Текст книги "Полет «Феникса»"

Труднее всего было в разгар ночи, когда мысли никак не могли отвлечься от Кроу и его вонючей обезьянки; он жалел себя за то, что приходится спать на морозе, ненавидел Кроу за его эгоизм, перебирал в памяти все годы, что они были знакомы, припоминая каждый его недостойный поступок, упиваясь своим обличением, пока не надоело. Кроу есть Кроу, и принимать его надо таким, каков он есть. Бывают пороки и хуже, чем любовь к животным.

Ноги опять затекли. Он пошевелил ими и уловил сухой шорох инея. Прошла еще минута-другая, прежде чем он понял, как ему повезло. Осторожно, чтобы на ткань не попал песок, вылез из-под панелей и принялся облизывать их.

Через каждые несколько секунд останавливался от боли в языке, потом лизал снова, пока не заныл от холода рот и не онемели челюсти. Иногда оборачивался на восток, чтобы убедиться, что день еще не наступает – и с ним солнце – естественный враг всего живого в пустыне. Только теперь, сидя на корточках со сведенными от ледяной влаги ртом, он осмотрелся вокруг и ужаснулся тому, как медленно работает его голова, как преступно он расточает время.

Ноги плохо слушались его, пока он бежал, увязая в песке и с ужасом отмечая, что первые лучи уже окрасили верхушки дюн. Он бросился под шелковый полог, провисший под грузом толстого слоя инея, и ввалился в салон, встряхивая их одного за другим:

– Эй, помогите! Эй, ко мне, на помощь!

Глава 7

Собрали целый галлон.

Солнце уже согревало руки, песок снова размягчился, иней сошел. Вид окрестностей за этот час так изменился, что Белами засомневался, то ли это место: не стало ни огромного звездного купола над головой, ни тьмы и серебра морозной ночи. Кончился леденящий холод, солнце высвечивало песчинку за песчинкой, отовсюду шел жар. Опять казался вечным знойный золотистый мир.

Собравшись вокруг воды, разглядывали собственные отражения. Утро подарило им сокровище. Целый галлон.

К тому времени, как Белами вытащил их из самолета, солнце уже поднялось над дюнами – иней превращался в росу. Они сняли белый шелковый полог и, не давая ему волочиться по песку, ярд за ярдом выжали в широкий сосуд, который смастерили из листа металла. Зачарованно, как святыней, они любовались образовавшейся лужей и обменивались репликами.

– Не очень чистая.

– Пить можно.

– Отдает лаком от парашютного шелка.

– Наплевать.

– Бог мой, никогда не видел столько воды! Искупаемся?

– Кто бы мог подумать. Так много!

– В ней много шелка...

– А знаешь, сколько может впитать в себя мокрый кирпич?

– Сколько?

– Пинту.

– Давай искать кирпичи!

– Так, – решил Таунс, – перельем в бак, пока не испарилась. Оживленно заспорили: размешается ли привкус лака в прежней воде. С другой стороны, если разделить ту воду и эту, труднее будет следить за расходом. Как бы то ни было, нужно как можно быстрее спрятать ее в тень.

Как мальчишки с новой игрушкой, они не знали, куда ее деть. Таунс добился своего: вода пошла в общий бак. Затем приступили к торжественному ритуалу заполнения бутылок, отмерив двойную норму Кепелю, который был в сознании и задавал вопросы.

Он слышал шум и суету снаружи самолета.

– Это мы собрали иней, – пояснил Моран, склонившись над юношей, полуголый и чернобородый, похожий на моряка, рассказывающего небылицы. – Вышло не так много, но завтра мы будем организованней.

На дне пустой кружки оставалась капля воды, и Моран подбрасывал ее, как жемчужину. Радость была столь велика, что не хотелось ее омрачать разговором с искалеченным мальчиком. Чтобы поставить его на ноги, надо много больше, чем кружка грязной воды.

– Ну, как ты себя чувствуешь, сынок?

