Текст книги "Дело шести безумцев"

– Убийство пальцами? – с трудом представляла я, что такое возможно.

– По древней легенде, удары по определенным точкам могли даже воскресить. Главное, успеть их нанести. Меньше чем за секунду. Но расположены они так, что это невозможно. Люди не двигаются на таких скоростях.

Все, что мне оставалось, – не сыпать новыми вопросами, а вспомнить слова Воеводина о вере.

– Поэтому я уничтожил папку. Звезды сами решат, когда и к кому в руки сорваться. Нет смысла ловить их сачком, Кира, сетью или хоть галактической паутиной.

Мне стало неуютно, как только Воеводин заговорил про паутину. Вспомнила рисунок на сером пыльном стекле, сделанный Камилем.

– Я не переведу тебя в другой отдел. Я переведу Камиля. Завтра поезжай по меткам с карты. Осмотрись. Сделай выводы.

Я кивнула.

– Кира? Твой самокат, – напомнил Воеводин, когда я направилась не в сторону аллеи, ведущей к дороге, а распахнула низкую калитку к тропе, что поворачивала за особняк.

– Вы видели? Светлячки на лужайке, вон там… волшебно, да? – вытянула я руку. – Как звезды на траве. Смотрите! Вон их сколько! Целое море!

– Целое небо… – улыбнулся Воеводин.

– Семен Михайлович, – перепрыгнула я узкий заборчик обратно, придерживая ту самую заказанную Максимом длинную воздушную белую юбку, – пленки… как продвигается работа?

– Медленно, Кира, но результат будет. Они не безнадежны, – метнулся его взгляд по моему скособочившемуся кулону, – а теперь беги в звездное небо, Кира, но, – поправил он шляпу с узкими полями, одарив меня коротким поклоном, – недалеко. Собирается дождь. И прольется он очень скоро.

Неумело я кивнула в ответ, врываясь в хмурь светлячковой ночи. Насекомые с подсвеченными золотыми и изумрудными брюшками вспархивали надо мной, образуя водовороты света в фиолетовых сумерках. Разбежавшись по траве, я сделала пару гимнастических элементов. Сноровку я еще не растеряла и растяжку тоже, но потеряла карандаши, что удерживали пучок.

Когда, выпрямив колени, я встала на носки своих кед и поднялась с прогнутой спиной резко вверх, взмахивая копной длинных волос, что напитались вечерней росой, с прядей унеслась в небо мелкая морось.

Рассмеявшись, я повторила элемент дважды, пока на третий раз не ощутила, что вся вода вернулась на меня обратно.

Голова чуточку кружилась от давно забытых перегрузок.

– Дождь! – протирала я глаза, когда и черные мушки, и светляки, и дождь смешались в чернильное пятно. Резко развернувшись, не сделав и шага, я врезалась в стену. – Ай! – рикошетом швырнуло меня обратно, и чьи-то руки успели остановить вот-вот случившееся бы падение на скользком газоне.

Руки в латексе.

– Камиль? Ты чего? Вышел подышать ароматом свежескошенной травы?

– Я что, вегетарианец-каннибал? Трава не пахнет, она применяет защитный механизм, выпуская летучие соединения ГЛВ. Все равно что стадион людей орал бы, когда им ноги и руки пообрубали газонокосилкой. Вот что ты вдыхаешь.

Я скривилась, словно меня тошнит, представляя аромат скошенных ног, но Алла во мне зааплодировала аллегориям Камиля.

– Ты вообще не романтик. Как только угораздило жениться?

– Брак изобрели, когда потолок выживаемости был тридцать лет.

– А про светлячков какую гадость скажешь?

– Про жуков-лампирид? Думаешь, в них свет звезды? Вот и нет. Светится мочевая кислота внутри их кишок, подавая защитные, половые и агрессивные сигналы.

– Знаешь, – снова подняла я волосы наверх, скрепляя их резинкой с запястья, – твои сигналы агрессии я расшифровала спустя три месяца. Если ты не наслаждаешься дождем, травой и светлячками, значит пришел сюда извиниться?

– За что?

– За свой спектакль с припадком! Я не играла роль, когда бежала за дефибриллятором, я тебе поверила.

– Я лучше послушаю извинения за твой.

– За мой?

