Текст книги "Дело шести безумцев"

– Ну конечно! Обожаю, – отпила я самую вкусную сливочную пенку. – Мой самокат вон там. Тогда увидимся в понедельник, – улыбнулась я, зная, что спать точно не буду, – присылай фотографии, начну составлять каталог инфраструктуры.

Люблю ночь. Ехать по улицам одно удовольствие. Машин нет. Людей нет. И нет солнца, в бликах которого прыгали мои (точнее их) отражения по витринам и стеклам. И если бы только прыгали… они уходили. Но признаться в том, что я вижу сестер, зовущих меня в глубь зеркала, я была не готова. Ни Камилю, ни Максу, ни Воеводину.

Чтобы взять на должность стажера, меня проверили на предмет учета в нарко– и психдиспансерах. Не хватало еще загреметь туда – и прощай карьера, которая пришлась мне по душе даже больше, чем составитель текстов для китайских печенюшек.

Сегодня был хороший день. Я избегала зеркал и нигде ни разу их не увидела. Сегодня они дали мне передышку, за что я была благодарна. Даже Алла в голове молчала, не ерничая насчет Камиля.

Оставив самокат под балконом, я вбежала по лестнице на свой этаж. Сунула ключ в замочную скважину и ощутила тяжелую мужскую руку у себя на плече.

Резко обернувшись с мыслями о гипотетическом маньяке, что стал реальным, я облилась остатками латте (третий раз за неделю!).

– Макс! – Кофе капал по рукам. – Забыл, что я метаю ножи?! Зачем подкрадываешься?

– Просто жду. Хотел увидеть. Привет.

– И давно ждешь?

– Пару часов.

Он выдернул платок из нагрудного кармана пиджака и аккуратно провел им по моим рукам. Кофейные пятна походили на старые, окислившиеся… оставшиеся от крови.

– Ясно, – тянула я время, понимая, что не готова к приему гостей.

Точнее, к смотринам не готова моя квартира.

Наклонив голову, Максим легонько поцеловал меня в щеку.

– Ты устала. Отдыхай. Увидимся потом.

– Нет, не уходи, – ухватилась я за край носового платка. – Дома не убрано. Точнее, там так всегда, – решила я не врать. – У меня специфический вкус в интерьере, вот.

– Уверен, у тебя нет зеркал и ложек.

– Ложки у меня из дерева. А вместо зеркала Алина. Утром забегаем к ней с Гекатой, и если что-то не так…

– Все так, – провел он рукой по моим наверняка растрепанным волосам со скособоченным пучком, держащимся теперь на одном карандаше.

Второй оставила Камилю. Пусть тренируется улыбаться, хоть бы и принудительно.

– Тогда пойдем, – открыла я дверь. – Ты только ничего не спрашивай про… декорации.

– Например, про торчащие из стен ножи? – уставился Максим на двадцать пять лезвий кунай, щелкнув по выключателю.

Свет не зажегся.

– Лампочки перегорели, – подсказал он очевидное.

Но ошибся.

– Нет. Я их выкрутила. У меня только одна настольная около компьютера и свечи. Много.

– И в ванной?

– Ага. Ректальные.

– И зеркало закрыто простыней, – постучал он по столешнице трюмо в прихожей.

– Оно вмонтировано. Невозможно отодрать.

– Отодрать? Могу помочь. Кого и как?

– Вон тапки, – отодвинула я створку шкафа-купе. – Есть хочешь? В холодильнике оливье.

На кухне Максим уставился на полку распахнутой дверцы холодильника, удивленно спрашивая:

– Ждешь кого-то? Третьего? А лучше третью.

– Ты про что?

– У тебя тут три граненых стакана с оливье.

– А! Потому что они все разные. Первый без горошка и с курицей. Второй с горошком и говядиной. А третий с колбасой, без морковки и яиц. Я пробую разные… варианты, учусь готовить. Все, что умела до переезда, – варить овсяную кашу так, чтобы половина не пригорала к кастрюле или хотя бы треть.

– Прекрасно, – прикрыл он дверцу холодильника, чтобы оказаться ближе к моему лицу, – значит, на завтрак у нас будет почти не пригоревшая овсянка?

– Ты останешься на ночь? – спросила я, стараясь задать вопрос без удивления, а только уточняя.

