Текст книги "Дело шести безумцев"

– Девушка! – вскрикнула дама, роняя сумку с визжащим пекинесом в розовых бантах. – Я поскользнулась! Хотите, чтобы мы головы порасшибали?!

– Возьмите десять билетиков… – виновато предложила Алина.

– Я возьму жалобную книгу!

Макс заметил, как я дернулась в сторону подруги, когда расстроенная Алина сняла резиновые перчатки с рук, сгибаясь и рассыпаясь перед посетительницей с извинениями. Но как помочь, я не знала.

– Книгу мне, книгу несите! – не унималась женщина. – Устроили тут!

– Мадам! – галантно подал руку даме Максим, поднимая авоську с ее песиком. – Разрешите предложить вам завтрак, обед и ужин для всей семьи за мой счет. Ваш аристократичный карликовый пекинес само очарование, как и хозяйка. Он чемпион?

– Чемпионка! Она же с бантами!

– Безусловно, – галантно поклонился Максим и подал даме руку, распахивая дверь кафе. – Оставим недоразумение в прошлом, чего уж гневаться на студентов с подработкой. Такой дивный день должен запомниться шампанским, и ничем другим.

– Вы такой вежливый, молодой человек. Я принимаю извинения за непрофессионализм этой юной особы!

Наглаживая львиную гриву песика и кокетливо щуря глаза, дама прошла в кафетерий.

– Спасибо… – пролепетала Алина, нервно сминая тряпку.

– Алина, это Максим, – представила я их, не уточняя, друг он мне или парень.

Максим сделал заказ шампанского через телефон и протянул Алине банковскую карту:

– Спиши с нее за даму с собачкой. Потом передашь Кире.

– Возьмите талончики… – насыпала она нам в руки пригоршню, – я побегу! Ну а вы тут… – жестикулировала она, – вставляйте… не глубоко или поглубже! Ну, как захотите! Только поближе к окну!

– Алин… – выдохнула я.

– Чего ты, Кир, я скучаю по страсти! Хоть на вас полюбуюсь. У меня парня два месяца не было!

– А у тебя сколько? – подхватил ее вопрос Максим.

– Девушка! – не позволила дама с пекинесом дослушать Алине мой ответ. – Подайте меню! Я готова сделать заказ!

Подобрав свою генеральную мойку, Алина убежала в кафе, а я вопрошающе уставилась на Максима.

– Тебе списком ответить или числом? А ты вышлешь свой Роксановый рейтинг?

– Конечно, нет. Я джентльмен. Обычно это занимает полминуты, – говорил он, пока тянулся к бардачку машины.

– Ну вот. А говорил, что можешь час.

– Увидишь. Могу и дольше. Ага, вот!

Он потряс пластмассовым контейнером.

– Ты хочешь вставить мне эту палку? – смотрела я на длинную ватную жердь.

– Хочу другую, но вставлю эту, – не удержался он, – и да, мой пошлый юмор никуда не делся. Надеюсь, ты скучала по примитивным шуточкам. Короче, это суперсовременный тест. На ДНК. Чтобы убедиться самому прежде, чем пойду с этим к отцу и… к почти матери.

– Она вырастила тебя. Она все равно не чужая, пусть и не родила.

– Главное, чтобы меня не родил кто-то из твоих родичей. Второй раз тебя потерять – такое не придумала бы даже Алла.

– Ладно, суй. Если не веришь в мои палки. Ты упрешься в щеку или в гортань? – подыгрывала я в тон ему.

– Еще парочка таких перлов, и я наплюю на тест, – облокотился он о капот машины и подвинул меня так, что теперь я стояла между его бедер, – и этот «Порше»-раскладушка окажется раскладушкой-кроватью, и мы возглавим рейтинги просмотров пубертатными подростками на сайтах восемнадцать плюс. Вода, – протянул Макс бутылку, – чтобы прополоскать рот.

Он добавил:

– Закупоренная. Знаю.

Пока я полоскала, он натянул перчатки и подготовил два зонда.

– Шире, – настаивал Максим, когда я приоткрыла рот не шире, чем для прохода вилки, – отклонись назад.

Его рука аккуратно легла на мой укороченный бежевый жилет, надетый поверх белой блузки с широкими манжетами. Полы жилета за спиной были соединены широкой черной лентой, завязанной бантом. Горячая ладонь Макса, оказывавшись под лентами, аккуратно потянула меня к себе.

