Текст книги "Дело шести безумцев"

Элла Чак
Дело шести безумцев

Академия тайн

Иллюстрации на обложке и в блоке текста

Станиславы Иванкевич (Night Crow)

© Чак Э., 2024

©  Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1
Сука с пером

Прошло два месяца, двадцать два дня, два часа и двадцать одна минута с того момента, как мне пришло СМС от следователя Воеводина, что тест на родство с Максимом Воронцовым показал отрицательный результат.

«…и двадцать две секунды…» – смотрела я на циферблат огромного будильника с двумя золотистыми шапками звонков, фантазируя, легко ли такими часами убить человека.

В голове появился столбец «орудие убийства» из годовой статистики, над которой я работала для Воеводина, приняв предложение о стажировке. Чаще всего убивали холодным и огнестрельным оружием, реже ядами. Попадались и уникальные предметы убийства: шар для боулинга, банка консервированных помидоров, даже обгрызенный карандаш или канцелярская скрепка.

«Убить скрепкой, – задумалась я, – интересно было бы на это посмотреть…»

Я резко зажмурилась от подобной идеи… или от шепота, что послышался эхом из-за стен: «Увидишь…»

Еще немного, и я превращусь в параноика, опередив своего нового коллегу – патологоанатома и медэксперта Камиля Смирнова. Камиль предпочитал общаться с мертвыми, а не с живыми, а меня и вовсе по непонятной причине ненавидел.

И что, по его мнению, не так? Я слишком жива и недостаточно мертва?!

«Именно…» – шепнул сквозняк, и, накинув на голову капюшон худи, я резко стянула тесемки в удушающем обхвате. И почти тут же развязала их обратно, вспомнив, что удушение занимает вторую строчку в таблице с причинами смерти.

Звуки, что полгода назад я приняла за звон в ушах после взрыва в оранжерее, все больше походили на голос… ее голос… оставшийся в моей голове.

Я отвела взгляд от плотно задернутой занавески, от всполохов свечей с ароматом экзотических фруктов, от играющих в бадминтон искорок на луковках-колоколах будильника, когда в поле зрения угодила Геката – белый хорек, что жил когда-то у Аллы.

Геката – имя богини ядов и ночных кошмаров. Что-то таинственное, непознанное и темное внутри пушистой оболочки – такой казалась Воронцова Алла. Вечная чемпионка, с умом, превосходящим в развитии человеческий, многоликая и бессмертная богиня.

– Бессмертная, – вздрогнула я и на всякий случай зажгла еще одну свечу, чтобы в комнате стало светлее, чтобы перестала скакать по стенам тень Гекаты – то ли хорька, то ли мертвой девушки, застрявшей тенью у меня в голове.

Она ушла в пространство, где нет будильников и скрепок, где никто не убьет ее снова никаким, даже самым эксцентричным способом, пока здесь, в темноте и мраке съемной квартиры, отовсюду будет разноситься раскатистый смех с придыханием и стук ее красных каблуков, стреляющий эхом мне в висок.

Но самый страшный отпечаток гениальности Аллы достался Воеводину. Тот след, от которого каждая ищейка приходит в ужас, – след, что заводит сыскного пса в тупик.

Семен Михайлович так и не смог найти ответ на вопрос: куда ведут следы, на кого нацелилась смерть, зашифрованная в детских рисунках Аллы, что созданы из ингредиентов бесконечного количества наук – от теории графов до биоинженерии?

Воеводин увидел их впервые много лет назад, когда, используя свои влиятельные связи, мама Аллы вышла на необычного следователя. Она решила, что если не врачи и не экстрасенсы, то, может, полиция (и хорошо, что она необычная, как и ее девочка) ответит на вопрос, почему ее дочь снова и снова хоронит трех кукол, рисуя им на лбах прицел оптической винтовки. Что за ужасы она рисует на альбомных листах? Ужасы эти мать Аллы ощущала всем своим существом. Она не признавалась, но я видела этот родительский страх в ее обожании собственной дочери – кто же ее ребенок?

