Текст книги "Тайна трех"

Глава 5
Окольцованная окольцованным

В уютном эркере ресторана «Акация» за огромным круглым столом Алла расположилась возле матери. Точнее, Владислава Сергеевна прильнула поближе к дочери, не оставив ни сантиметра между их стульями.

Мне казалось, что еще немного, и Владислава Сергеевна накинет свои жемчужные нити длиной до пупка на шею дочери, превратив их в сбрую, из которой Алла не сможет вырваться. Она и без того превращалась в безжизненную тряпку возле матери, впадая в подобие транса, а теперь еще должна была весь вечер терпеть ее безостановочные прикосновения и шепот в слуховой аппарат.

– Гм, – хмыкнул как бы между делом под нос Сергей Владиславович, на самом деле не сводящий взгляда с супруги, – Влада, как прошел твой день? К вернисажу все готово? Яна пригласила полсотни меценатов. Продажи будут сверх ожидаемого.

– Яна… моя умница, – зашептала Владислава Сергеевна, почти царапая ухо дочери тонкими алыми губами.

Алла зажмурилась, и тут попытку отвлечь мать предпринял Максим.

– Маман, меню, – протянул он ей тяжелую папку в коричневой обложке с золотыми уголками, что лежала перед каждым из нас. – Ты не посоветуешь Кире, что выбрать? Бабагануш или поркетту?

Невесомым прикосновением скатерть ласкала напольную мраморную плитку вокруг нашего стола. Такими же едва ощутимыми прикосновениями Владислава Сергеевна перевернула страницы меню. Свободную руку она оставила поверх ладони дочери, не отпуская ее ни на минуту. Раз двадцать Воронцова уже поправила волосы дочери, шепча поближе к слуховому аппарату, как сильно любит свою малышку.

Дважды Сергей Владиславович пытался отвлечь супругу светской беседой, но это помогало на короткие мгновения, и после каждой паузы в беседе Владислава Сергеевна принималась снова теребить волосы дочери, шепча ей про свою любовь и то, как сильно она без нее скучала.

Уверена, Максим специально-случайно уронил фужер, пробуя переключить внимание матери, но та не повела и глазом в его сторону. Моя бы точно среагировала! Когда она впадала в ступор, отец делал что-нибудь… громкое или странное. Как-то раз начал петь посреди улицы, когда мама замерла напротив витрины «Детского мира» (на пятьдесят минут!), ну а посуда расколачивалась о полы и стены нашей квартиры дважды в месяц.

Алла не подавала «признаков жизни» возле Воронцовой, смиренно слушая ее шепот. Тугой воротничок ее крапивьей блузки, застегнутый тысячей пуговок, покрылся темными пятнышками пота.

Костя попросил официанта усилить кондиционер, но не посмел тронуться с места, чтобы «отобрать» свою невесту у ее матери. Видимо, это было бесполезно, что доказывалось не раз на прошлых ужинах.

На бледном лице Аллы застыла кукольная маска отрешенности, и примерно с таким же выражением лица я уставилась в перечень блюд: поркетта, кюфта, вонтоны и кукси, бабагануш и пастрами. На десерт предлагалось жареное молоко. Пить его или есть? Может, жареное молоко нужно писть и епить?

«Котлеты», «кофты», «батоны»… что все это означает в переводе с богатого? Кукси и бабагануш из меню звучали для меня кулинарными ругательствами.

Алла подняла со скатерти вилку и принялась водить ею туда-обратно, изображая полет с поворотами.

– Заткнись… – вдруг выдавила Алла сквозь стиснутые зубы. – Закрой рот! Ты дура! Хватит! – крича, схватилась Алла за голову, сдавливая свои виски.

А у нее-то что за аллергия? Чего их так кроет? Ландыши на завтрак жуют?

– Дочка, остановись! Святые угодники, да что с тобой? – пробовала приблизиться к ней Воронцова, но Алла ударила мать по руке острием вилки.

– Не прикасайся! Не трогай! Хватит меня трогать!

И Максим говорит мне, что у Аллы нет никакого диагноза? Даже моя мать не пробовала проткнуть нас с отцом своими тяпками.

Я увидела, как Сергей Воронцов сдавил обоими кулаками пару столовых ножей, багровея в тон свекольному бабаганушу, что стоял перед ним.

– Алла, – произнес Воронцов, пока Владислава оценивала урон своему здоровью.

