Текст книги "Княгиня Ольга. Ведьмины камни"

Глава 4

Уже в темноте в Хольмгард явился санный обоз, привезший с Ильменя Вояну, старшую сводную сестру Бериславы, с ее мужем и челядью, и семейство псковского князя Воислава, где была Альдис – самая младшая дочь Сванхейд, теперь единственная. Вояна со спутниками разместилась у Бериславы, и в избе стало тесновато. До глубокой ночи сестры толковали между собой, и до Хельги сквозь сон доносилось бормотание непонятной славянской речи.

На рассвете Хельга и Берислава были в коровнике и процеживали надоенное служанками молоко, когда туда вошла Сванхейд – в шубке на серых веверицах, с румянцем на щеках от утреннего мороза, с возбужденно блестящими глазами.

– Они будут здесь сегодня! – объявила она, когда девушки повернулись к ней. – Им остался последний переход. Они ночевали в Веряжске, оттуда прислали человека.

– О Макошь, сегодня! – Когда Сванхейд ушла, Берислава заломила руки. – Как мне дожить до вечера!

– Иди домой, я здесь закончу.

В последний день перед возвращением мужа у Бериславы все валилось из рук. Но и Хельга с приближением вечера волновалась все сильнее. Ингвар, старший сын Сванхейд, о котором она так много слышала в последнее время – и больше плохого, чем хорошего, – уже стал в ее воображении каким-то великаном из сказаний. Уже сегодня она увидит властителя, которому ее отец и дядя Эйрик отказались платить дань. Возможно, вот-вот он сделается смертельным врагом ее рода… Находясь под защитой Сванхейд, как ее гостья, Хельга не опасалась за себя, но ждала встречи с Ингваром сыном Олава со жгучим любопытством и опасением. То и дело она касалась какого-то из «ведьминых камней» в своем ожерелье, стараясь напитать душу их твердостью. Пока у нее при себе целых шесть хранилищ удачи, ей ничто не может угрожать!

А если бы осуществились надежды ее родных на Логи, то Ингвар стал бы ей… «деверем», вот как здесь называется брат мужа! Глядя на Сванхейд, Хельга угадывала: та не настолько невозмутима, как хочет показать, ее раздирают и горе, и гордость, и гнев, и она сама не знает, что сильнее. Если бы не приезд Ингвара с войском, если бы Сванхейд жила, как обычно живут женщины зимой, проводя время за пряжей, то болтовня с Хельгой и правда могла бы смягчить ее боль потери. Но сейчас ей было не до пряжи, болтовни и даже не до утешения. Встречая Сванхейд в гриднице, Хельга видела на ее строгом лице только решимость и ни следа слез. Сванхейд рассталась с Мальфрид тринадцать лет назад и не рассчитывала еще когда-нибудь с ней свидеться; она отвыкла от дочери, и весть о ее смерти не вызвала такого бурного горя, как если бы они жили вместе. Но у этой смерти был виновник, который точно так же приходился Сванхейд родным чадом.

Было еще светло, когда сообщили, что войско приближается.

– Он же не всех приведет, кто ходил с ним на Греческое царство? – спросила Хельга у Логи, когда стояла между ним и Хедином близ ворот.

К вечеру она нарядилась в свою лучшую шубку на куницах, покрытую голубым шелком из Булгара, с узорной отделкой, и замечала, с какой завистью скользят по шубке глаза местных женщин. «Из Меренланда, – долетел до нее чей-то голос. – Там этих куниц да бобров несчитано, хоть шапкой лови…» Вокруг гудела толпа знатных гостей, все были в лучших цветных одеждах. Для Ветрлиди, деверя Сванхейд, поставили скамеечку: он оказался так толст, что опухшие ноги его не держали. С другой стороны от Логи стояли Берислава и Вояна; Вояна жаждала увидеть не столько Ингвара, сколько его жену Эльгу, свою сестру, которую ожидали вместе с ним. За работой она столько успела рассказать Хельге о своей сестре, которая стала киевской княгиней: как они росли на реке Великой близ Пскова, как девочками ходили в лес варить кашу медведю… Хельга в ответ рассказала свои родовые предания – о медведе, который посватался к дочери одного человека, о Бьярнхедине, который родился от этого брака и стал ее предком. Все это, а еще сходство их имен вызвало в Хельге такое чувство близости к сестре Вояны и Бериславы, что теперь она не менее их жаждала ее увидеть и познакомиться с ней.