– Второй зонд для тебя? – спросила я, пока он не начал.

– Так честно. Если я что-то в тебя вставлю, то и ты вставишь мне тоже. Я начинаю? – спросил он.

Тень его силуэта загородила солнце, но я все равно закрыла глаза, опрокидывая назад голову и приоткрывая рот.

– Давай поскорее друг другу навставляем, пока мне не вставили за опоздание.

– Как универ? Сложно было поступить?

Ватной палочкой Максим аккуратно водил по внутренней стороне щеки, пока я шепеляво отвечала:

– Поштупила шама, беш конферта. – Имелся в виду выигрыш в конкурсе «Сверх».

Выигрыш, которого на самом деле не было, ведь я заняла третье место после Аллы и Роксаны, но Макс подделал точно такой же приз, зная, что мне он нужен больше, чем богатеньким деткам с Рублевки.

– Я знал, что ты поступишь сама и никакой конверт тебе не нужен.

– Может, пригодится, – отплевывалась я ватой с кончика языка. – Я столько времени провожу с Воеводиным и его поручениями или в стрелковом клубе, что времени на все пары не хватает. Все, что нужно знать, вот тут, – продемонстрировала я уголок зачитанного до дыр учебника «Психология криминалиста. Первый курс».

– В стрелковом? Тебя бабуля учит?

Я сунула ватный зонд ему в рот, обводя восьмерки по контуру щек.

Макс блаженно застонал, а я почти рассмеялась.

– Бабушка свои ружья продала. Отец проследил, чтобы их выкупили безвозвратно. Готово, – вернула я ему зонд, который Макс сунул обратно в контейнер, после чего закрутил крышку.

Потянув одноразовые перчатки вниз с моих пальцев, он снял их, выворачивая наизнанку, а потом снял свои, швыряя в салон машины. От его пальцев пахло латексом. Я чувствовала запах, пока его руки скидывали с моих плеч успевшие высохнуть пряди волос.

– Как же я хочу тебя… поцеловать, – коснулся он щекой моей щеки. – Не как вчера в границу скул, а по-настоящему.

Он был гладко выбрит, а от кожи веяло чем-то фруктовым.

– Максим, можно попросить?

– Что угодно. Но я знаю, о чем ты.

– О чем?

– Чтобы дал тебе время.

– Время, и еще мне нужен импульс… чтобы сдвинуть креветку с места. Нужны толчки…

– Кирыч, тебе девятнадцать, мне двадцать один. С импульсами и толчками у нас проблем не будет.

Я видела в его легкой улыбке намного больше, чем он думал. Не просто тягу ко мне, но притяжение, а в чем различие… да в том же самом, чем пауки отличаются от журавлей в моих кошмарах: для кого-то ничем, дли иных – всем сразу.

– Кирыч, – коснулся он пальцами моей руки, – ты стоишь тут, на тротуаре. Ты рядом. И мне больше ничего не надо. Я больше ничего не хочу. И никого.

– Это неправда, ведь так?

Его щеки вспыхнули, а мышцы разом напряглись.

– Я про… пикник и видеозапись… нас нет на ней… мы не такие, как Алла.

Его губы коснулись моей щеки крылом бабочки, когда он прошептал, раздувая пряди моих волос:

– Но больше и не журавли, как Костя.

Пока в спины сквозь окно, сидя вместе за одним столиком, на нас с Максимом восторженно смотрели Алина и дама с пекинесом, мы обняли друг друга.

Я крепко зажмурилась.

Алина с дамой, скорее всего, решили, что это от переизбытка романтических чувств, но я жмурилась от ужаса. В отражении стекол кафе я повернулась к нам с Максом спиной и ушла внутрь витрины, держа за руки своих мертвых сестер.

Глава 5
Порешать Камиля Задовича

– Камиль, – постучала я в дверь его рабочего кабинета рядом с прозекторской, – ты здесь?

Кабинет патологоанатома находился в подвальном помещении, вниз к которому вела узкая чугунная спиральная лестница. На ее ступенях мог поместиться только один человек. В центре лестницы находился шест, по которому в случае необходимости можно было съехать вниз сразу на три пролета.

Витые ограждения лестницы украшали латинские буквы, перемешанные и разбросанные по чугунным перемычкам. Каждый раз я собиралась задержаться у лестницы и сложить буквы вместе, но всякий раз пробегала мимо них.

