали почти всех – не хватало человек десять отроков, где-то загулявших, а купцы были все. Как рассвело, Ржига хотел пойти на княжий двор поразведать, как дела. Но вернулся от ворот – сюда направлялся сам воевода Семирад с тремя десятками гридей.

Лют велел запереть ворота. Внутри во дворе ждала вооруженная дружина. В створки постучали – обухом секиры, судя по звуку.

– Лют Свенельдич! – закричал Семирад. – Ты здесь?

– Я здесь. Кто там и чего вам надо?

– Это я, Семирад. Князь послал меня за тобой. Он хочет тебя видеть.

– Князь оказывает мне немалую честь. Когда я только приехал, он семь дней томил меня под дверями и не пускал поздороваться. А теперь с утра пораньше желает видеть и даже посылает за мной самого воеводу. С чего вдруг он так меня полюбил?

– Князь хочет узнать, что случилось нынче ночью между тобой… – Семирад хотел сказать, «между тобой и его женой», но сообразил, что это прозвучит непристойно и оскорбительно для княжей чести, и поправился: – Что случилось с княгиней и какова твоя часть в этом деле. Ведь ее нашли утром у вас здесь. Это нуждается в объяснении, как по-твоему?

– Я готов объяснить, какова моя часть в этом деле! – При воспоминании о том, как долговязый «волк» тащил куда-то кричащую княгиню, а вся дружина ее мужа и люд плеснецкий в ус не дули, Лют вновь наполнился негодованием. – Но раз уж он прислал за мной отроков, я должен порадеть и о своей чести.

– Чего ты хочешь?

– Я пойду к князю с моими людьми, а вместо меня здесь останется кто-то из ваших бояр, пока я не вернусь.

– Оставлять тебе талей мне князь не приказывал. Но приказал привести тебя во что бы то ни стало.

– Живым или мертвым?

Семирад досадливо вздохнул. Будучи человеком умным, он понимал, во что может вылиться смерть или бесчестье главы киевских купцов, который приходится сыном Свенельду и братом Мистине, то есть включен в ближайший круг свойственников княжеской семьи.

– В чем меня обвиняют?

– Князь сам задаст тебе вопросы.

– Я назвал мое условие.

– Давай я останусь, – Стеги кивнул Семираду. И шепнул: – Так оно и лучше. Если князь велит с досады зарубить его прямо в гриднице, нам беды потом не обобраться.

– А если прикажет? – Семирад выразительно глянул на него.

Сейчас уже все знали, что княгиня была тяжела… до нынешней ночи.

– Один раз всякому придется умереть, – Стеги двинул бровями. – А Святослав – наследник нашего…

– Опять… А наш-то уже думал было, что у него будет другой наследник…

– Вот потому что-то должно удержать его руку… Отворите! – крикнул Стеги. – Я войду к вам. Я был послом от Етона в Царьграде пятнадцать лет назад, когда туда ездили послы всех русских земель, еще при Ингоре. Достаточно я хорош, чтобы стать заложником за твою честь, а, Свенельдич?

Оба Пестряныча рвались идти к Етону вместе с Лютом, но он, отыскивая себе другой кожух взамен отданного Величане, приказал им сидеть на месте: случись что, в гнезде Старого Йотуна сложат головы сразу трое родичей Эльги и Святослава. Довольно и его самого… Зато с ним пошли Болва и Чернега – люди киевского князя и его матери. Все трое были при мечах. Когда они только вышли за ворота, Семирад взглянул на блестящую медью и серебром рукоять «Телохранителя» у пояса Люта, но тот ответил таким непримиримым взглядом, который ясно говорил: «Не нравится – отними!» И Семирад промолчал: затевать драку было рано.

Етон ждал их, сидя на своем престоле. Гридница была набита людьми плотнее, чем во время вчерашнего пира. Еще витали запахи еды, питья; доносилась и вонь из-за того, что кое-кто не удержал в себе все поглощенное. У челяди не было времени все прибрать и приготовить к дальнейшему веселью, да и хозяйка лежала больная. На стороне престола теснились гридни Етона, напротив – городские старейшины и кое-кто из торговых гостей.