– Но если Эльга едет с Ингваром, значит, он вернулся с успехом? – спрашивала Берислава у Вояны. – Ну, если она захотела провожать его в такую даль!

– А может, он разбит и его из Киева выгнали, – отвечал им муж Вояны, рослый, худощавый, остроносый словенин, по имени Видонег. – Ей и некуда более деваться, кроме как с ним ехать.

– Да тьфу на тебя! – Берислава нахмурилась. – Что ты такие беды пророчишь!

– От слова не сделается!

– Не может этого быть! – Логи обернулся к ним. – Ингвар ведь сам созвал всех родичей, даже ваших псковских. – Он глянул на Торлейва с племянником, последнего из оставшихся в живых братьев Олега Вещего. – Если бы он был разбит, зачем стал бы людей созывать? На сором?

– О чем вы? – тихо спросила его Хельга, не понимавшая разговора по-славянски.

В душе мелькнуло восхищение тем, как свободно Логи говорит на славянском языке. Ничего в этом не было особенного для парня, выросшего среди русов и словен (сама она так же свободно говорила по-мерянски), но когда тебе кто-то нравится, любые его достоинства видятся куда более значительными, доступными только ему.

– Да так, вздор всякий болтают люди. – Логи не хотел переводить ей эти дурные пророчества. – Ингвар не может привести всех, их ведь было тысяч двадцать. Те, которых набирали из киян, из древлян, из радимичей и прочих, кто живет на юге, уже пошли по своим домам.

– И сколько-то людей погибло, – добавил Хедин.

– Слышно, сам Ингорь на десяти лодьях из-за моря воротился, – вставил Видонег.

– Как же без потерь? Но сколько – мы не знаем. Он, надо думать, только варягов приведет, которые отсюда домой за море поедут. Сотен пять или шесть, мать говорила.

Логи не верил, что самые страшные слухи могут оказаться правдивы и брат вернулся на десяти лодьях – когда уходил с тысячей, – но если только вообразить… Сердце обрывалось и жилы холодели от ужаса. Для конунга такой исход войны – гибель, никто больше не потерпит его власти. И для его рода это будет такой удар по чести и удаче, что главной заботой останется сохранить свое.

Толки почти прекратились, люди ходили туда-сюда, притоптывали на снегу, хлопали руками, чтобы не мерзнуть.

Со стороны Ильменя прозвучал рог – это давала знать о себе приближавшаяся дружина. Со двора вышла Сванхейд и встала возле ворот, там, откуда было лучше видно дорогу на льду. Хельга бросила на нее взгляд: королева была невозмутима, но даже Хельга видела, каких душевных усилий ей стоит эта невозмутимость. Она взглянула на Логи: тот хмурился от волнения, и она легонько тронула его за локоть. Он обернулся и благодарно похлопал рукой по ее варежке, но его рыжеватые брови оставались сдвинуты.

Рог прозвучал снова, уже ближе…

* * *

Долгожданная встреча обманула многих; Хельга ожидала от нее неведомых потрясений и потому обманулась меньше других.

– Где Ингвар, покажи мне! – шептала она, боясь с желанием, как маленькая, подергать Логи за руку.

Сама она никак не могла увидеть вождя дружины. Позади трубача и знаменосца ехали несколько человек, но ни один из них не выделялся ростом или величественным видом, какого ждешь от конунга.

– Вон он, в середине. – Логи слегка наклонился к ней и показал. – В синей шубе с такими длинными… застежками и отворотами.

– Какая странная шуба! – только и пробормотала Хельга. – Это в Кёнугарде так ходят?