Чуть дальше по коридору, метрах в пятидесяти от кабинета Камиля, находились двойные металлические двери, ведущие в отделение морга для экспертизы и вскрытий, которые он проводил лично.

Мне нравились мрак, сырость и тишина, царящие в подземелье, а вот Женя постоянно жаловался и ныл, что его группу лингвистов расположили на том же уровне, что и Смирнова с трупами, но других свободных комнат в особняке не нашлось.

– Кира Игоревна, доброе утро, – поздоровалась со мной Варвара Леонидовна – сотрудница медицинского корпуса, – Камиль Агзамович консультирует на вскрытии. Я вот жду. Вы тоже к нему?

– Принесла карточки по поручению Семена Михайловича. Распечатаны и сброшюрованы.

– Всегда они как-то по-турецки выглядят, – рассматривала она стопку брошюр в моих руках.

Я объяснила:

– Потому что для левшей. Камилю так проще читать и делать пометки, чтобы пружина на кожу не давила.

– Носитесь вы с ним, Кира Игоревна, а он же деспот! Настоящий деспот нашего бюро!

– Вы считаете? – ответила я по всей науке любимого учебника, затягивая Варвару в продолжение беседы.

Но сотрудница в белом халате и без моих уловок причитала без умолку:

– Только бы прикрикнуть! Всегда самый умный! Слова поперек ему не скажи! На днях выгнал стажеров Михайлова Сашу и Светлану Зотову. Зотова, – кивнула женщина к потолку, – внучка-то какого надо академического чина, но Смирнову нет дела до правильных людей и нужных связей. Он ее, видите ли, за дверь! Еще и приписку сделал в характеристике, назвав «ограниченно некомпетентной»! И куда девочка с таким листом теперь поступит? Санитаркой в дурку?

– Характеристика верна, – скрипнула за нами дверь, – Зотова при взвешивании назвала человеческое сердце «склизким смайликом». – Камиль первым делом устремился к мыльной.

Неужели в Камиле проснулось чуточку сострадания и чье-то сердце в руках стажерки так его взволновало, что он обиделся на слово «смайлик»?

– Сердце, – продолжил Камиль, сбросив белый халат, и принялся мылить руки до локтя, нервно очищая ногти щеткой с жестким ворсом, – фиброзно-мышечный орган. На нем нет слизи.

А нет, все в порядке.

Он все тот же бесчувственный патологоанатом, которого расстроила слизь, а не аллегория на пиксельную улыбку.

– Простите, Камиль Задович… А-задович… мой бог!.. – перенервничала Варвара Леонидовна.

Пусть Камиль и был Задовичем, с чем спорить я бы не стала, но увольняться или получать собственную характеристику с обходным листом Варваре «не улыбалось» никаким смайликом.

– Агзамович, – поправил он, бросив через плечо, – и я не ваш бог.

Женщина унеслась, прихватив свои вопросы с собой, когда я, напротив, свои взяла и вывалила.

Ну что, «Психология криминалиста. Первый курс», пора за дело!

– Знак вопроса, Камиль, напротив твоей фамилии. Не объяснишь? – спросила я без прелюдий, пропустив: «Привет, Камиль, читала тут твое дело и нашла кое-какие странности: про фамилию с вопросом, вымаранные сто тридцать страниц и остров в Новой Зеландии – не расскажешь, что ты там делал?»

Используя методы из учебника, я выведу Камиля на разговор.

– Ты читала. Я из детдома. Документов не нашли, биологических родителей признали погибшими. Мне было три. Какую дали фамилию, такую дали. Свою настоящую я не знал.

– А Ракиура. Зачем?

– Зачем, – повторил Камиль, до сих пор не обернувшись.

Он взялся за края раковины и поднял глаза к небольшому выпуклому зеркалу-шкафчику, внутри которого наверняка хранил коллекцию плавающих в спирте человеческих языков.

– Почему ты спросила «зачем», а не «когда» или хотя бы «что значит это слово»?

– Слово в переводе с языка маори означает «остров пылающих небес». Аномальная зона полярных сияний, что-то там из-за полюсов. Все вычеркнуто, Камиль. Про Ракиуру. Зачем ты ездил туда? Все, что они оставили в архиве незаштрихованным – это «Ракиура»; «акупунктурными техниками», «в то время как»; «не подлежит доказательному методу». И миллион страниц вычеркнутого.