Воеводин не смог расшифровать каракули девочки, которые, повзрослев, она назвала «уравнениями смерти». И никто не смог. Теперь ее наследие перекочевало на пробковую доску в кабинете Воеводина, и каждый гость Семена Михайловича отвешивал в адрес «уравнений» милую улыбочку, принимая их за рисунки внучат сентиментально настроенного седовласого вояки. В бюро появился шифровально-лингвистический отдел, который возглавил Женя Дунаев – бывший агент под прикрытием в семье Воронцовых.

Всякий раз я чувствовала неловкость, пересекаясь взглядом с Женей. Все-таки моя бабуля с ружьями наперевес прострелила ему – сотруднику полиции – руку, решив, что он выстрелит в меня, ведь все мы считали Женю водителем и охранником Воронцовых.

Но Женя был счастлив уже тем, что бабуля прострелила его кисть филигранно, не задев важных сухожилий. И хоть с оперативной службой Женя на время расстался, он с энтузиазмом возглавил шифровальщиков, и теперь его команда билась над переводами посланий с рисунков.

Воеводин с Женей часто дискутировали, уставившись на доску. Я переставала конспектировать их споры, обращая взор к потолку – а существуют ли силы на этой планете, способные разгадать тайну Аллы?

Воеводин оборачивался на меня, и я читала немой ответ в его взгляде: «Да, и это ты».

Но пока ни я, ни Дунаев, ни всезнайка Камиль со своей задачей справиться не могли, сколько бы ни всматривались в формулы – Женя с ужасом, Воеводин с надеждой, я же с азартом пусть не пса, но щенка, уже допущенного к тренировкам.

Камиль умел замечать эту манию, когда украдкой поглядывал на меня. Каждой клеткой я ощущала его вторжение в мое «астральное» тело. Было в Камиле что-то… темное, что могло заинтересовать в нем таких, как и я, но отталкивало остальных тридцать восемь из сорока сотрудников бюро.

Собственно, терпеть Камиля могли только мы с Воеводиным. Ведь работа в паре с Камилем походила на поедание плода с дерева цербера.

Алле бы оно понравилось! Может, дерево и так цвело в ее оранжерее, считаясь одним из самых ядовитых, настолько, что, запалив костер из древесины церберы, легко отправиться в кому. Древние народы Африки использовали ядовитые семена как тест для обвиненных преступников: съел горсть и не умер – не виноват. Погиб в муках – виновен. Всего-то и дел: ни присяжных, ни адвокатов или обвинителя.

Ничего, кроме яда.

И не придерешься к правосудию.

Когда Камиль Смирнов удостаивал меня своим вниманием, то устремлял он взгляд исключительно на ухо. Он никогда не смотрел мне прямо в глаза.

Не перепутал ли он Горгону и Гекату?

Боится, что я превращу его в камень, если он посмотрит в глаза, а не на баранки или разноцветные колечки от сухого завтрака, которые (ради шутки) я вешала себе на излюбленное им левое ухо? Когда он, со своим типичным косоглазием, начинал говорить, в ответ я без стеснения и пиетета рассматривала его шрам – между уголком брови и линией роста волос. Из-за него Камиль часто лохматил свои вьющиеся отросшие волосы – пытался спрятать топорщащиеся бороздки на виске.

Шрам напоминал тонкое кружево красной паутинки, что двигалась вместе с морщинками вокруг его глаз, когда он шевелил губами. Чуть ли не на второй день стажировки я спросила Воеводина, что произошло с Камилем.

На мой вопрос Воеводин уклончиво ответил, что шрам у него остался после огнестрельного ранения, но об обстоятельствах умолчал. Ранение Камиль пережил, но оно оставило ему на память о себе контузию – подергивание левого плеча.

Чем сильнее волновался Смирнов, тем заметнее колотилось плечо. Почти при каждой беседе. Ведь Камиль бесился постоянно без особого на то повода, как всякий тиран и коллега-ненавистник. Ясно дело, что в бюро его не любили. Угрюмый, надменный, молчаливый. Еще и умный. Кто таких будет любить? За глаза его прозвали Задович. Видимо, из-за созвучности с отчеством Агзамович.

Камиль был интересен мне, как любая загадка, лишенная света. Каменное лицо на поверхности Марса волновало меньше, чем окаменевшее лицо Камиля. Может, я и правда немного Горгона?