Дождь начал усиливаться. Моя одежда скоро пропитается насквозь, а ждать от сухой прозрачной юбки благоразумного поведения в мокром виде – все равно что верить в возможность нашего с Максимом пуританского поцелуя при встрече, после того как он получит подтверждение своего суперточного теста.

Мне не нужен был тест.

У меня был пазл человеческих душ, и про меня с Максимом все было ясно. Но какой газонокосилкой проехали по голове Смирнова на Ракиуре, превратив его в белый овал детальки пазла без единой выпуклости? Ведь и схватиться не за что.

– Ты переиграла меня, Журавлева.

– Если бы это был театр, – кивнула я на особняк Страховых, – но пока только театр теней.

– Или анатомический, – дернул он плечом.

– Мы больше не будем работать над делом шести самоубийц, Камиль. Ну, вдвоем не будем. Я осмотрю места, ты жди эксгумированное тело.

Камиль дернул рукой дважды, после чего снял свой безразмерный белый халат и накинул мне на плечи. Маневр оказался бесполезным, блузку пора было уже выжимать.

– Я решил, пока ты не получила смещение шейного диска от своих кульбитов, предложить… перемирие. Ты права в одном. Шесть трупов не упали с неба. И я хочу выяснить, как они умерли. Не ради кого-то. Ради себя.

– Еще бы.

– И ради тебя.

– На мне и так два дела. И, кажется, в обоих я «подозреваемая»…

– И чтобы их не стало три, мы должны остаться напарниками.

– Потому что ты так решил?

– Нет, – быстро взглянул он на грозовое небо, – они так решили. Чертовы звезды.

Мне бы до фактов докопаться, не то, что расшифровывать его аллегории.

– Так что? Перемирие? – снова предложил он и протянул мне ладонь, готовый пожать руку.

– Зачем?

– Опять «зачем»? Ты другие вопросительные слова в школе не учила? – Скривив рот, он начал перечислять: – Потому что хоть ты и умная, но твой ум – твой враг. Потому что ты совсем зеленая практикантка. Потому что… главу пять ты прочитала, а я только пролистал.

– Шесть. Я не об этом. Не зачем нам перемирие, а зачем тебе это? – смотрела я на его протянутую ко мне ладонь. – Алла травила Максима через предметы, оставляя на них нейролептический яд. А почему ты всегда ходишь в латексных перчатках?

– В них я ничего не чувствую.

Меня перекосило в попытке сдержать смех, и в голове родились пошленькие ассоциации в духе Макса.

Придерживая за край синего обруча, я потянула латекс с руки Камиля. Он успел ухватиться за вывернутые наизнанку пальцы перчатки. Я потянула сильнее. Он не отпускал. Приложив еще больше усилий, я сделала два шага.

Камиль произнес:

– Если отпущу, натянутая резина врежется в тебя. И будет больно. Очень.

Вернув все обратно, я взяла его за руку и быстро расправила его пальцы. Сморщившись, Камиль не вырвался, но его плечо дернулось. К счастью, всего лишь раз.

Кожа его оказалась невероятно горячей. Пылающей. Как только латекс не плавился и не испарял дождь?

– Вот теперь, – пожала я ему руку, как это делают при знакомстве, – мы коллеги.

– Кира…

– Нам уже было больно, Камиль. Очень. Ничего плохого больше не случится. Отпусти.

Он разжал руку, отпуская перчатку, и я надеялась – он отпускал немного и Ракиуру тоже.

– Плохого – нет. А ужасного? – спросил Камиль.

По старой привычке он все еще отводил от меня глаза, но уже осмелился исследовать не только кончик уха, но и прочие границы головы.

– А ужасное мы переживем. Снова.

Он несильно сжал мои пальцы вновь, и я поняла: мы помирились. Спасибо за это главе шесть.

В десять двадцать пять ночи я добралась до стрелкового клуба и заняла свою привычную самую дальнюю площадку для метания ножей. Оставалось пять минут до закрытия, но мне были нужны даже они.

– Кира, попробуйте безоборотную технику метания, – остановился рядом инструктор, – отойдите на пятнадцать метров. Восьми для вас уже маловато.

Лучше бы инструктор отошел от меня на пятнадцать метров, пока я была одета в одежду, выданную Камилем из шкафчика возле морга.

– С трупов? – уточнила я.