Когда Лют ступил за порог, сотни взглядов вонзились в него, будто туча стрел. Но он лишь чуть сильнее стиснул зубы. Страха он не ведал – любая опасность возбуждала его и делала волю тверже камня. «Покажи, что готов умереть, и умирать не придется», – учил его когда-то брат. И эта наука настолько вошла в кровь, что Люту не требовалось вспоминать ее, чтобы держаться так, будто он бессмертный.

Но когда Лют взглянул в лицо Етону, поднявшему глаза ему навстречу, то на миг растерялся. В морщинистом погасшем лице, в старческих глазах под набухшими веками была такая смесь ненависти и боли, что Лют внутренне содрогнулся. Так мог бы смотреть мертвец, ненавидящий живых за то, что они живые, но бессильный войти в их круг.

Лют пересек гридницу и встал в трех шагах перед престолом. Воодушевление и готовность умереть распирали душу, и сердцу делалось тесно в груди. Тянуло положить руки на пояс, но это было бы уж слишком вызывающе. Где-то наверху мерещились Одиновы покои, боги и предки смотрели из звездной высоты. «Ну, Лют, сын Свенельда и миловидной холопки? – будто спрашивали они. – Кем ты себя сейчас покажешь? Что в тебе одолеет – дух воинов или кровь рабов?»

«Я родился холопом, – мог бы ответить им Лют, если бы у него было время вылепить эти мысли. – Но умру как потомок Скъёльдунгов. Никак иначе».

– Мою жену… княгиню… нашли у тебя в доме, – начал Етон, и голос его дрожал на сей раз не от старческой слабости, а от сдерживаемой ненависти. – Хочу я услышать… как она туда попала.

– Я на руках ее туда принес, – прямо ответил Лют, так же, как Етон, не тратя слов на приветствие. – Потому что от испуга она не могла идти сама, а ей беда грозила. Больно много воли вы тут даете волкам лесным. Из самого святилища жен таскают – звания не разбирая. Где твоя дружина была?

– Никто из моих людей… ни из города, ни из леса… не тронет мою княгиню и не причинит ей зла.

– Ну, может, они ей хотели добро причинить. Только она кричала, на помощь звала. Волк лесной у меня на глазах ее силой волок.

– Ты лжешь! – Етон сжал кулак. – Это ты унес ее из святилища силой. Никаких волков там не видели люди.

– Мои люди видели! – В негодовании Лют обернулся, но сообразил, что Вальгу и Торлейва, свидетелей его схватки с долговязым «волком», он оставил у Ржиги. – Ты саму княгиню-то спроси, кто ее тащил, а кто избавил. Что с ней сейчас? – не удержавшись, спросил он.

Не может быть, чтобы Величана обвинила его. Эти люди не видели, но он-то помнил, как она обвила рукой его шею, когда он нес ее от святилища к гостиному двору, как прижималась к нему, сидя на лежанке, будто ему одному во всем свете верила.

Но разве мог он об этом сказать? Да приставьте сейчас копье к его груди, он не проронил бы об этом ни слова. И умер бы, унося эти воспоминания, как самое дорогое, что может взять с этого света на тот.

– Моя княгиня тяжко больна! Она без памяти! Она носила мое дитя, но нынче ночью скинула!

В гриднице пронесся общий полувздох-полувскрик. Почти все знали суть случившегося ночью, но, произнесенное вслух самим князем, это известие обрушилось на людей, будто глыба льда.

– Забыл ты мой хлеб-соль! Ты знал о том, что моя жена тяжела и у меня будет сын. Знал, что твой князь останется без моего наследства!

– Как я мог это знать? – возмутился Лют. – Я не повитуха. Кто бы мне сказал такое?

– Уж я найду того скрытика[18]18
  Скрытик – черт (юж. – слав.).