И раненый понял, что через минуту Моран найдет предлог, чтобы уйти. Первые сутки Кепель провел в кошмарном сне. Ему виделись семья и Инга, у которой загорались длинные золотистые волосы, – это морфий высвободил страшные силы в его мозгу. Часы, когда все пробуждались, он проводил в холодных мыслях о доме с вытянутыми узкими карнизами и резными ставнями, о матери и отце, об Инге, ее платьях и улыбке. На второй день он начал запоминать лица тех, кто подходил к нему, и знал теперь, кто из чувства долга отбудет положенные минуты и торопливо уйдет, а кто, невзирая на естественное отвращение к его изуродованному телу, останется подольше, расскажет о чем-то таком, что может отвлечь от мыслей о крушении, жаре и его ногах. С тех пор как ушел Харрис, Моран был единственным, кто терпеливо расспрашивал его. Другие боялись услышать что-то неприятное: о боли, отчуждении, желании плакать.

– Я чувствую себя хорошо, благодарю вас.

– Теперь ждать недолго. У нас возник план. Расскажу тебе, как только все обсудим подробно. – Моран поднес кружку ко рту, будто в ней оставалась еще капля, поднялся и закончил: – Если тебе что-нибудь понадобится, ты только скажи, мы все сделаем, сынок, что в наших силах.

И медленно, как бы нехотя, вышел, думая про себя: ничего не стоит давать обещания, когда тебе хорошо. А если дойдет до дела, интересно... какую часть своей нормы он готов будет отдать мальчику, чтобы поддержать в нем жизнь? Впрочем, пока нет смысла думать об этом. Вот когда такой час наступит, тогда посмотрим.

Остальные продолжали оживленно разговаривать, даже молчаливый солдат Уотсон иногда вставлял слово. Снова натянули полог между фюзеляжем и гондолой. Этот парашют должен был спасти чью-то жизнь, если бы пришлось прыгать с самолета, подумал Моран. Но и теперь он делает свое дело, даруя всем воду и тень.

Кроу и Белами копошились в одном из инструментальных ящиков, извлекая из него то гаечный ключ, то пилу с целыми зубьями, то сверло. Всего ящиков было десять, все инструменты никудышные – на "Скайтраке" их как раз и отправили вместе с буровыми наконечниками в Сиди Раффа для замены. Таунса здесь не было. Моран видел, как он разговаривает со Стрингером по другую сторону хвоста.

– Итак, договорились? – спросил конструктор Таунса.

– Черт возьми, неужели это возможно?

Моран отошел. Это дело Стрингера. Вчера конструктор убедил его, может, сегодня ему удастся убедить Фрэнка.

Лумис обрезал штанины брюк выше колен, когда к нему обратился Моран.

– Мне хотелось бы знать ваше мнение.

Лумис выпрямился и неторопливо оглядел штурмана сверху вниз. Прежде чем он заговорил, на щеках обозначились морщины.

– Я геолог и мало смыслю в самолетах. Думаю, Стрингер в них разбирается. Я слышал его, и вы тоже. Может оказаться, что технически это возможно. Но есть другой вопрос – вода. – Увидев поблизости Тилни, Лумис отвел Морана в сторону. – Хочу кое-что вам сказать. Я никому этого не говорил, но ночью был северный ветер, он и принес с собой влагу с моря. Это не будет повторяться каждую ночь. Если бы мы могли рассчитывать на галлон воды в сутки, было бы превосходно. Но гарантии нет. Потом – вопрос с питанием. На сушеных финиках долго не протянешь, даже если их целые ящики. Нужна зелень. Через неделю у нас мало останется сил, во всяком случае, не для тяжелой работы. Нам бы следовало думать о пополнении запасов воды и отлеживаться в течение дня в тени, чтобы меньше потеть. Мы сохранили бы силы на тот день, когда придется махать руками, чтобы привлечь самолет, который мы заметим. – Длинными пальцами он держался за край искореженного при посадке пропеллера, глядя вдоль плоскости крыла. – Но думаю, есть все же шанс, хоть и незначительный, поднять этот хлам в воздух. Я верю в Стрингера, поэтому готов начать. А вы?