– Если захочешь, останусь на все ночи.

– Оставайся… если хочешь просто спать, а не переспать.

– Можно переспать и «сложно», – вытащил Максим все три граненые формы, втыкая в каждую по деревянной вилке. – Все, как ты захочешь.

– Хочу в душ.

– С ректальной свечкой справишься?

– Она для особых случаев. Вот, – щелкнув по чайнику, я поставила на стол сушки, шоколадные конфетки и банку вишневого варенья, которую прислала бабушка. – Кушай, пей чай. Я быстро.

– Кир?

– А?

– Ты серьезно живешь тут при свечах?

– Не люблю свет. Ну типа… яркий свет… он меня бесит.

К тому же без света меньше отражений. Черное в черном не отражается. То, что происходит в моем черном разуме без света, не разгляжу даже я.

– Мне нужно это увидеть, – увязался Максим следом в ванную.

Я не обманула и не преувеличила. На полке, над которой не оказалось зеркала, стоял глубокий подсвечник с толстой желтой свечой. Девять зеркальных плиток я отковыряла отверткой, не сумев справиться только с одной.

– Ты замазала зеркальную плитку черным маркером? – провел Максим пальцами по оставшемуся куску. – Так и подмывает спросить.

– Не сейчас, Максим… ты обещал, что мои декорации не вызовут у тебя вопросов.

И он переключил внимание.

– Ананасовая, – вдохнул Максим аромат, когда я подожгла пламя. – Почему выбрала этот запах?

– Напоминает про поместье. Так пахло в Каземате.

– Потому что я везде курил вейп.

– Хорошо, что бросил, пока не выкурил себе все легкие.

Максим водил ладонью над пламенем. Черные рытвины теней пожирали впадинами его глаза, нос, губы. От нашего дыхания трепетал огонь, и, когда Максим, оставив свечу, не сводя с меня взгляда, потянул вверх за нижний край толстовки, я подняла руки вверх, позволяя снять ее с себя.

Толстовка рухнула мне под ноги, и он принялся стягивать футболку. Под ней оказалась еще одна. И еще одна.

– Я надеюсь, нижнего белья будет тоже – всего по три, – провел он рукой между моих лопаток. – Хочу раздевать тебя бесконечно долго.

Он угадал. Их было три: имелся широкий топ, потом спортивный и совсем тонкий, из прозрачной тюлевой ткани.

Обе руки Максима зарылись мне в волосы, вытягивая карандаш из пучка и разматывая пряди. Спортивный и широкий топы он потянул на себя, чтобы не провести резинками по груди, избавляясь от них быстрее. Оставался последний – с прозрачными тюлевыми треугольниками на паре тесемок.

Его губы опустились в ложбинку между ключиц. Он двигался к плечу медленными поцелуями, сбрасывая легкую бретельку губами. Я приблизилась к шее Максима, вдыхая его запах. Целый день, пока я моталась по городу, моя кожа напитывалась ароматами сложных разговоров, ревущих трасс, автомобильной обивки, соленой еды, скоростей и жары, покрывалась налетом сумрака и пролитого кофе.

Максим стоял близко: всего полшага, и я впечатаюсь в его грудную клетку, как впечатываются в меня целый день три топа и три футболки. Они нужны, чтобы ощутить… прикосновение, объятие, защиту. Если меня не обнимали руки, то пусть обнимут хотя бы майки.

Оставалась половинка шага до объятий крепче всех, что случались в моей жизни, но я шагнула совсем не туда, а в обратную сторону. Половинка шага, ставшего целым.

Вытянув руку, Максим аккуратно вернул бретельку на место, коснулся невесомым поцелуем моего лба и, ничего не сказав, покинул ванную.

– Я на балконе! – крикнул он, упростив мне задачку юного следователя: как найти человека в студии-однушке.

На подоконнике горела небольшая лампа с зеленым абажуром. Максим сидел на подвешенных к потолку плетеных из гамакового шнура качелях. На столике перед ним стояли три пустых стакана из-под оливье и дымящийся заварник. Он отложил планшетку, на экране которой я успела рассмотреть снимки рукописного текста.

– Все салаты вкусные, но с курицей зашел больше всех, – похвалил он. – Первый раз за день поел, вкуснятина, спасибо! Чай?

– Да, можно.

Я села на стул, накинув на плечи шерстяной плед.

