Текст книги "Сад твоей души"

– Это становится уже действительно интересно, – медленно проговорил Серов, прочитав отмеченные мной абзацы. – Теперь понятно пристальное внимание тайной канцелярии к его персоне по возвращении в Россию. Екатерина Вторая не жаловала ни масонов, ни французских вольнодумцев. Но все-таки как это непосредственно касается нашей гравюры?

– Вот фотографии, на которых снят партер францисканского монастыря Сан-Лоренцо де Трасуто в Испании, – положив перед ним журнал со статьей, ответила я. – Партер с мистико-христианской символикой. Значение символов, за исключением нескольких, неизвестно.

Лена, поставив уже сваренный ею кофе на стол, подошла к нам и с интересом стала рассматривать фотографии монастырского партера. Изучив сначала их, а потом распечатанную часть нашего партера, найденную Серовым, она улыбнулась и молча села за стол.

Проводив жену взглядом, Серов, повернувшись ко мне, изрек:

– И что дальше?

– А тебе этого мало? – откидываясь на спинку кресла, смеясь, спросила я.

– Мало, – коротко бросил Денис, слезая с моего стола, чтобы выпить кофе.

И тут я решила идти ва-банк:

– Если мало, ищи оставшиеся три части партера.

С моей стороны это было нечестно, и я это знала.

Денис замер, потом поставил чашку на стол, так и не сделав ни одного глотка кофе.

– Что ты имеешь в виду? – удивленно спросил он, не спуская с меня глаз.

Лена молчала, хотя по ее взгляду было видно, что она догадалась. Но в пасть ко льву лезть не стремилась.

– Это только четвертая часть плана, – спокойно стала объяснять я. – Это видно по гномону. Как видишь, он изображен не полностью. Видна только четвертая часть.

Серов молчал довольно долго, потом, залпом выпив коньяк, на выдохе произнес:

– А я уже думал, что поймал удачу за скользкий хвост.

И громко, от души рассмеялся.

Мы с Леной зааплодировали, его чувство юмора ему не изменило.

– А может, ты все-таки ошибаешься? – с надеждой в голосе спросил Денис, расхаживая вокруг моего стола.

Я молча покачала головой и разложила перед ним планы монастырских садов.

– По своей планировке все они делятся на четыре части аллеями, и их пересечение фиксируется фонтаном или чем-нибудь еще. И этот испанский партер тоже, хоть это и не так четко читается.

– Четыре части или нет – с наскока эту задачу не решить, – вдруг сказала Лена, молчавшая почти весь вечер. – У Щеглова был какой-то козырь, и тебе надо в первую очередь найти его.

Серов, развернувшись, с уважением посмотрел на жену.

– Оль, ты не будешь возражать, если эти материалы я возьму с собой? И про этот испанский монастырь тоже, – спросил меня Серов, складывая все в стопку. – Лена права, на сегодня, я думаю, тайн достаточно.

– Нет. Эти материалы я приготовила для тебя, – ответила я. – А статью про испанский партер сейчас отксерю.

И пока я ксерила статью, ко мне пришла неожиданная мысль добавить к материалам Серова фотографии построек Царицына. В открытую я сказать не могла, но сделать ему подсказку мне никто не мешал.

– Всё, муж пропал для общественной жизни, – смеясь, изрекла Лена, когда Серов в очередной раз замер с отсутствующим видом, так и не сняв с вешалки шубу жены. – Хотя, может, это и к лучшему – у меня через две недели открытие выставки.

– Я тебе помогу, – сказала я, чувствуя себя немного виноватой. – Не переживай.

– До связи, – лаконично бросил в дверях Серов, в очередной раз тряхнув головой в надежде прогнать навязчивые мысли о нашем партере, что было абсолютно бесполезно – это я уже знала по себе.

Мысль, что я поступила по отношению к Серову не совсем честно, грызла меня, как мышь – сыр. Я даже начала злиться на Олега Александровича за его советы, что было абсолютно глупо. В любой момент я могла показать Денису весь оставшийся материал, но интуитивно я чувствовала, что профессор прав и наши изыскания поодиночке могут быть намного эффективнее, чем если мы будем брести одним стадом.