– Этот способ сойти с ума ничуть не хуже любого другого, – сказал Моран.

Лумис ответил со всей серьезностью:

– На такое могут решиться только сумасшедшие. Все равно что ходить по канату. Никогда не смотреть вниз.

Фрэнка Таунса, казалось, не убедить.

Моран знал его три года, но даже в тесноте кабины не узнаешь все о человеке. Сначала он думал, что Таунс уперся потому, что ему недостает духа отважиться на невозможное. Таунс часто оглядывался на два холмика, над которыми Лумис поставил крест. Потом Морану подумалось, что он их испытывает, проверяет серьезность намерения, хочет заставить, чтобы они убедили его любой ценой. Уже несколько дней он не мог уяснить, против чего возражает Таунс.

Но вот в течение часа Таунс выслушивает Стрингера. Тот дал командиру подробный график необходимых работ, указал даже время, которое понадобится на отдельные операции, и их последовательность. Временами Стрингеру казалось, что Таунс не слушает, и он обиженно замолкал, тогда подошедший Моран просил его продолжать. Сам тон, которым конструктор излагал свою идею, придавал ей какую-то странную осуществимость: он говорил так, будто они находятся в самолетном ангаре где-нибудь в Англии, не испытывая недостатка в электроэнергии, а вода течет из всех кранов.

– Видите ли, проблемы деталей нет. "Скайтрак" имеет две гондолы, и левая не повреждена. Правый двигатель получил повреждение корпуса из-за удара винта о песок, но оно несильное, поскольку сила вращения машины при столкновении была направлена влево и поднимала все правосторонние компоненты: винт, главное крыло, фюзеляж и хвостовое крыло. Полагаю, вал выдержит. Мы очистим карбюратор от песка, забившего его во время полета. Стартер, конечно, цел, поэтому без особых усилий удастся запустить правый двигатель. В правом баке достаточно горючего и для большего полета, чем тот, который потребуется нам. Баки с охладителем уцелели. Масла хватит, если мы не будем сжигать его слишком много в светильниках и сигналах для капитана Харриса. Большая часть жидкости из гидравлики вытекла, но я продумал прямые тяги управления. Это не проблема.

Свой рассказ он пояснял быстрыми рисунками на песке, выравнивал песок и опять рисовал, сидя на корточках, худой, убежденный в каждом своем слове, похожий гладко выбритым лицом и пенсне на молодого Ганди.

Таунс стоял, прислонясь к корпусу самолета. Глаза его скрывали темно-зеленые очки, может быть, они были зажмурены. Все же казалось, он слушает.

– Я провел некоторые грубые расчеты, – продолжал монотонный голос. – Из запасов рельса в грузовом отсеке и лонжеронов фюзеляжа мы возьмем материал для изготовления салазок для взлета. Не думаю, что можно отремонтировать шасси. Будут ли работать салазки на этом песке?

Стрингер поднял глаза на Таунса, и Моран надеялся, что тот его слушает, потому что вопрос был проверочный. Теперь всем им нужен этот парень, а пренебрежительным отношением его можно спугнуть.

– Возможно, и будут, – ответил Таунс.

Стрингер облизал пересохшие губы.

– Посложнее с установкой крыла, так как придется вставлять болты в проушины изнутри. Но позади двигателя можно поставить стойку и отвести от нее страховочные тросы к крыльям. Не вижу никаких проблем с хвостовой частью, потому что вся правая половина цела, имеется достаточная часть хвостовой секции и между фюзеляжами – ее хватит на оба борта. Воспользуемся двумя панелями фюзеляжа, чтобы приподнять вертикальный стабилизатор и получить увеличенную килевую поверхность, так как мы в ней будем нуждаться. Не вижу также проблемы с...