Камиль ответил на полном серьезе:

– По закону она возвращается. Моя. Запасная, если с испачканной не получается отстирать рвотные и каловые массы.

На мне и была запасная одежда Смирнова, но разило от нее как от Спиртова. Я выудила из всей горы длинную рубашку красного цвета и перетянула ее на поясе ремнем.

– У вас пятнадцать минут, Кира. Я немного задержусь.

– Спасибо.

Мне нравилось метать свободным способом, когда я держала клинок за гарду – часть ножа, обеспечивающую упор для пальцев. При безоборотном следует браться за клинок, а при спортивном – за окончание рукояти.

– Трудный день? – спросил инструктор.

Его звали Игорь, и мы болтали только о главном – тренировке, оружии, технике безопасности, но никогда о личном.

– С чего вы взяли?

– Ну, обычно вы не распечатываете на хейтерском принтере рисунки для целей.

Это была замануха клуба – возможность покидать ножи в своих недругов, тех, кого ненавидишь. Запрещалось использовать любые фото: знаменитостей, ну и разных там общественных деятелей с кучей приписок: никаких детей, животных, женщин и мужчин.

Вместо фотографий распечатывался злой смайлик с рогами чертика. Выбрать можно было из нескольких вариантов и представлять, как я сейчас представляла в фиолетовом круге с треугольными рогами девушку, выстрелившую Камилю в висок.

Она оставила его живым, убив в нем все живое.

Метнув крайний нож в цель, я чиркнула по границе смайлика и оставила росчерк.

– Промах, – удивился Игорь, – вы попали мимо смайлика.

Я смотрела в место, куда воткнулся нож. Если бы это был человек, лезвие бы ушло в сонную артерию. Но у распечатанного смайлика не было шеи.

– Я попала точно в цель, Игорь. Туда, куда целилась. Куда планировала.

Пока ехала на самокате домой, в кармане завибрировал телефон. Я притормозила и достала трубку вместе с охапкой розовых лотерейных талончиков из кафе, которые выдала нам с Максом Алина. Какие-то просыпались, какие-то я успела поймать.

СМС от Максима: «Мы не родственники. Поехал на разговор с отцом, потом… к той женщине, которая меня вырастила. В выходные пляж, помнишь? Вейкборд, бикини, коктейли. Участвуешь?»

Я ответила, понимая из СМС главное – его родители не живут вместе, иначе зачем ехать к одному, потом к другой.

«Участвую, во сколько?»

Я надрывала полоски билетов, заглядывая внутрь. Все из шести оказались без выигрыша, а с седьмым наконец-то повезло: «Поздравляем! Вы выиграли набор выпечки от нашей кондитерской! Обратитесь к сотруднику любой кофейни в сети!»

«Приеду за тобой в одиннадцать, – ответил Макс, – или мне приехать сейчас?»

«От меня несет трупами, по́том, ножами и Ракиурой. Увидимся в субботу».

«Понял». Он добавил смайлики креветки, самолетика и нескольких скрепок.

«Напиши, как пройдет встреча с отцом. Завтра сложный день. Задание Воеводина. Проехать по адресам, где жили погибшие. Со мной будет сотрудник, с которым мы не ладим…»

«Сотрудник? Кто?»

«Один из морга. Он трупы вскрывает».

«Это проблема? Он – это проблема?»

«Нет, не проблема».

«Если он станет проблемой… Мы его порешаем!»

«Маааакс!»

«То есть ее – проблему! Это все Т9!»

Никакая бессонница (я называла ее укороченным биоритмом сна) не помогла мне приехать следующим утром к особняку Страховых раньше Камиля. Я была почти уверена, что он ночевал на разбитом желтом диване у себя в кабинете, а в гараж с двумя служебными машинами спустился в семь утра. Приехав в семь пятнадцать, я застала его подписывающим бумаги на пользование транспортом.

– До пробок проскочить хотите? – зевала девушка, сидевшая за столиком регистрации.

Она протянула Камилю опломбированный футляр с ключом внутри.

– Заправлена, помыта. С мигалкой, но, – погрозила она пальцем, – без превышения должностных полномочий. Чины у вас не те, – зыркнула она на мою графу в журнале, где значилось: «стажер». – Камиль Агзамович, разве за рулем не вы?