К счастью, вилка угодила в ее янтарные браслеты и почти не оцарапала кожу.

– Алла, – повторил Воронцов, – возьми себя в руки, или мы сейчас же уйдем.

– Она дура… – шептала Алла, – она не останавливается…

– Все хорошо? – подскочил к нам менеджер, устанавливая в центре стола вазу с букетом красных цветов. – Цветы для Аллы Воронцовой! Прошу, прошу!

Взглянув на букет, Алла рухнула на пол, раскинула руки и застонала:

– Боже, сохрани, Боже, помилуй нас, грешных! Что я наделала! Боже, спаси меня!

– Алла, быстро поднимись! – приказал Воронцов, хватая дочь за плечо, но та орала во все горло, вырываясь.

– Не кричи на нее, Сергей, – вступилась Воронцова за дочь, – ты знаешь, что она особенная! Не трогай ее!

– Официант! Воды дадут или нет? – переключился Воронцов на персонал, пробуя перекричать истерику дочери, а заодно не рухнуть рядом с инфарктом, который, судя по его вздувшимся венам и лопнувшим в глазах сосудам, был на подходе.

– Костян, сделаешь что-нибудь? – вытолкал его Максим из-за стола.

– Можно мне пять! Всего пять! Минут! Тишины! – взорвался Воронцов, швыряя меню в центр стола, опрокидывая вазу с красным букетом.

Кровавые бутоны рухнули на руки Аллы. Она отшатнулась, словно ее окатило кислотой, а не водой, и заголосила громче:

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне, и всегда, и во веки веков!

Костя пробовал поднять Аллу с пола, Владислава Воронцова обмахивалась меню, ее супруг хлебал воду из опрокинутой вазы, рядом оказался только Максим.

Нужен был отвлекающий маневр, чтобы вывести Аллу из ступора. Нужно было сделать что-нибудь… парадоксальное.

– Подыграй мне, – развернула я к себе Максима, – только не вырывайся.

– А? – не понял он.

– Алла! – крикнула я, и как только наши взгляды с ней пересеклись, повернулась к Максу, нацеливаясь на его губы, успев проложить взглядом путь, по которому вот-вот рвану.

Глаза Максима рухнули в ответ к моим губам сапсаном, атакующим голубя на скорости пикирования в триста пятьдесят километров в час. Его рука придерживала мой подбородок, пока губы медленно, а потом все более настойчиво и быстро впивались в мои. Он прижал меня к себе с такой силой, что я еле могла сделать вдох.

И пазл сошелся.

Миллиметр к миллиметру. Молекула к молекуле. Атом к атому.

Каждый кусочек моего рисунка продолжился в нем – в его рисунке. Не стало вокруг ни Аллы, ни застывшего в оцепенении Кости, ни оторопевших Воронцовых, официантов, гостей, исчезли мраморные полы, нарядные столы и скатерти. Осталась лишь сплошная невесомость, от которой меня укачало. Или это произошло от асфиксии удушающих объятий Макса?

И почему из всех парней, кто звал меня на свидания, я выбрала самого сложного, родом из странного дома, из моего детства, оставшегося в беспамятстве?

– Аминь… – выдохнула Алла, когда Максим разжал сначала губы, а после и объятия, выпуская меня.

– Сыночка? – вернулась как ни в чем не бывало к обсуждению меню Воронцова, как умеют делать только члены высшего общества, – мир вокруг рухнет, а они продолжат заказывать шампанское и дегустировать икру, раздавая поручения персоналу. – Ты будешь кушать бабагануш, сынок? Или заказать тебе вонтоны?

Притихшая Алла сидела на полу, перебирая красные цветы. Один только Костя переводил взгляд то на меня, то на Максима, как будто ему заклинило шейный нерв в трясучке. Туда – обратно. Туда – обратно, пока не вспомнил, что надо бы вернуть свою невесту как минимум на стул, если не получается «в нормальность».

И что-то в этом взгляде Кости мне определенно не понравилось.

Бабагануши и вонтоны мы ели в тишине. Кто-то время от времени просил передать солонку, салфетку или зубочистку.

– Кира, – вытер пухлые губы Воронцов-старший после того, как Алла трижды ударила вилкой по пустой тарелке, отказываясь есть. – Хочу сделать тебе подарок. Я дарю такой всем, кто попадает под мое особое покровительство. Многие годы я знаю твоего отца. Ты мне как дочь. Любая твоя проблема – моя проблема. Любой успех – моя гордость. Прими в дар от нашей семьи эту вещицу.