Утром я пила кофе в постели и читала книгу Густава Маркези «Опера. От истоков до наших дней», когда позвонил Олег Александрович.

– Доброе утро, Ольга Николаевна! Вы не поддались искушению преподнести Серову все гравюры? – спросил меня профессор, и по его голосу чувствовалось, что он улыбается.

– Увы, нет, – в тон ответила я. – Я оказалась такой бессердечной.

– Я рад за вас. Всему свое время. Тогда до вечера, – попрощался мой собеседник и отключил телефон.

Положив трубку, я снова вернулась к книге.

Зоя Васильевна предложила встретиться в шесть часов вечера и перед премьерой зайти в кондитерскую на Театральной площади – выпить чашечку кофе с пирожными. А так как это было нашей традицией, то я с радостью согласилась.

К тому времени, когда я вышла из дома, на город уже опустилась ночная тьма. Зимняя ночь накрывает Петербург рано и быстро. Но легкий и пушистый белый снег, покрывший землю и кружащийся в воздухе, скрашивал эту сковывающую темноту. Я шла по набережной Крюкова канала, вдоль Новой Голландии, вдыхая атмосферу таинственности, которая всегда окружает этот остров и которая как нельзя лучше соответствовала настроению сегодняшнего вечера. А мои мысли снова и снова возвращались к вопросу, действительно ли Моцарт был убит своими братьями-масонами за раскрытие масонских тайн в своей последней опере, на премьеру которой я сейчас шла, или его смерть – только досадная случайность.

В марте 1791 года Эммануил Шиканедер, актер, антрепренер, вольнодумец, связанный с масонами, поручает Моцарту создание оперы, написав ее либретто. К тому времени композитор был далек от оперного жанра. Орсини Розенберг и Лоренцо да Понте покинули свои должности в связи с восшествием на престол Леопольда II. И начавшиеся по требованиям иезуитов гонения на масонов завершили мрачную картину. Моцарту грозила нищета.

Шиканедер, ставший незадолго до этого директором театра «Ауф дер Виден» в венском предместье, ставит оперу на этой сцене. Там «Волшебная флейта» получила признание и начала свой победоносный путь по немецким театрам. Аплодисменты сопровождали оперу до самой смерти композитора и его похорон в общей могиле в декабре того же года. Масоны окружают эту оперу во время создания, и они же убивают автора за ее создание. Получается замкнутый круг.

За этими мыслями я не заметила, как долетела до кондитерской, где меня ждали Виктор Иванович и Зоя Васильевна. Мы мило провели время за чашечкой кофе и уже без четверти семь были в фойе Концертного зала.

Премьера! Нарядная публика в предвкушении премьерного показа спешит в гардероб. Дамы вертятся перед зеркалами, занимающими почти все стены фойе, краем глаза оценивая соседку, мужчины с обреченным и важным видом стоят в очереди в гардероб.

Олег Александрович уже ждал нас, его импозантная фигура в черном френче возвышалась над толпой. Виктор Иванович одобрительно крякнул, Зоя Васильевна скосила глаза – посмотреть на мою реакцию. Я же была невозмутима, как скала.

Я пришла на премьеру, а не на смотрины.

Может быть, поэтому я поздоровалась с Олегом Александровичем довольно сдержанно. Он же напротив, галантно поцеловал руку Зое Васильевне, обменялся парой фраз с Виктором Ивановичем, помог мне снять шубу. Светский лев.

– Предлагаю шампанское выпить в антракте, – как и подобает светскому льву, предложил Олег Александрович.

– Да, осталось пять минут, и не будем комкать удовольствие, – ответил за всех нас Виктор Иванович и отдал профессору наши пригласительные, так как мы сидели в разных местах.

Мы договорились встретиться в антракте в фойе на втором этаже, и Олег Александрович предложил мне руку, чтобы сопроводить на наши места.