– Нет, Мария Викторовна, сегодня в полицейскую играет Журавлева.

Камиль ходил поодаль от окон автомобиля, завешанных волнушками тяжелого персикового атласа. Такой обожали министерства, демонстрируя даже шторами свою значимость и приверженность к истории.

Камиль не передал мне ключ, а оставил его на столешнице журнального столика.

– Перемирие, – напомнила я. – Главу шесть мы, кажется, дочитали.

– Я только пролистал, – напомнил он, а затем поднял ключ и опустил мне в ладонь.

Молча мы подошли к парковочной клетке. Пыль, что вздымали наши шаги, шуршала громче, чем производимые нами выдохи.

Камиль открыл пассажирскую дверцу, когда я щелкнула брелоком и разблокировала машину. Что-то щелкнуло и во мне тоже. Быстро обойдя капот, я ударила коленом по дверце, захлопывая ее, не давая Камилю сесть. Скрестив руки, облокотилась, пытаясь передать в своем взгляде тираду, крутившуюся на языке.

– Задай вопрос, Кира. Если учишься на криминалиста, учись спрашивать.

– Как ее звали? Имя. Скажи мне его.

– Секретаря в регистратуре? У тебя ранняя деменция?

– Девушку с острова!

– Ты опять… – закатил он глаза.

– Я всю ночь читала про акилари.

– Долго?

– Десять секунд. Потому что о ней ничего нет, Камиль! Ничего. Сколько времени ты провел на острове?

– Год.

– Долго туда лететь?

– Сутки.

– Полярные сияния видел?

– Да.

– Как ее зовут?

– Приставучая стажерка Кира. Мы едем? У тебя в руках чье дело? Мое или шести неясных трупов?

– Ты хотел сказать «несчастных»?

– Мертвые отмучились. А нам мучиться теперь в неясности, что их убило.

– Ладно, – открыла я пассажирскую дверь, но все еще не освободила к ней проход, – ты когда-то сказал, что был у психолога. Зачем?

– Опять «зачем»… – встретился он со мной взглядом на секунду. – Я говорил о своей травме. О навязчивом желании отомстить. Той, что сделал со мной это, – коснулся он паутинообразного шрама.

– Отомстить?

– Произнесешь еще раз «зачем?», и я порву твой «Первый курс» и подарю словарь Даля.

– Как? – словарь Даля у меня уже был, только поэтому я произнесла другое вопросительное слово. – Как ты хочешь отомстить?

– Сделать то же самое, что сделала она.

– Воеводин считает, что она спасала тебя тем выстрелом. Она все это… – не верила я, что говорю это вслух, – рассчитала.

Камиль перестал пытаться обогнуть меня и сесть в машину.

Я не могла увидеть ту, что спустила курок, прижав дуло к его виску, не знала ее имени, но, когда Камиль выстрелил в меня долгим взглядом, словно в замедленной видеосъемке, я точно знала, он думает о ней.

– Твой фиброзно-мышечный орган, Камиль, все еще качает кровь, пока ты распугиваешь всех вокруг грустным смайликом. Если хочешь выпустить пар, приходи в стрелковый клуб. Мы там по картинкам палим.

– С фотографиями? По тем, кого…

– Нет, по фоткам нельзя. По грустным смайликам. Но для тебя я сделаю его склизким, макнув в лужу.

«По тем, кого…»

Я не хотела слышать продолжения его слов… ведь смертельно ненавидеть можно только тех, кого когда-то до безумия любили.

Глава 6
Объятия трех футболок

Все двенадцать локаций, которые нужно посетить, были добавлены в мой телефон. Шесть адресов, где проживали жертвы. И шесть точек, где они погибли.

Не ездить же нам по бумажной карте, которую расстилал по сукну Воеводин?

– Начнем с севера и вниз, – предложила я, помня наизусть все добавленные мной адреса. – Потом на восток, а вернемся через запад.

– Места гибели в пешей доступности от адресов проживания. Предлагаю начать не по географии, а по порядку смертей. С первой жертвы – гимнастки Самиры Риксы – и до крайней – учительницы с гитарой Угольковой Натальи.

– Ты сказал «крайней», а не «последней». Думаешь, будут еще?

– Уверен. Даты помнишь? Все умерли за последние полгода. Примерно по одной жертве в месяц. А в этом еще никого.