Я непременно должна узнать – что с ним не так. И почему Воеводин упорно ставит нас в пару на все совместные выезды, куда отправляется сам?

Сидя в темноте и полумраке с шепотками Аллы в голове, уткнувшись носом в белую шкурку Гекаты, что свернулась на шее белым воротником, я снова не отправила СМС Максиму. От необходимости принять решение меня спасло входящее сообщение от Воеводина. Приложенная записка гласила, что завтра в семь утра состоится незапланированный выезд в дачный поселок Костино на осмотр места, где была обнаружена человеческая кость.

Что ж, Максим подождет. Его опередило Костино.

* * *

– Кость в Костино? – спросила я Воеводина, когда приехала на своем самокате-Франкенштейне (спаянном из мусора) к особняку Страховых, где располагалось бюро.

– Доброе утро, Кира. Да… говорящее название. Но дело мне показалось занятным.

– И чем же?

– Тем, что Костино в трех часах езды от бюро.

Вот и пойми его. Как связаны три часа и человеческая кость в дачном поселке?

Воеводин достал часы на золотой цепочке из кармана жилета и продолжил:

– Судя по снимку, который мы получили от участкового, – протирал Воеводин брегет с откидной стеклянной крышкой, – обнаруженный фрагмент тела – часть берцового сустава взрослого мужчины. Такой вывод сделал Камиль.

– Опять Смирнов…

– Опять Журавлева… – раздался разочарованный выдох Камиля у меня за спиной. – Без шлема? – покосился он на Франкенштейна, а потом на мое ухо. – Торможение твоей головы об асфальт прибавит мне часов к смене. Придется твои мозги пипеткой по пробиркам засасывать.

Я не стала представлять «засос» пипеткой моих мозгов в исполнении Камиля (он и так без устали выносил их при каждой нашей встрече). Тем более из-за долгого отсутствия у меня парня подобные слова провоцировали на излишнюю дрожь, но чаще на воспоминания то о Максиме, то о Косте.

Камиль хотел меня взбесить, но я лишь непроизвольно мечтательно улыбнулась, взбесив этим его.

– Кость в Костино… – покосилась я на Воеводина, думая о том, как принятые мной и Максом решения не смогли минимизировать людские потери в оранжерее.

Мы их МАКСИМизировали. Вместо того чтобы уничтожить яды Аллы, мы уничтожили их повелительницу – богиню тайн, которая хранила секрет в том числе и о пыльце, от которой веяло терпким ароматом герани. Алла взорвала свое хранилище сама, планируя убить меня. Она выиграла в том сражении, придя к финишу первой.

К тому, где победитель пересекает черту и разрывает похоронную черную ленту.

Когда в машине по пути в Костино Воеводин перечислял три основных мотива преступлений: страсть, деньги и месть, я повернула голову к Смирнову, который ссутулился на заднем сиденье, делая вид, что читает книгу, и спросила:

– Ты веришь в страсть, Камиль? Веришь, что она способна убить?

– Месть, – буркнул он, – только месть способна убить. А страсть так… отшлепать.

– Страсть – это восклицательный знак любви. Она сильнее, чем шлепки.

Его плечо дернулось, а пальцы скользнули по шраму-паутинке на виске, пытаясь прикрыть его копной волос.

– Норадреналин, серотонин и допамин. Фенилэтиламин, эндорфины и крохи окситоциновой обезболки – вот что такое «любовь». Гормоны. Химия. Наука. Точка. Никакого восклицания.

– Раз ты ученый, ты должен верить в любовь. Хотя бы в допаминовую.

– Я верю в физику, – продемонстрировал он обложку книги, – в этой науке нет никаких глупостей. Никакой, – перекорежило его губы, – допаминовой бурды. – Так и не смог он произнести ругательное в его понимании слово на «л».

– А как же уравнение Дирака? В нем зашифровано признание в любви. Когда две частицы вступают в контакт, их связь остается навечно, даже если они отправятся на противоположные концы планеты. То, что случается с одним, влияет на другого.

– Как у журавлей, – бросил реплику Воеводин, который вел машину, – когда в один день и час они возвращаются друг к другу с противоположных краев планеты.