– Был у отца? – спросила я. – Вы поговорили?

– Он не пытался отнекиваться. Признался сразу, что женился на Владиславе, когда у самого был годовалый сын, но типа никогда не делал различий между Аллой и мной. И… Владислава не делала.

– А кто была женщина, которая тебя родила?

– Ее звали Оксана. Встретились они с отцом на каком-то океанском острове. Она с подругой тусила, а он с приятелем. Ну и понеслось. Бурная молодость, все дела. Он только начал бизнес вести, появились деньги. Сказал, что сразу полюбил Оксану, с первого взгляда. Засек ее, когда она фотографу позировала, – бросил Максим в рот пластинку жвачки, – а вместо лифа у нее на груди лежали выпотрошенные половинки ананаса. Сказал, что пахла она всегда… как экзотический фрукт.

Максим выплюнул жвачку, обернул в салфетку и сунул в карман.

– Завтра закажу тебе свечек с ароматом ванили, лайма, старой библиотеки… выбери что угодно, но только не запах груди моей матери. Не запах ананаса, ладно?

– Ты сказал «звали», – уловила я главное – прошедшее время (может, я правда стану неплохим следователем?), – как… это произошло?

Максим покосился на меня взглядом из серии «ты что, правда криминалист?».

– Прокачанная тачка. Алкоголь. Не пристегнулась. Разогналась. Авария. Конец.

Он точно был сыном той женщины: фанат ананасов и скоростных машин.

– Сыну, то есть мне, не было пяти месяцев, когда это случилось.

Он встал с качелей и подошел к перилам, свешиваясь вниз, словно внутри у него нет ничего… словно вышел весь воздух – так безвольно трепыхались рукава его смятой к ночи рубашки, куда он глубоко втянул в ладони.

Приблизившись, я опустилась и легла сверху, обнимая его со спины. Он сипло дышал. Его тело подрагивало, и может быть, где-то там, ниже уровня моей головы, ниже балконных перил, из его глаз сорвались слезы по матери, которую он не помнил и не знал. Никогда не видел. Никогда не сможет понять, какой она была. Что она любила, кроме островов, веселой жизни, спорткаров, ананасов и его отца?

Аккуратно поднявшись, Максим обнял меня ниже лопаток, прижимая к себе. Его руки скользили по сырым волосам, по напитавшимся влагой мокрым топам (все три вернулись на законное место). Опустив подбородок ему на плечо, я повернулась к теплой шее, легонько его целуя. Он ответил тем же. Всего на несколько секунд – и сразу отстранился.

Кажется, я столько раз отодвигала его от себя, что в этот раз он решил отодвинуться первым, не давая мне почувствовать себя глупо.

– Нет, пожалуйста, не останавливайся.

Вернув долг отобранной в ванной половинки шага, я приблизилась к нему и прикоснулась губами к уголку его губ.

Наш поцелуй начинался неспешно и боязливо, но очень скоро перерос в волну, сметающую на своем пути пустые коробки, сгруженные хозяйкой квартиры в углу. Где-то под одной такой спрятан канат для побега, привязанный по совету Камиля.

Максим пытался не перейти рамки дозволенного, ведь я просила не форсировать наш роман. И он не форсировал. Он всего лишь вдавил меня в картон из-под телевизора, прикрыв поднятой рукой от парочки коробок, рухнувшей нам на головы. Одна из коробок перелетела через перила, куда еще немного, – и перелетим вместе с Максимом и мы.

Почему-то в мою черную голову, набитую карточками дел о шести трупах, прокралась мысль: если я грохнусь и размозжу череп о мостовую, вскрытие будет делать Смирнов?

В графе «Причина смерти» он запишет код S02.0 или S02.1 – «перелом свода черепа» или «перелом основания черепа», которые мы с Максимом получим, ударившись переставшими соображать головами об асфальт.

Спустя мгновение и вечность, запыхавшись, мы с Максом аккуратно и нехотя выпустили друг друга из объятий, и в этот момент я заметила метнувшуюся под балконом тень. Человек, завернутый в черное, молниеносно пересек дорогу, скрываясь в закоулках между недостроенных гаражей.

Был он или нет? Показался мне, как кажутся сестры? О том и другом я промолчала.