– Не видите? – Таунс широко раскрытыми глазами уставился на Стрингера. По его седым вискам струился пот, заметно было, как пульсирует жилка. – Вы не видите многих проблем, мистер Стрингер. Позвольте подбросить парочку. – Он вперил взгляд в узкое мальчишеское лицо, на котором за стеклами очков удивленно округлились карие глаза. Тонкогубый рот открылся, но словно иссяк ровный поток шедших из него гладких фраз. Не вечно же ему длиться, этому монотонному голосу с металлическим дребезжанием: "Есть проблема... Нет проблем".

– Если я правильно понял, мы попросту отделим правое крыло и прикрепим его к левой гондоле?

Моран еще не терял надежды. Без Таунса им не обойтись.

– Да, – ответил Стрингер. – Я уже объяснял: конусы были бы неверным путем...

– К черту конусы! Вы знаете, сколько весит крыло? Тонну. А нас только восемь. Вы способны поднять двести пятьдесят килограммов, мистер Стрингер?

И опять ни одна эмоция не окрасила мальчишеский голос:

– Мы воспользуемся клиньями и вагами, мистер Таунс.

– Вагами? На этом песке?

– У нас достаточно плоских листов металла.

– А знаете ли вы, сколько физических сил у нас останется через пару суток?

Стрингер "убрал" свой рисунок на песке, как бы стирая и это возражение:

– Крыло нужно будет передвинуть в первую очередь. Сегодня ночью.

– Сегодня ночью! – Эти слова делали всю сумасшедшую затею ужасающе реальной.

– Придется работать ночью, когда холодно, а спать днем.

– Работать – при коптилках? Построить из груды хлама самолет при свете коптилки? – Голос Таунса оборвался, и Морану показалось, что сейчас командир зайдется в приступе хохота. Он вмешался:

– Все же, Фрэнк, давай дослушаем. – Он чувствовал себя предателем, поддерживая этого парня против Таунса.

– Вряд ли мистера Таунса это интересует, – вдруг отрезал Стрингер.

Моран засуетился:

– Конечно же, это ему интересно. Пожалуйста, повторите вкратце основные факторы конструкции. Меня вы убедили.

Стрингер демонстративно отвернулся. Сейчас он был похож на мальчишку, которому хочется, чтобы скорее открылись школьные ворота и он оказался на воле.

– Присядьте. Мы вас слушаем, – сказал Моран.

– Если мистер Таунс готов уделить внимание...

– Мы все слушаем. Садитесь, – мягко повторил Моран.

Стрингер вычертил на песке полукруг и принялся его рассматривать.

– Разумеется, не при коптилках, – с легким торжеством объявил он. – Я продумал простую крутящую передачу для подключения к генератору правого двигателя. Она будет заряжать батареи, и мы сможем работать при электрическом свете.

– Прекрасно, – похвалил Моран. На Таунса он не смотрел.

Парень, наконец, присел.

– Что касается общих факторов конструкции, здесь особых проблем нет. Если оставить левый двигатель на его нынешнем месте, то возникнет утяжеление носа, но мы компенсируем его грузом, то есть нами самими. Как только мы уравновесим корпус на подъемниках и найдем таким образом центр тяжести, мы сможем распределить груз и соответственно места для каждого из нас по обе стороны фюзеляжа – им будет, разумеется, сама гондола. Нагрузка на крылья будет более чем наполовину меньше, чем у "Скайтрака", так как мы оставим на земле основной корпус, правую гондолу, шасси и груз, – и это очень важный момент, потому что теперь у нас будет только один двигатель. Новую нагрузку на крыло я оцениваю на уровне 20-25 фунтов, и потому, имея только половину первоначальной тяговой силы, мы все же будем обладать запасом мощности. Разумеется, будет избыточное паразитное торможение, так как нам придется размещаться вне фюзеляжа на выносных консолях; но профильное торможение окажется меньше, поскольку нынешний корпус мы оставляем на земле.

– У нас много металлического листа, можно сделать обтекаемую обшивку, – вставил Моран. Теперь он осмелился глянуть на Таунса, сидевшего в прежней позе, спиной к самолету, с зажмуренными глазами.

