Текст книги "Полет «Феникса»"

Глава 23

Моран сидел, зажмурив глаза, – яркий свет жег даже сквозь солнечные очки. Их тела медленно обезвоживались, и слезные железы были пусты. Больно было даже моргнуть. Он услышал чьи-то шаги, открыл глаза и увидел искаженное отчаянием лицо Таунса.

– Ничего не выйдет, – прошептал Таунс, опускаясь рядом с ним на корточки. Он закрыл лицо руками и продолжал говорить очень тихо, чтобы слышал один Моран: – Ничего не выйдет. – Он не мог молчать, нужно было с кем-то поделиться страшным открытием, чтобы оно не взорвало его изнутри. – Ничего не выйдет.

Пиропатроны лежали у него в кармане, и Моран заметил это.

– Что случилось? – К нему вернулся страх: Стрингер был в салоне, как раз там, откуда только что вышел Таунс, и слова его могли означать только то, что они снова схлестнулись.

– Что стряслось, Фрэнк? – переспросил он настойчиво.

– Полета не будет. – Таунс посмотрел на Морана. В его голосе еще звучало изумление – вот уже три недели все они, сами того не подозревая, живут грезами сумасшедшего мечтателя, – Знаешь, кто такой Стрингер?

В предчувствии чего-то страшного у Морана натянулась кожа на затылке. Итак, опять Стрингер и Таунс. В очередной раз.

– Знаешь, кто он, Лью? Он конструктор. Конструирует самолеты. Модели самолетов. Игрушки.

– Не понимаю. – Волнами поднимался полуденный зной, обжигая, размягчая мозг. – Что там у вас опять стряслось?

Таунс обхватил руками колени, положил на руки голову. Теперь он сожалел, что не сдержался и поделился с Мораном жуткой тайной.

– Фрэнк, вы опять сцепились?

– Нет, нет. Просто тихо поговорили.

И каждое сказанное Стрингером слово звучало вполне нормально, вполне осмысленно. Наихудшее из сумасшествий: внешне похоже на здравомыслие.

Он не помнил, сколько простоял в двери, спиной к Стрингеру. Видимо, достаточно долго, чтобы тот, наконец, заметил его.

– Что у вас, мистер Таунс? – Лишенный красок голос Стрингера не стряхнул с него оцепенения. – Мистер Таунс, что это у вас?

Обернувшись, он увидел, что Стрингер смотрит на его руку.

– Это? – Безумным, неуместным показался ему вопрос парня. – Пиропатроны. – Напрягшись, он вспомнил, куда собирался их отнести. – Для стартера.

– Зачем вы их взяли? – Мягкие глаза мерно моргали.

– Забрал для сохранности.

– Тогда положите их на место. Утром они понадобятся. Мы не можем их потерять.

– Не можем, это верно. Я как раз и пошел, чтобы положить на место.

Стрингер кивнул и опять уткнулся в чертежи. Таунс видел только яркие краски каталога и написанное большими буквами слово "КЕЙКРАФТ".

– "Кейкрафт" – это ваша фирма, Стрингер?

Стрингер поднял взгляд, снова опустил его на каталог. Может, сообразил, что их следовало бы убрать подальше?

– Да, это название моей компании.

– Я слышал о ней. Вы делаете модели самолетов, так ведь?

– Да. – В голосе Стрингера не было ни нетерпения, ни беспокойства. Скорее гордость. – Мы делаем лучшие из летательных аппаратов.

– Я не знал, что фирма производит и большие самолеты.

– Самый большой из тех, что мы выпускаем, – "Альбатрос", парасольная модель с охватом крыльев шесть футов, но это не моя конструкция. Это планер, а я работаю над силовыми моделями. – Он раскрыл каталог и протянул Таунсу. – Наибольший из тех, что проектировал я, – "Хок 6" – вот этот. В прошлом году модель завоевала кубок Стивенеджа в классе силовых по правилам ФАИ. Радиоуправление тоже моей конструкции.

Каталог поплыл перед глазами Таунса. Все стало нереальным.