– Расщедрились. Надо сказать, чтобы вычеркнули локацию, – натянул он свежий голубой латекс на пальцы.

– Акупунктура? – не слушала я его тупые отговорки. – Ты учился иглоукалыванию? Почему в Новой Зеландии, а не в Китае?

Он обернулся, скрестил руки, снова не фокусируя на мне взгляд.

– Ты сказал, я умру, если ты на меня посмотришь, – что за метафора? О чем она?

Камиля шатнуло в сторону, и он столкнул на пол подготовленные продезинфицированные скальпели. Звеня и прыгая, ножи рассыпались по белоснежной плитке. Один откатился мне под ноги. Подобрав его, я приблизилась к Камилю, пока он, сидя на четвереньках, торопливо подбирал остальные, снова и снова роняя их.

– Камиль? – положила я ладонь ему на плечо.

Резко обернувшись, он ударил меня по запястью с «холодным оружием» и подхватил выпавший из моих пальцев скальпель, пока тот был в полете.

– Не приближайся ко мне, когда я вооружен скальпелем, – еле выговаривал Смирнов каждое слово, пока его плечо дергалось раз десять подряд.

Опешив на мгновение, я отшатнулась. Но всего на мгновение. Не зря же, в конце концов, я столько времени стажировалась и ходила в клуб.

– Нет, – нанесла я ему ответный удар по той руке, что сжимала подобранные скальпели. – Я не уйду! Твой взгляд никого не убьет! Хватит придуриваться!

Камиль выронил инструменты, а я закатала длинные манжеты своей блузки выше локтей, вставая на согнутых коленях к нему вполоборота.

– Ты что… – растерянно прозвучал его голос, – собралась со мной драться?

– Типа, – замахнувшись, я швырнула в него сброшюрованной для левшей папкой, – обходным листом ты меня не напугаешь! Могу и санитаркой в дурке поработать!

Камиль легко отбил папку, не отводя взгляда от моего уха.

– Я выбью из тебя этот ушной фетишизм, Смирнов!

В него полетели еще четыре брошюры. Чтобы отбить их, Камилю пришлось встать в оборонительную позу. Его лоб покрылся испариной, отражающей желтые блики тусклой хирургической светодиодной лампы.

Он покосился на зажатые в своем кулаке скальпели.

Кажется, я вступила в бой, не озаботившись о паритете вооружения: брошюры против скальпеля? Ну, нет… Камиль не рискнет метнуть в меня ими!

Тут же два «вжика» просвистели мимо моих ушей. С левого, на которое я издевательски цепляла колечки сухого завтрака и баранки, на белую ткань блузки сорвалась алая капля. Еще немного, и мне придется перейти на одежду красного цвета, чтобы скрывать под ней все ранения, полученные за день.

Ни кофе без кровопотери уже не могу выпить, ни документы коллеге отнести.

– Промазал, – спокойно ответила я, – потому что не смотрел, куда бьешь.

Вздрогнув, Камиль приблизился ко мне, и на две секунды наши взгляды пересеклись. Я дернула головой, но он успел остановить меня, схватив за шею, и быстро осмотрел рану, рывком повернув мое лицо в сторону.

– Перекись за зеркалом мыльни.

– Обойдусь! Забирай, – толкнула я оставшиеся картонки жестким ребром ему в грудь. – Твои призраки живут на Ракиуре, а наши здесь. Мои сестры и эти шестеро. Можешь быть придурком дальше, Камиль. Ненавидеть меня. Ненавидеть коллег и весь мир. Пока в тебе бьется «склизкий смайлик», – произвела я контрольный выстрел, – ты не избавишься от них.

– От кого?.. – дернулось его плечо так, что Камилю пришлось схватить себя за руку.

– Пусть ты смотришь на меня, как на портрет с могильного камня, помни, с надгробных плит мертвые смотрят в ответ. Кто смотрит на тебя, Камиль? Оттуда – кто на тебя смотрит?!

– А на тебя?..

– Мира с Ирой и Алла. Но я не там. Я не с ними.

«Что, если только пока?» – прошептала мне Алла слова, что наверняка прозвучали и в мыслях Камиля.

Я пришла к нему, начитавшись любимого учебника. Всего-то и нужно было вывести Камиля на откровенный разговор. Не с помощью допроса, а с помощью спектакля – разыгранной подставной истерики, если говорить совсем просто.