– А ётун знает! Может, у греков…

На самом деле это был болгарский кафтан, полученный Ингваром в дар от его нового шурина, бату Бояна. Но такие же, причем не менее богатые, были на самом Бояне и их спутниках, а собственно видом Ингвар не выделялся. Не только Хельге, приехавшей издалека, но и прочим жителям Хольмгарда было трудно сразу его узнать – его тут видели всего один раз, пять лет назад, когда ему было всего восемнадцать и в Киеве еще правил Олег-младший, муж Ингваровой сестры Мальфрид. Сама Сванхейд угадала, который из всадников, сошедших с богатых, отделанных шелком и резной костью седел, ее сын, только по сходству с Олавом – и еще по сдержанной, властной повадке, привычке находиться под градом взглядов.

Ингвар был человеком совсем иного склада, чем его отец – более решительный и даже резкий, менее мудрый и сдержанный, – но этого Сванхейд пока не знала. Обликом же он так сильно напомнил ей Олава, что она в первый миг растерялась. Ингвар сейчас был на несколько лет моложе того Олава, которого она когда-то увидела впервые, и вспыхнувшие воспоминания прогнали ее гнев. Сейчас, пока он медленно, словно одолевая нерешительность, шел к ней, она помнила только то, что перед нею – тоже ее дитя. Невысокий, с обычным, ничем не примечательным лицом, Ингвар выглядел даже моложе, чем был на самом деле – особенно пока смотрел в снег у себя под ногами. Сванхейд поразило, как молод этот человек – тот, кто воевал с Греческим царством и звался повелителем огромных просторов от Варяжского моря до Греческого. На памяти руси ни один человек, даже из более опытных и прославленных, еще не держал в одних руках столько земель и племен. Она не позволила бы Ингвару жаловаться на то, что он вырос, будто круглый сирота, не зная ни отца, ни матери – так они решили для его же блага. И если ради этого блага он переступил через свою родную сестру – может быть, часть вины лежала и на Сванхейд. Она забыла свои недавние мысли о его вине, и речь ее прозвучала хоть и величественно, но дружелюбно и с глубоким чувством.

– Приветствую тебя во владениях твоих предков, Ингвар конунг… Двадцать лет назад я отпустила тебя из дома ребенком… потом встретила молодым мужчиной, знающим, чего он хочет… и вот теперь принимаю вновь, уже как владыку Хольмгарда и Кёнугарда, огромных владений между Восточным морем и Греческим… Да благословят боги тебя и все твое потомство! – Горячее это пожелание вырвалось из самой глубины ее души. – Да славятся боги, пославшие тебе твои победы! Да не иссякнет их благосклонность к тебе!

Теперь Ингвар стоял совсем близко, в нескольких шагах, и Хельга жадно его разглядывала. Небольшая рыжеватая бородка… брови прямые, светлые, тоже рыжеватые… глубоко посаженные глаза, не понять, кажется, серые или голубые… Нос немного широковат и чуть свернут в сторону, но заметно, только если приглядеться. Не урод, не красавец – вид самый заурядный. Сванхейд выше его ростом! Если бы не богатый заморский кафтан, крытый синим узорным шелком с красной отделкой, не высокая, похожая на шлем, шапка на куницах, крытая красным шелком, его приняли бы за какого-нибудь пастуха или рыбака! Хельга не могла одолеть разочарования. Любоваться оказалось нечем, бояться вроде тоже нечего. Она покосилась на Логи: вот он, пусть ему всего семнадцать, куда больше похож на человека королевского рода!

Одно только ей в Ингваре понравилось: золотая серьга в левом ухе, искусной работы и с красным самоцветом, видно, греческая. Сама она в последние два дня не носила серебряные колечки в ушах, как носят все в Мерямаа – здесь это было не принято и на нее косились с удивлением.

На лице и на руке у Ингвара какие-то красные пятна… обморозился, что ли?

И тут совсем рядом раздался крик – сперва один, потом другой. Вздрогнув от неожиданности, Хельга обернулась: это кричали Вояна и Берислава. Оттеснив Хельгу и Логи, они прошли вперед и в изумлении уставились на женщину, которая встала рядом с Ингваром. Хельга перевела взгляд на нее: совсем молоденькая женщина была невысока – Ингвару под стать, но смугла, скуласта, с темными глазами степного разреза. Женщины некоторых родов восточной мери выглядели похоже. Кто же это?