– Это очень хорошо. Кубок Стивенеджа. Прелестный самолетик. Но я спросил о больших самолетах. Я не слышал, чтобы ваша фирма выпускала настоящие самолеты, на которых летают люди, ну, такие машины, как "Скайтрак". Как "Феникс".

– Нет, "Кейкрафт" строит только модели самолетов. – Он перелистывал каталог, любуясь моделями, как садовник любуется своими призовыми розами.

– И вы один из их конструкторов?

– Уже два года я – главный конструктор. – Он протягивал Таунсу книгу. – Вот это – "Рейнджер". Модель I имела V-образное пересечение плоскостей, вторая была с высоко расположенными крыльями, а третья наделена всеми факторами устойчивости двух первых, но при этом не теряет скорости при полном безветрии. – Он развернул перед Таунсом страницу.

– И вы никогда не проектировали больших самолетов? Вроде "Скайтрака"?

Стрингер удивился. Речь ведь шла о "Рейнджере".

– Больших? О, нет.

– Только этот, "Феникс"?

– Этот? – Он откинулся в кресле, сложив на груди руки. – Я его не проектировал. Вопрос стоял лишь о подгонке деталей, об импровизации. – Казалось, он озадачен таким оборотом разговора.

Таунс, запинаясь, проговорил:

– Я, может, и ошибаюсь... вы считаете, что конструктор игрушечных самолетов способен построить настоящий, большой? Я просто хочу... просто хочу уяснить это для себя. – Он едва справился с неодолимым желанием заорать ему прямо в лицо: "Скажи, что ты шутишь! Ради бога, скажи, что все это мистификация, что ты просто хотел меня напугать!"

Лицо парня приняло самое серьезное выражение.

– Конструктор игрушечных самолетов? Мистер Таунс, игрушечный самолет – это такая металлическая машинка, которую заводят и ставят на пол. Заводной мотор имеет привод на колеса, и они крутятся. "Кейкрафт" выпускает масштабные летающие модели, разумеется, это не то же самое, что игрушки.

Таунс подавленно кивал:

– Угу! Это я понимаю. Я просто хотел себе уяснить...

– Что касается вопроса, способен ли я построить большой самолет, мистер Таунс, то вы должны уяснить два важных момента. Одни и те же принципы аэродинамики применимы как к масштабным, так и настоящим большим самолетам – несущие поверхности, коэффициенты подъемной силы и лобового сопротивления, уравнение соотношения нагрузки и тяги. – Худые руки сами сложились на груди: учитель поучал ученика. – В 1852 году в наполненный газом шар установили паровой двигатель, и он поднялся в воздух. Примерно тогда же Хенсон и Стрингфеллоу построили модель с резиновым приводом, которая определенно была тяжелее воздуха – именно по этой причине это явилось шагом вперед по сравнению с паровым шаром. Модели аэропланов успешно летали за пятьдесят лет до того, как в воздух поднялись братья Райт. Это были не игрушечные самолеты, мистер Таунс.

– Нет. Нет. Я... не понял...

– И второй момент, который вы должны себе уяснить, это то, что модель самолета способна летать сама. Без пилота. В воздушной яме и при изменении ветра она должна поддерживать устойчивость. Конструкция должна быть даже эффективнее, чем у полнообъемного самолета. Я слышал, как летчики отзываются о хорошей машине – "летает без рук". Уберите руки с рычагов, и машина продолжит полет. Как вам известно, это неприменимо ко многим полнообъемным машинам, но все модели должны быть таковы, иначе они вовсе не будут летать. Полагаю, вам это известно, мистер Таунс.

Таунс закивал, сказал – да, ему понятно. Больше он не хотел ничего слышать. Стрингер оседлал своего конька и мог говорить еще долго – час, день, год, потому что в этом вопросе он спец, может, даже лучший в мире.

Он снова кивнул и сказал, что все понял. Затем сунул в карман пиропатроны и шагнул в дверь, сразу окунувшись в самое пекло, шатаясь, кинулся под крыло и упал в тень рядом со штурманом, ибо открытие тяготило его.

Выслушав, Моран спросил:

– И это все, что произошло?

– Все.

– Ты случайно не обвинил его, что он водит нас за нос?