– Нет, – отрезала я, отворачиваясь к окну, – у журавлей не так… пока они возвращаются, их могут подстрелить охотники или сожрать дикие звери.

Воеводин замолчал, но не Камиль:

– Это не уравнение Дирака, а уравнение «дурака», Журавлева. Где ты вычитала такое определение? В статусе социальной сети? – И он продолжил подтрунивать надо мной: – «Меня легко потерять, но невозможно забыть»?

– Камиль, – одернул его Воеводин, – не шути про память и Киру, будь так добр. И коллеги, прошу вас, в Костино вы должны общаться профессионально. С выдержкой и уважением к свидетельнице или участковому. Исключительно деловым тоном. Вы сможете?

Смирнов ответил, не поворачивая головы:

– Отправьте Журавлеву в делопроизводители. У них прекрасный «деловой» тон.

– У нас нет такого отдела, Камиль, – ответил Воеводин.

А я возразила:

– Камиль все устроит. Выкопает мне бункер под своими катакомбами и секционной!

Спускаться в подземные владения Задовича опасались все, кроме меня, Жени Дунаева и его лингвистов-переводчиков, работающих с шифрами. Им не досталось пространства на трех этажах выше уровня земли, и временно (а в переводе с офисного это означало «навсегда») Дунаеву и его команде выделили кабинет недалеко от Смирнова.

Камиль фыркнул:

– Тянет под землю? Думал, ты Журавлева, а не Кротова. Тебе бы в небо. В кабинет на чердаке.

– А тебе бы на остров! На необитаемый! Без коллег и вообще без людей! – выкрикнула я, но Камиль от безобидной фразы (не к черту же я его послала, а почти что в рай) пришел в бешенство, как и его плечо, что дернулось трижды.

Выскочив из машины, Смирнов поправил синие латексные перчатки, в которых провел весь день. Он прибыл в них к особняку еще утром, но для нас с Воеводиным это было нормой. Камиль никогда их не снимал, находясь в бюро, словно не собирался прикасаться ни к чему, что трогали его коллеги.

– Где эта сука?! – взревел Камиль, пока я краснела, закрывая блокнотом лицо, которое приобрело тон моих красных гольфов в клетку. Я думала, что он зовет так свидетельницу Ляпину, но Воеводин меня успокоил:

– Он о собаке, Кира. Кокер-спаниель Ляпиной по кличке Золушка принес в дом ту самую берцовую кость, скорее всего, из мусорного бака неподалеку.

– Бака! – хмыкнул приблизившийся к нам участковый. – Тут же ж мусорный «бак» под каждым кустом! Не люди, а свиньи! Штрафов на них не хватает. Там псина и подобрала кусок мужика!

Камиль не слушал участкового. Вооружившись лупой – треснувшее стекло, рукоять перемотана синей изолентой, – он шарил ею между ног хозяйки Золушки. Уверена, Камиль не замечал босую блондинку в бикини, ее маняще покрывшуюся мурашками шею и спущенные бретельки купального лифа, пока Золушка крутилась и тявкала возле ее ног. Перестав пытаться успокоить псину, Камиль схватился за лодыжки девушки, резко раздвигая их в стороны, и поймал спаниеля за ошейник.

– Тише, девочка, тише, все будет хорошо.

– Вы считаете? – обмахивалась ладонью свидетельница.

Но Камиля никогда не интересовали теплые тела, его привлекали ледяные трупы, с которыми он работал в подземелье с утра до ночи, швыряясь сброшюрованными папками о дверь, когда материал в них был переписан сотрудниками медблока не тем шрифтом или без нужных запятых.

И теперь уже я обхватила себя за локти. Не из-за того, что боялась мертвых. Я представила, как в скором времени и мне придется уворачиваться от папок-бумерангов Задовича, когда Воеводин переведет меня в отдел делопроизводства, где я стану единственным сотрудником.

А ведь так и будет, если мы не сможем работать в команде.

Пока мы ехали в Костино, книга в руках Камиля навела меня на одну идею. Я и сама любила почитать, особенно учебник «Психология криминалиста. Первый курс». Я знала его назубок и парой уловок из главы шесть была готова воспользоваться, чтобы мы с Камилем раз и навсегда разобрались в вопросе: кто сука, а кто кобель и где чья территория, кому достанется чердак, а кому подземелье!