– Вот моя жена… вторая… – Ингвар взял смуглянку за руку и подвел к Сванхейд. – Огняна-Мария… дочь Пресияна… из рода Петра, царя болгарского…

Вторая жена? Хельга вытаращила глаза. Берислава так ждала приезда своей сестры Эльги, а это, выходит, не она? Но куда делась Эльга? Почему жена Ингвара – какая-то… дочь какого-то царя? В смятении Хельга даже не могла понять, о греческом царе идет речь или о каком-то другом; если о греческом, то неужели Ингвар в походе захватил его дочь?

– Но что с Эльгой? – загомонили разом родичи. – Почему вторая? Откуда? Эльга… Что с ней? Она жива? Неужели…

Берислава снова закричала, ее лицо исказилось, будто она сейчас зарыдает. Изумленная Хельга лишь смутно ухватила суть всеобщего смятения: вместо Эльги дочери Вальгарда Ингвар привез совсем другую жену, а значит… он овдовел? И родичи Эльги, коих здесь с десяток, сейчас узнают свою горестную весть?

Мальфрид, а теперь и Эльга! Хельга взглянула на смущенного и раздосадованного Ингвара другими глазами: хоть он внешности и неприметной, а на деле дракон, губящий знатных женщин!

Оказалось, что все не так плохо: Эльга не умерла, она осталась в Киеве. Живая и здоровая, как заверял Ингвар – насколько он мог быть уверен, расставшись с нею более месяца назад. И тем не менее у него появилась вторая жена, болгарка, не менее знатного рода, чем старшая племянница Хельги Хитрого. Это все выяснилось тут же, перед воротами конунгова двора, и Хельга заметила, как переменились лица всех родичей Ингвара и приближенных Сванхейд. Волнение встречи, приподнятость и воодушевление сменились настороженностью и тревогой. Греческий поход имел какие-то важные, переломные последствия, и Сванхейд, судя по ее лицу, не ждала добрых вестей.

Но она знала, как себя вести, и вскоре уже Ингвар с приближенными под рев рогов вступал в гридницу, за ними валили толпой родичи и гости. Логи повел Хельгу в дом, оберегая ее в толпе; она держалась за его руку, вытаращенными глазами оглядываясь. Казалось, ее несет бурный поток талой воды, среди упавших стволов и смытых изб. Но сейчас будет пир, и все разъяснится.

* * *

Положение дел было не таково, чтобы в нем могла быстро разобраться даже Сванхейд, не говоря уж о Хельге. Королева заранее распределила дела по управлению пиром между служанками и родственницами, часть поручение досталась и Хельге, поэтому она не могла непрерывно слушать, что говорится в гриднице, – приходилось выходить в поварню. Родичи и знатные гости сидели с одной стороны длинной палаты, приближенные Ингвара – с другой. Таких людей Хельга никогда не видела и, приближаясь к ним с кувшином меда или пива, дрожала как лист. В дружине Ингвара были молодые и старые, седобородые, славяне разных племен, варяги, русы, даже немного болгар. Болгары казались Хельге более знакомыми, чем прочие, она не раз видела их родичей, итильских булгар, приезжавших в Силверволл по торговым делам.

Но остальные… Богатые греческие кафтаны и рубахи, отделанные шелком и даже целиком шелковые, дорогие серьги, браслеты, перстни из серебра и золота, пояса с серебряными и бронзовыми бляшками только подчеркивали дикость их загорелых лиц, жестких глаз, безжалостных и чуть отстраненных. У многих на лице, на шее, на руках виднелись красные и розовые пятна; Хельга было подумала с испугом, что это какая-то заразная хворь, которой страдает вся дружина, но услышала, как кто-то из них, отвечая на чей-то вопрос, объяснил: это ожоги! Ожоги от «влажного огня»[10]10
  «Влажный огонь», «морской огонь» – то, что известно под названием «греческого огня», горючая смесь на основе нефти.