Я постелила Максиму на раскладном диване, где спала сама. Из-за отсутствия второго спального места пришлось лечь рядом. Деловито и напоказ Максим возвел между нами границу из свернутого колбаской пледа.

– А то еще подкачу к тебе в бессознанке, думая, что мой сон стал наконец-то явью.

Нырнув ладонью под плед, он взял меня за пальцы.

Максим то и дело опускал топорщащуюся преграду, стремясь увидеть мои глаза. Его ресницы путались в красных ворсинках пушистого пледа. Аккуратно подув, я провела рукой по его волосам, убирая со лба отросшие пряди.

– Так приятно, – нежился он. – Владислава не гладила меня по волосам, пока я рос. Она не спускала с рук Аллу, но не отличалась нежностью в мой адрес. Я думал, пацанов не обнимают, чтобы неженками не выросли.

– Меня перестали обнимать в десять лет. Только бабушка делала так. Если бы не она, – перешла я на шепот, – я выросла бы последней социопаткой, которая боится любого касания.

– Тебя поэтому обнимают три майки?

– Наверное, да… потому что слишком мало обнимали люди.

– Завтра весь день на яхте я буду обнимать тебя, Кирыч. Я стану твоей майкой на три размера меньше нужного.

Я продолжала гладить его по волосам, пока Максим не уснул. Случилось это… минуты через две. Он был вымотан эмоционально больше, чем физически.

Как и я.

Перед тем как перейти к каталогизированию фотоснимков, я вернулась на балкон, чтобы убрать стаканы из-под салатов. Погасила лампу, поправила смятые коробки и перегнулась через перила, рассматривая дорогу и ближайший палисадник.

Была ли тень? Случайный ночной прохожий или… не случайный?

Я все больше убеждалась, что подвесила спасательную веревку не зря. Если это не галлюцинации (привет, отражения!), однажды она спасет меня, когда в дом ввалится маньяк.

За распахнутым в спальне окном я слышала стоны Максима.

– Идем, Геката, – забрала я хорька, откладывая работу с фотографиями на потом. – Сегодня без ночной смены.

Вернувшись в спальню, я взяла Максима за руку, и он тут же успокоился, умолк.

Геката уткнулась мордочкой в наши с ним скрещенные пальцы, пока мы с Максом были вынуждены отправиться в страну кошмаров, ведь чтобы проснуться, нам нужно было преодолеть подземный мир богини колдовства и ядов, а держась за руки, идти вдвоем сквозь ад чуть менее страшно.

Глава 7
«Майский день» сальмонелл

Утром, давая Максиму подольше поспать, я накрыла его босые ноги упавшим ночью пледом и вышла на улицу забрать в кафетерии по выигранному лотерейному билету премиум-набор с выпечкой.

Оказалось, что мне полагалась целая корзина из пятидесяти булочек. Чтобы не пропали, я решила взять их с собой на катер, куда меня днем ранее пригласил Максим.

– Ну, он у тебя и красавчик! – протянула Алина поллитра латте на банановом молоке с апельсиновым сиропом. – Такая тачка, такие плечи! А эти чуть раскосые глаза! Боже, я тащусь! Он точно твой парень? Или ты еще не решила?

– А как же твои гитаристы и футболисты, Алин?

– Мой парень считает, что крестьянин и христианин – это одно и то же. Он хочет пригласить к нам семь человек своих теть, дядь, братьев и сестер и просит меня придумать, как всех разместить в съемной хрущевке.

Я задумалась о том, что стоило мне перешагнуть порог Каземата, и семья Максима уменьшилась наполовину. Ни сестры, ни матери у него не осталось, да и Воронцовы-старшие тоже больше не живут вместе.

– Готово! – закончила Алина паковать нарядную корзину в прозрачную пленку, повязав огромный бант с принтом кафе, украшенный золотыми колосками. – Заходите с Максимом почаще! – перевалилась она на локтях через столешницу. – Та женщина, ну с собакой, которую я облила из таза… она каждый день теперь приходит. Оставляет мне на чай по тысяче и пялится в окна, как будто вас ждет! Вы же как дорама! Как страстно вы брали те мазки ватными палочками друг у друга! Это был тест на отцовство? Не говори, что ты родила! Я старше на два года – и все еще в девках!

– Не переживай. Ты точно первой замуж выйдешь.