Стоит людям начать друг на друга кричать, и их прорывает на правду, а мы были почти готовы искромсать друг друга скальпелями.

– Отличная попытка, – дернул Камиль уголком губ, и я впервые увидела на его лице намек на улыбку. – Как я сразу не понял! Может, ты не так уж и безнадежна. Учебник «Психология криминалиста», глава пять?

– Шесть, – выдавила я.

– Пролистал, не читая.

– А надо бы.

– Спектакль, Журавлева, вышел у тебя на тройку.

– Я все равно узнаю правду. Я выясню, кто ты!

– Ты не знаешь даже, кто ты. Сколько в тебе Аллы, – резанул он без скальпеля по самому больному.

– Успею посчитать.

– Торопись, Журавлева, кто знает, в какую паутину угодишь, связавшись опять с Воронцовыми. С самым «максимальным» Воронцовым из всех.

– Ты ничего о нем не знаешь! О нас не знаешь. И тем более ничего не знаешь о любви! – выкрикнула я.

Камиль сдавил скальпели в кулаке, и лезвия порезали его латексную перчатку. На синем алая кровь казалась зеленой. Трава, небо и красный диск солнца – сорвавшийся или взошедший?

Уходя, я хлопнула дверью и услышала, как по ту сторону в дерево врезались кинутые им брошюры.

Когда-то Костя сказал, что любовь похожа на ощущение от прикосновения иглы с чернилами мастера по татуировкам. Ты терпишь боль. Ждешь. И вот рисунок готов. Он твой, он прекрасен, он впечатан в кожу, и ты понимаешь, что хочешь еще – еще больше рисунков, еще больше томительной боли, рождающей красоту будущего-бывшего романа.

Пока я рассматривала свою татуировку с журавлем, продолжение которой находилось на руке Кости, без трех минут шесть в почту упало письмо от Воеводина с просьбой подняться на короткую летучку.

В копии письма стоял Смирнов.

Проткнув высокий пучок волос парой остро заточенных карандашей, я налила в кулере полную бутылку воды и направилась на мини-совещание, пока остальные коллеги спешили в метро, надеясь успеть просочиться в вагоны до начала вечерней давки.

Задович и Воеводин уже сидели за столом-подиумом друг напротив друга, уткнувшись в карту города, разложенную поверх старого зеленого сукна.

– А! Кира, заходи! – позвал меня Воеводин. – Что это у тебя? – уставился он на мой компресс поверх уха.

Сложив толстую марлю в четыре раза, я закрыла ею царапину, нанесенную Камилем, и приклеила поверх медицинские пластыри крест-накрест. И волосы подняла повыше, чтобы и он, и Воеводин полюбовались.

Воеводин расстегнул армбенды – опоясывающие фиксаторы на собранных рукавах рубашки, неспешно закрепил запонки, все это время не сводя пытливого взгляда с Камиля. Он словно бы давал ему время на ответ. Ну или оправдание.

Но тот молчал.

– Чиркнула себя сама на тренировке, – изобразила я замах метальным спортивным ножом. – Пыталась попасть в цель… как дура… с закрытыми глазами.

– Ты стала левшой? – И тут же без пауз Воеводин добавил: – Больничный возьмешь?

Семен Михайлович не поверил ни одному моему слову, услышав правильную интонацию в слове «дура». И предлагал он сейчас «отдых» от Камиля.

– Наоборот, – безошибочно считала я его предложение, – мне бы допнагрузку.

– С этим проблем нет. Недавние визитеры поделились месторасположениями найденных жертв. Красные точки – адреса их жительства. Синие – места обнаружения тел. И здесь, – ткнул Воеводин пальцем в карту, – должна быть и есть закономерность.

– Какая? – выбрала я сторону стола, где стоял Воеводин.

– Вот это и будет вашей допнагрузкой. Выяснить это. Съездите по точкам с Камилем на следующей неделе. Осмотрите местность. Доложите к следующему понедельнику.

– С Журавлевой? – удивился Камиль, раздраженно растирая ладонью лоб. – Отрядите со мной Евгения Дунаева.

– Евгений и без этого дела на двух ставках. С лингвистами корпит над переводом дневника, с лаборантами над разбором оранжереи.

Я вздохнула, но Воеводин проигнорировал мое недовольство фактом раскопок взорванного парника Аллы.