– Почему они раньше не пришли? Генералы? Почему в прессе ничего нет про эпатажные самоубийства шестерых?

– Кому нужны шесть висяков? Самоубийство – самый легкий и быстрый способ закрыть дело. Если бы не кума с гитарой, они бы и ее не трогали. А в газетах не писали, чтобы панику не разводить. Да и мало ли кто как умер по собственной воле. Раз нет убийцы, то и опасности нет.

– А его точно нет?

– В криминалистике ничего точного не бывает.

Я села за руль. Он был жутко тонкий и почему-то бежевый. С панели на меня таращилось огромное количество кругляков с механическими стрелками, написанные русскими буквами слова «Обдув», «Прикур.»…

– Что это за машина? – не понимала я.

– Птичья, как ты любишь, – усмехнулся Камиль. – Называется «Чайка».

– Рубрика «Юмор патологоанатома»?

Камиль достал из кармана широкого твидового пиджака латексные перчатки, натягивая их с характерным издевательским щелчком о кожу.

– Юмор – это вот, – кивнул он на свои перчатки, которые были сегодня ярко-розовыми, – а машины агентству предоставили в дар. Года два назад.

– Кто их предоставил?

– Меценаты. Их много. Мы же сами по себе. Независимые расследования стоят дорого.

– Я никогда не водила механику.

– Это автомат.

– На машине почти столетней давности автомат?

– И в ней уже был вакуумный усилитель тормозов и гидроусилитель руля. Переключение скоростей на кнопках, автоматические стеклоподъемники.

Я уставилась на белые буквы поверх черных кнопок скоростей: Д, Т, Н и ЗХ.

– Я хэ-зэ, что это за Зэ-Хэ…

– Задний ход. Показать страпонтен?

– Издеваешься?!

– Всего лишь откидной стул для охраны, вон там, за пассажирским. А ты что подумала?

– Я подумала, что ночью кто-то вскрыл тебе в мозгах миндалину с подписью «чувство юмора»!

– За чувство юмора отвечают нижние лобные доли головного мозга. Там же находится и интеллект. Чем интересней человек шутит, тем выше у него IQ.

Протянув руку к моей голове, Камиль выдернул из пучка один из державших его заточенных карандашей. Он зажал карандаш зубами, и от уголков его глаз прорезались мелкие морщинки почти до самых скул.

– Ты даже не брызнешь на него антисептиком? – уставилась я на карандаш между его зубов, – вчера Геката, кажется, играла с ним, гоняя по полу. Туалета.

– У меня нет гермофобии. Перчатки не от микробов, Кира. А карандаш нужен для «улыбки Дюшена», когда задействованы глаза. Мозгу все равно – шутка или деревяшка во рту. Главное подключить правильные мышцы. Зажала, и держи девяносто секунд, пока дофамин не хлынет. Так ты обманешь мозг и получишь… ну что там всем нравится получать от улыбок или смеха?

Так я и сделала со вторым карандашом. Зажала кончиками зубов тонкое древко, имитируя голливудскую улыбку. И именно лыбящимися из-за карандашей нас с Камилем застали Воеводин с генералом – кумом Натальи Угольковой.

Воеводин приветственно кивнул, дотронувшись до полей шляпы, пока шокированный генерал вопрошающе всматривался в лобовое стекло «Чайки».

– Он с первой встречи считает нас чокнутыми, – произнесла я, ненадолго достав карандаш изо рта.

– Мы стали ими даже раньше.

– Может, ты поведешь? – предложила я Камилю сесть за руль. – Раз такой знаток «Чаек».

Его плечо дернулось.

– А думаешь, мне кто-то выдал права после такой травмы? Дерну плечом, и слетим с моста в реку. Так что крути педали по правому ряду. Ты в какой школе вождения училась?

– В журавлиной. Во снах.

– Рубрика «Шутка стажера»?

– Думаешь, ты один тут дерганый? – резко газанула я так, что наши затылки ударились о подголовники, и тормознула в ноль перед шлагбаумом. – Хочешь опытного водителя – позови Женю или Макса. Они профи. Я видела, как они умеют водить.

– Максим Воронцов, – посмотрел на меня Камиль неотрывно целых две секунды, – если нужен совет…

– Не нужен, – бросила я взгляд на навигатор, перестраиваясь сразу через три ряда.