– Лью. Пойми. Он не водит нас за нос. Разве ты не слыхал о людях, мнящих себя наполеонами? Стрингер считает себя авиаконструктором. Достаточно послушать его, чтобы понять, что парень свихнулся. Может, в этом отношении в нем больше человеческого, чем мы думали. Теперь я больше понимаю его, чем десять минут назад. Мне понятно, что он от страха перед смертью построил себе воздушный замок и играет с ним, вместо того, чтобы смириться с гибелью от жажды. Для него его мечта реальна. Как бы я хотел не знать того, что знаю. Тогда можно было бы со спокойной совестью завести мотор, взлететь и разбиться, и все было бы кончено. – Он опять прикрыл глаза руками. – Может, так было бы и лучше.

– Мы никому не скажем, Фрэнк.

– Хорошо.

– И сами об этом забудем.

– Можно попробовать. – Таунс недоверчиво покосился на него.

– Если мы не сможем об этом забыть, придется смириться со смертью. Взгляни на это вот с какой стороны: для конструктора авиамоделей он неплохо знает теорию настоящих самолетов. Меня он убедил, да и тебя тоже – мы нигде не смогли застать его врасплох. Посмотри на его соединения рычагов – на каждом квадранте оптимальное соотношение плеч. Он знает о перевернутых конических формах в креплении основания крыла... Ни разу не допустил оплошности, которая заставила бы засомневаться...

– Теория его превосходна. Но лететь придется по-настоящему.

Больше он не мог говорить об этом. Не хотелось даже думать. В ушах раздавался ровный монотонный голос: "...она выиграла кубок Стивенеджа в прошлом году в классе силовых моделей". Стивенедж... Бог мой! Здесь ведь Сахара.

Жар шел отовсюду. Спрятаться было негде. Утешения тоже нигде не найти. До сих пор Моран боялся только новой схватки Таунса со Стрингером. Ее не случилось. Он думал, это самое страшное из того, что с ними могло произойти. Но случилось кое-что пострашнее.

* * *

В сосуде булькала жидкость.

Рефлектор отбрасывал свет на песок. Белами это увидел, но с места не сдвинулся. Прежде чем сигнал достиг сознания, прошла почти минута. Он выполз из тени и поправил рефлектор, чтобы пучок падал на испаритель. На пальцах остались следы – пузыри ожогов. Боли он не почувствовал.

– Дейв. Там есть вода, а, Дейв?

Не было смысла трогать бутылку, чтобы определить вес: по звуку падавших капель он знал, что воды в бутылке меньше половины.

– Не сейчас, Альберт. – Только что миновало четыре, тени удлинялись. Он не мог дать Кроу воды, не отмерив как следует, – это было бы не по правилам. Через три часа бутылка наполнится. Они дождутся девяти или десяти, когда спадет жара, вода станет прохладной, и от нее будет больше пользы. Каждому достанется, чтобы смочить рот и горло. Он понял, что Кроу плохо видит или еще не очнулся от сна, если спрашивает об этом.

Кто-то крутил в салоне генератор. Каждые полминуты стон его прекращался, потом опять неровно возобновлялся. У того, кто это делал, сил почти не было. Их не осталось ни у кого.

– Я не просил, – сказал Кроу и присел рядом. Красные глаза были еще сонными. – Просто хотел убедиться, что все в порядке. – Он пристально посмотрел на Белами, оценивая его состояние. – Как себя чувствуешь, друг?

– Хорошо. – Надо бы пошутить, сказать, к примеру, "я – на вершине блаженства", или что-нибудь в этом роде, но слишком трудно. – А ты?

– Ужасно, – ответил Кроу.

Под крылом, свесив головы на грудь, сидели Таунс и Моран. Заснули, сидя на корточках. Рядом распластались Тилни с Уотсоном. Значит, там, у генератора, Стрингер. Ужасно было сознавать, что обессилел даже Стрингер.

На песок падали тени – застывшие в неподвижности крылья, всего пять или шесть пар. Невыносимо было поднять голову, чтобы разглядеть птиц в ярком мареве. Да и нет смысла. Главное – они здесь. Ноги будто исхлестаны розгами. Икры то и дело схватывают судороги. Надо отвлечься.

