Текст книги "Капкан Луки Войновича"

– Какие-то поляки.

– Ах, поляки! Ну, ничего, подождем еще. Только ты… будь там поаккуратнее, мой мальчик, ладно?

– Опять ты за свое! – воскликнул Лука, уже жалея, что позвонил.

– Ладно, не злись. Держи себя в руках и будь умницей. Ну, до вторника.

– До вторника.

Но ни во вторник, когда прилетел сэр Найджел, ни в следующий вторник, когда его уже не было во Львове, ничего не изменилось. Лука выяснил, какая фирма проводит работы, но кто является заказчиком по-прежнему оставалось тайной. Рабочие сами ничего не знали, а молодой прораб, с которым Лука поговорил еще раз через неделю, только насуплено отмолачивался. Его явно предупредили, чтобы он держал язык за зубами.

Строительство в Кроличьей Балке всколыхнуло все Тернаву.

Когда Лука приезжал на выходные, село гудело, как растревоженный улей. Сновали уже ставшие привычными грузовики, везде попадались рабочие, которые то выходили из магазина, то шли куда-то группами или поодиночке. Пару раз на улице Лука встречал компании местных жителей, которые что-то оживленно обсуждали. При его приближении всякие разговоры замолкали, а селяне только вежливо кивали. Он тоже кивал в ответ, и, удаляясь, демонстрировал им гордую спину. Селяне провожали Луку настороженными, полными любопытства взглядами.

Он не обращал внимания на пересуды. Его не тревожили глаза, внимательно следившие за ним, он был готов к этому. Пани Бронислава только сочувственно вздыхала, но больше тему строительства не поднимала, уяснив себе окончательно, что хозяину это неприятно.

В один из своих приездов он опять отправился в Кроличью Балку посмотреть, что изменилось. Осень стала больше походить на бесснежную зиму; ночами температура опускалась ниже нуля, и голый лес стоял мрачный и сырой. Казалось, солнце навеки заплутало среди облаков, задевающих серыми брюхами верхушки Карпат.

Однако строителей, судя по всему, близость зимы не пугала. Работы велись очень интенсивно, и асфальтовая дорога до моста была почти готова. Однако сами развалины, покрытые трудолюбивыми муравьями, были закованы в саркофаг тайны. Там рыли какие-то траншеи, потом их обратно закапывали, что-то долбили, устанавливали, то и дело приезжали какие-то люди, таскали оборудование – словом, движение не прекращалось ни на минуту. Чуть поодаль от башни-донжона, на расчищенной площадке возвели фундаментную плиту и стали выкладывать кирпичные стены.

Лука, сидя верхом на Синьоре, задумчиво смотрел, как каменщики деловито снуют верх-вниз по лесам. Кобыла уже привыкла к звукам стройки и стояла спокойно, давая хозяину возможность рассмотреть все вокруг.

Вдруг позади послышалась громкая французская речь. Он обернулся и увидел женщину, идущую прямиком к нему широким, решительным шагом. На ходу она обращалась к прорабу, который трусил рядом и еле поспевал. Женщина жестикулировала, что-то восклицала, и было очевидно, что она недовольна. На лице прораба застыло сосредоточенно-мучительное выражение. По-видимому, он плохо понимал по-французски, и прилагал все усилия, чтобы уловить суть претензий.

Женщине было около сорока. Очень живое, обезьянье лицо и короткие светлые волосы, которые торчали в разные стороны непослушными спиральками. Одета француженка была в просторную желтую куртку и резиновые сапоги.

Приблизившись, она без церемоний выпалила:

– Месье Войнович?

Он удивленно уставился на нее.

– Вы месье Лу́ка, так?

– С кем имею честь? – ответил он вопросом на вопрос, оглядывая незнакомку сверху вниз.

– Я Флоранс, архитектор.

Лука спешился. Как и несчастный прораб, он был несилен во французском, и тоже с трудом понимал напористую даму, и потому в одностороннем порядке перешел на английский.

– Откуда вы меня знаете?

– О, месье любопытен есть! – воскликнула она. Оказалось, что по-английски дама говорит не многим лучше, чем Лука по-французски.

– Я все знать, хозяин меня предупреждать.

– Вы архитектор этого проекта? – спросил Лука.

Он задал этот ненужный вопрос, просто чтобы оттянуть момент. Сердце забилось сильнее. Да, сейчас все прояснится.

– О да! Я есть тут главный во всем. – Она в своей характерной манере всплеснула руками. – Проект есть хорош, но строитель очень глупый, очень ленивый!

Гневный взгляд на прораба.

– Лучший строитель есть немец, а поляк и украинец работать не любить.

Прораб съежился, как провинившийся школьник. Он готов был сквозь землю провалиться. Да, дама явно умела командовать.

– Ваш заказчик знает меня? – спросил Лука.

– Я же сказала – он предупреждать, – и француженка без всякого стеснения уставилась ему прямо в глаза. Лука выдержал взгляд, и воцарилось неловкое молчание. Прораб удивленно глядел то на Луку, то на француженку. Она явно чего-то ждала от собеседника, но сама не намеревалась идти навстречу. Надо задавать правильные вопросы, если хочешь услышать ответы.

– Вы имеете в виду, вас обо мне предупредил месье Лакруа?

Она недоуменно моргнула.

– Месье Лакруа? О нет, я не иметь дела с месье. Я иметь дела с мадам. Меня предупреждать мадам Лакруа.

Теперь пришла очередь удивляться Луке. Какая еще мадам Лакруа?

– Конечно, – кивнул он, – мадам строит этот дом для себя?

– О да! – опять воскликнула француженка. Видимо, это был ее любимый способ выражать свои мысли. – Я строю для мадам прекрасный дом! Мадам хотеть иметь шато на землях своих предков!

Сказав эту фразу, она подхватила безвольного прораба под руку и устремилась прочь. Лука бросил ей вслед:

– Вообще-то это земля моих предков!

Француженка на ходу закивала головой:

– О, уи, месье Войнович! Меня предупреждать!

Лука с недоумением проводил ее глазами. Желтая куртка мелькала среди деревьев. Выходит, француженка знала, что Оранский замок когда-то принадлежал семье Луки Войновича. Следовательно, об этом ей сообщила мадам Лакруа.

– Мадам! Мадам Флоранс! – крикнул он и побежал за ней, бросив Синьору одну.

Француженка остановилась, отпустила прораба, который тут же с облегчением улизнул, и смерила Луку взглядом.

– Мадемуазель, – поправила она.

– Простите.

Синьора подошла и встала рядом с хозяином.

– Я хотел спросить у вас одну вещь. Мадам Лакруа собирается здесь жить?

Архитектор отстраненно пожала плечами.

– Я строить для нее дом, я не знать ее планов.

Потом неожиданно улыбнулась, отчего ее обезьянье лицо стало приветливым, и добавила:

– Да, мадам есть права. Много добра пропадать просто так.

– Что вы имеете в виду?

– Я иметь в виду, что вы очень красивый мужчина, месье Лука.

Не успел он и рта раскрыть, как она развернулась, сверкнув кудряшками, и быстрым шагом пошла прочь. Догонять такую решительную особу не имело никакого смысла.

Вечером перед камином он пил коньяк и слушал, как трещат в топке поленья. Пани Бронислава ушла в свою комнату и не подавала признаков жизни, чему он был несказанно рад. Дом погрузился в тишину и сумрак, один камин освещал гостиную.

Мысли в голове плавали тяжелые и неповоротливые. Он вспоминал лицо француженки, ее желтую куртку, мелькавшую среди деревьев… Все происходит по воле мадам Лакруа, которая много знает о нем. Мадам Лакруа, которая пожелала построить дом на земле его предков. Что же происходит на самом деле?

Неожиданно вместо ленивой апатии им овладело чувство, похожее на приступ паники: а что, если всем все давно известно, а он один в дураках? Поэтому все вокруг и перешептываются, и показывают на него пальцем. Флоранс, та точно в курсе, да и молодой прораб тоже. Наверняка, и рабочие знают, и пани Бронислава, и соседи. Вдруг все только и ждут отмашки от невидимого режиссера, чтобы насладиться концовкой пьесы? Ждут не дождутся, как он себя поведет, когда последним из всех откроет правду. Простофиля-муж, наконец узнавший о проделках жены, к которой ходит весь квартал. Вот умора, а самое приятное заключается в том, что мы-то не простофили, мы-то в безопасности, поскольку нам давно все известно.

Несмотря на всю дикость, мысль не показалась такой уж невероятной.

Лука ощутил себя в западне, в капкане, из которого не выбраться. Что-то клубилось вокруг, как туман над болотом, и помимо воли он погружался в эту трясину. Его затягивало все глубже, и душа, наивная и беззащитная птица, полнилась обреченностью. Он уже знал, что никакие это не нервы, к чему себя обманывать – просто все уже случилось. Поздно. Он ощущал это подобно тому, как животные всем существом чуют неотвратимую гибель. Остается только ждать, надеяться не на что. Воля к жизни отступила перед силой более могущественной. Его не испугала обреченность, родившаяся в сердце, как будто он ждал ее и даже стремился к ней. Ну и пусть. Пусть все будет, как будет.

Огонь в камине трещал, и Лука в оцепенении смотрел на веселые языки пламени. Поленья выгорали и распадались на полыхающие угли. Уже на грани сна, когда веки смежились, перед ним промелькнуло женское лицо, обрамленное буйными темными волосами. Лицо было прекрасным, как лицо ангела, только глаза казались какими-то неживыми. Он не помнил этой женщины, но вместе с тем ее образ был смутно знаком. Кто она? В этом крылось что-то интересное и бесконечно волнующее. Бокал с коньяком выскользнул из пальцев, ударился о каминную решетку и разбился вдребезги, но он уже погрузился в темные глубины и не заметил этого.

Он проснулся в предутренний час, разбитый, с затекшей спиной. Огонь давно догорел, камин чернел пустым зевом с багровыми вкраплениями среди золы. Он с трудом встал с кресла и побрел в спальню. Не раздеваясь, рухнул на кровать, но заснуть так и не смог.

Глава 5

В понедельник утром, проверяя электронную почту, он обнаружил письмо от неизвестного адресата. Письмо гласило:

«Дорогой Лука!

Прошу прощение за столь бесцеремонное обращение, но меня извиняет то, что мы с Вами знакомы, хотя Вы, вероятно, этого не помните. Более того, мы не только знакомы, а являемся дальними родственниками. Я Ваша племянница, дочь Вашего двоюродного дяди Константина Войновича.

В последний раз мы встречались около двадцати лет назад, на свадьбе других наших родственников. Выйдя замуж, я поменяла имя и фамилию, и в настоящее время проживаю во Франции, однако в скором времени рассчитываю перебраться поближе к родным местам.

Я знаю, что у Вас есть дом в селе Тернава, а мы с мужем купили землю как раз по соседству, в месте, которое называется Кроличья Балка.

Надеюсь, что мы с Вами возобновим наши родственные отношения и станем добрыми соседями.

С уважением,

Эмма Лакруа, урожденная Войнович».

Он перечитал письмо, откинулся в кресле и уставился в потолок.

Невероятно. Эмма Лакруа, урожденная Войнович. Просто невероятно.

Он еще раз прочитал это сухое, почти деловое письмо от незнакомой женщины. Разве у него есть племянница? Впрочем, чему тут удивляться, такое вполне возможно, ведь семья Войновичей когда-то была очень многочисленной.

Стоп, конечно. Да, конечно!

Он начал припоминать. Совершенно точно, они встречались с этой девочкой! Дело было давно, действительно около двадцати лет назад. Тогда он только вернулся из Иностранного Легиона и еще был полон войной. От него за версту разило кровью и презрением ко всему человечеству. Ненависть так и бурлила в нем, а мирная жизнь казалась невыносимо пресной.

Это была чья-то свадьба. Кажется, совсем дальних родственников, но его почему-то пригласили. Он приехал всего на час, только ради памяти матери, чтобы не подумали, что она плохо его воспитала. Праздновали зимой, в селе, и он еле протиснулся в душную, битком набитую комнату. Через сдвинутые столы, за которыми галдели шумные гости, еле добрался до молодоженов и подарил деньги в конверте. На этой свадьбе присутствовал и двоюродный дядя Константин. Отец с двоюродным братом никогда не имели общих интересов, и семьи близко не общались. Может быть, это произошло потому, что отец остался жить во Львове, а брата каким-то ветром занесло на дальний хутор у самой границы. Уже после той свадьбы семья Константина вообще перебралась в Польшу и родственная связь окончательно прервалась.

Лука пытался вызволить из памяти образ своего дяди. Неразговорчивый хмурый мужик, с грубыми повадками, совсем не скажешь, что по крови Войнович. Константин не походил ни на кого из семьи: ни на деда, ни на отца, ни на самого Луку – ничего общего. Выходит, эта Эмма Лакруа его дочь. Жену он не помнил совершенно, а вот дочь… Кажется, действительно дочь была. И вдруг он вспомнил ее совершенно отчетливо. Угловатый, некрасивый подросток с железными скобами на зубах и затравленным взглядом. Такой взгляд бывает у детей, которыми не слишком интересуются родители.

Боже, как такое могло случиться? Какая-то сельская девчонка, и вдруг француженка Эмма Лакруа, которая умыкнула Кроличью Балку у него из-под носа! Немыслимо. Она пишет, что сменила имя. И ведь правда, племянница была никакая не Эмма, а… Имя было простое. Как же ее звали? Ее звали… И тут выплыло имя. На той свадьбе она сидела напротив и пристально смотрела на него через стол. Так пристально, что ему сделалось не по себе. Этот большой нос, неистовые глаза, которые жадно буравили его. Когда она пыталась улыбаться, скобки уродливо выпирали и делали ее некрасивое лицо совсем страшненьким. Сколько ей было лет? Четырнадцать, пятнадцать? Значит, сейчас ей около тридцати пяти.

Совершенная загадка, зачем ей понадобилась Кроличья Балка. Если она замужем за тем Николя Лакруа, про которого он читал в интернете, у нее в жизни должно быть все в порядке. Подцепила француза из состоятельной семьи, заправки, поместье на севере Франции – чего еще желать? Зачем ей Кроличья Балка и Оранский замок?

А вдруг на самом деле это не она? Вдруг кто-то узнал про его племянницу, и теперь прикрывается ее именем? О, это совсем бред сумасшедшего! Такое бывает только в детективных романах. И потом, при встрече, если таковая, конечно, состоится, он наверняка узнает ее.

Или не узнает?

Ладно, вернемся к фактам. Есть некая особа, которая представилась племянницей. Она весьма осведомлена о нем, Луке Войновиче. Наверняка имеет в этом деле свой интерес. Дело за малым: выяснить, в чем этот интерес заключается.

Такие факты он и изложил сэру Найджелу в незамедлительно последовавшем разговоре. Тот изумился не на шутку.

– Твоя племянница?! Вот так номер! Я говорил тебе, что скоро все прояснится! Ты потерял замок, зато приобрел родственников. Видимо, это у вас семейное, тяга к возрождению родовых замков. У твоей племянницы есть дети?

– Понятия не имею! – ответил Лука, раздосадованный тоном патрона. – Какие дети, о чем ты говоришь?

– А что? – продолжал тот. – Представляешь, как мило: она построит дом и будет выращивать в Кроличьей Балке маленьких Лакруа. Вся семья заживет на родной земле, разве не прекрасно? А ты, поскольку близких у тебя нет, будешь им надежной поддержкой и опорой, эдаким любящим дядюшкой. Станешь их баловать, дарить подарки на Рождество, катать на Синьоре, и со временем – конечно, если ты хорошо себя зарекомендуешь – тебя начнут оставлять с младшими, пока взрослые ездят в кино. Как тебе перспектива?

Лука содрогнулся. Конечно, патрон подтрунивает над ним, но слова о детях привели его в ужас. Чужие младенцы, ползающие по коленям и пускающие слюни… Отвратительно. На самом деле он не очень-то представлял себе, как ведут в жизни маленькие дети, потому что никогда с ними толком не сталкивался. Близко знаком был только с Джоном, но тот был не младенцем, а вполне разумным, даже глубокомысленным человеком. Дети как таковые представлялись Луке орущими монстрами, за которыми он наблюдал издалека в супермаркетах и аэропортах.

– Замолчи! – воскликнул он.

Сэр Найджел рассмеялся в трубку.

– Не переживай ты так! Может статься, мадам Лакруа милейшая особа, и будет нежно о тебе заботиться. Может, даже переплюнет пани Брониславу. Ты подумай всерьез, если привяжешься к ее семейству, будет хоть кому оставить наследство.

– Старый идиот! – в сердцах выкрикнул Лука и бросил трубку.

Конечно, кидать трубку – поступок мальчишеский. Да и сэра Найджела можно понять. Наверное, Рейчел с сестрой допекла бедного до печенок, и ему надо куда-то слить желчь. Лука передернул плечами, когда перед внутренним взором снова мелькнуло видение: маленькие Лакруа выползают из всех щелей, как зеленые младенцы в мультфильме про Шрека, который он смотрел вместе с Джоном.

Он был страшно зол, и прежде всего на себя. Нет, никаких родственных связей он возобновлять не станет, никогда не будет общаться с так называемой племянницей и ее семьей. Пусть бы эта Флоранс ошиблась в расчетах, и перекрытие рухнуло им на головы. Пусть бы мост обвалится под их тяжестью, или, на худой конец, все Лакруа разом разорились и не смогли закончить строительство.

День прошел в невеселых раздумьях. Вечером он играл Баха, а потом неожиданно сильно напился сам с собой. К полуночи так разошелся, что решил написать письмо племяннице Эмме Лакруа. Он хотел написать ей о том, как сильно ее ненавидит. Как сильно презирает ее саму, бесстыдную захватчицу, и ее французские деньги, добытые известно каким путем. Какое право эта женщина имеет на Кроличью Балку? В конце концов, эту землю нашел его отец, там похоронены его душа и сердце. Какое отношение она имеет ко всему этому? А ее папаша, Константин, вот уж воистину паршивая овца в стаде! Неотесанный мужлан, вот кто он такой, а вовсе не наследник князей Войнович-Оранских. Может, он подкидыш? Может, его подменили в роддоме? А сама эта Эмма-не-Эмма… Наверняка пошла в папашу, такая же грубая, угловатая и некрасивая. Нос был выдающийся, это он помнил точно. Наверняка, вся французская индустрия красоты не смогла сделать ее более привлекательной. Правда, нельзя отрицать, что характер все же есть; сумела же она подцепить неуверенного в себе дурачка, олуха из богатой семьи, неспособного ни на что, кроме как плясать под дудку жены. Конечно, мерзавка всеми силами добивалась своего и в итоге победила. А теперь, гордая, решила вернуться на родину и утереть всем нос. И как муж-тряпка согласился на такую авантюру? Определенно, эта стерва вертит им, как хочет.

Ох, Лука, ленивый дурак! Как можно было выпустить из рук то, что привык считать безраздельно своим?

Он был так пьян и зол, что действительно готов был написать ей оскорбительное письмо. Он хотел задеть ее, уколоть побольнее, заставить пожалеть о том, что она сделала.

Нет, так дело не пойдет, надо взять себя в руки. Не годится так распускаться, тем более князю Оранскому. Отцу бы это точно не понравилось. Черт с ней, с этой Эммой! В конце концов, не может же он всерьез воевать с племянницей. Если кто-то из родственников начинал вести себя недостойно, его просто вычеркивали из семейных анналов и забывали о его существовании.

Эта мысль его успокоила или он просто устал от своей пьяной истерики. Будь что будет, решил он. Как бы все не повернулось, все-таки замок остался в семье, и отец бы этим очень утешился. На этом можно поставить точку. Почувствовав себя освобожденным, он с облегчением провалился в глухое забытье, а письмо так и осталось ненаписанным.

Наступил декабрь, а снег так и не появился. Во Львове было мрачно, промозгло и сыро, зато в Тернаве, особенно по утрам, ощущалась упоительная зимняя свежесть. Деревья в лесу стояли сказочные, как одетые инеем принцессы. Наряд к обеду исчезал, но когда только-только всходило солнце, сверкал и переливался, весь усыпанный драгоценностями. Лес напоминал заповедное царство. В рассветные часы, которые так любил Лука, он был полон дивной тайны – искрящихся всполохов, загадочных шорохов и потрескиваний. Копыта Синьоры осторожно ступали по льду, ломая тонкое стекло. Человек и лошадь словно вплетались в лесную тайну, становясь ее частью.

Как-то утром, уже собираясь возвращаться домой, Лука встретил в окрестностях Кроличьей Балки мадемуазель Флоранс. Она бодро шагала в своей желтой куртке и резиновых сапогах.

– О, месье Лука! – радостно воскликнула она.

Он улыбнулся в ответ, спешился, и между ними завязалась вполне дружеская беседа. Он и сам удивился, как легко возник контакт – ведь он был настроен враждебно и к ней, и к тому, чем она тут занималась. Они обсудили погоду, здешние красоты, а затем переключились на менталитет польских строителей, любимую тему Флоранс. Ее английский был далек от совершенства, и говорила француженка с ужасным акцентом. Несмотря на это Лука нашел, что она неглупа и остроумна.

Она пригласила его осмотреть строительство. Лука не рассчитывал на вылазку в стан врага и внутренне подобрался. Пусть Флоранс хочет похвастаться своими успехами, но она все-таки на вражеской стороне, и ни к чему ей замечать его волнение. Лука привязал Синьору, и они пошли через мост. Изменения, произошедшие вокруг за каких-то два месяца, поражали воображение. Полуразрушенная крепостная стена теперь естественным образом перетекала в изящную ограду, отделяющую усадьбу от леса. Вдоль ограды вытянулись аккуратные кусты можжевельника, обещающего в будущем разрастись в обширную живую изгородь.

Они вошли через ворота, и Лука остановился, с удивлением оглядываясь вокруг. С левой стороны внутреннего пространства выросло новое, уже подведенное под крышу кирпичное здание, а с правой осталась башня-донжон. Он вздохнул с облегчением.

Да, но башня изменилась. Старую кладку оставили на месте, новую подогнали к ней так, что не отличишь, но в той части башни, что была обращена во внутренний двор, вырезали, словно ножницами, два прямоугольных отверстия, расположенных друг над другом. К нижнему проему вели широкие ступени из дощатых террас. Крышу башни накрывал островерхий купол из настоящей черепицы. Рука мастера чувствовалась в каждой мелочи; замок выглядел так, будто был таким всегда.

– Ну как? – спросила Флоранс, самодовольно поглядывая на спутника.

– Дом будет располагаться в башне?

– О да! Мадам не хотеть строить новый, хотеть реставрировать башня, – радостно воскликнула француженка.

– Это будет стекло, – она махнула на зияющий проем.

Потом сделала широкий жест, обводя разноуровневые террасы.

– Тут везде будет красота. Летом мадам привезет свои деревья в… как сказать? Горшок… В большой горшок, большие деревья… Тут качели, тут диваны… О, это есть хороший проект, очень хороший, – мечтательно вздохнула Флоранс. И продолжала:

– У мадам во Франции есть много деревья, эта терраса сделан специально для них. Башня сложный объект для реставрация, но я справился. Где стекло, будет гостиная – большой, круглый, современный. На втором этаже спальни, а кухня я пристроить вон там…

Она оживленно трещала, то и дело дергая Луку за рукав и показывая в разные стороны. Как завороженный, он смотрел на бывшие развалины Оранского замка. Невероятно, как за столь короткий срок эта энергичная дамочка смогла проделать такую гигантскую работу. Понятно, что деньги мадам Лакруа текли рекой, чего стоит одна только дорога…

Чувство невосполнимой утраты опять проникло в сердце. Он подумал, что это место уже стало для него чужим. Здесь уже поселился призрак Эммы, всюду витал ее ненавистный дух. Неведомая, но от этого не менее ненавидимая, она наложила свой отпечаток на все, что было ему дорого.

Через зияющий проем было видно, как в башне копошатся люди. Оттуда неслись стуки, визг болгарки, окрики, вспыхивал смех. Странно, но донжон уже напоминал жилой дом – удивительный, необычный, но все-таки дом.

– А что будет в том новом строении? – спросил Лука.

– Внизу будет конюшня. А сверху гостевые и помещения для работников, – с готовностью ответила Флоранс.

– У мадам есть лошади? – у Луки упало сердце.

– Я не знать, есть лошади или нет. Но она заказал конюшню.

И даже лошади! Все, о чем мечтал он сам! Он вспомнил разговор с сэром Найджелом. Привязаться к этой семье. Быть милым, заботливым, обедать у них по воскресеньям и слушать бесконечные разговоры про детей. Нет. Никогда. Лучше умереть.

– Простите, Флоранс, – осторожно спросил он. – Не сочтите вопрос бестактным, но вы не знаете, есть ли у мадам Лакруа дети?

– О да! Есть сын, Филипп. Очень милый мальчик.

Лука вежливо улыбнулся.

Даже если прозорливый Санта-Клаус прав во всем, он может просто с ними не общаться, не замечать. Жить как жил и плевать на сплетни, ему нет разницы, что подумают о нем или о ней. Ему нет никого дела до нового дома мадам Лакруа, до ее лошадей и детей. Глухая досада шевелилась в груди, но и ее можно игнорировать. Он напоследок окинул взглядом строительное царство мадемуазель Флоранс, быстро распрощался и уехал домой.

Ближе к Рождеству во Львов явился сэр Найджел. За первым же совместным обедом он, сияя, объявил, что устроил все наилучшим образом. Лука летит к нему в Лондон на все новогодние каникулы. Билеты уже заказаны, все формальности улажены. Год заканчивается с прекрасными результатами, дела фонда на подъеме и они оба заслужили маленький отпуск.

План был такой: Лука прилетит в Лондон, они проведут несколько дней в Йоркшире, в поместье сэра Найджела, а затем улетят на неделю в Швейцарию, кататься на лыжах. А там, в Базеле, к ним присоединятся Гануся с Джоном.

Сэр Найджел был вдохновлен своей затеей и радовался, как ребенок. Он любил устраивать сюрпризы, даром, что походил на Санта-Клауса. Конечно, Лука понимал, что патрон использует его как прикрытие в этой вылазке в Швейцарию, но не обижался и был готов послужить щитом для сладкой парочки. Он знал, что патрон пригласил бы его даже если не было Гануси с Джоном. Много лет они вместе делили радости и горести, и Лука не раз думал о том, что Найджел – это лучшее, что с ним случилось за все те годы, что он вернулся с войны.

План он одобрил. Ему понравилась мысль отвлечься, улететь куда-нибудь подальше, и пока не ездить в Тернаву. Очень хотелось выкинуть Кроличью Балку из головы и перестать думать о ее хозяйке.

Все эти месяцы она множество раз представлялась ему: большеносая, зубастая, и почему-то непременно в очках. Правда, за последнее время его представления о ней несколько изменились. Если раньше она казалась ему угрюмой, неотесанной особой, похожей на своего папашу Константина, то теперь, в связи с более близким знакомством с Флоранс, она виделась ему иной. Вряд ли та, которой понадобились услуги архитектора подобного уровня, могла быть такой уж неотесанной особой.

Нет, она определенно знала, чего хотела и понимала толк в хороших вещах. Теперь это была сухая, желчная тетка, с колючими глазами и постным лицом. Именно такая особа могла держать в страхе всю семью, могла заставить их покинуть родную Францию и перебраться в богом забытую глушь. Конечно, силы воли ей не занимать. Это ощущалось и в подходе к строительству, и в том, что она выбрала в подрядчики такую даму, как Флоранс. Интересно, что же все-таки заставило ее вернуться на родину? Что этой стерве не хватало во Франции? Скорее всего, не сошлась с семьей мужа. Оно и не удивительно, с таким-то характером… Лука уже убедил себя, что знает Эмму Лакруа, как облупленную. Раз за разом он представлял себе ее приезд, как она будет всюду совать свой большой нос, ходить вместе с Флоранс по новому дому, тыкать в каждую мелочь костлявым пальцем и поджимать губы, а Флоранс будет повторять: «О да, мадам Лакруа, это моя ошибка, я все исправлю!». Муж и сын будут плестись следом понурые, забитые и несчастные, безучастно оглядывая чуждые места.

В ожидании каникул Лука старался занять свой день до отказа. Благо, дел хватало, и времени на пустые раздумья не оставалось. Накануне Рождества, когда сэр Найджел опять улетел, он не поехал на выходные в Тернаву, а пригласил Жанну в оперу. Секретарша расцвела. Она знала, что его не будет в городе все праздники, потому что сама заказывала билеты и прочее, и до отъезда никак не рассчитывала на приглашение. Получив его, весь оставшийся день Жанна была весела, как птичка.

Следующим вечером они встретились у театра. Жанна была очень мила в вечернем платье. Черное, бархатное, оно выигрышно оттеняло ее светлые волосы. Она уложила их в прическу, и открытая шея трогательно белела. Глаза радостно блестели, нежные губы улыбались, и Лука, плененный ее беззащитностью, почувствовал острое желание.

В театре давали Аиду. Спектакль оказался превосходным; и труппа, и оркестр были на высоте. Они пили шампанское в антракте, взволнованные шумностью театра, волшебной музыкой Верди и близостью друг друга. Когда спектакль закончился, они вместе с разноязыкой толпой вышли на улицу и Лука прямо у фонтана поцеловал Жанну в губы.

Вопрос об ужине решился сам собой. Они, не медля ни минуты, поехали к нему домой и лишь после полуночи, утомленные и разомлевшие от любви, вспомнили о еде. Выпили еще шампанского и с удовольствием угостились холодными закусками, которые оставила домработница.

На следующее утро Жанна не уехала к себе как обычно. После такой прекрасной чувственной ночи Лука не решился отправить ее домой. К тому же было Рождество, и он знал, что для нее будет особенно приятно провести праздник с ним. Она приготовила завтрак и, немного стесняясь, принесла поднос в постель.

Он был тронут ее счастьем. Видел ее женскую радость, желание угодить ему во всем, но в глубине души не ощущал ничего. Ему не был нужен ни этот совместный день, ни ее теплота, которая не могла согреть его. Он думал о том, что так устроен мир: кто-то рождается для любви и семейного очага, а кто-то – для одиночества. К первой категории Лука Войнович себя никак не относил.

Вместе, как настоящая пара, они пошли в костел, слушали орган, и вместе со всеми повторяли слова торжественного богослужения. Потом пешком отправились в любимый ресторан Луки. Марк устроил их в уютном уголке и принес шампанское. Сегодня у шампанского был другой вкус, не такой бодрящий и свежий как вчера. Ели свинину под гранатовым соусом и беседовали о чем-то приятном, но совершенно неважном. Жанна тактично старалась избегать любых острых углов и личных тем, а Лука тем более к этому не стремился.

День прошел безмятежно. Жанна, как всегда, была на высоте; ни капризов, ни ненужных вопросов, приятный, надежный товарищ. Они гуляли, заходили в магазинчики, катались на трамвае – все было прекрасно, но к вечеру Лука почувствовал, что устал. Он хотел остаться один и с каждой минутой желание это росло. Он стал рассеян, в разговоре возникали неловкие паузы, а потом он и вовсе затух. Между ними выросла стена, еще прозрачная, но уже прочная, как бетон, как будто не было никакого вчера, театра и прекрасной ночи. Жанна уловила перемену, погрустнела и засобиралась домой. Лука не стал ее удерживать.

Несколько последующих дней перед праздниками прошли в обычном рабочем ритме. Ни один из них не вспомнил совместно проведенное Рождество. Жанна словно застыла, сохраняя при этом спокойствие и профессионализм высококвалифицированного сотрудника. Лука ни то чтобы избегал ее, но старался не заглядывать ей в глаза.