– А все равно его дам: держалась бы ты подальше от Воронцова.

Я молчала.

– Спрашивай, Кира, спрашивай. Задавай вопросы, как следователь.

– И почему?! – надрывно проорала я, как истеричка. – Он мне не родственник. Он был там… в детстве. Был в парнике. Он единственный, у кого есть воспоминания обо мне! Почему я должна его бросить?!

– Потому что.

– Суперкороткий курс семейной психиатрии?

– Два деструктивных человека, Кира, уничтожат друг друга, а не спасут. Думаешь, ваше прошлое объединяет? Оно разрушает. И вы разрушите друг друга.

– Боюсь представить, какой была твоя жена. Еще более деструктивной, чем ты? Ты поэтому развелся?

– Не я. Она развелась со мной. Поворот налево, – подсказывал он. – И это не аллегория про измену. Нагатинский мост, останови тут, ближе к бордюру.

Камиль вышел из машины:

– Не глуши мотор, включи аварийку, проблесковые маячки без сигнала, и пошли.

Обойдя капот, я встала рядом с Камилем, сверяя адрес, но он уже рассматривал нужный нам дом.

– Вон, первая высотка, – вытянул он руку к белому дому с голубыми балконами. – Там она жила. Гимнастка Самира Рикса. А погибла тут, – обернулся он, – высота моста двадцать три метра. Отсюда она сорвалась.

– А с какой высоты можно спрыгнуть и не умереть?

– Если в воду, не больше тридцати метров. Скорость падения будет составлять девяносто километров в час. Скорость более ста десяти для человека смертельна.

– Самира не упала. Она совершила соскок, выполняя программу. Без единой ошибки, кстати. Ширина гимнастических бревен всего десять сантиметров, как у этих перил.

Пронесся голубой состав метро, отдаваясь под стопами ног дрожью.

– Двадцать три метра – это не тридцать. И там внизу вода. Она же в воду упала, Камиль. Почему Самира Рикса погибла?

– Приземлилась на грудную клетку. Разорвало оба легких. Наступила асфиксия. – Присев на корточки, Камиль подобрал серый камень щебенки. – Она утонула, а не разбилась. Пойдем.

– Куда?

– Посчитаем шаги от этого места до ее дома. Считай про себя, потом сравним.

Я насчитала триста три, а Камиль двести девяносто восемь.

– Округлим до трехсот.

– Что это нам дает, Камиль?

– Все пострадавшие умерли вблизи адресов, где жили. Трое погибли в своих квартирах. Почему?

– Потому что, – ответила я, как недавно он. – Гипноз, секта, маньяк держал их на прицеле и шантажировал смертью детей.

– Тебе шантажом прикажут проткнуть десять главных вен рыболовными крючками, сможешь?

– Но я не знаю, где эти вены.

– Покажут.

Я пожала плечами, не понимая, смогу или нет. Это наверняка жуть как больно.

Камиль ответил:

– Одну или две сможешь. Те, что на поверхности. Воротниковая находится в нижнем основании печени. Ее-то как?

– Пребывая в шоке?

– А шок – это что?

– Шок… это защитная реакция, чтобы слишком быстро не умереть. Парнишка с крючками был в шоке?

– Или под действием сильнейшего обезболивающего. Он протыкал свою плоть, но ничего не чувствовал при этом.

Мы шли обратно к машине по утоптанным газонам, где жильцы домов гуляли с собаками, пока я представляла картину происходящего.

– То есть убийца ввел седативные препараты, а потом приказал жертвам проткнуть себя крючками, съесть землю или выдернуть все зубы из челюсти?

– Поэтому нужно вскрытие. Болевой, гиповолемический в случае с крючками, шок наступил бы раньше. Парень не смог бы проткнуть себя сам десять раз без чувства эйфории.

– Но жертвы проверяли на токсины. Ничего не нашли.

– Токсинов больше, чем тестов, Кира. Стой, – вытянул он руку передо мной, и я испугалась, что вот-вот вляпаюсь в кучку от жизнедеятельности какого-нибудь мопса.

Потом еще Камиль отмывать служебную машину заставит.

– Возвращаемся! Обойдем район. Сделай фотографии всех предприятий в радиусе трехсот метров. Всего, куда можно попасть, будь ты гимнасткой, учительницей, режиссером… Обычной горожанкой, короче. Я обойду ту сторону дороги, ты эту.