Продолжая водить лупой над Золушкой, Камиль отрывисто ответил хозяйке:

– Я говорю с собакой. Вы мешаете! Можно не стоять у меня над головой? – И опустился на колени в свежевспаханную грязь.

Если Камиль и бывал когда-то доволен, то в эти моменты он выглядел таким, как сейчас, – с благоговением держа в руках кусочек грязи размером с копейку, что он только что снял пинцетом с морды спаниеля.

Встав на ноги и обернувшись, Камиль ткнул мослом в пакете для улик мне под нос, направив взгляд мимо, и спросил:

– Журавлева, это что?

– Суставная кость, – быстро ответила я.

– Животного, человека, какого сустава? Костей в организме больше двухсот.

– Берцовая, – добавила я, – кость человека.

Камиль кивал и смотрел на хозяйку Золушки:

– Даже стажерка знает, как выглядит кость, а вы, Ляпина, нет? Повезло еще, что вы и за псиной не следите. Иначе не видать нам улик!

Ляпина принялась оправдываться:

– Я думала, Золушка с помойки мячик притащила! Она постоянно приносит хлам и дохлятину! Однажды прикопала у крыльца ворону, нет, во́рона! Черного такого, с разорванной грудкой… что-то красное лилось из него и по зубам собаки тоже…

Камиль рассматривал свою благословенную грязь через лупу с рукоятью, перевязанной синей изолентой.

– Собака – тварь умнее любого человека, – разошелся он, а Ляпина вздрогнула, пытаясь найти, чем бы прикрыть свое бикини.

Видимо, она тоже не поняла: есть ли запятые до и после слова «тварь», ведь ее недавно чуть «сукой» не обозвали.

Стало очевидно, что округлые, словно мячи, части ее тела совсем не привлекают эпатажного столичного криминалиста. Сколько бы Ляпина ни выставляла филейную часть на вполне себе гибких мослах, мужчину с лупой интересовала только оторванная трупная кость и морда псины, из которой разило перегноем с мертвечиной.

Ляпина ругнулась и отошла в сторону, возвращая бретели лифа на место и накидывая пляжный халат, поднятый с шезлонга. Камиль же закатал рукава своей огромной белой рубашки, обнажив коричневый кожаный чехол, закрепленный ремнями выше локтя. В чехле у него хранился небольшой набор хирургических и криминалистических инструментов.

Меня сразу же привлек блеснувший искоркой скальпель.

«Это он…» – тут же раздался в моей голове голос.

– Кто? – озиралась я, к счастью не добавив что-то из серии: «Кто это сказал, кто тут?!»

– Кира? – обернулся Воеводин, и я, прокашлявшись, скорее добавила:

– Кто… нибудь опрашивал местных? Есть свидетели? А труп полностью? Он не найден?

Я подошла к высокому молодому мужчине лет двадцати пяти или двадцати шести. Он был не старше Камиля. Применив уловки из учебника «Психология криминалиста», я вежливо поздоровалась, скромно улыбнулась и вытянула руку для установки тактильного контакта.

Мой образ наивной ученицы колледжа, в белой рубашке, плиссированной серой юбке, с заправленным под летнюю жилетку из льна красным галстуком в тон высоким гольфам и аккуратным хвостом на макушке, должен был расположить его к общению со «стенографисткой», за которую меня принимали все, кто хотя бы замечал возле Воеводина и Смирнова.

В бюро строгого дресс-кода не существовало. Иногда я надевала на службу порванные на коленях джинсы и военные ботинки на высокой шнуровке, в жаркие дни – шлепанцы, но чаще всего натягивала поверх трех футболок (об этом позже) безразмерные худи или пиджаки, что я прихватила из Нижнего, забрав из отцовского шкафа.

Участковый представился, коснувшись пальцами козырька фуражки. Мы оба наблюдали, как Камиль рассматривает на кончике пинцета комок грязи с морды Золушки, словно отыскал на влажном липком носу «золото», а не «золу».