– Дунаев был водителем под прикрытием, а по должности он старше тебя, Камиль.

Я впервые слышала о дневниках. Так вот что нашел Женя в парнике, вот о чем упоминал Максим сегодня утром за нашим экстремальным кофепитием.

– Журавлева – стажер! Куда вы ее на осмотр места преступлений! Я возьму такси.

– На метро покатаешься, пижон! – фыркнула я. – Соберешь коллекцию бактерий со всех перил и поручней…

Воеводин переводил взгляд то на меня, то на него.

– Историческое место преступления, Камиль. И ты посещал такие в первую неделю стажировки. У Киры есть права, я выпишу вам пропуск на служебный автомобиль.

– На велосипеде покатается, если прав лишили! – продолжала я сопротивляться тому, чтобы куда-то там возить зад Задовича.

– Я снова что-то важное пропустил, – сделал самый очевидный вывод Воеводин. – Что опять стряслось между вами, коллеги?

– Между нами Ракиура, – ответила я. – И триста страниц вымаранного текста о ней.

– Ракиура, – набрал Воеводин полные легкие воздуха, словно последний раз в жизни, словно больше никогда не сможет вздохнуть и эти секунды станут для него бесценны, – Кира, в Ракиуру можно только верить. Все, что случилось там – недоказуемо. Это дело ушло в бордовую папку, увешанную сургучом, красными лентами и печатями «совершенно секретно».

– Ушло в архив? – уточнила я с надеждой, что любое дело из архива можно достать.

– Ушло в историю.

– Нужно его вернуть!

Но Воеводин знал свое дело. Ели он говорил «ушло», то «ушло» оно безо всякой надежды на возвращение.

– Ты ничего не найдешь под тем сургучом, Кира. Я сжег листы. Я их уничтожил.

Судя по лицу Камиля, он слышал об этом впервые.

– Вы сожгли? Дело о Ракиуре? Навсегда?

– Да, Камиль. Сжег. Никто не должен знать.

– О чем? – выдохнула я, растекаясь по столу перед собой. – Что с тобой там случилось, Камиль?

Никогда раньше я не видела, чтобы плечо Камиля тряслось с такой скоростью. Казалось, что он скачет на отбойном молотке. Лоб его сморщился, зубы сжались, он издал то ли стон, то ли вопль, а мимика его походила на человека, брошенного живьем в кипяток из соляной кислоты, для создания которого достаточно всего сорока восьми градусов Цельсия.

– Камиль… ты чего?

Испугавшись за его жизнь, я перемахнула через стол и опустила руки ему на плечи, чувствуя исходящую от его тела вибрацию двух сотен смартфонов.

Может, поэтому Камиль не любил их? Они вибрировали так же, как он сам сейчас, в период обострения тика.

– Все будет хорошо, успокойся! – прижимала я его плечи к полу, когда Камиль перестал стоять ровно и, роняя стулья, осел мне под ноги. – «Скорую»! – обернулась к Воеводину, звонившему по телефону, и тот кивнул.

– Не нужно… – схватился Камиль за плечо, и его рука легла поверх моей ладони. – Не помогут… они.

– Камиль, – протянул Воеводин стакан воды, – какие таблетки дать? Что за приступ? Сердце?

– Таблеток от этого… тоже нет…

– Что сделать? – была готова я сейчас на что угодно. – Не умирай, ладно! Не буду я больше копаться в Ракиуре! И… из отдела уйду! Хочешь? Только не умирай!

– Черт! – схватился Камиль за плечо. – Как же сильно… дефибриллятор… – выговорил он сквозь боль.

– В катакомбах есть, – подорвался Воеводин.

– Я сама! Держите его! И в рот ничего не суйте, а то выбьет себе все зубы!

Со всей скоростью я бежала в подземелье, даже съехала вниз по ледяному черному чугунному шесту. К счастью, в морге есть что-то не только для трупов, но и для живых – чтобы они не стали трупами.

– Дефибриллятор? Где?! – ввалилась я в медицинский отсек, заметив пару припозднившихся сотрудников. – Быстрее в кабинет Воеводина! У Смирнова приступ! Ну же, быстрее вы!

Варвара Леонидовна, назвавшая его утром Задовым, и медбрат схватили чемоданчики первой помощи и побежали за мной следом по чугунной лестнице.

– Сюда!