[Закрыть], который дождем лился на Ингварову дружину с греческих судов проливе между морем и Миклагардом; не менее тысячи человек там погибло за одно утро от этого огня, утонуло вместе с горящими судами или спасаясь от пламени, которое не гасло даже на воде. Среди этих погибших оказался и юный Эймунд – родной брат Бериславы. Они с Вояной плакали, роняя слезы в кувшины с пивом, но хирдманы Ингвара не сердились, лишь понимающе кивали.

Весь долгий вечер, до полуночи, шли рассказы о походе, но Хельга, к концу едва стоявшая но ногах от усталости и волнения, так и не поняла: с победой вернулся Ингвар или с поражением? Богатые кафтаны как будто говорили о первом, но ожоги на лицах и ожесточение в голосах с этим не ладили. Около половины ратников, варягов, русов и словен, не вернулось – они погибли в Боспоре Фракийском, в сражениях вдоль побережья Вифинии и Пафлагонии, под Гераклеей, в столкновении с печенегами близ днепровских порогов на обратном пути, и тени этих погибших густым роем висели над столом, увеличивая всеобщее смятение. К тому же часть рассказов и разговоров велась по-славянски, и смысл их от Хельги ускользал.

Сам Ингвар, как с изумлением поняла Хельга, провоевал только один день. В то утро, когда русские суда вошли в пролив и на них обрушился «влажный огонь», он был ранен и уже через несколько дней с частью дружины отступил от пределов Греческого царства назад, в Болгарию, где и пробыл до своей женитьбы на этой вот смуглянке. Но большая часть его войска оставалась в Греческом царстве, и хотя к Миклагарду они не приступали, все лето ходили по южному берегу Греческого моря, захватили там несколько городов и взяли хорошую добычу. Возглавлял то войско Мистина, Свенельдов сын, побратим Ингвара, но с ним сюда он не пришел – остался в Кёнугарде. Близ какого-то города люди цесаря дали русам большое сражение, в котором тоже непонятно кто выиграл, хотя крови было пролито очень много; после этого русы и отступили, и недавно, под первым снегом, прибыли в Кёнугард. В те самые дни, когда в Силверволл пришел торговый обоз из Булгара. Из того города – Гераклеи Понтийской – они сумели вывезти всю набранную к тому времени добычу, поэтому считали себя победителями. В доказательство успеха всем родичам Ингвара и знатным людям Хольмгарда были поднесены дары – серебряные милиарисии, золотые номисмы, шелковые одежды, драгоценные чаши, разные красивые заморские мелочи вроде серебряных ложек или костяных резных гребешков.

Поход, принесший добычу, неудачным считаться не может. Но Хельга видела по лицам, по голосам: что-то мешает русам торжествовать, что-то отравляет им сладость меда на этом пиру.

Разливая пиво и мед, Хельга часто подходила с кувшином к дружинному столу, и каждый раз ее пробирала дрожь тревожного волнения, будто ей предстояло покормить с руки медведя или волка. Ингвар привел с собой шесть сотен человек, по большей части наемников из-за моря, и многие из них, как и сама Хельга, не знали славянского языка; она слышала, как Логи переводил, сидя меж одним из прибывших и каким-то стариком из славянских старейшин. Они не трогали Хельгу, но она ощущала на себе пристальные взгляды этих безжалостных глаз и старалась с ними не встречаться. Иногда кто-то обращался к ней, и хотя она почти всегда понимала слова, до ее сознания они не доходили и она спешила отойти, не отвечая.

Уже за полночь Берислава, шмыгая носом, шепнула ей, что Сванхейд разрешает женщинам уйти – подавать больше ничего не надо. К тому времени уже были съедены горы мяса и хлеба, под ногами перекатывались кости. Опустели бочонки пива и меда, голоса мужчин стали громкими, движения размашистыми. Кто-то пел, кто-то задирал рубаху, показывая шрамы от тяжелых ран, кто-то рассказывал о гибели товарищей, уже не в силах сдержать слез. Хельга была рада уйти в избу вместе с Бериславой и Вояной; ее едва держали ноги, голова гудела, но возбужденный мозг долго не давал ей заснуть.

Она пока мало что поняла об успехах Ингвара с греками, но поняла, что и военные, и семейные дела его очень не просты. А значит, предсказывать последствия похода для Эйрика и Мерямаа – такое же полезное занятие, как рисовать пальцем на воде.