– Как вы оцениваете вчерашнюю реакцию Серова? – спросил меня мой спутник, когда мы одни поднимались по лестнице; его светская маска исчезла.

– Вы оказались правы, Денис настроен серьезно, – ответила я. – Не знаю почему, но я также отдала ему ксерокс с усадьбой в Царицыне, но причину объяснять не стала.

– Хорошо, – коротко бросил Олег Александрович, так как мы сели на свои места и дали третий звонок.

– Вы расскажете свои соображения по поводу масонского содержания оперы? – шепотом поинтересовалась я у профессора под звуки аплодисментов, которыми приветствовали дирижера.

– За шампанским, – улыбаясь, согласился он под первые аккорды увертюры.

Первое отделение пролетело незаметно. Исполнение было на уровне, и я смогла в полной мере насладиться и арией птицелова Папагено, и арией Тамино, когда он любуется портретом Памины, и, конечно же, феноменальной по своей колоратуре арией Царицы ночи.

Зарастро допел свою арию и вместе с Тамино, Паминой и Папагено вошел в храм мудрости.

Первое действие закончилось.

Олег Александрович встал и протянул руку, чтобы помочь мне.

– Вы очень любезны, – поблагодарила я.

– Не могу оставаться равнодушным рядом с такой спутницей, – галантно ответил мой кавалер.

– Не могу дождаться вашего рассказа, – сменила я тему разговора, и мы пошли в сторону фойе.

– Вам надо набраться терпения, как Памине во втором акте, – смеясь, изрек профессор и, оставив меня за столиком у окна дожидаться наших спутников, пошел за шампанским.

К тому моменту, когда он вернулся, Зоя Васильевна и Виктор Иванович сидели вместе со мной.

Я неторопливо барабанила пальцами по столу, Олег Александрович с улыбкой невозмутимо наполнял бокалы шампанским, а наши спутники с непониманием смотрели на нас.

– За прекрасный вечер, – дипломатично произнесла Зоя Васильевна, решив таким образом разрядить обстановку.

Я молча подняла свой бокал, присоединяясь к тосту.

– Герои проходят испытания во втором акте. Эти испытания как-нибудь соотносятся со степенями посвящения у масонов, Олег Александрович? – спросил Виктор Иванович.

Я победоносно улыбнулась, профессор, поздравляя меня, кивнул и торжественно произнес:

– Вы прошли испытание терпением, Ольга Николаевна! – и повернувшись к Виктору Ивановичу, добавил: – Извините. А что касается испытаний, через которые проходят герои, то это ужасы сценической механики. Наиболее близкими к масонским ритуалам можно, наверно, считать только большие хоры. В масонской практике присутствовало хоровое пение: здравницы, застольные песни и так далее. К этому можно добавить и цифру три, которая появляется на протяжении всего действия. Три Дамы, три мальчика, три испытания в трех храмах. А три – число священное, так как ему присвоено слово «всё». Три – символ троичности бытия. Тройка олицетворяет трехчастную природу мира: небо, земля и вода. У человека – тело, душа и дух, а также рождение, жизнь и смерть. Прошлое, настоящее и будущее.

– Значит, Моцарт не раскрывал никаких тайных ритуалов? – спросила я.

– Нет, никаких секретов масонского братства Моцарт не раскрыл, – ответил профессор. – Причем ко времени написания оперы существовали гравюры, на которых были изображены некоторые ритуалы.

– И какие же? – с интересом спросила Зоя Васильевна.

– В 1775 году некто Лебас издает ряд гравюр, на которых изображены некоторые моменты посвящения в масоны. Эти гравюры пользовались большим спросом. Их воспроизводили как в английских, так и в немецких изданиях. Кроме этого в собрании Государственного музея истории религии Санкт-Петербурга есть подобные гравюры, но более поздние по времени, изданные в первой половине XIX века и также во Франции.

– И они не имеют ничего общего с оперой? – разочарованно переспросила Зоя Васильевна.