– Ты куда? – спросил Кроу.

– К генератору. – Белами стал на колени – песок был острый, горячий.

– Там же кто-то есть.

– Сменю. Следи за банкой, Альберт. – Он шагнул прямо под солнце и, шатаясь, побрел к двери.

Стрингер сидел с закрытыми глазами, чуть раскачиваясь в такт движению рук. Кабину заполнял мерный рокот. Его глаза резко, как у Бимбо, распахнулись, когда к нему обратился Белами.

– Пришел сменить. – Лицо Стрингера виделось размытым пятном, в волнах поднимающегося жара расплывались циферблаты на панели.

– Только полчаса, – проговорил Стрингер. – Больше нам не нужно – это последняя ночь.

– Да? – Белами пытался сфокусировать зрение на лице конструктора. – Мы летим завтра?

– Конечно. – Мутно-карие глаза смотрели неодобрительно. – Через полчаса я соберу вас всех. – Он обошел Белами и спустился вниз по проходу. Его беспокоил вопрос, заданный Белами, – почему он спрашивает, ведь все знают, что самолет вылетает завтра. Тревожил и Таунс – он не верит, что конструктор "игрушечных" самолетов может перестроить потерпевшую крушение машину и заставить ее лететь. Раньше он об этом не задумывался, а всякая новая идея ему была интересна. Конечно же, мистер Таунс преувеличивает разницу между моделью и полнообъемным самолетом: она только в размерах.

Стрингер убрал подальше каталоги фирмы, чтобы больше никто их не увидел. Он не намерен обсуждать "Рейнджер" или "Хок 6" с людьми, видящими в них только "игрушки".

Застонал генератор. Этот звук был ему приятен. Ступив на песок, он едва не свалился: жара была нестерпимой. Под крылом сидели Таунс и Моран. Кажется, они спят, что ж, с ними он поговорит попозже. Укрепив на голове платок, двинулся в обход "Феникса", проверяя все, – что было сделано прошлой ночью. Он не понял, как это произошло, только очнулся он лежащим на горячем песке. С трудом поднялся – перед глазами поплыли яркие пятна. Он собрал всю свою волю и решил не обращать внимания на этот обморок. В конце концов, нечто подобное и должно было случиться после трех недель без пищи.

Когда солнце спустилось на западный край неба, он подозвал к себе всех. Собрались в тени самолета.

– Через час возобновляем работу. Если хотите взять что-нибудь с собой в полет, то позаботьтесь об этом сейчас. Разумеется, ничего громоздкого – весь багаж придется оставить, речь идет о личных бумагах и мелких предметах. Кроме того, я хочу убедиться, что пассажирские гнезда вам впору. Поэтому прошу вас сейчас занять свои места.

Они молчали. Белами поставил ногу на проволочную подножку и, качнувшись, очутился в гнезде прежде, чем успел засомневаться, хватит ли сил забраться туда. За ним последовал Кроу, он грузно осел в гнезде, держась руками за поперечное ребро и чувствуя тяжесть в сердце от затраченных усилий. Пока остальные занимали свои места, Стрингер наблюдал, стоя у края крыла. Люди, привязанные, как бесформенные кули, к фюзеляжу, портили очертания самолета. Они дадут изрядное паразитное сопротивление, но нет никакой возможности затолкать их внутрь, потому что фюзеляж представляет собой очень узкую гондолу "Скайтрака". Если делать отверстия в обшивке, то это ослабит конструкцию. Конечно, коэффициент полезного действия машины был бы на пятьдесят процентов выше, если бы их не было на борту. Но они помогли ему построить ее, поэтому у них есть все права лететь на ней. Наконец он дал сигнал "отбой", и все снова окружили своего лидера.

– Особых проблем нет. Только во время полета никто не должен двигаться в своих гнездах, потому что факторы устойчивости имеют критическое значение. Теперь вы можете собрать все мелкие предметы, которые желаете захватить с собой. К работе приступим, когда сядет солнце. – Он забрался на место пилота и принялся осматривать соединения рычагов.

Моран отвел в сторону Таунса: он боялся с его стороны нового проявления строптивости.