Он достал из кармана небольшую коробочку, но протянул не мне, а Максиму.

– Пусть сын тебе поможет. Ему сподручней.

Приняв коробочку у отца, Максим распахнул крышку. Алла вздохнула, перестав стучать по тарелке, но я не поняла – печально или счастливо. Тогда я поторопилась посмотреть на Костю. Он выглядел белее скатерти с такими же алыми пятнами на шее, что оставили красные шлепки цветов после быстрой уборки нашего столика персоналом.

Из-под поднявшейся крышки на меня смотрело пухлое золотое кольцо. Точь-в-точь такое, как на мизинцах Кости, Аллы и Максима. А что, если… что, если на нем тоже есть гравировка?

– Какая красота, – произнесла Владислава Сергеевна, очевидно озвучивая слова, что должна была произнести я сама. – Ну же, Максимушка, чего ты ждешь! Помоги Кирочке с кольцом! Оно на мизинчик.

– Как скажете, маман.

Страх. Вот он. Я снова увидела ужас во взгляде Макса.

Максим поднял малюсенькое колечко и направил его в сторону моего пальца. Оставалась какая-то пара сантиметров, когда скользкое круглое золото решило сбежать из его дрожащих пальцев. Троекратное «дзынь» затихло в пучине волн белоснежной скатерти под нашими ногами.

Вся кровь с лица Максима схлынула в остатки его свекольного бабагануша.

– Я достану! – прокричали мы с Костей, синхронно нырнув под скатерть.

Мы оба оказались на четвереньках под огромной круглой столешницей. Фонарик его мобильника подсветил сбежавшую прелесть Воронцовых. Кольцо отразило свет тысячей зигзагообразных волн.

Костя озирался на сияние, произнося:

– Шепот солнечного ветра.

– Чего? – не догоняла я.

– Полярные сияния, по легенде, шепчут голосами предков.

– Безумие, – только и выдавила я.

– Это сплошное сумасшествие, Кира.

Он спрашивал или утверждал? Нужно ли мне сумасшествие Воронцовых? Или сумасшествие – брать это кольцо?

– Я живу в сумасшествии всю свою жизнь, Костя. Почему не добавить еще немного?

Он держал кольцо между большим и указательным пальцами. Я понимала – у нас нет времени. Сколько по протоколу хорошего тона позволено оставаться под столом с чужим женихом и малознакомым парнем в окружении воронцовской обуви и плотно стиснутых коленей?

– Гравировка, – обрадовалась я, – латинские буквы Q.E.D. Что они значат?

– Если бы я знал. Что все это значит?

Прижав к ладони четыре пальца, кроме мизинца, я направила его в центр круга, полыхающего полярным сиянием, и продела в золотистый обруч. Кольцо оказалось горячим, нагретым руками Кости. Он погасил фонарик. Следом я перестала видеть и глаза цвета неба.

Алла прощалась с матерью. Та целовала отрешенную куклоподобную дочь в щеки, и в лоб, и в ладошки с обеих сторон. И я в конце концов решила отвернуться, испытывая испанский стыд.

– Кирыч, погнали. Отвезу тебя в резиденцию, – произнес Максим, помогая мне со стулом.

Отлично. У нас будет возможность поговорить о поцелуе. Это была уловка для Аллы и ничего больше.

Ведь ничего больше? Точно? Нет?..

На улице я позволила ветру растрепать мои волосы. Пряди щекотали нос. Дважды чихнув, услышала возгласы недовольства от окольцованной кучки моих «сокамерников» по этажу… то есть соседей.

Пока шла к ним, стянула с мизинца кольцо и подвесила его на шнурок из крапивы, подаренный Аллой. На хоккее и гимнастике мы колец не носим: мне было в нем неудобно.

– Машины нет, – повернулся ко мне Максим, набирая с двух телефонов. – Кто посмел угнать?! Мое нельзя трогать! – орал он. – Никому нельзя прикасаться к моим вещам.

– Не угнали. Ее эвакуировали, – пнула я отлетевшую наклейку, которыми фиксируют двери, – смотри. Это с эвакуатора.