– Увы, – подтвердил Олег Александрович. – Мы можем, опираясь на эти гравюры и сохранившиеся масонские конституции, частично реконструировать обряд принятия вступающего в ложу.

Нового адепта проводят в «Кабинет для размышлений», где он письменно дает ответы на ритуальные вопросы. После этого с него снимают один носок, закручивают штанину, расстегивают рубашку – это символизирует беспорядок, который царит в голове у непосвященного. Потом завязывают глаза и в таком виде вводят в зал Храма, где он произносит клятву верности ордену. После этого ему развязывают глаза, приводят одежду в порядок и вручают масонский запон и белые перчатки. Это в общих чертах, так как церемонии посвящения достаточно сложны и различаются между собой. Но в основе их лежит обмен вопросами и ответами. Для первой степени, Ученика, лейтмотивом является тема – откуда мы? Для второй степени, Подмастерья, – кто мы? И для третей степени, Мастера, – куда мы идем? Это уже путь духовного поиска.

– А почему именно белые перчатки? – спросила я.

– Это отсылает нас к легенде о мастере Хираме, лежащей в основе историографии масонов, – стал рассказывать профессор, но дали уже третий звонок, и мы были вынуждены срочно прерваться, чтобы успеть дойти до своих мест.

Пока мы быстро поднимались по лестнице к нашим местам, мне так и хотелось спросить профессора, какое испытание для меня он придумает во втором акте. Но я сдержалась, учитывая его галантное отношение к моим высоким каблукам и длинному подолу моего вечернего платья.

– Вы расскажете легенду о мастере Хираме? – вежливо спросила я, Олега Александровича, когда мы благополучно сели.

– Да, после спектакля я познакомлю вас с историей масонства, – успел ответить профессор, так как дирижер задерживался. – и коварно добавил: – Если вы не возражаете, конечно!

В этот момент мне вспомнился «Полет валькирий» Вагнера, и думаю, что по моему взгляду профессор об этом догадался.

Дирижер благополучно вышел к оркестру, и второй акт начался.

Слушая оперу и вспоминая рассказ профессора, я убедилась, что в основе ее сюжета масонских ритуалов как таковых нет. Испытание молчанием, которое проходят Тамино и Папагено, испытание верой для Памины, поиски Папагено своей Папагены и, конечно же, коварные происки Царицы ночи и Моностатаса не имеют прямого отношения к ритуалам масонов. Но Моцарт, как истинный гений, сделал больше, чем банальная передача ритуалов. Он под игровым началом этой мифической музыкальной сказки смог передать внутренний смысл учения масонов – только пройдя через боль и страдание, обуздав свою плоть и возвысив мысли и чувства, человек сможет стать гармоничной личностью и войти в царство Света.

Финальные аккорды, Зарастро под хор жрецов венчает Тамино и Памину коронами мудрости и красоты.

Сказка закончилась.

Восторженная публика долго не отпускает певцов и дирижера, заставляя их выходить снова и снова. Но постепенно овации стихли.

Мы в молчании спустились в гардероб, где нас ждали Виктор Иванович и Зоя Васильевна.

После наполненного концертного зала было приятно выйти на свежий морозный воздух и подставить свое лицо легким снежинкам, чувствуя, как они падают на него и тают. Петербург прекрасен в ореоле белых ночей, но не менее прекрасен и покрытый снежной вуалью.

Мы в один голос поблагодарили Зою Васильевну и Виктора Ивановича за этот чудесный вечер и проводили их до машины. Профессор открыл дверцу и помог сесть Зое Васильевне, оставаясь до конца светским львом.

Перед тем как сесть в машину, мой учитель неожиданно остановился, повернулся к нам и сказал:

– Произведение истинного гения никогда не бывает однозначным в своей трактовке. Помните об этом.

Мы согласно кивнули, толком не понимая, к чему конкретно применить совет Виктора Ивановича.