– Я вас приглашу к себе на свадьбу!

«Не самая лучшая идея», – думала я, вспоминая, чем закончилась единственная свадьба, на которую меня пригласили.

– Конечно, – сдержанно кивнула я, сгребая в охапку корзину, полную круассанов, маффинов, трубочек со взбитым кремом, макарунов и косичек с поджаренным пеканом, – мы с радостью придем!

«Точно нет!» – пронесся мой внутренний голос из правдомерочной в лицемерочную.

В квартире Максим вовсю орудовал на кухне. Помыл вчерашнюю посуду, расставил на столе доставленные курьером сырные нарезки, ароматный хлеб, йогурты, готовые блинчики и сырники, брускетты, каши и разноцветные фрукты, названия которых я и не знала.

На подоконнике я заметила коробку, набитую разномастными пухлыми, длинными, короткими, плоскими или в форме цветов свечами. Уверена, внутри не было ни одной с ароматом ананаса.

– Кирыч! Доброе утро! – перекинул Макс через плечо кухонное полотенце. – Красивая корзинка. Твой завтрак? А я тут накидал нам разного. Не знал, что едят фигуристки по утрам.

– Я давно не фигуристка, не хоккеистка и не гимнастка, Макс, – передала я ему корзину. – Булки для пикника. Выиграла их по твоим билетикам.

– Говорил же, повезет!

Приблизившись, он поцеловал меня в щеку, но быстро отошел к плите:

– Омлет! Чуть не сгорел. Ты умеешь варить кашу, чтобы половина от нее не пригорела, а я жарить омлеты. Трубочкой. Внутри влажный и упругий снаружи. Красота!

Почему-то в голове у меня запрыгали картинки из фильма «Американский пирог».

Максим медленно обернулся, сжимая лопатку, и мы оба рассмеялись.

После завтрака, закрыв дверь в комнату, я переоделась в раздельный купальник изумрудно-зеленого оттенка. Верх и низ держались только на бретельках, без каких-либо крючков. Натянула бежевые шорты с широкими карманами, а сверху неизменные три спортивных топа из тонкой ткани и белую футболку оверсайз. Повязала на талию свободную рубашку (ту самую, из запасников морга Камиля, обрызгав ее освежителем воздуха), кинула в рюкзак полотенце, сменные вещи… и пару метательных ножей. Волосы стянула резинкой в высокий хвост.

У двери, замерев на секунду, дотянулась до тумбочки и бросила в рюкзак еще два ножика.

По пути на озеро Максим свернул к своему дому, чтобы забрать пляжную сумку. Он забежал в аптеку на противоположной стороне дороги, а вернувшись в машину, продемонстрировал покупку.

Пока он протягивал коробочку, я пыталась рассмотреть, что же ему понадобилось в аптеке, когда мы вот-вот проведем выходные вместе?

– Пластырь! Против курения! Жвачка плохо работает, и от вкуса фруктов в ней меня воротит.

– Вкус фруктов лучше, чем вкус попкорна.

– А попкорн какое отношение к вейпам имеет?

– Бронхит сотрудников на производстве попкорна так назвали. Там использовался вредный масляный ароматизатор, как в вейпах. Ты когда-нибудь видел легкие курильщика?

– А ты, боюсь спросить?

– Камиль показывал. Как огромная гнилая губка, напитанная чернилами с кляксами-тромбами и белыми вкраплениями. Вкрапления как отрезанные ногти с ног и опарыши. И все это торчит и растекается. И пахнет растворителем, чесноком и сладким ксилолом, от которого желудок выворачивается наизнанку со всем содержимым за три с половиной секунды.

– Как у меня сейчас… – прицепил он второй антиникотиновый пластырь на плечо и закрыл рот ладошкой. – Камиль пусть не сильно там выставляет напоказ свои… разнообразные… органы.

– Он любит розовый латекс.

– Тоже на органе? Что за тип такой? Откуда он взялся в бюро?

– Он выжил после огнестрела в висок от руки девушки, которую любил. С тех пор контужен. Иногда его тело дергается.

– Как же он трупы вскрывает, если дергается? Рубанет скальпелем вместо почки по глазу.

– За работой его не штормит. Только среди живых.

– Тоже мне Харон на Стиксе. Ладно, пусть пока гребет скальпелями-веслами, если его тело не будет дергаться в твою сторону ни одним органом в розовом латексе.