– Мы сделаем обтекаемым все, что сможем, – подтвердил Стрингер. Он автоматически чертил на песке профиль дирижабля. – Отношение тяги к торможению я оцениваю на уровне восемь к одному, даже при высоком паразитном торможении. Вспомните, от какой части веса мы избавимся, – не только от корпуса, гондолы, правого двигателя, шасси и груза, но и от половины горючего, масла, охлаждающей и гидравлической жидкости. – Он уверенно посмотрел на Морана. – Таковы важнейшие моменты.

Не без заднего умысла, имея в виду Таунса, Моран спросил:

– А как насчет самого полета?

Стрингер бросил взгляд на Таунса.

– Полагаю, мистер Таунс продумает это сам.

Последовавшему молчанию Моран позволил длиться не больше пяти секунд.

– Но ведь вы же конструктор. Вот и расскажите, как полетит "новичок".

– Итак, ширина самолета уменьшится на основной корпус и две промежуточных секции, и фюзеляж окажется довольно узким, поэтому относительное удлинение будет намного большим. Аппарат не будет слишком маневренным. Но нам ведь нужна машина, способная на прямой и ровный полет на расстояние примерно в двести миль и с абсолютным потолком в несколько сот футов, при наличии достаточного горизонтального маневра, чтобы избежать столкновения с возвышенностями. Просто мы будем лететь, пока не наткнемся на оазис. – Ион набросал силуэт пальмы на песке.

Моран ждал. Стрингеру больше было нечего сказать. Он закончил. Вот его цель – пальмовое дерево. Он уже был там, потому что не видел никаких проблем. И тут Моран понял, что имел в виду Лумис: стоит им взяться за этот безумный проект, и они ступят на канат, и если однажды глянут вниз и увидят, как высоко забрались, то сразу же свалятся вниз. И самолет никогда не будет построен.

Они не должны видеть никаких проблем.

– Вы когда-нибудь управляли самолетом?

Моран вздрогнул. Таунс опять смотрел парню прямо в глаза. У Фрэнка даже лицо изменилось: выпяченный подбородок, зеленые тени от солнечных очков. Это было лицо слепца, старое, заросшее седой щетиной, потное.

– Нет, – ответил Стрингер.

Таунс чувствовал, что должен выложить этому юнцу весь свой опыт полетов на всех трассах, где ему довелось бывать. Но какую долю всего этого опыта можно передать словами?

– Итак, вы никогда не управляли самолетом. Я же летал на всяких. Не собираюсь обременять вас исповедью пилота-ветерана, мистер Стрингер, хочу только сказать, что не всегда я возил нефтяников. Был командиром и на больших авиалиниях, на "Боингах" и "Стратолайнерах" – по сто тонн за раз. Лондон – Токио, Нью-Йорк – Лиссабон и тому подобное. А на коротких маршрутах – арктические вертолеты; полеты в джунгли, куда угодно. Я не говорю, что я хороший пилот, – он красноречиво посмотрел на оторванную стойку шасси. – Вы видите, каков я, но...

– Ты посадил его, как перышко, – вставил Моран.

– Да уж, перышко. – Таунс опять повернулся к Стрингеру. – Но скажу вам, что у меня большой опыт. Вы знаете куда больше моего об аэродинамике, коэффициентах торможения и факторах напряжения – ваша теория прекрасна. И если бы вы сами собирались повести то, что намереваетесь построить, я бы сказал: дерзайте, вы в себя верите. Но сообразите: у этого мотора опорная сила две тысячи фунтов, и стоит его запустить, как он сразу же растрясет плод вашей фантазии из латаного хлама, и прежде чем кто-нибудь успеет спрыгнуть, пропеллер превратит его в фарш. Вы действительно считаете, что вы можете...

Но Стрингер уже стирал сандалиями нарисованную им пальму.

– Фрэнк, послушай...

– Помолчи!

Стрингер монотонно резюмировал:

– Я сообщил мистеру Морану, что нет проблем с постройкой самолета, но предположил, что у нас может возникнуть трудность с пилотом. – И он ушел, вжав в бока худые голые руки.