Помахав рукой вслед отъезжающей машине, я развернулась к Олегу Александровичу и, улыбнувшись, сказала:

– С нетерпением жду продолжения вашего рассказа о мастере Хираме.

– Тогда в путь, – весело ответил профессор и предложил мне руку.

Свернув с проспекта Декабристов в переулок Матвеева, мы вышли на набережную к Новой Голландии и не спеша пошли вдоль нее. У меня было ощущение, что сказочная атмосфера не растворилась вместе с последними аккордами, а продолжает окружать нас и здесь, на набережной. Как будто неожиданно наступила новогодняя ночь и должно произойти чудо.

– И, – не удержалась я, чтобы не подтолкнуть профессора к рассказу, так как в такие моменты очень хочется слушать сказки.

– Давным-давно мудрый царь Соломон решил возвести храм, – начал свой рассказ мой спутник. – И царь соседнего Тира помогал ему, посылая строительные материалы и рабочих. А также он послал ему Хирама-Авиля, сына вдовы из колена Неффалимова, искусного архитектора. Для лучшей работы Хирам разделил работников на три группы по их специальностям: каменщиков, плотников и рабочих по металлу. И каждая группа внутри себя делилась еще на три в зависимости от мастерства: ученики, товарищи и мастера. И чтобы никто из работников не мог присвоить себе незаслуженной платы, у каждой группы был свой пароль, особые знаки и жесты.

Мы перешли Мойку по пешеходному Матвееву мосту и встали на набережной Крюкова канала у слияния его с Мойкой.

– Ольга Николаевна, вы не возражаете, если мы постоим здесь, – спросил профессор. – Сегодня сказочный вечер.

– Нет, – коротко ответила я, и облокотилась на парапет.

– Но три товарища, чьи имена были Джубела, Джубело и Джубелум, задумали выведать пароль мастеров, – продолжил Олег Александрович свой рассказ. – И в час вечернего обхода они подстерегли Хирама у врат Храма. Хирам отказался открыть им тайное слова мастера, сказав, что только тот, кто своим усердием и мастерством заслужит называться мастером, узнает его. Тогда злодеи нанесли ему три смертельных удара: первый – молотком по голове, второй – уровнем по виску и третий – отвесом. Под покровом ночи убийцы вынесли труп из Храма и закопали его на склоне, отметив могилу веткой акации.

Соломон долго искал архитектора; сначала он послал трех мастеров, но поиски не дали результатов, потом он послал уже девятерых мастеров, и на седьмой день они нашли могилу, отмеченную акацией, которая успела уже прижиться.

Пятнадцать мастеров были посланы Соломоном извлечь тело из могилы и перезахоронить его в Святая Святых Храма. А также он повелел переменить слово мастера, взяв то, что мастера скажут первым, извлекая тело из могилы.

Откапывая тело архитектора, они прикоснулись к указательному и среднему пальцам руки Хирама, но плоть стала отделяться от костей, и они воскликнули: Mak benach! С той поры эти слова и стали тайным словом мастера.

После этого Хирама торжественно похоронили: рука к руке, щека к щеке, стопа к стопе, колено к колену, рука на спине. С тех пор эти точки стали так называемыми пятью точками мастера.

Олег Александрович закончил свой рассказ.

– Мне почему-то кажется, что в этом повествовании скрывается двойной смысл, – медленно проговорила я, чувствуя, как под воздействием рассказа и окружающей обстановки я погружаюсь в транс.

– Вы правы Ольга Николаевна, но прежде чем я вам его раскрою, вас надо напоить кофе, – сказав это, мой спутник взял меня под руку, и мы пошли по набережной канала к площади Труда.

– Эта легенда, которая со временем обросла разными деталями, – продолжал профессор, пока мы шли к кафе, – содержит объяснение многих масонских ритуалов и символов. Но сначала мы вернемся к истории возникновения так называемого «современного масонства».

– А существовало еще и древнее масонство? – спросила я.

– Да, – ответил профессор. – Современное, или, как его еще называют, созерцательное масонство имеет некоторые отличия от раннего, так называемого «деятельного масонства».