Мы ехали по утреннему городу. Максим вел машину, а я отворачивалась от правого зеркала заднего вида, чтобы случайно в него не заглянуть.

– Вчера заметила у тебя в планшете фотографии с рукописным текстом. Это они? Записи из дневников Аллы?

– Да, они. Женя Дунаев пыхтит над ними. Говорит, или каракули, или шифровка. Типа нет такого языка в природе. И лингвисты его согласны.

– Покажешь?

– Возьми в рюкзаке.

Обернувшись, я вытянула руку и достала планшетку.

– Пароль – число и месяц твоего дня рождения, – подсказал Максим, вот только для меня это была не подсказка, а задачка.

– Э… двадцать первое… нет. Двадцать второе… декабря? – пыталась я вспомнить, что за цифры отпечатаны в паспорте.

– Ноября, – покосился Максим.

– В декабре тоже есть двойки. Двенадцатый месяц. Мы никогда не отмечали мой день рождения.

Активировав планшет, я открыла альбом с сохраненными фотографиями.

– Сколько их?

– Много. Рукописные тетради сплошь вот в таком.

Сосредоточившись, я рассматривала текст. Листы были исписаны палочками, черточками или точками с разным наклоном и дистанцией, с дугами и редкими закруглениями.

– Шрифт напоминает проклюнувшиеся из семян побеги. Алла ничего не делала просто так. Она бы не стала исписывать сто тетрадок каракулями.

– А для шифра нужен…

– …ключ. Ты его ищешь в развалинах оранжереи?

– И в парнике, и в комнате Аллы, и везде в резиденции, и Каземате. Когда все закончится, сделаю музей. Мало у кого в квартирах райские птицы под потолком уборной. Не рисунки. Живые.

– Птицы не пострадали?

– Я всех вывез. У них теперь жизнь лучше нашей, Кирыч, не переживай.

– Летучие мыши, экзотические насекомые, бабочки из Амазонии, – перечисляла я, пролистывая фотографии шифровок. – Как думаешь? Что она записала здесь?

– Надеюсь, что-то очень «полезное». Главное, что дневники у меня, а не у психа этого… Коровина.

– Погоди, ты про кого? Про моего одноклассника Антона Коровина?

Прошлой осенью Антон помог мне с расшифровкой формулы Аллы. Ему удалось определить элементы растительного яда, что входит в белладонну – королеву ядов.

– Он тебе не звонил? Не писал? – спросил Максим. – Он же помешался на смерти Аллы. Сайт про нее сделал. И про тебя. Даже я засветился и Костян.

– Антон звонил… что-то спрашивал насчет интервью, но я думала, он про мою работу хочет узнать.

– Он знает, где ты работаешь. Одержимый адепт.

– А где вы нашли дневники?

– Женек их откопал. Когда начались обыски, он вспомнил, что Алла каждый день по часу проводила в подвальном помещении оранжереи. Как-то раз она приказала ему купить сотню одинаковых тетрадок и гусиные перья с чернилами.

– Гусиные перья? Птичьи, что ли?

– Кирыч, забей. В тетрадях про тебя ничего нет. Ты уже засветилась на двери!

– Я хочу туда.

– На дверь?! – резко объехал он крышку люка.

– В резиденцию. Я должна попробовать найти ключ к расшифровке. И увидеть все… сама.

Максим сбавил скорость, съезжая на техническую полосу. Он включил аварийку и взялся рукой за спинку моего кресла.

– Я такой же псих, я жил там. Алла пичкала меня паралитиками, от которых отказывали ноги. И нет. Тебе нельзя возвращаться. Мы пробуем жить дальше с тем, что осталось от нас. А если вернешься, начнешь спотыкаться о потерянные в резиденции куски.

– Куски чего?

– Нормальности, Кирыч. Которую мы оставили там.

Он взялся за руль, сжимая и разжимая обтянутые красными кожаными перчатками пальцы.

Он говорил и смотрел на дорогу прямо перед собой, потом бросил взгляд в зеркало заднего вида, словно бы рассматривая оставленное за нами прошлое.

– Я ни о чем не жалею. Я убил бы ее снова. Твоим пальцем, спустив курок, своим – плевать. И я убью любого ради тебя. Любого, Кирыч.