[Закрыть], кто тебе мою тайну выболтал. Но я давно знал – Святославу надоело ждать моего наследства. А теперь, когда я вновь женился, он… Он ведь не так удачлив, как мне обещал когда-то твой брат! Когда мы с ним заключали этот ряд! Он мне плел, что сын Ингоря и Ольги унаследовал удачу Вещего и будет хорошо беречь мою землю после меня! Все это был обман! Святослав растерял удачу, а то и вовсе ее не имел! Я все об этом знаю! Его мать целый год прожила у греков – и воротилась с пустыми руками, привезла только крестики да обязанность почитать цесаря заместо отца. Святослав ходил на страну Корсуньскую – едва вернулся живым, на одной лодье, с десятком отроков. Точно как его отец из того похода, когда Роман сжег все его войско прямо на воде! А в Киеве его чуть не спихнул со стола собственный брат! Святослав оскорбил своего родича Олега, когда силой взял в жены его дочь! И потерял ту жену, что принесла ему землю смолян! Что у него есть, у Святослава? Одна неудача и позор! Боги отвернулись от него, посылают ему один провал за другим! Бесчестье и беды! И этот человек хочет мою землю? Может, он теперь хочет еще и мою жену, раз уж своя жена от него сбежала? Да срази меня гром Перунов на этом самом месте – он не получит от меня ничего! Разве столько земли, чтобы трупье засыпать!

Лют слушал эту речь, стиснув зубы и вдыхая так, будто пропихивал в горло кусок льда. Такие оскорбления, брошенные ему, человеку Святослава, при всей плеснецкой чади и гостях, означали только войну. Етон хотел войны, и без пролития крови пути назад к миру уже не было.

И если старый бес решил не выпускать его отсюда живым… Душа Люта была напряжена, как тетива печенежского лука, но ни капли страха не отравляло его решимость. Человеку не дано выбирать, кем родиться, но всякий волен выбрать, кем ему умереть – холопом или храбром. И для него, Люта, Свенельдова сына, выбора не было. Он видел лишь один путь. Только один.

– Мой князь… не имел умыслов против тебя и тем более твоей жены… – с трудом дыша, выговорил Лют, когда Етон замолчал. – Ты слишком стар… но дай мне противника из твоих людей… кого ты сам изберешь… и я мечом моим докажу, что твои обвинения ложны и правда с нами…

– Противника тебе? – Етон наклонился к нему. – Холопа, что очаги метет, хочешь в противники? А то я не знаю, кто ты такой! Когда надо было выманить у меня мою землю, Ингорь прислал ко мне сына ободритской княжны, внука Драговитова. А теперь, когда я обещал мое наследство Святославу, ко мне посылают сына дворовой девки, внука пса бродячего! И…

Он мог бы со зла сказать, де вольно Свенельду верить, что девка родила именно его сына, но всем очевидное сходство Люта с Мистиной сделало бы это оскорбление уж очень неубедительным.

– Пусть твой князь приходит сюда сам! – закончил Етон. – Вот тогда я выйду с ним на поле… и пусть боги укажут, за кем правда! А теперь убирайся, пока я не приказал перебить вас всех.

Как во сне, Лют повернулся и пошел прочь. Казалось, сама кровь его струится горячим потоком по лицу, поверх кожи. При всех своих и его людях Етон оскорбил его, попрекнув матерью-рабыней, но вот здесь Лют не мог сказать, что это не так. На горе его, это была правда. И доказать, что кровь конунгов, предков Свенельда, в нем сильнее, он мог лишь мужеством и стойкостью. Теми, что дают людям силы петь хвалебные песни о себе, когда у них вытягивают кишки из вскрытого брюха…

Не в силах смотреть ему вслед, Етон скорчился на престоле и закрыл лицо дрожащими руками. Его трясло так, что отроки испугались, не упадет ли с сиденья. Их вождь проявил силу духа, многократно превосходившую иссякшую силу дряхлого тела. Он не стал казнить слуг своего врага, не унизился до борьбы с неровней. Он потребовал настоящего соперника – Святослава, потомка Вещего. И хотя все понимали, что в глаза им смотрит война с киевской русью, дружина гордилась своим князем.