Мы подошли к кафе, и Олег Александрович открыл дверь, пропуская меня вперед.

Мы сели за столик, и в ожидании заказанного горячего шоколада и венского пирога профессор продолжил:

– Итак, деятельное масонство. Строительные товарищества возникли в Германии в XII веке. Возведение готических церковных зданий длилось десятилетиями, в течение этого времени рабочие и художники, поселявшиеся вблизи построек, вступали в тесное общение. Эти сообщества со временем выработали правила отношений между членами, разрешения конфликтных ситуаций, приема новых товарищей и так далее. Был также установлен церемониал на разные случаи товарищеской жизни. Местные строительные ложи подчинялись главным ложам.

В строительных ложах оберегались от посторонних глаз правила архитектуры, орнаментальная символика, числовая мистика. Особое значение придавалось числам 3, 5, 7 и 9. Все это было запрещено заносить на бумагу, и как следствие этого появился язык символов. Ученикам и мастерам не выдавались письменные свидетельства, но были введены устные удостоверения в виде вопросов и ответов, а также тайные знаки.

Олег Александрович прервался, так как нам подали шоколад и пирог. Я молча ждала, не желая прерывать рассказчика. Несмотря на мое хорошее знание истории архитектуры, таких тонкостей профсоюзной жизни средневековых строителей я не знала.

– Продолжим? – спросил профессор после некоторых манипуляций со своим шоколадом.

Я кивнула.

– Из Германии строительные организации каменотесов попали и в Англию, где получили в официальных актах наименование Freemason. Здесь они достигли расцвета благодаря тому, что обращали внимание на умственное и нравственное развитие товарищей. Процветанию английских лож способствовало и то, что с конца XVI века доступ в ложи стали получать люди, не принадлежащие к строительному братству, – так называемые «сторонние каменщики», богатые и ученые люди, принесшие с собой новые веяния.

Я медленно кивнула головой, и собеседник правильно понял мой знак, так как сказал:

– Вы правы, Ольга Николаевна, вот тут и начинается самое интересное. В течение XVII века строительные товарищества стали приходить в упадок в связи с изменениями в архитектуре и строительстве. Но в Англии сторонние каменщики, уже проникшие внутрь строительных лож, воспользовались внешней оболочкой для создания союза символических строителей духовного храма. И 24 июня 1717 года, в день святого Иоанна Крестителя, в таверне «Гусь и противень» встретились руководители четырех лондонских лож: «Виноградная кисть», «Гусь и противень», «Яблоко» и «Корона» – для создания Великой материнской ложи мира.

– А почему у них такие названия? – не удержалась я от вопроса.

– От названия таверны, в которой заседала та или иная ложа, – ответил Олег Александрович. – В дальнейшем заседания проводились в специально построенных или переоборудованных для собраний зданиях.

– Им не стало хватать места в таверне? – поинтересовалась я.

– Нет, – ответил профессор, проигнорировав мою шутку. – Храм со временем стал самым священным местом масонской ложи, и его убранство было подчинено масонской символике и строгому регламенту масонской конституции. Например, угольник является опознавательным знаком Ученика, а циркуль – Мастера. А в паре они образуют основной символ масонства: циркуль – это небесный свод, где происходит работа Великого архитектора Вселенной, а угольник – земля, где выполняет свою работу человек. Уровень говорит масону, что перед смертью все равны, отвес – что масон может получить поддержку свыше. Ученику для успешной работы над собой дается резец – символ мысли и принятых решений, а чтобы он применял их в жизни – молоток. Но кроме этого у них существовала буквенная, криптографическая, геометрическая и нумерологическая символика, построенные на базе арифмософии.

– Вы еще живы? – сочувственно поинтересовался Олег Александрович, заметив, как мой взгляд все глубже погружается в чашку.

– Да, – выпрямляясь, ответила я. – Но боюсь, с первого раза мне все это не запомнить.