– Женя, – кричал в трубку Максим, – тачку увезли! Эвакуировали от «Акации»! Верни ее, понял? Я и Кира поедем с Костяном. Давай, отбой.

Максим вытянул руку, пока разговаривал с водителем, но не прикоснулся к кольцу на шнурке. Видимо решив, что для этого придется коснуться моей груди.

– На твоем тоже гравировка с буквами Q.E.D?

Он быстро кивнул и отвернулся.

– Замерзла?

Мне не было холодно, но дрожь все равно пробивала тело.

Макс снял с плеч накинутый пуловер и опустил мне на спину. В отражении зеркала заднего вида я поймала синие полоски глаз Кости, что был за рулем, и еще раз десять позже, пока мы ехали. Максим не замечал наших с Костей переглядок. Он листал обновления в телефоне, а Алла читала шепотом небольшой молитвослов, стирая влажными салфетками приклеившуюся к пальцам красную цветочную мякоть разбросанных ею бутонов.

Из телефона Максима я услышала знакомые слова песни:

 
Расскажи мне о звездах, что
Их не счесть.
Я хочу знать конкретно,
Что там над облаками.
 
 
Я хочу просто видеть мир как он есть,
Без надежды и фальши своими словами.
Научи меня видеть свет в облаках,
Обнаженный, кристальный и невероятный…
 

– Кирыч, это ты? Ну да, точно! – повернул Максим экран. – Играешь на проводах, как на струнах гитары. Обалдеть! Два миллиона просмотров. Точно ты!

– Где ты это нашел?

– Вот, в онлайне.

– Кто-то меня заснял…

– Костян, я тебе скину!

– Кирочка, как красиво! – досмотрела Алла видео, на котором я сижу в электричке, поджав ноги, и играю на проводах. Еще и губами что-то там пришлепываю.

– Да ладно вам… Я просто дурачилась от нечего делать… – вспыхнули мои щеки.

– Почему эта песня? – спросил Костя.

– Не знаю, – пожала я плечами. – Она про звезды. Про небо. Я всегда считаю звезды на небе.

Тут нас всех тряхнуло, а машину повело вправо, когда Костя дернул руль, резко затормозил и снова набрал скорость.

– Бро! Чего творишь? Наклейку с туфлей в треугольнике приклей себе!

Костя остановился возле бизнес-центра. В девять вечера половина окон все еще горела. Алла убрала молитвослов, поцеловала Костю в щеку и вышла из машины вместе с Максом.

– Куда они? – спросила я Костю, когда мы немного отъехали.

– Алла работает здесь с куратором над проектом для конкурса. А Макс, – выдохнул Костя, – скорее всего, вызовет такси и вернется под утро.

– Говори, – скрестила я руки. – Давай. Начинай.

– Что начинать?

– Поноси́ть Макса. Ты же все равно начнешь.

– С чего ты взяла, что мне есть дело?

– Тебе до всего есть дело.

– Потому что я пытаюсь разобраться…

– У тебя свои вопросы, у меня свои, Костя. Давай просто не мешать друг другу с персональными разборками?

– Ты не справишься.

– Ты назвал меня слабачкой? Или тупой?

– Безрассудной, – блеснули синие глаза внутри зеркала. – Зачем ты?..

– Зачем что?

– Сделала это? Поцеловала его? Могла бы что-нибудь разбить. Или спеть, если хотела вывести Аллу из приступа.

– Хотела и поцеловала.

– Он не лучший кандидат в бойфренды.

– С чего ты взял?

– Я знаю его. У него не бывает постоянных девушек. Тусуется и бросает. Не помнит имен, лиц, не берет телефоны. Возле пруда с карпами в резиденции есть гостевой дом. Видела? С белой башней. Он водит туда девиц. Там отдельный выезд, чтобы утром подруг увозили таксисты.

– Ты где-то слышал, что я собираюсь стать его девушкой? Это был поцелуй для Аллы. Сработало ведь. Я помогла, и ты мог бы спасибо сказать. Еще немного – и твоей невесте пришлось бы психиатричку вызывать.

– Воронцов-старший оплатил счета всех, кто был в ресторане. Он всегда откупается. И покупает. Всех.

Я придвинулась вплотную к подголовнику его кресла:

– И тебя?

– Возможно, – шокировал он, не став спорить, и въехал под диагональ шлагбаума незнакомого мне, но хорошо освещенного двора.

– Где мы?