– Надеюсь, тебе не придется, – сказала я и добавила в мыслях: «снова».

Надеюсь, рядом со мной больше никто не умрет.

К счастью, мы припарковались не у реки Стикс, а у самой обычной заводи недалеко от Строгино.

– Вон там два катера, видишь? – выгружал Максим наши сумки и корзину для пикника.

– А людей много соберется?

– Человек двадцать пять. Компания. С которой я когда-то зависал.

– И бывшие подружки?

– Несколько, – пожал он плечами.

– Сотен?

На самом деле только сейчас осознала, на что подписалась, решившись провести день среди таких людей, каким когда-то был Максим, – самовлюбленных эгоистов, самоуверенных мажоров, не знающих тормозов и понятия здравого смысла. Плюс подружки.

– Я рядом, Кирыч. Обещал ведь, что буду обнимать тебя целый день.

Мы с Максимом обернулись на неожиданный поросячий визг у нас за спинами. Точнее, визг оказался девчаче-поросячий.

– Боги! О боги! Максим! Реально ты?! А-а-а-а-балдеть! Максим вернулся!

Длинноногая брюнетка собиралась в порыве радости прыгнуть на плечи Макса, а возможно, и обвить его ногами, но Максима спасла выставленная перед собой корзина плюшек.

– Диана, приветствую.

– Где пропадал?! Гад такой, да! Зажал мне второе свидание! Мало я тебя воском обливала, да? Сэми! – кричала она, – Сэми! Тут Максим! Прикинь, да? Скорее беги сюда! Ну где ты, Сэми?!

– Диана, знакомься, это Кира, – прикрывался теперь Максим мной, опасаясь, что нейтрализовать атаку Сэми с незащищенной задней точкой он не сможет. – Кира моя девушка. Так что никаких знакомств с претендентками. Идет?

– Девушка?.. – только что заметила мое существование брюнетка. – То есть… – сменила она презрительную интонацию на воодушевленную, – девушка! Ну круто, да! Значит, через недельку уже будешь свободен? И мы с Сэми звякнем тебе, да?! Сгоняем в коттеджи, как в тот раз, когда я связала галстуком тебе руки…

«Галстуком связала она руки… вот моя бабушка связала его руки стяжками!» Не став слушать, что было после шибари из галстуков, я направилась в сторону берега.

На дальнем конце пристани возле двух катеров собралась группа молодежи. Грохотали моторы дорогущих иномарок. Кого-то привезли персональные водители, провожая до пристани с охраной, кого-то даже минивэн.

«Это ж сколько туда бодигардов приспичило запихнуть?» – скользнула я взглядом по белому фургону.

С катеров во всю надрывались музыкальные колонки. Полтора десятка парней и девушек пританцовывали, раскачивая легкий пластиковый понтон. Слышался звон бокалов, доносился аромат кальянов, тестостерона и эстрогена.

Сначала дурдом в моем доме, потом в доме Воронцовых, а теперь в казенном доме бюро.

Но именно там, среди неадеквата, ментальных расстройств и трупов, я чувствовала себя… уютно.

Впишусь ли в компанию на таких вечеринках? Значит, так нам с Максом предстоит проводить все выходные? Если не в стяжках и галстуках, то тут?

Двумя конвоирами Сэми и Диана вели Максима к катерам. Чтобы освободить его руки, одна из них тащила сумку, а вторая корзину.

Максим посмотрел на меня взглядом обреченного, чья деликатность и чувство такта не позволяли сбросить с пристани прилипчивых барышень-пиявок обратно в воду.

– Хеллоу! Ты новенькая? – услышала я низкий мужской рокот у себя возле уха. – Ну, познакомимся, я Феликс!

– Имя у тебя кошачье, – отвернулась я.

– Так ты стань моим котенком, роднуля!

– Хочешь меня удочерить?

Парень с кошачьим именем расхохотался.

– Нет! Хочу приласкать тебя, киса… и твою…

Он позволил себе провести рукой мне по спине, задерживая ладонь на границе шорт, и быстро юркнул пальцами по пояснице. Выкрутив через секунду его запястье, я была готова сломать ему четыре пальца. В глазах защипало, я была уверена, что у меня лопаются сосуды.

– А-а-а-а! Тише… дура! Я пошутил! Отпусти!