– Геннадий Дмитриевич Линейка. У нас тихо тут, милая барышня! Даже алкашей возле ларька не сыщете. Нет убийц в Костино! Нету! – сделал он вывод, а мне почему-то захотелось мысленно добавить: «А в Максино и Кирьино?» – Городские все зло-то творят, говорю вам, городские на лето понаехали к нам-то. То ведь они мусор до баков донести не могут! По статье 8.2 КоАП РФ [1]1
  Несоблюдение требований в области охраны окружающей среды при обращении с отходами производства и потребления.


[Закрыть] к административной ответственности привлек с два десятка уж. И только за июнь! Мясо с рынка скупают, яйца с птицефабрики скупают, рыбу скупают, палатки с ночевками ставят, а банки-склянки донести до багажника – в лом им! Вот и платят по тысяче, а то и по две за штраф. Небось кого в такой палатке и зарубили насмерть топором!

В моей голове раздался смех, и я зажмурилась, когда голос Аллы синхронно с Камилем произнес:

– Ленточной пилой.

– Ленточной пилой?.. – повторила я, глядя в небо.

Проходивший мимо Камиль не удержался, чиркнув взглядом по моему уху:

– Оставь резюме Линейке на должность секретаря. Он уже всю тебя своим взглядом… излиновал.

– У него хоть взгляд есть, в отличие от тебя! Ты настолько меня ненавидишь, что вычеркнул даже из своего поля зрения!

Заметив начало схватки двух быков, к нам заторопился Воеводин:

– Камиль Агзамович, что вы сказали про пилу?

– Разрез берцовой кости сделан ленточной пилой.

– На коровнике! – подкинул версию довольный Линейка. – На коровнике станки для разделки туш. Пил там этих – завались!

– Нет, – отрезал Камиль, – новая улика отклоняет версию с убийством на коровнике.

– Какая улика? – всполошились Воеводин и Линейка, пока Смирнов промывал в садовой ванночке найденный на носу Золушки комок грязи.

– Вот. Я снял с морды псины. Это перо. Такое же было на суставе.

Тут плечо дернулось у меня, и я снова посмотрела в небо, вспомнив фамилию Яны – Перова.

– Кира Игоревна? – обратился ко мне Воеводин, пока Смирнов разглядывал сквозь лупу находку, а Линейка прыгал у того за спиной, предлагая версию про птицефабрику, что перо то – куриное. – Кира, отойдем? Что с тобой? – спросил он, когда мы свернули вдоль грядок с зелеными кабачками у бани.

Я встала в тень вишни, облокотившись спиной о груду дачного мусора, закрытого брезентом.

– Ничего.

– Совсем ничего? Ты смотришь в небо. Целый день. Я сам люблю небо так, как никто и понять не может. И знаю, что оно тревожит сильней, чем утешает. Что тревожит в небе тебя?

– Мой чердак, Семен Михайлович.

– Тот, куда тебя отправляет Камиль?

«Тот, который шепчет голосом Аллы…» – мысленно ответила я.

– Смирнов успокоится. Между вами все обязательно наладится.

Но Воеводин сам заявил, представляя меня коллегам: «подающая надежды». Шестеренки у меня в голове умели не только шептать, но и вращаться. Старый следователь ничего не делал просто так.

Три часа до Костино? Так он сказал. Это ему понравилось в деле с костью. Воеводину было важно снова заставить нас с Камилем разговориться и войти в контакт друг с другом. Я понимала если хочу задержаться не на чердаке и не в подвале, а где-то середнячком на трех этажах с мансардой и резным деревянным балкончиком, придется действовать так, как сказано в главе шесть.

Скоро.

– Почему я, Семен Михайлович? Почему вы позвали на стажировку меня?

– Тебе не понравилось в бюро? Разочаровалась?

– Нет, наоборот. Но я ведь… стреляла в человека…

– И Женя Дунаев стрелял. И я тоже.

– А Камиль? Он убивал? Вы расскажете мне правду?

– Какую именно?

– Про Камиля. Почему он не смотрит на меня, за что ненавидит?

Воеводин вздохнул, срывая с ветвей вишни несколько еще зеленых ягод.

– Терпкие, – надкусил он одну. – Еще не наступило время.

– Для правды или для вишни?

– Для обеих.