– И не надо, – улыбаясь, ответил профессор. – Я принесу вам необходимые материалы. Но это в другой раз, а сейчас я провожу вас уже до дома.

– Да, вы правы, – поднимаясь, сказала я. – Сегодняшний день и вечер были насыщенны событиями, так что необходимо сделать паузу до завтра.

– И напоследок, чтобы дать вам пищу для размышлений, я добавлю еще один символ, – произнес мой провожатый, когда мы уже подошли к дому. – Масоны считают камень низшей ступенью проявления Духа, над которым следует трудиться, чтобы вернуться к Истоку.

– Это отсылает нас к Дионисийским архитекторам, – после паузы сказала я, держа открытой входную дверь.

– А вечер и вправду был чудесным, – вместо ответа неожиданно изрек профессор и, попрощавшись, растворился в ночи.

После такого чудесного, по выражению профессора, вечера у меня хватило сил, только чтобы набрать не менее чудесную ароматическую ванну и погрузиться в нее.

Но мое наслаждение было прервано настойчивыми телефонными трелями. Зная, что мне может позвонить Зоя Васильевна, я предусмотрительно бросила телефон на табурет рядом с ванной.

– Да, – ответила я, сдувая пену с руки, чтобы она не попала на телефон.

– Ну наконец-то ты ответила, – сказала Лена, и в ее голосе чувствовалось облегчение, – Денис хоть сейчас заснет спокойно. Где тебя носило?

– Мы были в театре с Виктором Ивановичем и Зоей Васильевной, – ответила я и замолчала, так как поняла, что сказала лишнее.

– Кто – мы? – удивленно переспросила моя подруга.

– Я и профессор Курбатов, они нас пригласили на премьеру в Мариинку, – честно призналась я, зная, что от Лениного острого взгляда нигде не скрыться.

Лена на минуту замолчала, а потом, громко рассмеявшись, изрекла:

– Ай да Виктор Иванович, ай да сукин сын. Уже и театр. Без Зои Васильевны здесь явно не обошлось.

Я только вздохнула в ответ, у Лены язык всегда был острым, как офортная игла.

– Тогда буду краткой, – продолжила она. – Знаю, что тебе надо отдохнуть. Мне завтра после часа забирать заказанные готовые рамы из Союза. В количестве восьми штук, со стеклом.

– Заберем, – заверила я Лену.

Тайны тайнами, а организация персональной выставки – дело трудоемкое. Одной не справиться, а тем более я уже обещала помочь.

– Тогда завтра в час, перед выходом я тебе позвоню, встретимся на улице у твоего дома, – проинструктировала меня подруга. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – ответила я и, отключив телефон, погрузилась под воду.

На следующий день ровно в час пятнадцать мы встретились с Леной и пошли в Союз художников на Большую Морскую улицу за рамами.

Лена была полностью поглощена процессом подготовки к выставке и говорила без остановки о буклетах, пригласительных билетах, афишах, рамах, паспарту, этикетаже, перескакивая с одного на другое. Я же односложно отвечала на ее вопросы – мои мысли были заняты другим. Но когда я вдруг невпопад ответила, она остановилась, внимательно на меня посмотрела, хмыкнула и, ничего не сказав, пошла дальше.

В Союзе мы получили восемь рам из черного итальянского багета, которые Лена специально заказала под свою новую серию «Ангелы Петербурга». Разбили их на четыре группы по две штуки, так как даже одна рама сорок на пятьдесят сантиметров со стеклом вес имеет не маленький. И торжественно двинулись в обратный путь через Исаакиевский сквер, по Конногвардейскому бульвару к площади Труда.

– В Румянцевском выставка Пиранези? – спросила я, увидев афишу у входа в музей.

– Да, недавно открылась, но у меня совсем нет времени, хотя зайти и надо, – ответила мне моя подруга-график. – Тебе, как архитектору, тоже будет небезынтересно, так как там представлены работы и русских «пиранезианцев».