– Зачем?

– Токсин, Кира. Если я его обнаружу после эксгумации, он должен быть рядом. Больше трехсот метров от домов они не отходили. Я о тех, кто свел счеты с жизнью вне квартир. Жертвы его приняли от кого-то, или они случайно контактировали с ним. Никто не умер на работе, на даче или в транспорте. Все в своих районах и домах.

Краем глаза я заметила яркий белый свет, ударивший в нас с Камилем справа, и быстро скрывшийся в подворотне силуэт.

– Ты видел?

– Что?

– Похоже на вспышку от фотоаппарата… Нет… ничего… – отмахнулась я, – ничего важного.

Вооружившись телефоном, я ходила от аптек до универмагов, от киосков до поликлиник, от школ до садиков и от кафе до химчисток. Сделала снимки открытого летнего рынка, футбольной секции, фитнес-клуба, кальянной и библиотеки.

На обратном пути купила два салата в порционных мисках и две бутылки воды в магазинчике здорового питания.

– Только не говори, что это будет моя работа – каталогизировать все объекты, – протянула я Камилю салат и воду.

– Видишь, как следователь ты наконец-то сделала верный вывод, обладая первоначальными сведениями. Все равно не спишь по ночам.

– Тебе-то откуда знать? – удивилась я, что он в теме.

– Четыре остановки на автобусе. Когда бегаю по утрам, вижу в окне зеленый свет.

– Может, я сплю с ночником?

– И прохаживаешься во сне с хорьком на плече по балкону? У тебя сомнамбулизм?

– Заходи в гости, а не страдай вуайеризмом. Покажу тебе веревку для побега. Между прочим, сутки тренировалась делать узлы, чтобы прицепить ее правильно.

– Ты подвесила веревку для побега? – удивился он. – Неужели воспользовалась моим советом?

– Но ты же сказал, что на меня может напасть маньяк.

– Одного маньяка ты скоро пустишь к себе в дом сама.

– Максим уже обыка́лся… столько ты сегодня говоришь о нем!

Следующим адресом стал дом пятнадцатилетнего Ильнара Васильева, который проткнул десять главных вен огромными рыболовными крючками. Это случилось в окрестностях Николо-Хованского пруда.

– Многоэтажки, – смотрела я на здания, когда Камиль опустился на корточки возле берега пруда, заросшего осокой.

Он облокотился спиной о знак «Купание запрещено» и сунул травинку между зубов.

– Кишечная палочка, сальмонелла, гепатит, отравление ртутью или свинцом, – смотрел он на воду, – парень мог просто водички хлебнуть, чтобы кони двинуть.

– При чем тут кони? – никогда не понимала я смысла этой фразы.

– Когда человека сбивает машина, у него с ног слетает обувь. Крепче всего держатся коньки. Они плотно шнуруются. Если обувь валяется где-то недалеко от тела, можешь пульс не проверять – двинул кони. Кони – сокращение от коньков, а не от коней.

Плечо Камиля подергивалось мелкой дрожью, когда он поднял горсть грязи, принюхиваясь.

– Это не нормально, Кира.

– Нюхать грязь? Согласна!

– Я не знаю ни одного препарата, обладающего такой мощностью для изменения сознания. Они могли становиться овощем, пуская слюну. Померли бы, в конце концов, от передозировок с кровоизлияниями в мозг, а не эти… танцы на перилах, завтрак из грунта, ария с фурой.

Плюхнувшись на берег рядом, я медленно повернулась, теребя кулон:

– У тебя есть план?

– Вскрою гимнастку, узнаю.

– Почему сразу ее?!

– Какая разница? На более старое тело проще получить документы об эксгумации.

– Она… наверное уже разложилась…

– Мертвые – просто тела. Военному Наталью жалко из пакетов высыпать, тебе гимнастку вынимать из свадебного платья. Им все равно, Кира. Их больше нет.

– Живые думают о мертвых больше, чем мертвые о нас?

Завуалированно я описывала навязчивое присутствие возле себя сестер и смеха Аллы в голове. Все они давно умерли, но не собирались оставлять меня в покое.

Камиль сыпал сухими фактами, не умея чувствовать так тонко, как пробовала выразиться я.