– На объекте. Здесь проектировочная квартира. Мне нужно кое-что забрать.

– Твой умный дом?

– Программа почти готова. Пойдешь? Или тут подождешь?

– Я тебе не пекинес в сумке на сиденье «Феррари».

– Но это и не «Феррари».

Лифта в пятиэтажке не было. Мы поднялись пешком по точно такой же лестнице, по какой я бегала все свои семнадцать лет в Нижнем Новгороде. Отличия начались на лестничной клетке. Запах. Это первое, что я заметила. Приятный запах ванили и свежей сдобы, словно я стою на пороге булочной, где всю ночь пекли двести буханок.

Подсветка возле ног зажглась автоматически. Пол под моими ногами сиял приятным мягким светом на ступеньках с антискользящим покрытием.

«Добро пожаловать, Константин!» – произнес мелодичный женский голос, когда Костя прислонил ладонь к серой панели.

– Приложи свою, – уступил он мне свое место, – сможешь заходить сюда когда угодно. Я внесу тебя в базу и открою доступ.

– Около оранжереи Аллы и ее комнаты точно такие же панели, – наблюдала я за голубым лучом сканера. – Ты их вмонтировал?

– Алла хотела, чтобы все управлялось цифровым кодом. «Кира Журавлева», – произнес Костя, добавляя со своего компьютера код доступа по моей ладони, – полный доступ к системе. Стопроцентный допуск на объекты.

«Добро пожаловать, Кира!» – поприветствовал меня голос компьютера.

– Дом, – отдал команду Костя, – влажность сорок процентов, освещение ниже среднего. Закажи пиццу. Тебе какую? – спросил он меня. – Я кофтами что-то не наелся.

– Гавайскую, – согласилась я перекусить, вспомнив половину оставленного на тарелке ужина.

– Две гавайских и литровый лимонад.

«Константин, вы просили напомнить про…»

– Отмена, Дом.

«Принято».

– Проходи, не разувайся, – сказал он, пока освещение вспыхивало ярче.

– Какое все… серебристое, – вертела я головой, – как будто кастрюлю вывернули наизнанку.

– А дизайнер сказал, этот цвет называется «серый циркон номер тридцать». Хотя да… – не стал он спорить, – больше смахивает на кастрюльный.

Внутри умного дома, занимающего целый этаж пятиэтажки, оказалось три спальни, гостиная, рабочий кабинет, огромная кухня-столовая.

– А здесь что?

– Музыкальная студия. Здесь я иногда играю. На электроскрипке. Записываю диск.

Я подошла к цифровому пульту. Куча кнопок, рычагов, реле. Стопкой стояли коробочки с разноцветными дисками.

– Пригласишь на свадьбу?

Костя сел за пульт, надел наушник, но так, чтобы одним ухом слышать меня.

– Приглашу, – ответил он. – Если ты все еще не уедешь.

– Опять за старое, – села я на соседнее кресло. – Давай. Рассказывай все, что знаешь. Про эти кольца, – покрутила я свое на шнурке, – и про Воронцовых.

Костя молчал, качаясь на стуле.

– Ты обещал.

– Знаю. Просто думаю, с чего начать.

– С самого начала. Как ты познакомился с Максом?

– В Калининграде. Мы вместе работали.

– Да, он говорил, – кивнула я, – Макс сказал, ты попал в аварию. Его отец отмазал тебя от тюрьмы.

Костя перестал раскачиваться на стуле.

– Пусть так, – скрестил он руки, опираясь на колени. – Когда оклемался, Сергей Владиславович предложил работу в Москве. Познакомил с нужными людьми. Перевелся в Бауманку. У меня появились средства, которые выделял фонд Воронцова, чтобы работать над кодингом умных домов. Оранжерея Аллы – уникальный проект. Совершенно все делает автоматика.

– Как ты встретил Аллу?

– В больнице, когда очнулся после аварии. Она приходила навещать, поддерживала здесь, когда я переехал. Один взгляд Аллы в сторону отца, и он выделял из фонда все больше денег на мои проекты. Особенно на Серых призраков, в которые никто не верил. Я даже сессию завалил в конце первого курса с этим проектом.

– Серые призраки? Это что?

– Камеры. Видеокамеры, которые тоньше бумаги. Совершенно прозрачные, сливающиеся с окружающей средой. Работают без подзарядки. Сейчас.

Костя поднялся со стула и направился к стене.