* * *

Проснувшись утром от плеска воды, Хельга обнаружила, что у лохани умывается мужчина, лет двадцати с небольшим, среднего роста, коренастый, с округлым приветливым лицом и рыжей бородкой. Увидев, что незнакомая девушка на лежанке, плотно занятой родственницами и служанками, в изумлении на него смотрит, он улыбнулся и подмигнул ей.

– Я – Тородд! – шепотом представился он. – Я – хозяин этого дома, но гостей не ем.

– Привет и здоровья тебе, Тородд! – так же шепотом ответила Хельга, садясь. – Наверное, тебе не очень приятно наткнуться в своем доме на толпу чужих женщин, но откуда мы могли знать, что вы как раз в это время сюда приедете!

– Нет-нет, это просто счастье – вернуться из похода домой и вместо одной красивой женщины застать здесь целый десяток! – Тородд снова ей подмигнул. – Ты какая-то наша родственница?

– О, это непросто объяснить! Я – Хельга дочь Арнора, из Силверволла. Госпожа Сванхейд пригласила меня погостить. Мой дядя Эйрик – ее двоюродный брат.

– Твой отец – Арнор Камень? То есть, – Тородд немного подумал, – ты племянница моего двоюродного дяди… ты мне кто-то вроде троюродной сестры?

– Пусть будет так! – Хельга шепотом засмеялась. – Но не кровной.

Разумеется, это Тородд – муж Бериславы, который наконец вернулся в собственный дом. Он пришел, когда Хельга уже спала, поэтому и не сообразила сразу. Наверное, она видела его вчера на пиру, то все незнакомые лица для нее слились в одно. Родной младший брат Ингвара на вид приятный человек – добродушный и приветливый. Сам Ингвар ей вчера показался совсем другим…

От их шепота проснулась Берислава и разбудила Вояну: еще не рассвело, но пора было идти заниматься хозяйством. С прибытием дружины их заботы не закончились, а только увеличились. Разместить всех прибывших в Хольмгарде не было возможности, и часть еще вчера развели по городкам и селением на Ильмене, но сотни три устроились здесь. Для них в Хольмгарде имелось несколько больших дружинных домов, где спали на помостах в два яруса и даже на полу; а еще их всех надо было кормить.

– Если бы Тородд притащил из похода другую жену, я бы его убила! – сказала Берислава, пока они смотрели, как служанки доят коров, и сами помогали доить коз. – Как только Эльга это перенесла!

– И как она перенесла? – полюбопытствовала Хельга.

– Она бросила его! – прошептала Берислава, придвинув к ней голову. – Когда она эту Огняну увидела, то упала в обморок! Мне Тородд вчера рассказал. Ты никому не говори, это они в гриднице не стали рассказывать. А потом она сказала, что знать его не хочет, и уехала в Вышгород. Сказала, там будет жить, и что ему она больше не жена, пока эта болгарыня при нем. Я бы тоже так сделала! Вот посмотрим, долго ли он будет еще князем киевским зваться, когда наследница Олега Вещего – ему больше не жена!

– О-о… – только и вымолвила изумленная Хельга.

Нетрудно было понять: это новость очень важная, в том числе и для Мерямаа, где Эльгу, княгиню киевскую, никогда в глаза не видали. Что из этого может выйти – и Хельга еще не понимала, и никто не понимал, но разрыв с женой, которая принесла Ингвару права на киевский стол, уж точно ему на пользу не пойдет.