– Тело остывает со скоростью минус один градус в час. Меньше чем за сутки оно такое же, как температура окружающей среды. Мертвые ни о чем не думают, Кира. Их мозг перестает функционировать. Если дыхание и сердце иногда получается завести и держать на аппаратах, то мозг – нет.

– Ты кого-нибудь убил?

– Мои пациенты и так мертвы. Повезло с выбором профессии.

Он дернул уголком губ, очевидно радуясь удачной шутке патологоанатома.

Я выдернула травинку у него из зубов:

– Руки гелем натираешь, а теперь сальмонелл из пруда жуешь?

– Повышаю иммунитет кишечника. И нет, Кира. Мой ответ – нет. Человека я не убивал.

– Какой срок давности за убийство? – спросила я, поднимаясь с примятой травы.

– За тяжкое десять лет, особо тяжкое – пятнадцать.

– Значит, шесть лет в запасе на поиск правды о смерти сестер, ведь прошло только девять, а убили их особо тяжким способом. Читал? Или тоже пролистывал?

– Читал заключение о вскрытии.

– И что? Зацепки были?

– Щепки были. В каждом теле по двадцать проколов. Дело закрыто. Смерть признана не насильственной.

– Сестер могли столкнуть с обрыва! Все говорят, что там была куча народу в тот выходной. Мало ли какого маньяка занесло на детский праздник?

Камиль размахнулся и швырнул подобранный на Нагатинском мосту камень блинчиком по поверхности пруда. Я насчитала двадцать два отскока.

– Нет связи, – сделал вывод Камиль, – если бы детей убил человек с подобной манией, были бы другие.

– Может, и были. Но их гибель тоже признали ненасильственной смертью.

Выезжая с дворовой территории дома Натальи Угольковой, последней погибшей, я оборачивалась через кресло то влево, то вправо, сдавая задним ходом.

– Подстрой зеркала, – подсказал Камиль, участливо опустив салонное зеркало заднего вида, которое я еще утром отпихнула максимально к лобовому.

– Обойдусь, – вернула я зеркало в то же положение. – В Нижнем я училась на «копейке». Там не было такой роскоши, как зеркала.

– Они есть у всех. Тем более на учебных машинах.

– Из той тачки стырил кто-то, и я привыкла без них.

– Теперь понятно, почему нам сигналят при перестроении. Ты не пользуешься зеркалами… – дошло до него спустя двенадцать часов.

– Я вижу все, что нужно.

Камиль промычал с недоверием.

– Или сам води, или так привыкай. У тебя нет прав, а у меня вместо машины самокат.

– Потому что самокату не нужны боковые зеркала.

– Ты прирожденный криминалист! – И я не шутила.

Самокат я выбрала потому, что на нем нет зеркал.

У нас не было полномочий опрашивать родственников жертв, да и мы с Камилем не самые подходящие кандидаты на роль дознавателей. Я всего лишь стажер, а он сотрудник морга. Ему бы только труп какой поскорее откопать, а мне еще придется упорядочить тысячу сделанных нами фотографий тех мест, куда ходят обычные горожане.

Куда мог бы зайти любой из них и незаметно отравиться, если эти смерти – несчастные случаи. Или же яд им ввел намеренно серийный отравитель.

В психические расстройства, пусть и неясной этимологии, не верили ни я, ни Камиль, ни все те, кто видел места трагедии и способы самоубийства.

Мы вернули «Чайку» в гнездо служебного гаража в одиннадцать ночи. Мария Викторовна приняла у меня ключи, удивляясь и разглядывая нас с прищуром, ведь мы с Камилем оба с ней поздоровались и попрощались без крика и ора: на нее или друг на друга.

– Кофе будешь? – спросила я Камиля, сворачивая к круглосуточной палатке.

– Ночью?

– На меня оно не действует. Просто вкусное.

– Потому что ты пьешь молоко с привкусом кофе. Настоящее – это сваренное в турке. Желательно на песке. Без сахара.

– Мне латте на банановом молоке с апельсиновым сиропом, – сделала я заказ. – А хорошее в кофеине есть?

– Теанин. Усиливает выработку гормона дофамина, чувства радости. Ты серьезно будешь это пить? – смотрел он на пол-литровый стакан моего жидкого блаженства.