– Сейф за картиной? Как оригинально!

Но Костя принес картину и положил на стол.

– Картина и есть сейф, – поправил он меня.

Дернув за раму, вытащил плоский металлический короб. Распахнул крышку и достал два поменьше – белый и черный.

– Смотри, – прикоснулся он пальцем к пустоте.

Я совершенно ничего не видела.

– Они тоньше линзы для глаз, – вытянул он указательный палец с камерой.

Затем приложил еле заметную прозрачную пленку себе к лацкану пиджака.

– Она снимает?

– Да.

Он повернул экран выключенного ноутбука и дважды прикоснулся к лацкану. На черном экране вспыхнула картинка. Я увидела себя и комнату на сто восемьдесят градусов вокруг.

– Снимает и записывает. Это цифровой нановирус с проникающей способностью. Он захватывает любой гаджет с возможностью записи или просмотра. Смартфон, телевизор, ноутбук, проектор. Достаточно зацепить ее за что угодно и как угодно, поместить хоть в центр монитора, хоть на крышку, хоть на провод.

– Обалдеть! А почему ты назвал их Серыми призраками?

– Я слышал это… во сне. Шепот. Много лет слышал. Серый призрак, серый призрак, серый призрак. В том сне я держу в руках камеру. Допотопную, с откидным окошком. И слышу шепот: «Серый призрак».

– А кто тебе шепчет?

Костя захлопнул коробочку с камерами, запирая реальных и вымышленных призраков.

– Журавль, Кира. Я всегда вижу во снах журавля. С шестью пальцами на лапе. Поэтому я так реагирую… на тебя. Журавлеву с шестью пальцами.

– Но… – наморщила я лоб, – это профессиональная деформация, Костя. Ты просто слишком привязан к птицам, с которыми работал в птичьем заповеднике. И журавль у вас там был шестипалый.

– Только у этой птицы во сне… твой голос.

– Алла тебе никакой крапивы не дарила? Шапки там вязаные, нет? – улыбнулась я. – Она говорит, что ткань из крапивы на голове усиливает сны.

Он кивнул и улыбнулся в ответ.

– Эти кольца, Кира, – коснулся он моего, болтающегося над столешницей, – маяки. Они определяют геолокацию. Я сделал их по заказу Сергея Воронцова. Он всегда знает, где мы или с кем.

– Ты их сделал? А что означает гравировка Q.E.D?

– Гравировку я не наносил. Она появилась позже, когда Воронцов раздал кольца мне, Максу и Алле.

– Но зачем Воронцову следить за вами? И за мной?

– Я не знаю, Кира. Если получится, именно этот ответ я собираюсь найти. И он связан с тобой.

– Не вмешивай меня еще и в это. Мне своих проблем хватает.

– Ты четвертая. Последнее кольцо у тебя. Уравнение Аллы на двери, ее участившиеся приступы, Максим в отключке…

– …и все за сутки, как я приехала, – подвела я черту, суммируя факты.

Он кивнул.

– Эксперимент, – предложила я. – Что будет, если ты подойдешь ко мне на десять сантиметров? Воронцов увидит нас? Наши геометки? Что произойдет? Раздастся звонок, сирена, пожарная тревога? Он тебя уволит, а меня выгонит?

– Не знаю. Я все время работаю. Следить за мной тоскливо и скучно. Если он повесил маяки, чтобы следить за походами налево, то ему понадобилось бы только одно для Макса.

– Проверим! Если не из-за походов налево, то ничего не случится. Давай, подходи ко мне ближе!

– Сейчас?

Костя не спеша поднялся со стула:

– И что мне делать?

– Стоять. В десяти сантиметрах от меня.

– Просто стоять?

– Ну да. И руку вытяни, – стянув через голову нитку, я надела кольцо на мизинец.

Наши ладони с кольцами на мизинцах смотрели друг на друга, остановившись в сантиметре.

Прошло секунд тридцать. Ничего не происходило. Тишина. Ни звонков, ни серены.

«Входящее сообщение», – прозвучал голос умного дома.

Мы с Костей вздрогнули, и наши руки чуть коснулись друг друга.

– Прочитать, – ответил Костя системе.

«Входящее видеосообщение от Максима Воронцова. Вывожу на проектор», – ответила программа.

Освещение в доме автоматически понизилось. На поверхности кухонных шкафов без единого шва проецировалась видеозапись моей игры на струнах-проводах в электричке.