Гридница, куда Берислава и Хельга пошли со служанками наводить порядок, напоминала поле боя. Разговоры продолжались еще долго после того, как кончилось пиво; и сейчас еще какие-то двое, так и не ложившиеся, толковали в углу, причем один говорил на северном языке, а другой – на славянском, но это им не мешало; кого каждый мысленным взором видел перед собой, оставалось загадкой. Прочие спали – на помостах, на соломе на полу, так что женщины едва могли пройти к столам и очагу. Было душно, воздух дрожал от разноголосого храпа. Стоял густой запах давно не мытых тел. Служанки принялись выгребать золу, собирать со столов и с пола кости и объедки, отмывать столы, залитые пивом, похлебками, медом, отскабливать пятна воска. Собрали глиняные светильники, чтобы заново залить их воском. У некоторых светильников масло просочилось сквозь пористую глину, но никто не заметил этого вовремя, и на столе остались черные обгорелые круги. Ходить приходилось с осторожностью, выискивая промежутки между лежащими телами хотя бы на ширину маленькой женской стопы; Хельга все время боялась, что на кого-нибудь наступит во тьме, а ее укусят в ответ. Спутники Ингвара – загорелые на греческом солнце, опаленные «влажным огнем», в грязных шелковых рубахах, со шрамами и дорогими перстнями, пока все были для нее неразличимы, но страшны, как звери, умеющие говорить.

С утра, продрав глаза, воинство отправилось в баню – открыли и натопили все хольмгардские бани, стоявшие вдоль протоки. Конечно, от «греческих вшей» они избавились еще в Киеве, где провели около двух месяцев в ожидании зимнего пути, но после месяца в дороге очень нуждались в толковом мытье, стирке и починке.

Болгарскую жену Ингвара тоже поручили заботам Бериславы. Славянский язык той и другой был далеко не одним и тем же, но они все же могли как-то столковаться. На русском Огняна-Мария знала всего несколько слов, и то по части дружинного обихода. Тем не менее она охотно улыбалась Хельге и даже взяла ее за руку, знаками выражая дружбу, хотя едва ли понимала, кто это такая. Вблизи Хельга разглядела, что если болгарка и старше ее, то всего на год-другой; поражала мысль, в какую даль от родного края ту занесла прихотливая судьба и как ей, должно быть, все странно здесь. Сама она, Хельга, все-таки приехала от одной руси к другой, к людям того же языка и обычаев. Берислава старалась держаться с Огняной-Марией приветливо: как-никак, они обе приходились невестками Сванхейд и были одинаково знатного рода, но истинной любви к ней ощутить не могла, видя в ней захватчицу, оттеснившую от Ингвара ее сестру Эльгу. Но если Огняна-Мария и догадывалась о ее чувствах, то не подавала вида, и Хельга в душе уважала ее стойкость.

Об Огняне-Марии и зашла речь, когда Ингвара, отдохнувшего после бани, пригласили к Сванхейд. Она приняла его в спальном покое, где еще висело на стенах кое-что из оружия его покойного отца, а в больших ларях под надежными замками хранились накопленные им богатства. На лежанке с резными столбами раскинулось одеяло на куницах и покрывало узорного шелка – старое, привезенное почти тридцать лет назад от сарацин. На ларях горели фитили в литых бронзовых светильниках – из той же добычи.

– Для чего ты привез сюда твою новую жену? – спросила Сванхейд, стараясь говорить мягче, чтобы в ее голосе не звучало недоброжелательства.

Брак Ингвара с Эльгой когда-то устроили его родители; его новый выбор означал в глазах матери разрыв со всеми их прежними замыслами.

– А ты разве не хотела бы познакомиться со своей невесткой? – с вызовом, означавшим попытку защититься, ответил Ингвар. – Она – из рода Петра, а он цесарь в Болгарии. Не хуже самого Романа, что сидит в Миклагарде, паук старый.

– Куда охотнее я бы познакомилась с моей невесткой Эльгой, что из рода Хельги Хитрого.

– Едва ли она время найдет сюда приехать, – не без досады ответил Ингвар.

Оба они держались настороженно – совсем не как мать и сын после долгой разлуки. Разлука их была слишком долгой, чтобы между ними могла существовать хоть какая-то привязанность: они совсем не знали друг друга.

– Я слышала… – медленно начала Сванхейд, – люди говорят… Ингвар конунг, ты сохранил власть над Кёнугардом? – бросив мяться, что было ей несвойственно, прямо спросила Сванхейд. – Ты еще князь киевский или уже нет? Или ты прибыл сюда с новой женой и дружиной, потому что прежняя жена изгнала тебя из Киева и это теперь все, что у тебя есть?