– Ясно, – кивнула я. – Но пока вы ждете «ясного» неба и солнечного дня, – сорвала я успевшую поспеть вишневую пару ярко-алого цвета на веточке-треугольнике, повесив ее себе на ухо, – одного из нас может склевать какая-нибудь галка.

– Не галка, а скворец, – вставил Камиль, обращаясь к Воеводину.

Меня он словно и не заметил, но хотя бы услышал.

– Что за скворец, Камиль?

– Это перо на морде псины – перо балийского скворца! – заявил довольный Смирнов, перекидывая очки с глаз стеклами себе на загривок.

– Куриное оно! Цыплячье! – вмешался Линейка. – И пила на птицефабрике имеется!

– Она имеется и здесь, – лениво махнула я рукой на брезент под вишней.

Камиль, Линейка и Воеводин ринулись убирать брезент, а Лапина, подхватив на руки Золушку, унеслась в дом в слезах:

– Я звоню адвокату!

– Взять образцы, – махнул Воеводин лаборантам, что скучали от безделья уже не первый час, пока Задович не подпускал их ни к собаке, ни к перу и даже на участок заходить не позволял.

Линейка снял фуражку, вытирая рукавом вспотевший лоб:

– Да тут же ж через двор по такому станку! У Катюши дед столярничает, чего взъелись на нее?! – огрел он презрительным взглядом Камиля, что не оценил по достоинству лучшую девушку в Костино, доведя ее до слез.

Я отошла к садовой ванночке с дождевой водой, где Камиль промывал перо с морды Золушки. Собака давно выбралась из дома через створку для животных. Она принялась лакать воду, пока я распугивала пальцами водомерок. Золушка обглодала кость убитого, и теперь в ее крови – ДНК жертвы. Думал ли мужчина, что его труп съест собака? Думал ли, что частички его останутся на языке псины, а позже попадут в воду, по которой скользят мои пальцы и лапки водяных жуков-конькобежцев?

Прикрыв глаза, я наблюдала за пятнами по ту сторону век, слушая внутри себя «шепот» Аллы, который принимала за звон в ушах, оставшийся последствием взрыва. Раньше это были не слова, порой лишь ощущения, похожие на интуицию, но все чаще они обретали свою форму. Свой голос. И вес. Именно он давил на меня свинцовой тучей на безоблачном небе, и видела эту тучу я одна.

Думала ли Алла, что погибнет в девятнадцать? А думала ли я, что выстрел произведет мой палец, зажатый пальцем Максима?

«Пальцы! Слишком много!» – хохотнула Алла.

– Прекрати! – выкрикнула я, чиркая по воде ладонью и опуская лицо к коленям, после чего прислонилась спиной к ванне.

– Прекратить что? Расследовать дело? – переспросил Камиль, остановившись ко мне спиной. – Твои версии, Журавлева. Ну же, я жду, – чуть обернулся он через плечо, и я была уверена, что смотрел он на меня в отражении стекла веранды.

Но я себе позволить такой роскоши не смела. Я не смотрела в зеркала с тех пор, как погибла Алла, потому что я не только слышала странное, но и видела то, чего быть не может.

– Я тебе не подчиняюсь! – буркнула я в ответ.

– К счастью. Я бы тебя давно уволил!

– Не уволил бы. Я не оформлена по трудовой, к твоему сведению!

– Ты бы не прошла тест на профпригодность. Особенно, – сделал он паузу, – у психотерапевта.

– А ты сам-то его прошел?! – подскочила я с земли, резко разворачивая его за плечо.

«Нет! Нет, нет, нет!» – пропела довольная Алла.

Камиль отшатнулся, пробуя унять взбесившееся плечо, пока я пыталась до него достучаться:

– Ты меня не знаешь, Смирнов!

– Всему бюро известно, кто ты, Журавлева! Известно, что ты… убийца.

– А про тебя всему бюро известно, что ты Задович!

Линейка покосился на Воеводина.

– В смысле «убийца»? – не мог поверить участковый, что я, одетая как девочка-отличница, могла быть причастной к чьей-то смерти. – Кто вы такие?

Он и без того с первой минуты воспринимал нас как косплейщиков, что примеряют на себя роли героев из сериала про Пуаро.