– Хочу сделать номер под эту песню для конкурса, – пришла мне в голову идея.

– «Научи меня», – обхватил Костя мою ладонь, опуская вторую руку под лопатками и начиная вести в медленном танце. – Научи, как перестать бояться, Кира.

– Серого журавля с моим голосом?

– Как перестать бояться, что все это… закончится?

Если его фраза и звучала двусмысленно, я не хотела концентрироваться на ней.

– Все заканчивается. Радуйся, что это у тебя было.

Если Максим сдавил меня сегодня свинцовой хваткой, то Костя окутал шелковым коконом. Только окончательно сомкнуть руки он не успел, звонок в дверь размотал наш кокон шелка на типичные для него три тысячи метров нити, снова отшвыривая друг от друга.

«Добро пожаловать, Максим!» – прозвучало приветствие умного дома.

– Оставь камеры у себя, – сунул Костя коробок мне в руку и вернул картину на место.

Я надела наушники, отсаживаясь подальше, когда в дверь вошел Максим с двумя пиццами в руках и бутылкой лимонада под мышкой.

– А, вы тут! Ваша пицца! Курьера встретил. Кто уронил?

Он нагнулся и поднял с пола красный бутон цветка, выпавший из моего кармана, букет которых принес официант в «Акации». Макс разглядывал цветок с таким интересом, как парни обычно смотрят на новенькую иномарку, спортивный журнал или последнюю модель смартфона.

– Камелия, – определил вид цветка Костя, – такие растут в Калининграде.

– Ну да, – кивнул Максим, – роза без шипов и аромата. Твоя? – протянул он цветок Косте.

– Нет, он мой. Цветок то есть… Не Костя, – покраснела я в тон камелии, пока Максим с прищуром переводил взгляд с него на меня.

Немного подумав, Максим положил бутон в центр моей вытянутой ладони. Его пальцы задержались там же, когда он добавил:

– Только Алке его не показывай. Увидит… начнет истерить.

– Почему? – не понимала я. – Зачем букет поставили на наш стол? Это же не случайно, да? Кто их прислал?

Максим пожал плечами, но голос его прозвучал немного радостно:

– Тот, кто очень сильно не любит мою сестрицу.

Закончив ужинать пиццей, мы вернулись в поместье Воронцовых.

Когда, стоя возле раковины, я досушивала волосы в примыкающей к моей спальне ванной, откуда-то сверху раздался стук. Три раза, пауза и еще три. Снова повторилось. Мобильник чуть не рухнул с ободка раковины, завибрировав от СМС.

«Встань на стул и толкни кролика», – гласила СМС.

Вот что подумает обычный человек? Что он подумает об отправителе? Встать на стул, толкнуть кролика. Но я собиралась четко выполнить инструкцию. Кролик в ванной был. Один. Точно такой же, как на потолке в душевой Кости, куда я завалилась в первый день.

– Нора в Зазеркалье? – уставилась я в потолок.

Отодвинув табуретку от трюмо, я встала на бархатную подушку босыми ногами и толкнула панель с рисунком кролика в черном цилиндре между ушей. Люк поддался, отъехал в сторону, и вниз до уровня колен опустилась складная лестница.

Взглянув вверх, я увидела…

– Звезды.

Никогда раньше не видела таких домов, как у Воронцовых. Ни по телевизору, ни в книгах. Еще немного – и он мог бы превратиться в дом ужасов. А пока, помня, что я всего лишь подросток и просто обязана испытывать мир на собственной шкуре, подтянула полотенце, вцепилась в перекладину и полезла наверх.

Восемь ступенек, и после небольшой ниши между потолком и крышей я оказалась на шершавой черепице. Сильная рука обвилась вокруг моего запястья, одним рывком вытягивая и ставя меня на ноги.

– Это комната смеха или дом ужасов? – спросила я, озираясь.

– Хотел, чтобы ты узнала про потайной люк, – ответил Костя. – Отсюда можешь считать свои звезды.

– Как все звезданутые?

Я подтянула спадающее с моих ключиц банное полотенце, прямо в котором «упала» в нору. Или черную дыру.

– Хочу кое-что показать, – уставилась я на него.

Со стороны, наверное, была похожа на эксгибиционистку, которая вот-вот распахнет перед ним полотенце в свете луны и звезд.