А Етон закрыл лицо руками, будто боялся, что вид его выдаст людям ту тайну, которую он сумел сохранить. Слава богам, Величана не проболталась киянину, кем был ее настоящий похититель, а тот не разглядел Рыся и не мог знать, кто это такой. Два волка вдруг оскалили зубы, готовые разорвать все то будущее, какое он, Етон, заботливо выращивал шестнадцать лет.

Свенельдич-младший не узнает, почему уходит отсюда живым. Почему Етон не приказал порубить на месте его и его людей. Не натравил на киян толпу – в ярости из-за несчастья княгини люд плеснецкий разорвал бы их на части, сжег вместе с гостиным двором…

Но Етон отчетливо понимал: уже скоро ему предстоит встать перед богами и предками, и не хотел явиться перед ними в свежей крови невинных, к тому же его гостей. Кияне ведь ни в чем не виновны. Напротив – Лют уберег Величану и тем избавил Етона от большой беды и позора. Единственный во всем городе Етон знал – лучше жены и киевского гостя, – кто виновен в бедах этой ночи. Величана недоумевала, зачем он явился к ней якобы в молодом облике и куда пытался увести. Но Етон по ее обрывочным словам, больше похожим на бред, понял все. После той осенней ночи Рысь догадался, зачем понадобился старику. Уж верно, волчонок таил надежды сменить его на плеснецком столе. А потом сообразил, что сам, разделив ложе с молодой княгиней, уничтожил эти надежды. Конечно, сообразил лишь тогда, когда все осталось позади. Сам Етон слишком давно был молодым удальцом, но помнил: когда такому показывают красивую девку в постели и говорят «она твоя», надо быть гнилушкой болотной, чтобы удержаться и начать раскидывать умом: к чему да зачем. Рысь – не гнилушка. Статью, отвагой и силой он не обманул надежды Етона. А что сам Етон обманул надежды Рыся – такова воля богов. Речь о судьбе целой земли – что против этого какой-то подкидыш, которого пес приволок из леса, а вырастила ведунья из волчьего дома? Рысь от рождения не был в числе людей, он – гость с Той Стороны. У него нет прав и не будет, пока Етон не опояшет его, не даст другое имя и прилюдно не введет в дом.

Но глупый щенок все испортил. Пытался уволочь княгиню, чтобы отнять у Етона другого наследника и сохранить все за собой. И отнял… Даже вздумай теперь Етон снова послать к жене Рыся или другого кого, это можно сделать только следующей осенью. Почти через год. Иначе бояре объявят дитя нагулянным, незаконным. А доживет ли он до новой осени?

Мелькали мысли: не усыновить ли все же Рыся? Но этот путь Етон сам себе отрезал, когда показал его боярам вместо омоложенного себя. Старшая дружина будет знать: князь солгал им и своей невесте. У них на глазах послал в постель княгини другого мужчину. Уж лучше ему умереть с честью, сохранив свои тайны, чем тянуть еще год-другой по уши в сраме.

Слишком долго – шестнадцать лет! – Етон лелеял свой замысел, чтобы теперь, когда тот так внезапно и страшно рухнул, рассуждать здраво. С концом всего, на что он надеялся последние шестнадцать лет, для Етона погиб весь остаток жизни. Надежду не воскресить. Она убита, утекла кровью на подол бабьей сорочки…

Нет на баб надежды! Не поднимая лица, Етон горестно покачал головой. Он сделал все, что в силах человеческих, и даже больше, но баба подвела! Даже самые родовитые и молодые не могут исполнить то, для чего нужны.

Оставалось ему одно. У длинной саги должен быть красивый конец. Такой, чтобы внушал восторг и трепет. Такой, чтобы Етона плеснецкого веками помнили те, кто вовсе не потомок ему по крови. И такой конец он себе обеспечит. Руками Святослава – внука Вещего, того, что и заложил основу этой печальной саги о проклятье. И заставит Олегов род создать ему вечную славу.