– Ты прикоснулся… четырьмя пальцами, – тихо произносила я, – значит, теперь они мои, – надавила я сильнее, повреждая ему сухожилия.

– Прости, прости… Хватит, умоляю! Мне больно!

Мои губы дернулись легкой улыбкой.

– Еще раз назовешь меня кисой, – чувствовала я удовольствие, повелевая им, считывая, как возрастает его сердцебиение, как кожа наливается от страха красным и впрыскиваются порции адреналина и кортизола, – я выдерну тебе обе руки, и ты будешь вылизывать себя, как кот, до конца жизни.

– Понял, понял! Ты не дура… Это я идиот, урод и тварь! Прости!! Умоляю, хватит!!!

Пока я занималась кошачьей дрессировкой, Максима обволакивала паутина девушек. Его, как муху, а точнее, как здоровенного мухана, укутывали мягкие прикосновения, разгоряченные тела и наращенные пряди.

Я видела, как он ищет меня взглядом внутри броуновского движения, что происходило на понтоне, а я до сих пор решала – кнут или пряник?

Но тут мир для меня погас.

Пошлый представитель кошачьих остался где-то наверху, когда меня поглотила вселенная сальмонелл. И случилось это через секунду после того, как Максим раскачал понтон, отправляя своих паучих, а заодно и меня, освежиться.

Стараясь не хлебнуть проточной жижи, я зажмурилась, захлопывая рот, глаза и по возможности все остальные отверстия, если организм был на такое способен. Дно оказалось в полутора метрах под нами, и я сразу же смогла встать на ноги.

Максим притянул меня к себе:

– Кирыч, порядок? Твои глаза…

Не дав мне произнести хоть какую-то тираду, он крепко меня поцеловал.

Зачем он сделал это сейчас?

Чтобы обозначить свои права, свои границы или просто потому, что хотел? Я не стала разгадывать, отвечая на его поцелуй, обмениваясь тремя сотнями видов бактерий, проживающих в ротовой полости, плюс-минус сотней, полученной только что из водоема.

Мы выбрались из воды последними. Кто-то накинул нам на спины полотенца, потом Максим представил меня всем желающим, кроме Дианы, Сэми и Феликса, которые нервно затягивались кальянами на борту катера и кашляли из-за них, как столетние бабульки и дряхлый дед.

Максим растирал мои плечи полотенцем, и мы оба пропускали мимо ушей адресованные нам реплики. Оказавшись на одном из катеров (не с бывшими-будущими претендентками и их котярой), я увидела, как чьи-то руки протянули мне столь желанный стакан с горячим чаем.

– Держи! Выпей, согреешься! Меня Полина зовут, – улыбалась рыженькая девушка напротив, – классная татушка. Журавль, да? Кто набивал?

– Я не помню… кто-то.

– Обалденное мастерство. Этот исчезающий в тумане журавль. Нет слов! А у меня корона! – выставила она бедро, демонстрируя работу тридцать на тридцать сантиметров.

Я взяла кружку чая из ее рук, но не могла решиться сделать глоток. В том году я хлебнула мохито со снотворным и потеряла сознание, когда вокруг было вот столько же людей. Мимо нас прошел Максим. Остановившись на секунду, он отпил из моей чашки и вернул ее мне в руки.

– Эй, Макс! Я не тебе заваривала!

– К счастью, – обернулся Макс, – с Полиной мы не заваривались! Она сестра Толика. А с сестрами друзей, – подмигнул он и выставил нравоучительно указательный палец, – ни-ни!

– Ну и ходок ты, Максик!

– Сохрани мои исповеди в тайне, Поль.

– Придется, – повернулась она ко мне, – тебе переделать чай? Хотя… вы, наверное, уже обменялись не только слюнями. Ой, это не мое дело!

– Чай отличный. Спасибо, что не предложила алкоголь.

– Ты не пьешь? В завязке? На каком ретрите трезвости была? Я была на пяти. Лучший на Шри-Ланке, конечно же!

– Нет, я не в завязке. Я просто не пью. Это невкусно и вредно. Люблю воду и кофе.

– Ты как моя мама! Зожница! Она постоянно заправляет меня водой.

– И правильно делает. Из воды даже зубы состоят. Она нужна для мозга, крови, кишечника. Без воды появляются геморрой, морщины и варикоз.