– Нет, не стриптиз в полотенце. И вообще я в белье.

Я взяла за края полотенце и распахнула его в стороны, чтобы доказать.

– Видишь? Одетая!

Пару мгновений он смотрел на меня оторопев, потом отвернулся в сторону лесополосы и смущенно произнес:

– В мокром нижнем белье, Кира. Полностью просвечивающем.

– Блин! – запахнулась я обратно. – Слушай, я не специально! И вообще, ты же умный. Ты айтишник. Я тут подумала – когда я предложила провести эксперимент с кольцами, – что будет, если мы приблизимся друг к другу, ты бы мог сказать: отличная идея, Кира! Давай снимем их с наших пальцев и шнурков и положим друг на друга! Мог ведь?!

– Мог, – согласился он.

– А почему не предложил?

– Потому что… – быстро посмотрел он на меня, убеждаясь, что я завернута в полотенце, после чего повернулся снова, – потому что ты как журавль. Иногда мне кажется, что тебя нет. Просыпаюсь каждое утро и перед тем, как открыть глаза, я думаю: здесь ты или улетела?

Костя стянул через голову мягкий бежевый пуловер и протянул мне. Я надела. Внутри него было тепло. От ткани пахло током. Если я и знала, как пахнет ток, это был именно его аромат – электрический, а может, у Кости молоко убежало и от кофты тянуло горелым?

– Ты же сам хотел, чтобы я улетела. Теперь нет?

– Теперь я хочу этого даже больше.

И что он имел в виду? Ток, пробежавший между нами, пока мы делали вид, что танцуем?

– Опять журавль? – уставилась я на его татуировку, которую могла теперь отчетливо рассмотреть, когда он остался в черной футболке.

Я заметила рельеф его рук и, как мне показалось, пресса (я все еще была уверена, что он в хорошей спортивной форме). Айтишник, скрипач, но Костя точно держал в руках не только клавиатуру и смычок, а еще и штанги с гантелями.

От запястья вверх по руке оказалась набита голова огромной серой птицы с черными кончиками перьев на крыльях. Второе крыло было не видно. Скорее всего, оно уходило на его спину.

– Почему так тащишься от журавлей?

– Журавль спас мне жизнь.

– Как это было?

– Страшно.

– Но что случилось?

– Ты не поверишь, – улыбнулся Костя. – Я сам не понимаю, правда это или в меня в больничке влили слишком много антибиотиков.

– Авария? – догадалась я. – Ты поранился в ней?

– Чуток здесь. Чуток там, – отмахнулся он.

Его ответ звучал словами человека, лишившегося ноги, но упорно называющего свою травму царапиной.

– Не хочешь вспоминать? Понимаю. Про боль вспоминать… больно. К тому же если твой журавль похож на шепот солнечного ветра.

– А что не так с ветром?

– В такое я точно не поверю! Никто не шепчет с неба. Если бы такое моя мать сказала, еще ладно. Но ты!

– Они шепчут. Только их никто не хочет слышать.

– Почему?

– Потому что знать о себе правду тяжело. Тяжело признать, что ветер прав.

Ни одной умной, едкой или ироничной мысли мне в голову не пришло.

– Я хочу знать правду слишком много о чем.

– Например?

– Про журавля. Как он спас тебе жизнь? Но больше всего на свете хочу узнать про свое детство. Что я забыла? Почему мама слетела с катушек? Почему режет мои детские фотки? Почему у меня болит ладошка? – сжала и разжала я несколько раз кулак. – И про уравнение на двери Аллы.

Я села на выпуклый треугольник крыши, согнула колени, опуская подбородок поверх них.

– Действительно шесть, – смотрел Костя на мою босую ступню.

– А, да… Пальцев шесть, – пошевелила я всеми одиннадцатью. – Кролей-то они точно сожрали, но это ж сколько нужно было тяжелых металлов проглотить, чтобы моя семья стала такой?

– Твоя мама действительно пожарила аквариумных рыбок?

– Не приходи к нам в гости по четвергам. По четвергам – рыбки.

Костя усмехнулся:

– Обещаю! Не приду.

«О чем ты, Костя? Что ты мне обещаешь? Ты женишься на Алле. Максимум через месяц я вообще перестану видеть и тебя, и ее. Если к тому времени все еще останусь в школе, а не вылечу после первой четверти: хоть журавлем, хоть пинком, хоть на самолете!»