Воеводин – с седыми пышными усами, в костюме-тройке и начищенных ботинках. Не хватало только котелка и трости. Вместо них у него была кобура. Очень необычная. Белая. И такой же белый револьвер с серебряными выпуклыми узорами на массивной рукояти.

Боевое оружие (на стажировке, без контракта и диплома) мне, естественно, не светило, но я таскала с собой в рюкзаке спортивные ножи для метания, записавшись в школу боевых искусств сразу, как переехала в Москву.

Камиля в лучшем случае и вовсе принимали за психопата, с его вечно взъерошенными волосами, синим латексом на руках (надеюсь, его никто не травил токсином, еще одной такой истории я не вытяну), дергавшимся плечом и огромной лупой.

Но магнетизм и амплуа «таинственного детектива» притягивали к Камилю каждую вторую фигурантку расследуемых нами дел – так барышни в беде слетались на его плечо. Только он каждый раз их прогонял, «стряхивая» не то демонстрацией контузии, не то потому, что и правда так хотел – быть вечным одиночкой. Камиль не мог никого согреть, не мог испепелить их страстью. Он оставался холоден, как синее пламя свечи. Той самой свечи, которая каждую ночь горела на веранде особняка Страховых.

– Коллеги, я вас прошу! – торопился Воеводин усмирить нас.

Камиль кривил рот и скрипел зубами, стягивая с кистей синие латексные перчатки, и этот его жест вызвал неясную реакцию Воеводина.

– Камиль! – уперся Семен Михайлович в грудь патологоанатома пальцем. – Не смей. Ты понял?

Вот бы мне понять, что именно запретил Камилю Воеводин? Почему его руки без перчаток так насторожили Воеводина (хорошо, это не был испуг, но что-то очень похожее).

– Много птиц, – произнесла я, отворачиваясь от неба, от Камиля и Воеводина. Больше не в силах уловить ничего из «звона» или ощущений, посылаемых мне Аллой.

– На фабрике его кокнули! На птицеферме! – надрывался участковый.

– Балийский скворец? – уставилась я на замызганные черноземом ботинки Смирнова. – По одному взгляду на грязное перо понял, что оно принадлежит скворцу, да еще и балийскому? Как ты узнал?

Камиль отвернулся, устремляясь к машине. Которую он так и не заметил, направляясь дальше по дорожной земляной колее в сторону электричек.

– Как? – догнала я его. – Говори, как?!

Он косился мимо меня:

– А еще на следователя учишься. Сама догадаться не можешь?

И пока я изо всех сил пыталась догадаться, Камиль повернул экран телефона с входящим сообщением. Отправитель был подписан: «Серый К».

– Кирилл он или Константин?

– Ну точно не журавль… – выдохнула я.

Как сама не догадалась, что идентифицировать перо с такой скоростью мог только орнитолог с птичьей душой?

Покинув Костино, мы с Воеводиным вернулись в город на служебной машине, а Камиль предпочел добираться на электричке. В восемь вечера, на подъезде к городу, я заказала доставку еды в бюро, выбрав нам с Воеводиным салаты, тушеные овощи и морковный торт. А еще почему-то я заказала креветки, хотя они вообще не подходили под остальные блюда.

– Смеркается, – остановился Воеводин на ступеньках бюро, которое уже покинули почти все сотрудники.

Семен Михайлович сверил время по своему брегету и бросил взгляд на небо, словно мог определить его по движению облаков или солнца с точностью до секунды.

Мы расположились с ужином за деревянным столиком на веранде. И пока я жевала салат, не могла не смотреть на стеклянный купол лампы, что свисала на цепочке с потолка справа от нас.

Каждый вечер, покидая особняк Страховых, Воеводин зажигал внутри стеклянной сферы свечу, которая горела полные сутки приятным синим пламенем.

Я спрашивала на обеде в кантине Татьяну – коллегу из группы шифровальщиков Жени Дунаева: «Что за свеча?»

Она отвечала пресно и быстро, не желая вдаваться в детали:

– Да кто его разберет? Он же Воеводин! Про него и половины правды нет в той правде, которую мы о нем знаем!

– Вот, – услышали мы доносившийся из темноты голос Камиля, – статья. Вышла два месяца назад.