Распахивая двери, я боялась увидеть бездыханное тело Камиля. Я не паниковала от вида мертвых тел, но одно дело смотреть на посторонних и совсем другое – на тех, кто только что дышал с тобой воздухом одного и того же помещения.

Камиль не корчился на полу и даже не задыхался возле окна на подоконнике. Он стоял прямо напротив меня и приведенной мною команды в центре кабинета. В кои-то веки не сутулился и… смотрел прямо мне в глаза, скрестив руки и широко расставив ноги. Очки в роговой оправе лежали на его затылке, держась дужками за уши. Он выглядел не как контуженный при смерти, а как вернувшийся из спортзала адепт ЗОЖа.

И думала я сейчас не про здоровый образ жизни патологоанатома, а о том, как Задович огребет по жопе за свой спектакль.

Рядом с ним переминался Воеводин, разводя руками по сторонам.

Ровным спокойным тоном Камиль произнес:

– Вот, Журавлева. Это «Психология криминалиста», глава пять – на оценку «отлично».

– Глава шесть, – напомнила я, но он отмахнулся.

– Кому дефибриллятор-то нужен? – не понимал медбрат. – У кого остановка сердца?

– Никому! К счастью, никому! – спешил Воеводин успокоить присутствующих.

– Скоро кое-кому понадобится… – прошипела я.

Воеводин перехватил у меня из рук коробку с тропониновым тестом на инфаркт, которым я бы вот-вот попала Камилю точно в лоб.

Я метала ножи с закрытыми глазами, но не смогла рассмотреть Камиля, распахнув их.

Он провел меня своим спектаклем из учебника для первокурсников.

– Идемте, коллеги! Идемте! – выпроваживал сотрудников медблока Воеводин.

Проходя мимо меня, он шепнул, извиняясь:

– Я не знал, Кира. Клянусь, я не знал, что он… имитирует приступ…

Когда дверь закрылась и мы с Камилем остались одни, я не удержалась от пошлой фразочки в стиле Максима:

– Что еще ты имитируешь? Любовь и оргазмы? Поэтому развелся сразу после медового месяца?

– Я узнал, где папка с делом о Ракиуре. Узнал, что ее уничтожили. Ты обещала прекратить допросы и уйти из бюро. Вот как надо было читать главу пять.

– Шесть. У тебя амнезия?

– Не важно. Теперь уходи. Переводись, увольняйся, только исчезни с глаз моих.

Я только хмыкнула:

– Твою казнь, Камиль, перенесли, а не отменили. Разгадай-ка ты теперь мою метафору.

– Мне нет до тебя и твоих метафор никакого дела.

– Тот, кто сделал с тобой все это, Камиль, он придурок, – решила прекратить я наше сражение.

– Он?

– Она… – улыбнулась я, наконец-то все понимая, – ну конечно, она! Ты выпотрошен. Ты мертвее, чем труп. Совсем пустой. Знаешь, я на самом деле сама не хочу больше с тобой работать. Такими, как мы, напарники быть не должны.

– Ты могла быть какой угодно, Кира. И была бы… терпимой. Но ты почему-то…

– Знаю, знаю… со странным ухом, которое тебе покоя не дает. Хоть не пялишься мне в висок, а то я бы решила, ты мечтаешь повторить на мне свой шрам.

– Думаешь, я мечтаю всадить тебе в голову свинцовую пулю?

Алла внутри меня мечтательно вздохнула: «Он всадит… но это будет не пуля, дорогая, Кирочка!»

– Сегодня ты второй на очереди, кто собирается что-то там в меня всадить. То палку в рот, то пулю в череп. А на свидание в кафе уже не приглашают? – усмехнулась я, и он резко отвел взгляд, а я только обрадовалась, что мы можем говорить как нормальные.

Я смотрела в глаза Алле, стреляя ей в сердце. Простреленные насквозь и выжившие люди удивляли меня не больше, чем те, что перенесли операцию по удалению гланд.

– Она… Любовь. Всегда и во всем виновата только любовь. Как я могла тупить так долго, не понимая этого?

– Ты и сейчас не понимаешь, что говоришь. Есть много чего важнее…

– Нет, Камиль. Ничего важнее нет. Ради нее, из-за нее, ей назло – одна причина. Всему. Всегда.

– Ошибаешься, Журавлева.

– Не в этот раз. Твой шрам не от пули. Его оставил осколок твоего разбитого сердца, отскочивший ввысь.