Прислонясь к фюзеляжу, Таунс пристально смотрел на дюны, которые в свете угасающего солнца похожи на красные коралловые рифы. Над ними продолжали кружить два стервятника.

– Последняя наша ночь здесь, Фрэнк.

– Лучше бы мне поступить, как Кепель. Умереть приличной смертью. Никогда не скажешь заранее, что будет при крушении. Ведь у Уотсона осталось всего три патрона.

Моран внимательно посмотрел ему в глаза.

– Кем бы он ни был, как бы он ни был хорош или плох, он уже три недели строит этот самолет так, как умеет. Завтра ты его поднимешь в воздух. Если ты сможешь оторваться от земли, у нас будет какой-то шанс, может, один из тысячи, но шанс. Если мы останемся здесь, то к завтрашнему вечеру станем добычей стервятников. Поэтому, Фрэнк, если машина полетит, тебе нужно будет вложить в нее все, что ты знаешь и умеешь. А это ты сможешь, если только заставишь себя хоть немного в нее поверить. Прошу тебя, поверь... Если мы разобьемся, ты умрешь, зная, что не твоя в том вина.

Глава 24

Они не были готовы услышать эти два слова. Два слова перевернули все. Они их напугали.

До того, как это произошло, – где-то около пяти утра, работали почти не разговаривая. Из кабины "Скайтрака" сняли гирокомпас и указатель скорости, установили их на "Фениксе" рядом с креслом пилота. С помощью этих инструментов они смогут поддерживать приблизительно прямое направление полета и рассчитывать по часам покрытое расстояние. Таким образом, можно будет указать поисковой команде примерное местоположение остатков самолета и могил.

Таунс вложил пиропатроны в стартер. Он стал уговаривать себя хоть немного поверить в вероятность того, что затевал Стрингер. По крайней мере, эти пиропатроны были настоящими: они провернут двигатель, и мотор заработает. Может быть, на полных оборотах большой винт как-нибудь протащит всю эту груду металла на хвостовом костыле прямо по песку, через всю пустыню, пока они не наткнутся на колодец. Он так и сказал Стрингеру.

– Зачем рисковать и подниматься в воздух? Можно просто ехать, как на такси, всю дорогу.

– Вы что, серьезно, мистер Таунс? Разве вы не знаете, что система охлаждения рассчитана на работу в основном при крейсерской скорости. Мотор перегреется и заклинит уже через десять миль, а до ближайшего оазиса останется еще не менее ста пятидесяти. Кроме того, костыли не выдержат непрерывной нагрузки, они рассчитаны только на один взлет и одну посадку, их время действия – примерно одна минута. Наконец, пустыня изобилует валунами, и первый, на который мы наткнемся, разобьет шасси, а потом и пропеллер. Этот самолет сконструирован для полета, мистер Таунс. Это не игрушка, которую заводят и пускают по полу.

За эту долгую ночь Таунс на какой-то момент действительно поверил, что "Феникс" полетит и они выберутся отсюда живыми. Он даже задумался о своем будущем. В свою защиту он не сможет выставить ни одного аргумента. Полет при отсутствии радиоконтакта с землей – нечто такое, на что порой идет летчик, если хорошо знает маршрут и местность. Но даже и это никогда не считается убедительным оправданием. Можно считать, пилотских прав у него уже нет – их можно выбросить прямо здесь.

Но есть нечто куда более важное, чем конец летной карьеры. Он уже убил семерых, и даже если ему сохранят права, он не сможет больше взять на себя ответственность за чужую жизнь. В пятьдесят лет такое не стряхнешь с себя просто так, не спишешь на невезение и никуда негодную сводку погоды.

Последний его полет будет завтра, если он вообще будет.

К утру отмыли бензином песок, налипший на смазку в соединениях рычагов во время последней бури. Сняли, прочистили и вновь поставили на место воздухозаборник. Стрингер проверил каждую деталь новой машины, придирчиво осмотрел все, сделанное их руками. Иногда он застывал в раздумье возле своего детища. Никто не беспокоил его в такие минуты.

Белами поддерживал огонь в горелке дистиллятора, руки двигались сами, по привычке. Кроу нашел мешок для обезьянки, проделал в нем дырки для доступа воздуха, прикрепил проводом к гнезду. Сержант Уотсон неуклюже прочесывал песок на будущем пути самолета, очищая от мелких камней и метеоритов. Ему слышался иногда голос капитана Харриса, слышался так ясно, как будто он был где-то рядом. Сержант услышит его не раз во время суда, если выберется отсюда. Отказ подчиниться приказу офицера в обстоятельствах, сопряженных с опасностью для жизни. Что ему будет за это? Подумать времени хватит – пока подержат на гауптвахте, разжалуют в рядовые. Нет, в будущем розами не пахнет. И, самое главное, некого больше ненавидеть. Харриса нет, а другого такого не найдешь. Может, лучше остаться здесь, закрыть глаза, представить роскошную женщину, прямо как миллионеру на отдыхе, нажать на курок – и прощай, Уотсон, аминь!

Он механически выгребал из песка камни, зная, что если эта штука взлетит, он все же улетит на ней, хотя и не сможет объяснить, почему.

В четыре ночи взошла луна, и лампочка сразу потускнела, словно наступил рассвет. Теперь никто не работал, кроме Стрингера. Все сидели на песке спиной к свету, бодрствуя на зябком воздухе. Сил, чтобы согреть себя движением, не оставалось. Все хранили молчание. И когда услышали эти два слова, то растерялись.

– Все готово, – сказал он.

И все сразу переменилось. Потому что теперь все было позади, и оставалось только надеяться. А лелеять надежду легче, когда ради нее надо работать.

Моран посмотрел на Стрингера и вдруг увидел в нем человека, который отдает себя на их суд. Приговор отсрочен до утра. Интересно, сможет он выговорить хоть слово? Надо попытаться.

– Поздравляю.

* * *

В забрезжившем рассвете добрались до самой горловины дюн. Прежде чем над землей поднялся полный диск солнца, они очистили путь для самолета.

Стрингер зашел в салон выключить свет. В ту же розетку включил свою бритву и прислонился к переборке, зажмурил от боли глаза: вместе со щетиной бритва сдирала кожу, мешала сосредоточиться. Он пытался мыслить ясно. Теперь самолет закончен. Все проблемы позади. Теперь "Феникс" должен взлететь. Эта мысль несла с собой беспокойство. До сих пор его занимала лишь постройка самолета, теперь же предстояла окончательная проверка конструкции в воздухе. Что-то он мог и упустить: никогда прежде ему не приходилось строить полнообъемные самолеты.

Звук бритвы гипнотизировал, и он не заметил, как стукнулся обо что-то головой, падая на пол. Ему показалось, что лежал он долго, прежде чем услышал чей-то голос над головой.

– Мы готовы, Стрингер.

Он встал на ноги, а уж потом открыл глаза, увидел в дверном проеме Морана и забормотал:

– Иду. Я брился. Иду. – Он не обратил внимания на кровь на лице в том месте, которым ударился. Испытал только сильную досаду неизвестно на кого. – Вода? – спросил он штурмана, но Моран уже исчез. Он не хотел так жадно спрашивать о воде – получилось это само собой. Нарочито помедлив, он положил бритву в коробку и взял с собой, потому что в своих поездках никогда с ней не расставался.

Мистер Таунс. Где мистер Таунс? Его пилот.

Они сгрудились у хвоста, возле воды. Было полторы бутылки. Половина бутылки была еще теплой после дистилляции. Солнце светило в их лица. Они были безжизненны.

– Бутылка и половина бутылки, – сказал Моран, пытаясь четко произнести слова. Ночью было безветренно, и роса не выпала. – Разделим полную. Остальное – Фрэнку. Ему нужнее – он пилот.

Баночкой разлили жидкость, следя, чтобы не пролилось ни капли. Из салона вышел Стрингер. По его щеке текла кровь. Он пил свою воду, как и остальные, закрыв глаза и испытывая странное чувство: глотать было нечего, вся вода уже исчезла, всосалась в распухший язык. И сразу пришло мучительное ощущение – захотелось еще. Они отодвинулись от Таунса, пока тот пил свою повышенную норму.

Солнце уже жгло.

– Мистер Таунс. Взлетаем сразу же, как только прогреется мотор.

Таунс смотрел на испеченное лицо и подрагивающий рот, время от времени невыразительные глазки за стеклами сами сжимались, потом снова открывались. Робот был в действии.

– Как я уже говорил, у этой машины высокая тяговооруженность и очень низкая маневренность при малых скоростях. Будет некоторое рысканье при разбеге, так как пропеллер только один. Помните, это не "Скайтрак". Благодаря широкому размаху крыльев бортовая качка будет незначительна. Если почувствуете, что способны удерживать машину на высоте в сто футов, оставайтесь на ней, подниматься выше нет смысла. С другой стороны, нужно оставить себе возможность исправить всякие признаки неустойчивости.

Глядя на них со стороны, Моран больше не тревожился; для этого он был слишком изможден. Перед ним стоял Таунс, старик с падавшими на плечи седыми волосами и провалившимися глазами, и слушал поучения юнца, растолковывающего ему, как лететь. Моран не знал ни того, о чем думает сейчас Таунс, ни того, что он скажет Стрингеру. Это будет первый и последний полет Таунса на образце, который никогда не пойдет в серийное производство; ему предстоит стать единственным пилотом "Феникса", тоже единственного в своем роде. Если все это имеет для Таунса смысл, значит, у них есть шанс.

– Как вы знаете, щели закрылков установлены в открытом положении, и с пассажирами на борту во время полета будет некоторое провисание хвоста. Учитывайте это. Я предполагаю крейсерскую скорость в сто пятьдесят – двести миль, поэтому мы должны будем заметить колодец самое большее через два часа. Если рычаги будут хорошо слушаться, сделайте широкий разворот на запад, а потом держите прямо, сосредоточившись на удержании устойчивого полета. Вот и все, что вам нужно делать. Проблем быть не должно.

Таунс отметил, как снова сжались глазки за стеклами: робот отключился. Он внимательно выслушал все, что конструктор ему сказал, потому что сегодня всем им предстояло выжить или умереть, и это зависело от того, как он будет управлять рычагами.

– Благодарю вас, – сказал Таунс.

И тут Моран вдруг понял, что все это время подсознательно тревожился, как же все-таки все это воспримет Таунс. Он всем телом вздохнул от облегчения.

– Лью, запускаем. Убери всех подальше.

– Слушаю. – Он отвел их в сторону, куда заранее оттащили инструменты, козлы и все, за что мог зацепить хвост. Стрингер отошел вместе с ними, но стал в стороне. По песку тянулись длинные тени. Они смотрели, как взбирается в свое пилотское гнездо Таунс. С минуту он просто сидел, приходя в себя от затраченных усилий. Затем открыл кран и нажал сектор газа. Качнув ручкой десяток раз, отпустил ее. Руки работали привычно. Он знал это и доверял им. Но вдруг, в первый раз сознательным усилием, напомнил себе об особых обстоятельствах и резко отжал выключатели пожарной системы на случай, если произойдет воспламенение двигателя. Опять по привычке повернул голову, чтобы убедиться, что все ушли за край крыла, что нет никого рядом с винтом.

Стартер.

От вспышки качнулись все три лопасти, из трубы вырвался масляный дым, но мотор не взял. Он заметил, как напряглись крылья, и засомневался – выдержит ли трос, рассчитанный на трехтонную нагрузку.

Второй патрон.

Пропеллер дернулся, сделал оборот, опять дернулся и остановился. Где-то был приоткрыт выхлопной клапан, и сжатый газ со свистом устремился по трубам. В стартере еще пять пиропатронов. Топливо в мотор попадает, свечи дают зажигание, компрессия сильная, непонятно, почему он не запускается, если цилиндры очистились от масла и конденсата.

Третий патрон.

Вспышка, но пропеллер опять остановился. В воздухе закружились кольца голубого дыма. Брызнула струя непрогоревшего топлива. Таунс обеднил смесь, чуть прикрыл дроссель и нажал на кнопку, моля бога, чтобы у кого-нибудь нашлись силы сбить пламя, если оно начнет выходить из трубы.

Четвертый патрон.

Опять впустую. Он уже боялся: мотор должен завестись в оставшиеся три попытки, или все пойдет насмарку, все двадцать шесть суток. Рискнуть следующим зарядом на продувку камеры – смесь переобогащена, чувствуется по запаху. Теперь смесь бедная, подсос отключен, дроссель открыт на всю ширину, можно рискнуть.

Пятый патрон.

Винт закрутился ровно, без дерганья, из трубы поднялась черно-синяя мерзость. Когда пропеллер стал, в Таунсе все содрогнулось от страха.

Шестой патрон.

Толчок. Остановка. Снова толчок. Двигатель нехотя пошел, сотрясая раму, пуская в небо клубы поголубевшего дыма. В реве мотора потонули сотрясающие горло рыдания, когда он сидел, весь обратившись в слух, не в силах больше ничего сделать, только улавливая звук цилиндров – один из них все еще давал перебои, но явно выравнивался. Вот мотор заработал уверенно, бодро – для него не было музыки, приятнее этого мерного рева. Повернув голову, он смотрел, как преображаются их лица. У него самого задергались губы, и он понял, что улыбается.

Какое-то время Моран не мог шевельнуться. Он приходил в себя от лишившего его последних сил страха. Ему вдруг подумалось, что Таунс с изощренностью сумасшедшего как раз и ждал этого момента, решив истратить все семь зарядов и этим приговорить их к смерти – только для того, чтобы доказать, что прав он, а не Стрингер, что нужно было провести пробный запуск, когда он этого требовал.

Но мотор работал. Усилием воли Моран заставил себя скомандовать:

– Пока мотор прогревается, всем занять свои места!

Место Тилни было крайним от хвоста с правой стороны. Кроу помог ему продеть ногу в проволочную подножку, поддерживая снизу, пока юнец не пролез в гнездо и не распластался в нем, держась за ручки и жмуря глаза от поднятого винтом песчаного шлейфа.

За ним взобрался Кроу, и, когда он разместился, Белами подал ему мешок с обезьянкой. Кроу осторожно принял его, шепча: "Бимбо... иди ко мне. Все будет хорошо, маленький Бимбо..."

Уотсон залез в свое гнездо с левой стороны. Перед ним улегся Белами. Моран подошел к Стрингеру:

– Вы сможете... сами? – Он знал, что Стрингер потерял сознание во время бритья и, может быть, нуждается в помощи.

– Разумеется, – Стрингер отвернулся и пошел прямо через взмывающее кверху песчаное облако вокруг хвоста. Одежда колыхалась на худом теле. Он дождался, пока взберется Моран, поднялся на правое крыло и сел в свое кресло, застегнув привязной ремень.

– Разбег, – послышался голос Таунса, и все удивились – откуда у него взялись силы прокричать это.

Обороты увеличились. Лопасти пропеллера слились и растворились в песчаном облаке. Рама самолета содрогнулась. Теперь песок широкой струей вылетал из-под хвоста.

Тилни ощутил на лице жар мотора и крепче зажмурил глаза.

Кроу обхватил рукой стойку и плотнее прижал к себе обезьянку. "Все будет хорошо, Бимбо, все будет хорошо", – повторял он. Это был голос, которому обезьяна доверяла, голос того, кто делился с ней водой.

В напряженном ожидании вытянулся Уотсон, думая про себя: "Роз не будет, капитан Харрис, сэр, черт тебя побери, роз не будет".

Моран сжал руками стойку и прислушался к взвывающему мотору: "Нет на свете другого летчика, Фрэнки, которого я предпочел бы сейчас тебе".

Белами нащупал дневник, последняя запись: "Воскресенье. Самолет готов, надеемся улететь. Удачи нам".

Мотор ревел при полуоткрытом дросселе. Когда салазки заскользили по песку, Таунс опустил заслонку. Сквозь задымленные стекла очков ему виделись восходящие волны воздуха над пустыней. В ослепительном небе плавилось солнце. Он проверил хвостовые рули и обернулся к Стрингеру. Тот кивнул.