Она снова вспомнила о Мальфрид. Если окажется, что Ингвар изгнал из Киева сестру, обрек ее на гибель, но и сам власти не удержал, то его вины многократно утяжелят одна другую.

– Ложь! – Ингвар вскинул глаза, и Сванхейд снова поразило, как похож он внешне на Олава и какой несхожий нрав отражается в этих глазах. – Никто меня не изгонял! Я взял ее с собой… так было нужно. Если бы я ее оставил в Киеве, Эльга туда бы не вернулась… из Вышгорода. А если бы она не вернулась… Там в Витичеве сидит тот хрен краснорожий…

– Кто? – Сванхейд выразительно подалась вперед, и Ингвар опомнился: он тут не в дружинном доме.

– Хельги Красный. Братец ее, чтобы его тролли… любили. У него тысяча человек. Если в Киеве не будет князя, он может его занять. Он ведь тоже, жма его дави, племянник Олега! И чтобы он туда не влез, на столе должна быть Эльга. Она его не пустит. Они меж собой разберутся. И еще Мистина там. Но чтобы Эльга вернулась, мне надо было Огняну из города убрать. Я и взял ее с собой. А вернусь – буду сам князем киевским. И еще там Грознята, этот хрен… с огорода. Он мне тоже тут объявил: не буду больше дань платить, буду сам князем черниговским. Чтобы Эльга могла его за жабры взять, она должна быть княгиней в Киеве. Иначе мне было б оттуда не уйти.

Сванхейд молчала, соединив перед собой кончики пальцев и напряженно раздумывая. Ей тем более досадно было, что не оправдались ее надежды познакомиться с Эльгой, что та, кажется, по-настоящему держала в руках киевское наследство Олега Вещего и даже Ингвар это признавал.

– Чернигов отказался повиноваться? – вымолвила она чуть погодя. – Так ты… Роман вас разбил?

– Не разбили нас! – с досадой ответил Ингвар; слишком много раз ему уже приходилось отвечать на это вопрос, заданный вслух или только взглядами. – Не разбили! Мы какие дары всем вчера раздавали – или мало?

– Дары были хороши. Но если ты вернулся победителем, почему Чернигов тебя не принял с честью? От удачливых конунгов не отказываются. Или твоей тамошней родне даров не хватило?

Ингвар глубоко вдохнул несколько раз, стараясь взять себя в руки. Он приехал на север, чтобы просить свою мать-владычицу о поддержке, а как просить помощи, не признавшись сперва, что нуждаешься в ней?

– Прошлой зимой я сама ездила в Видимирь…

– Это где? – Ингвар коротко глянул на нее.

– На востоке. Зао Мстой. – Сванхейд сообразила, что Ингвар, приехавший во владения отцов лишь второй раз, совсем этих владений не знает. – На рубеже наших земель, где кончаются словены и начинается меря. По Мсте дань собираем мы, по Мерянской реке – уже Эйрик. До него там Свенельд ходил и другие люди твоего отца. Ты помнишь, я передавала тебе с Тороддом, что Эйрик отказался платить нам дань после смерти Олава? Прошлой зимой я ездила к нему сама, надеялась уговорить не делать глупостей и держаться нашего старого уговора. Ничего не добилась. Здесь сейчас, кстати, есть твой сводный брат Несвет, он был при той нашей встрече. И он тогда ясно давал понять, что сам не прочь занять престол в Хольмгарде, раз уж тебе он не по нраву.

– Что? – Ингвар снова вскинул на мать глаза, уже со злобой.

Широко открытые, его глаза засверкали, выражение свирепости в чертах делало его непритязательную внешность страшной.

– Да кто он такой, ётун его мать налево!

– Он – такой же законный сын твоего отца, как и ты! – Сванхейд возвысила голос. – И он старше тебя на десять лет. А ты чего ждал – что престол Хольмгарда будет дожидаться тебя десять лет и не найдется других охотников его занять? Ты ведь до сих пор не возведен на престол отца по закону! Тебя еще не было здесь со дня его смерти! У Хольмгарда и правда сейчас нет конунга – как говорил мне Эйрик, и я с трудом находила, что ему ответить! А пока ты не занял место отца, и у Несвета есть надежда.