Делая шаг, Камиль прижался ко мне, перечисляя:

– Посттравматическая эпилепсия, острый респираторный дистресс-синдром, мидриаз зрачка с расфокусировкой зрения. Ну да, всего лишь осколок моего сердца.

– Мидриаз ни при чем. Ты смотришь на всех, кроме меня. Даже сейчас, разыгрывая главу шесть, ты смотришь на меня через силу. Через боль… воспоминания.

– Потому что рад, что больше тебя не увижу.

– И не будешь скучать? – сделала я вид, что заправляю прядку за ухо с компрессом. – По моей ушной раковине, не по мне!

– Буду. По тебе и твоему уху с черешней, – удивил он меня ответом, которого мне пришлось дожидаться больше минуты. – В тебе что-то есть. Воеводин понял сразу.

– Умный он, не то что мы. Вместо того чтобы помочь семьям шестерых погибших обрести покой, зациклились на Ракиуре. Ты должен быть счастливее, чем я, потому что не убийца, а мученик. Стреляли в тебя, а не ты. Я читала, что от пулевого в голову выживают менее девяноста двух процентов. Тебе дали столько новых рассветов, а ты по утрам видишь только солнечного радиоактивного зайчика.

– Какого?

– А говорил, что читал мое дело, – улыбнулась я и, быстро ему кивнув, вышла из кабинета.

На крыльце, закончив ритуал с зажиганием свечи с синим пламенем в стеклянном фонарике, ко мне подошел Воеводин. Он посмотрел в небо. Пусть оно было затянуто тугой завесой грозовых облаков, он все равно смотрел на него с наслаждением. Теперь я знала: когда веер морщин бежит от его век вниз к щекам, под седыми пышными усами губы расплываются в улыбке.

Некоторые родители не смотрят так на своих нашкодивших детей, как Воеводин любовался звездным куполом, пусть и видел одни тучи.

Он улыбнулся и сейчас, заметив в проблесках нашей с Камилем грозы звездное небо.

Продолжая задирать голову, Воеводин спросил:

– «Психология криминалиста», глава шесть? И что, помогла тебе миниатюра?

– Пришлось сыграть ее в два акта. Первую, подставную, – в его кабинете, и продолжение – в вашем.

– Камиль думал, что имитирует для тебя, но ты все сымитировала первой. Отличная работа, Кира. Отличная.

Я смущенно отвела глаза.

– Вы правда сожгли папку про Ракиуру?

– Да, – ответил он, перестав смотреть в купол ночи. – Ракиура как звезды, вон там, за тучами. Никто их не видит, они просто есть.

– Камиль хотел узнать про папку и прогнать меня. Он своего добился.

– Но все было спектаклем. Тебе не требуется переходить в другой отдел.

– Так будет правильно, Семен Михайлович. Камиль и я… мы не можем быть напарниками. Я не доверяю ему, он еле меня терпит. Как мы прикроем друг друга, если придется?

– Кира…

– Нет, не надо. Не говорите ничего. Разгадаю я его или нет… Камиль прав. Мне бы подобрать ключи к себе самой.

Следователь вздохнул, протирая носовым платком стекла круглых очков, что висели поверх его пиджака на цепочке:

– Так уж получилось, Кира, что ты – это ты, а Камиль пережил саму смерть на том острове, но…

– …так сложились звезды.

Воеводин выдохнул, раздувая щеки:

– Как дотянуться до звезды?

– Никак.

Я начинала сводить слова Воеводина и поведение Камиля вместе.

– Повезло, что та девушка на Ракиуре промазала мимо всего важного в голове Камиля. Отделался тиком.

– Та девушка сделала то, что хотела. Она выстрелила именно так – правильно, чтобы Камиль не умер.

– Это же один случай на миллиард… как можно просчитать такое?!

– Как и падающая в руки звезда. Одна на миллиард. Представь, она прижимает дуло к его виску и стреляет. Это последнее, что он помнит и видит. Ее и пистолет.

– Понятно, за что он ненавидит любовь. В деле было про акупунктуру. Это что такое? Зашифрованное название нового оружия?

– Нет, название старого боя, зародившегося на Востоке.

– Какого?

– Речь про акилари. Давно забытый вид боевого искусства. Практика причинения боли или убийство с помощью ударов пальцами по определенным точкам. В такое больше никто не верит, потому слово «акилари» заменили словом «акупунктура».