Моран смахнул пот с лица:

– Фрэнк, послушай...

– Нет, это ты послушай, – голос Таунса понизился. – Я убил двоих. Добавь туда же Харриса, Робертса и Кобба, у которых нет никаких шансов. На том же пути Кепель. Шестеро. Шесть человек, Лью. Ты хочешь, чтобы я умертвил еще восьмерых, пытаясь поднять с земли эту химеру?

Моран ждал. Стрингер скрылся из виду. Остальные, сидя под пологом, разбирали инструменты, готовые ухватиться за свой единственный шанс.

– Сколько раз, Фрэнк, ты нарушал летные инструкции, и все сходило? Сотни раз. Ты сам рассказывал, как сажал машины с избытком горючего, потому что это было безопаснее, чем идти на новые виражи при забитых воздушных путях. В конце концов, именно пилот принимает решение, потому что он там, на самолете, и должен его посадить, а ребята из наземного контроля сидят себе на земле задницами в креслах и пьют чай.

Таунс снова зажмурил глаза, и Моран знал, что он слушает.

– Я заметил, как стая гусей пересекла наш курс как раз перед тем, как мы попали в песчаную бурю, с запада на восток. Знаешь, что случилось бы, если бы мы повернули на Эль Ауззад и попробовали сесть? Его бы закрыли еще до того, как там оказались эти чертовы гуси. Все закрылось бы для нас – господи, ведь не только здесь прошла эта буря! Если ты не усвоишь правильный взгляд на это крушение, то, Фрэнки...

– Хорошо, я не виноват. – Голос Таунса был таким же изможденным, как и лицо. – Опять же, я не буду виноват и тогда, когда этот умненький мальчик построит свою ветряную мельницу, а вы в нее заберетесь, – потому что я ее не поведу. Все что угодно – только не убийство.

Моран поднялся. На вспотевшие ноги налип песок, солнце жгло спину. Он сказал:

– Ты ведь знаешь, может пройти шесть месяцев, а нас не найдут.

– Мы продержимся столько, сколько хватит воды. На тридцать дней ее не хватит.

Моран вышел на солнцепек, зажмурив глаза, обогнул самолет, осмотрел большой пропеллер правого двигателя. Две лопасти были повреждены, но Стрингер сказал, они их укоротят, все три, и потеряют не больше пяти процентов площади. Он понимал, что имел в виду Таунс. Три металлических плоскости, раскрутившись с двухтысячефунтовой силой, поднимут собственную песчаную бурю и в миг сломают любую недостаточно прочную структуру. Такой пропеллер способен скосить целую армию.

Рядом появилась чья-то тень.

– Инструменты не так уж плохи, – заметил Белами.

– Да?

– Дрянь, конечно, но могло быть и хуже. – Он уверенно смотрел в глаза штурману, скрестив на груди руки, и не спрашивал, какое решение принял Таунс: они слышали их спор и знали, что Таунс против.

– Вы доверяете Стрингеру? – спросил Моран. – То есть его способностям?

– Да. Потому что он способен на сумасбродство.

Моран понял, что он имеет в виду. То же самое высказал и Лумис. Это было общее их мнение.

– Мне попадались такие технари, – сказал Белами. – Всегда немного с приветом. Если такому втемяшится идея, его уже не остановишь. Стрингер из них.

Моран стукнул ладонью по пропеллеру. Он был крепким. Стрингеру штурман доверял, но верил также и в Таунса, в его опыт. Голова его раскалывалась. Насколько пессимизм Таунса был связан с двумя могильными холмиками, с чувством личной вины? Насколько оптимизм Стрингера объяснялся одержимостью технической задачей, которая не учитывала такие человеческие факторы, как жажда, голод, самосохранение?

Только не смотреть под ноги, вспомнил он слова Лумиса. Он спросил:

– А как остальные?

– Все готовы приступить к делу, кроме Уотсона и мальчишки Тилни. Не знаю только, как быть с пилотом.

– Значит, пятеро из восьми?

– Большинство.

– Тогда начинаем.