– Да, хорошо, – кивнула я в ответ. – Зайду. Но сначала надо сделать твои авторские открытки с «Ангелами», которые ты хочешь вручать почетным гостям на открытии.

Я не стала долго задерживаться у Лены. Выпив чашку ароматного кофе с зефиром в шоколаде, получив листы картона, шаблон ангела и полный инструктаж, я отправилась домой. Идти на выставку я не хотела, во всяком случае сегодня. Но когда я проходила мимо стеклянных дверей музея с афишей «Пиранези и пиранезианство», моя интуиция мне тихо шепнула: «Иди». А так как я знала, что непослушание по отношению к интуиции приводит к плохим последствиям, то, поправив рулон бумаги, я подошла к входной двери, открыла ее и шагнула внутрь.

Сдав полушубок и рулон картона в гардероб, я поднялась по лестнице на третий этаж, в залы, где располагалась выставка «Пиранези и пиранезианство». Я с удовольствием бродила по залам, рассматривая офорты Джованни Баттиста Пиранезиотца и его старшего сына – Франческо Пиранези. Хорошая выставка старинных офортов – редкость, в отличие от живописи, графика более требовательна к условиям хранения и экспонирования. Некоторые работы не могут находиться на свету более определенного количества дней в году.

Я уже заканчивала осмотр выставки и мне оставалось посмотреть несколько работ русских художников – последователей Пиранези, когда я увидела этот небольшой офорт с солнечными часами на фоне каменной стены, поросшей мхом.

Зачарованно глядя на эмблему ордена розенкрейцеров, я пыталась сообразить, как мне поступить. Фотоаппарата у меня с собой не было, да и сфотографировать работу открыто я не смогла бы. На временных выставках во всех музеях Петербурга фотосъемка запрещена. И тем более маловероятным мне представлялось снять работу со стены музея.

Я посмотрела на часы: было около четырех, до закрытия выставки оставалось полтора часа. Для осуществления моего плана этого времени вряд ли бы хватило, и, как это, увы, было ни печально, но все приходилось переносить на завтра.

– Олег Александрович, добрый день, вы можете сейчас разговаривать? – спросила я профессора, когда он взял трубку.

– Да, Ольга Николаевна. Как вы себя чувствуете после погружения в глубины истории? – ответил он полувопросом, и по голосу я поняла, что в его глазах опять скачут чертики.

Его настроение было мне на руку, так как по телефону объяснять ему я ничего не хотела.

– Вы можете завтра в 12.30 подойти со мной в Музей истории города? – достаточно серьезным тоном спросила я профессора. – Это ненадолго.

– Завтра в 12.30? – переспросил Олег Александрович и замолчал, ожидая моих объяснений.

– Это испытание, – произнесла я, пытаясь повторить его вчерашнюю интонацию в театре.

В ответ мой собеседник весело рассмеялся:

– Вы заинтриговали меня Ольга Николаевна. У меня завтра в это время окно, так что я подойду.

И договорившись с профессором о месте встрече, я отключила телефон. Мне оставалось только набраться терпения и ждать.

Терпение считается одной из семи добродетелей. И поэтому, чтобы не изводить себя напрасными мыслями, я сосредоточила все свое внимание на «Ангелах». Весь вечер и утро следующего дня я чертила, вырезала, складывала и склеивала основу открытки, в которую Лена будет вставлять авторский оттиск офорта с ее новыми «Ангелами Петербурга». Получалось очень красиво, но, как известно, красота требует жертв, и к назначенному времени встречи с профессором я была достаточно уставшей. Но это было и к лучшему: сил волноваться у меня уже не было, а мой план требовал выдержки всех его участников.

Мы встретились с Олегом Александровичем, как и договорились вчера, у пешеходного перехода на площади Труда. Предложив мне руку, профессор спросил, стараясь сохранить серьезную мину:

– Испытанием мне не возбраняется с вами поздороваться, Ольга Николаевна?

Так как я решила ничего не рассказывать до прибытия на место «преступления», то я ограничилась кратким ответом, сказав с улыбкой: