Текст книги "Капкан Луки Войновича"

Под новый год он улетел в Лондон и с облегчением забыл про нее.

Леди Рейчел встретила Луку с великосветским радушием, приправленным холодком. Знакомы они были давно, сэр Найджел не раз приглашал его в Йоркшир, но в душе леди крепко недолюбливала адвоката Войновича, считая его выскочкой и ревнуя к мужу. Она прекрасно знала, на ком держится сверхприбыльное отделение фонда Гэлакси. Ее коробило, что так много зависело от гения какого-то иностранца из Восточной Европы, который имел наглость еще и затесаться в лучшие друзья мужа. Такое положение дел не вписывалось в ее представление о правильном устройстве мира, и она не уставала внутренне сопротивляться сложившейся ситуации. Годы шли, а леди Рейчел так и не выбросила белый флаг.

Она протянула ему птичью лапку, унизанную кольцами, и Лука галантно поцеловал ее. Она всегда как-то забывала о его безупречных манерах, готовясь к вынужденной встрече. За спиной называла Луку не иначе как «медведем», но каждый раз приходилось признавать, что этот «медведь» довольно импозантен и умеет прилично одеваться. Но даже если его можно не прятать в чулане, когда приходят гости, про настоящий шик речь, разумеется, не идет – откуда ему взяться в тех диких местах, откуда он родом?

Раздражало то, что каждый приезд приходилось затевать эти павлиньи игры заново. Леди снова и снова встречала его закованной в броню, и проходило несколько часов, прежде чем удавалось растопить лед.

Вечером по случаю приезда леди Рейчел собрала семейный прием. Были приглашены родственники, и в том числе ее сестра с мужем и сыном Алексом. Ближний круг семьи был на редкость сплоченным и гордился подрастающим поколением. Алекс недавно окончил Оксфорд и уже работал в английском отделении фонда Гэлакси.

Лука смутно помнил рыжего полноватого мальчишку с блестящими пуговицами на форменном пиджачке, а теперь перед ним предстал молодой мужчина с хорошей фигурой. Его лицо нельзя было назвать красивым, портила некая скученность черт, но в целом он производил привлекательное впечатление: высокий, стройный, подвижный, с рыжими вихрами непослушных волос, которые ни за что не пропустишь в толпе. К тому же вскоре выяснилось, что у Алекса острый язык, с гостем он ничуть не церемонился и вел себя почти развязно. В общем и целом Луке молодец не понравился: слишком уж холодно-оценивающим было выражение его голубых глаз.

Сэр Найджел весь вечер едко шутил, много пил и поглядывал на племянника тяжелым взглядом. Когда они с Лукой вышли на балкон, оставив за стеклянными дверями сплоченную компанию, увлеченную игрой в вист, он сказал:

– Они хотят, чтобы Алекс занял мое место. В фонде.

Лука удивленно посмотрел на патрона.

– С чего ты взял? Он же просто сосунок! Им что, надоело быть богатыми?

– Ты не понимаешь! – в сердцах патрон взмахнул рукой, и бренди выплеснулся из бокала. – Они думают, что все налажено настолько, что он справится. Алекс очень неглуп, в Оксфорде его считали перспективным, и это, кстати, чистая правда. Понимаешь, они хотят отодвинуть меня в сторону, думают, его легче будет контролировать. Поверь, я знаю, что говорю.

– Они предложили тебе отставку?

– Нет, пока нет, но чувствую, все к этому идет. Сошлются на возраст, на заботу о моем здоровье, им фантазии не занимать. Мне кажется, Рейчел подозревает… ты знаешь, о чем я говорю, – шепотом закончил он.

Лука ничего не ответил, и задумчиво уставился в туманные холодные сумерки.

– Они испуганы и это делает их непредсказуемыми, – сказал он. – Возможно, ты и прав.

– Я тебе так скажу: пока я жив, не видать им моей отставки!

Сэр Найджел схватил его за запястье и крепко сжал.

– Послушай, мой мальчик! – яростно зашептал он. – Дай мне слово, что если со мной что-нибудь случится, ты сдержишь обещание и выполнишь наш уговор!

Лука стряхнул его руку и заглянул патрону в лицо. Он понял, что тот сильно пьян, хотя со стороны это было совершенно незаметно.

– Брось говорить глупости! Что с тобой может случиться? Ты всех их переживешь, и женишь Джона на самой красивой девушке в Англии. Ты слышишь меня? Я больше не желаю обсуждать эту тему.

Он действительно не любил вспоминать свое обещание, данное патрону вскоре после рождения Джона. Тогда сэр Найджел написал завещание, по которому значительная часть акций фонда переходят к Луке. Остальное состояние, за исключением небольшого содержания Рейчел, он оставил своему единственному сыну Джону. Лука назначался опекуном Джона и был обязан отстаивать его интересы вплоть до совершеннолетия. А в том, что интересы незаконнорожденного сына придется отстаивать, сэр Найджел не сомневался. Рейчел наверняка наймет лучших адвокатов, чтобы опротестовать завещание, и Луке придется участвовать в кровопролитной затяжной войне. Акции фонда, завещанные Луке, являлись не только наградой за верную службу, но и своего рода гарантией непоколебимости будущего опекуна. Они оба это понимали, но никогда не обсуждали.

Луку всегда коробил этот момент. Денег ему хватало, он вообще предпочел бы не быть наследником сэра Найджела. Он и бесплатно стал бы защищать интересы Джона, но патрон упрямо гнул свою линию, стоял прямо-таки насмерть. Он заставил Луку клятвенно пообещать, что тот примет свою долю акций и сделает то, что сэр Найджел не мог поручить никому другому – позаботится о его настоящей семье.

Оставшиеся дни в Йоркшире прошли тягостно. Новый год встретили в том же тесном семейном кругу. Сэр Найджел старался держать себя в руках, но Лука видел, как ему тяжело. Леди и другие родственники держались с ним вежливо, но все-таки прохладно. Веселье было ненастоящее, и Лука обрадовался, когда они наконец покинули поместье и улетели в Базель.

В Базеле они встретились с Ганусей и Джоном. То-то было радости! Джон всегда тосковал по отцу, но, как сын английского аристократа, старался не подавать виду. Они поселились в маленьком высокогорном отеле, примостившемся на лесистом склоне. Альпы, прекрасные в зимней неприступности, окружали их скалистыми вершинами. Горнолыжная трасса располагалась неподалеку, и яркие лыжники стремительно летели вниз, окутанные снежными вихрями.

Погода стояла прекрасная, сияло солнце, и белый снег искрился до боли в глазах. Они целыми днями катались на лыжах и отдыхали в кафе, расположенных на разных уровнях трасс. Пили дымящийся глинтвейн и разглядывали съезжающих. Сэр Найджел катался старомодно, плотно сведя колени и плавно выписывая поворот за поворотом. Гануся лыжными талантами не обладала и часто падала. Ей покорялись только самые простые детские спуски. Лучшими лыжниками в компании были Джон и Лука. Они катались с азартом, отчаянно, причем Джон, которого мать водила в горнолыжную школу, почти ни в чем не уступал Луке.

Вечерами они плотно ужинали в отеле, много смеялись, вспоминая лыжные приключения прошедшего дня, а после опять пили глинтвейн, вытянув ноги у почерневшего каменного камина. Джон частенько засыпал тут же, у огня, положив голову на колени Ганусе. Тогда сэр Найджел осторожно брал его на руки и относил в номер.

По сравнению с Йоркширом, Швейцария явно выигрывала. У Луки будто груз упал с плеч, и каждый утро он просыпался веселым. Совершенно ни о чем не думал, существование свелось к скорости на спуске, поглощению обильной еды, долгому безмятежному сну и приятному теплу в теле, подаренному глинтвейном. Они с Джоном часто дурачились, играли в снежки, толкали друг друга в сугробы, а Гануся с сэром Найджелом смотрели на них с улыбкой, тихо переговариваясь о чем-то своем.

Патрон тоже изменился по сравнению с Йоркширом. Рядом с сыном он смягчился, расслабился, и стал по-настоящему похож на доброго Санта-Клауса. Неделя пролетела незаметно. Пришло время расставаться – Луке и Ганусе с Джоном предстояло лететь во Львов, а патрон возвращался в Англию. Вечером в воскресенье они вместе приехали в аэропорт. Рейс в Лондон, которым улетал сэр Найджел, был глубокой ночью, но он решил приехать заранее, чтобы побыть с семьей несколько лишних часов. Лука видел, как эти трое расстроены скорой разлукой.

Отпущенное время истекло, и отпуск, такой счастливый, остался позади. Уже не в разноцветной горнолыжной куртке, в которой он так забавно выглядел, а в строгом твидовом пальто, сэр Найджел проводил их на посадку, и пока они стояли в очереди, его высокая фигура маячила среди разношерстной толпы, оставшейся позади.

В самолете Джон быстро заснул. Гануся долго смотрела в темный иллюминатор, а потом неожиданно спросила:

– Скажи, почему все так происходит?

– Что ты имеешь в виду? – откликнулся Лука.

– Почему мы с ним не можем жить, как нормальные люди, как семья? Почему должны вечно прятаться?

– Ты сама знаешь ответ на этот вопрос. Рейчел, фонд, деньги. Все понятно, все ради Джона.

– Ради Джона!.. – воскликнула она. – Он просто боится, что если она отберет у него деньги, он перестанет меня интересовать. Так и сказал как-то, представляешь: «Зачем тебе нищий старик?» Как будто я живу с ним ради этих чертовых денег! Или ты тоже так думаешь? Давай, скажи!

Гануся пристально уставилась на него. Лицо ее порозовело, глаза сверкали, полные гнева, который она сама себе внушила.

– Не бери в голову ерунды, – мягко сказал Лука, как маленькому ребенку. – Конечно, я так не думаю. Деньги важны, но они не самое главное в жизни. Купить можно не все. Многое, но не все. И потом, ты сама знала, на что шла, он от тебя ничего не скрывал.

– И где только были мои глаза? – горько усмехнулась она.

– Ты полюбила очень достойного человека.

– А могла бы полюбить и тебя.

Повисла странная пауза. Эта была их излюбленная тема для шуток. Сэр Найджел не раз говорил, что Лука гораздо больше подходит Ганусе, чем он сам, и они могли бы составить прекрасную пару. Это всегда вызывало приступ веселья, и Лука с Ганусей вторили ему на все лады. Но сейчас, когда Лука смотрел в ее серьезные глаза, ничего шутливого в них не было. Пауза слишком затянулась.

– Ты выбрала его и обсуждать тут нечего.

Он произнес это прохладным тоном, каким обычно разговаривал с провинившимися подчиненными, но тут же переменился и сказал успокоительно:

– Сама подумай, на что тебе жаловаться? У тебя и сына есть все, что нужно. Найджел любит вас, и все сделает ради вас. Уж поверь, я точно знаю.

– Лучше бы просто был рядом, – мрачно пробормотала она.

– Брось грустить! – сказал Лука, желая развеять неприятную тень. – Все будет хорошо!

– Все будет хорошо, – эхом повторила она, и вдруг спросила:

– А когда все будет хорошо? Когда он умрет, и я смогу найти того, кто будет рядом всегда, а не два дня в месяц? Ты ведь тоже выиграешь после его смерти, правда? Думаешь, я ничего не знаю про завещание? Получишь большие деньги, между прочим…

Голос Гануси звучал неприятно, с дребезжащими нотками, но смысл слов не шел с ним ни в какое сравнение. Ему вдруг расхотелось ее успокаивать, и он решил не отвечать. Отвернулся и уставился в противоположный иллюминатор, черневший круглым отверстием через проход.

Глава 6

Конец января принес с собой снег и морозы. Тернаву занесло, заткало белым покрывалом и только шоссе, проходившее через село, оставалось пригодным для передвижения. Правда, еще была новая дорога в Кроличью Балку, которую чистили регулярно, и по которой продолжали сновать машины, но уже не самосвалы, а поменьше – микроавтобусы, а то и вовсе легковушки. Стройка двигалась полным ходом, и никакая зима не могла остановить энергичную мадемуазель Флоранс. Террасы уже были готовы, инженерные коммуникации проведены, и шла внутренняя отделка башни. Здание конюшни закончили еще до морозов.

Обо всем этом Лука знал со слов пани Брониславы, потому что бывал в Тернаве нечасто. С наступлением холодов Флоранс перебралась из строительного городка в село, на постой к пани Ефросинье, а та была дружна с пани Брониславой. Флоранс оказалась дамой словоохотливой, особенно после рюмочки-другой домашней наливки, и теперь вся Тернава без задержек получала новости из самого надежного источника. Конечно, волновал селян не только ход строительства.

Все женское общество Тернавы во главе с пани Брониславой пыталось выяснить, кто же их будущая соседка. Правда, получить сведения о самой мадам Лакруа им не удавалось, сколько они не старались. Лишь только речь заходила о заказчице, Флоранс будто воды в рот набирала. Пожимала плечами и отшучивалась, и никакая наливка тут не помогала.

Лука как-то спросил, на каком языке они общаются. Этот, казалось бы, простой вопрос поставил пани Брониславу в тупик. Как на каком? Ни на каком, просто общаемся, ответила она. Лука сделал вывод, что это некий особый женский язык: словечко оттуда, словечко отсюда, улыбка, жест, выражение глаз. Село находилось недалеко от границы, и многие жители худо-бедно понимали несколько языков. Кое-кто английский, венгерский, все поголовно – польский, а были и такие, кто понимал итальянский и французский. Сама Флоранс тоже оказалась дама не промах, и в свою очередь активно осваивала незнакомый язык.

Февраль окончательно превратил Тернаву в медвежий угол. Повсюду высились сугробы под два метра, бушевали вьюги, наметая снега все больше и больше. Лес застыл. Суровые ели высились неподвижные, в величественном снежном уборе, а под ними вились запутанные нити следов лесных обитателей. Только по этим следам и можно было догадаться, что белое царство зимы не вымерло, а по-прежнему полно жизни.

Лука приехал в Тернаву только в конце февраля, в первый раз после нового года. Пани Бронислава обрадовалась, тут же затеяла праздничный ужин и вскользь обронила, что если хозяин не против, можно пригласить в гости мадемуазель Флоранс. Со стороны экономки это было смелое предложение, но они так долго прожили под одной крышей, что иногда и пани Бронислава, и сам Лука забывали, кто из них хозяин дома. Не встретив прямого отказа, экономка осторожно продолжила развивать свою мысль, постепенно входя во вкус. Она в красках расписала, как одинока здесь бедная иностранка, как тяжело ей приходится трудиться, и они, как добрые христиане, просто обязаны оказать ей дружескую поддержку. Она закончила свой монолог, а Лука не проронил ни слова. Пани Бронислава, зная его привычки, больше не настаивала. Только выжидательно поглядывала, пока он, наконец, не произнес:

– Что ж, если хотите, давайте позовем.

Он и сам не знал, зачем так поступил. Лука уже уверил себя, что не хочет ничего знать ни про Кроличью Балку, ни про ее будущих обитателей. После возвращения из Европы в его сердце, как в зимнем лесу, воцарилось белое безмолвие. Он превратился в отшельника, даже с сэром Найджелом общался только по делам, избегая семейных встреч. Сталкиваться с Ганусей ему совершенно не хотелось. Он мягко, но твердо отклонял все приглашения и сам никого никуда не звал. Лука проводил бесчисленные вечера за роялем, запрещая себе ездить в Тернаву и думать про Эмму Лакруа.

На самом деле загадочная племянница не оставляла его ни на миг. Что бы он ни делал, чем бы ни занимался – говорил ли по телефону, встречался с нужными людьми, работал с документами, ужинал в ресторане – ее тень всегда была рядом. Она все время следила за ним колючими темными глазами, большеносая, настороженная, такая безжалостная в своей неумолимости… Настырной тенью смотрела из каждого угла, и он возненавидел ее так, как никого в жизни.

«Вот черт дернул! Зачем в доме эта Флоранс?» запоздало спохватился он. А все пани Бронислава, проклятая старушенция! Уволить ее к такой-то матери и делу конец. Вечно лезет не в свое дело! А впрочем, пускай все идет, как идет. Пусть приходит Флоранс, пусть вездесущая Эмма Лакруа запускает своих шпионов, он не станет прятаться. Он не из пугливых. Никто не посмеет обвинить Луку Войновича в трусости. Даже если она вырвала у него родовой замок, он примет поражение с гордо поднятой головой. В конце концов, контакта избежать все равно не получится и рано или поздно ему придется встретиться с захватчицей лицом к лицу. Ужин с француженкой можно воспринимать как разминку перед боем.

– Только, пани Бронислава, вы уж подготовьтесь как следует. Если нам чего-то не хватает, я могу съездить в Добромиль.

– О, Лука, конечно! Все будет на высшем уровне! – обрадовалась экономка и добавила: – Ехать никуда не нужно, у нас полно запасов. Вы ведь так редко бываете, а мы с Ежиком довольствуемся малым.

В горах связь брала не везде, и Ежика с запиской срочно отправили разыскивать мадемуазель Флоранс. Через некоторое время он вернулся обратно с положительным ответом. Пани Бронислава вдохновленно загремела на кухне посудой, и вскоре оттуда потянулись аппетитные запахи. Лука тем временем бесцельно слонялся по дому. Спустился в подвал и провел ревизию винных запасов. Результатами остался доволен и выбрал к ужину пару выдержанных бутылок. Пани Бронислава выбор одобрила, но отметила, что лучше домашней наливки нет ничего.

Вдруг ощутив, что не знает, чем себя занять до вечера, Лука пошел на конюшню. Начинало смеркаться, по ногам вилась колючая пороша, и он понял, что верховая прогулка не самая хорошая идея. В конюшне было тепло и приятно пахло сеном. Синьора стояла сонная. Заметив хозяина, она повернула голову и негромко фыркнула. Он потрепал ее по шее, бегло осмотрел и окончательно решил оставить старую кобылу в покое. Лука вынул заранее приготовленный черный хлеб с солью и ощутил на ладони осторожные мягкие губы. Еще раз провел рукой по седеющей гриве и вернулся в дом.

Флоранс явилась без опозданий. Она пришла все в той же всесезонной желтой куртке, но под курткой оказался наряд для званого ужина. Едва переступив порог, начала восклицать и восхищаться домом. Пани Бронислава, с серебряной брошкой на парадном платье, стояла позади и наслаждалась. Втроем они чинно уселись за уставленный всевозможными яствами стол, и Лука разлил вино. Все церемонно чокнулись.

Постепенно, по мере наполнения бокалов и уменьшения еды на тарелках, беседа приняла непринужденный характер. Поначалу Лука чувствовал себя скованно в дамском обществе, но француженка была так мила и приветлива, так забавно коверкала слова, что он скоро привык. Гостья и пани Бронислава действительно обходились какой-то невероятной смесью языков, при этом прекрасно понимая друг друга. Лука втайне боялся, что разговор рано или поздно перекинется на хозяев Кроличьей Балки, но Флоранс ловко избегала наводящих вопросов пани Брониславы. Попытавшись так и этак, и поняв, что ей ничего не добиться, пани Бронислава оставила попытки и беседа потекла в безобидном русле.

Ужин удался на славу. Дамы, по-видимому, остались довольны друг другом, несмотря на неудовлетворенное любопытство принимающей стороны. Однако это компенсировалось приятной атмосферой и похвалами дому, которые пани Бронислава искренне принимала на свой счет.

Когда трапеза закончилась, и экономка отправилась варить кофе, Лука пригласил Флоранс посидеть у камина. Оба молча смотрели в огонь, но молчание было не тягостным, а дружественным.

– Хотите бренди? – спросил Лука. – У меня есть хороший.

– Местный? – улыбнулась француженка.

Оставшись вдвоем, они перешли на английский.

– Нет, армянский.

– Что есть армянский? Никогда не пробовать такого.

– Вам понравиться. Он, правда, довольно жесткий и больше подходит для мужчин, но мне кажется, вы должны оценить.

– Хотите сказать, я похож на мужчину? – Она снова улыбнулась.

– Нет, что вы! Я лишь хочу сказать, что вы сильная натура и способны на многое.

Она внимательно смотрела на его профиль, на седые кольца волос на шее, и огонь отражался в ее прозрачных глазах. Лука почувствовал этот пристальный взгляд и поднялся с кресла. Налил два бокала, протянул один Флоранс.

– Благодарю, – сказала она.

Он опять уселся в кресло и почувствовал, что она разглядывает его.

– Это вы есть сильный натура, Лука, – сказала она, пригубив коньяк. – В этом она права. Вы есть сильный и нежный. Такой же хороший, как этот армян… Армян, я правильно сказать?

– Да, армянский… Вы имеете в виду, мадам Лакруа таковым меня считает?

Но он уже знал ответ на свой вопрос.

– О да, Эмма Лакруа.

Вот уж воистину интересно, отчего его дорогая племянница, эта злобная фурия, назвала его сильным и нежным? Сильным – это еще объяснимо, если она помнит ту свадьбу, то после войны он мог показаться девчонке эдаким крутым мачо. Но нежным? Скорее всего, француженку подвело знание языка.

– А что-нибудь еще она обо мне говорила? – с кривоватой усмешкой спросил он, но не из любопытства, а чтобы выполнить долг хозяина – поддержать тему, начатую гостем.

– О да, она много говорить о вас, – задумчиво сказала Флоранс, потягивая коньяк. – Но пусть скажет вам сама, если захотеть.

«Ну и черт с ней!» раздраженно подумал Лука, стараясь выбросить племянницу из головы. Пропади она пропадом вместе со всеми присными и Кроличьей Балкой в придачу! Внезапно он разозлился и так сильно стиснул бокал, что тот едва не треснул. Хорошо, что Флоранс ничего не заметила.

Вернулась пани Бронислава и дамы уселись пить кофе с домашними пирожными, а Лука остался у камина. Они опять заквохтали на своем языке, и он был рад, что им хватает общества друг друга. Злость прошла так же внезапно, как и нахлынула, но на сердце остался неприятный осадок.

Вскоре Флоранс засобиралась, и Лука вызвался проводить ее. До дома пани Ефросиньи, где квартировала француженка, идти было совсем ничего, но на улице разыгралась настоящая вьюга, и он решил отвезти гостью на машине. В непрогретом салоне было холодно, из темноты в ветровое стекло неслись крупные хлопья снега. За пятиминутную поездку никто из них не проронил ни слова.

– Спасибо, Лука, – сказала на прощанье Флоранс, – ваш бренди хорош, и все остальное тоже. До свиданья!

Хлопнула дверца и желтая куртка исчезла в метельном мраке.

На следующий день утром Лука уехал во Львов и не появлялся в Тернаве до самой весны.

Они приехали в середине апреля. Лука, конечно, узнал об этом заранее, от пани Брониславы; за неделю до приезда выяснилась точная дата. А накануне, за два дня, приехала коневозка, облепленная со всех сторон таможенными марками, и привезла двух лошадей. Они поступили под опеку нанятого конюха из числа местных. Дюжий парень по имени Иван после первого рабочего дня взахлеб рассказывал всему селу, что таких лошадей, как в Кроличьей Балке, он отродясь не видел. Вероятно, подразумевалось, что старая кобыла пана Войновича им и в подметки не годится. Конюха распирала гордость от вновь приобретенного статуса, и селяне слушали его, раскрыв рты. Правда, пани Бронислава усмотрела в этой истории покушение на достоинство хозяина, и в конце рассказа обронила, что много ли надо, чтобы произвести впечатление на такого необразованного олуха, как этот Иван.

Флоранс дневала и ночевала на стройке, о чем экономка тоже не преминула доложить Луке по телефону. Француженка очень похудела, даже подурнела, стала нервной и раздражительной. Помимо бесконечных дел, связанных с окончанием строительства, она занималась еще и подбором персонала. Хозяйка решила совсем заездить бедную крошку, и поэтому местные жительницы вызвались помочь ей и советом, и делом. Помимо Ивана, в Кроличью Балку наняли двух горничных, повариху и садовника. Кандидатуры обсуждались чуть ли не на собрании громады. Подготовка к прибытию новой хозяйки захватила все село, и самого приезда ждали с превеликим волнением. Каждому не терпелось посмотреть на пресловутую Эмму Лакруа.

Внутри готового дома, что перестроили из разрушенной башни-донжона, никто из местных еще не бывал. Горничные еще не приступили к своим обязанностям, и только некоторым счастливчикам, вроде конюха Ивана, удалось заглянуть туда через окна. Толком никто ничего не рассмотрел, а потому слухи ходили самые разнообразные. То говорили, что внутри все из чистого итальянского мрамора, в колоннах и позолоте, то наоборот, что стены оставили прежними, из стародавнего камня, и башня один в один копирует Оранский замок семнадцатого века.

Чета Лакруа явилась в Кроличью Балку точно по плану. Лука знал, что они уже приехали, но не торопился в Тернаву. Его обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, он знать их не желал, а с другой хотел посмотреть в глаза женщине, которая отняла его замок и преследовала в мыслях долгие месяцы. Наконец, к субботе он окончательно извелся от бесконечного диалога с самим собой и решил не откладывать неизбежное в долгий ящик. Что он, собственно, потеряет, если посмотрит на нее? Врагов надо знать в лицо.

Утром он встал пораньше и через два часа был в Тернаве. Не вступая в лишние переговоры с пани Брониславой, у которой глаза горели, как у тигрицы на охоте, он велел Ежику седлать Синьору. Тот исполнил приказание хозяина без промедлений.

Было около десяти часов утра, когда он въехал в лес по новой дороге. Кобыла шла шагом, копыта звонко стучали по асфальту. Воздух был напоен ароматами расцветшего леса. Среди буковых стволов вздымались пронизанные солнцем колонны света. Все вокруг полнилось тугой, распускающейся жизненной силой. Юная листва золотилась в солнечных бликах и птицы, огорошенные весенним переполохом, звонко перекликались по всему лесу. Лука свернул с дороги и тронул Синьору рысью. Кобыла, возбужденная запахами весны, резво побежала вперед.

Вдруг где-то справа затрещали ветки, и раздалось негромкое призывное ржание. Лука остановил прядающую боками Синьору и увидел, как из зарослей ракитника выныривает огромный черный конь. Он приближался длинной плавной рысью, издавая сдержанный, но настойчивый призыв жеребца.

Когда Лука взглянул на всадника, ему показалось, что это ребенок. Фигурка была одета в короткую черную курточку и белые бриджи. По уверенной манере держаться в седле чувствовалось, что всадник хороший. Конь приближался и Лука понял, что размеры фигурки обманчивы. Только по сравнению с огромным конем она казалась детской, а на самом деле всадником была женщина.

В лице Эммы – а это, несомненно, была Эмма Лакруа собственной персоной – не было ничего необыкновенного, просто милое женское лицо. Лука не раз встречал куда более ярких красавиц, а здесь будто и не пахло ничем примечательным. Правда, никаких тебе роговых очков и уродливо выпирающих зубов. Да и нос не такой большой, как ему помнилось. Она ли это? А если она, то что с ней, сделала пластическую операцию? Вполне вероятно.

Однако, несмотря на все несоответствия, он все же узнал ее. В ней осталось что-то неуловимое от той девочки, которую он видел на свадьбе двадцать лет назад. Она остановила коня, неспешно отвела назад темные волосы, и посмотрела прямо на него.

Наверное, все дело было в глазах.

Очень внимательные, светло-карие, опушенные длинными прямыми ресницами, они смотрели спокойно и твердо, а на поверхности плескались веселые желтые смешинки. И вдруг оказалось, что он не может отвести взгляд. Что-то приковало его, что-то было в этих глазах. Захотелось рассмотреть, что кроется за этими веселыми смешинками. Там пряталось что-то очень важное, имеющее к нему, Луке Войновичу, непосредственное отношение. Там скрывалась какая-то тайна. Внезапно ему показалось, что там он найдет ответ на все вопросы. Там лежала долина, куда более прекрасная, чем Кроличья Балка, полная счастьем, которое не кончается год за годом. И в то же время он почувствовал, что долина может обернуться зыбучим песком с бездной внутри, единожды окунувшись в которую, пропадешь навсегда.

– Эй, Лука! – раздался мягкий голос. – Вы ведь Лука? Почему вы так смотрите на меня? Что-то не так?

От звука ее голоса он пришел в себя.

– Простите, Эмма, – сказал он. – Я не ожидал встретить вас здесь.

– Неужели не ожидали? – Веселые смешинки в глазах шаловливо подпрыгнули, – а я-то надеялась, что вы прогуливаетесь здесь с единственной целью – познакомиться со мной! Впрочем, мы уже знакомы. Вы ведь помните меня?

Она смотрела на него и улыбалась, а желтые смешинки искрились и переливались, точно крошечные солнечные зайчики. Надо было отвечать, но он позабыл все слова, которые обычно произносят в таких случаях, с ужасом понимая, что ведет себя как последний остолоп.

– Конечно, я помню вас, Эмма. Только тогда вы были не Эммой.

– Неужели вы помните мое первое имя?

– Я помню его.

Чарующие смешинки не скрывали напряженного внимания, с которым она разглядывала его. Внезапно он понял, что она замечает все до последней детали, и каким, должно быть, кретином он выглядит в ее глазах. Это раздосадовало Луку, он разозлился на себя за нелепое наваждение и поэтому сказал:

– Прошу прощения, но я помню, что раньше вы выглядели иначе. Лицо немного другое. Я не ошибаюсь?

– Вы имеете в виду мой нос? – весело ответила она, поворачиваясь перед ним в профиль, – вы наблюдательны, месье Лука, нос действительно был другой. Я его уменьшила. Так лучше, правда?

И провела пальцем по переносице.

Боже, какой кошмар, какой нелепый разговор! С первых минут знакомства указывать женщине на то, что она исправила свою внешность. Мать сгорела бы со стыда за него. Но эта Эмма, кажется, ни капли не смутилась, только одобрительно улыбнулась, как будто он удачно пошутил.

– А теперь я требую, – сказала она, – чтобы вы немедленно отправились со мной в Кроличью Балку. Вы должны оценить старания мадемуазель Флоранс. Вы же знакомы с моим архитектором? Она говорила, что вы были необыкновенно добры к ней. Я в свою очередь тоже вам очень благодарна.

И без всякого перехода, как будто приглашение уже принято:

– У вас прекрасная лошадь. Кобыла? Как ее зовут?

Как-то незаметно она увлекла его за собой, и вот они уже ехали рядом, плечом к плечу.

– Ее зовут Синьора. А у вас жеребец? Очень впечатляющий.

– Его зовут Брисбен.

Она с совершенной грацией похлопала узкой ладошкой по мощной шее коня, и Лука поймал себя на мысли, что следит за этой рукой, затаив дыхание. К счастью, темные волосы блестящей волной упали ей на лицо, и это позволило ему выиграть лишнюю секунду, чтобы взять себя в руки.

– Но мы зовем его Бри. Как сыр.

«Мы». Слово почему-то неприятно кольнуло Луку. У нее есть семья, близкие, муж. Он прекрасно знал об этом заранее. Ведь это та самая женщина, которая отняла у него Кроличью Балку и мерещилась ему по ночам. Та самая женщина, которую он не раз представлял себе, как… И тут Лука сам себе поразился. Он совершенно не мог вспомнить, какой представлял ее раньше.

Это странное, неземное создание, что ехало рядом с ним, не имело ничего общего с той фурией, которую услужливое воображение рисовало ему целую зиму. Оно не имело ничего общего ни с кем из его знакомых. Не верилось, что эта тоненькая женщина, похожая на девочку, заварила всю эту кашу с постройкой усадьбы и заставила массу людей исполнять свою волю. Она возродила Оранский замок из небытия – сделала то, что не получилось у него самого.