Текст книги "Поглупевший от любви"

Глава 5
Бесстыдница Эсме

Леди Эсме Роулингс значительно растеряла былую бодрость. Ничего не скажешь, она похожа на пивной бочонок.

Эсме попыталась рассмотреть свои щиколотки. Всю жизнь эти самые щиколотки были для нее предметом гордости. Еще будучи дебютанткой, она с восторгом замечала, как джентльмены только что не зубами скрипели, случайно заметив их элегантную стройность. Когда на британских берегах появились первые изображения француженок с новомодными, подобранными сбоку юбками, Эсме немедленно отправилась к модистке и велела сшить себе точно такую же.

Но теперь… щиколотки распухли и отекли. С тихим стоном она подалась вперед и ткнула пальцем в то место, где полагалось быть щиколоткам. Палец утонул в рыхлой, как тесто, плоти. Невероятно! Впрочем, это не имеет значения. Единственная часть тела, которой интересовались окружающие, был живот, о чем говорили постоянные напоминания:

– Да, миссис, животик-то растет, верно?

До того как она взяла на себя задачу вырастить ребенка, никто и никогда не обсуждал ее живот. В обычной жизни животы дам считались запретной темой.

Эсме со вздохом растянулась на шезлонге и положила руки на коврик, прикрывавший ее беременное чрево. Когда она лежала на спине, оно вздымалось в воздух, как поднимавшийся с речного дна островок. Январское солнце светило в ее сомкнутые веки. Под ладонями ощущалось слабое шевеление.

«Ну вот, Майлз, это твое дитя», – подумала она.

Вероятно.

Элен окликнула ее из соседней комнаты, но Эсме не хотелось отвечать, поэтому она лежала неподвижно, обводя пальцем домик, в котором находилось ее дитя. Пытаясь определить, один или два ребенка живут в ее чреве.

Старуха, которая держала маслобойню по дороге в деревню, постоянно предсказывала, что она носит двоих. Впрочем, это казалось вполне возможным, потому что она стремительно увеличивалась в размерах. И в отличие от многих женщин она точно знала, когда зачала ребенка: всего за две ночи, одну за другой. Это означало, что она ровно на шестом месяце, не больше и не меньше.

И все же выглядела так, словно была на сносях, а ведь до родов осталось целых три месяца. Страшно подумать, что она носит близнецов. Как это может быть? Сразу двое? Мальчик и девочка. Или две девочки. Или два мальчика.

Они танцевали за ее закрытыми веками в золотистом тепле солнечных лучей, крошечные девочки в передничках, с лентами в локонах, взъерошенные мальчишки…

Нет! Она случайно представила их светловолосыми… «Нет, этого не может быть и не будет, – наставляла она детей про себя. – У вас волосы Майлза, каштановые, симпатичные каштановые волосы. По крайней мере теперь. В последние годы у вашего отца оставалось всего несколько прядей».

Она мысленно изменила портреты. Теперь у мальчиков были милые круглые лица и взъерошенные каштановые волосы, уже немного редеющие на макушке, хотя им исполнилось не больше года. Вот так-то лучше. Каштановые волосы. Волосы Майлза.

Эсме сонно вздохнула.

Но в ее сны ворвался холодный голос. Ее лучшая подруга Элен или графиня Годуин для всего остального мира.

– У тебя гости, Эсме.

– Гости? – пробормотала она, борясь с искушением погрузиться обратно в сонное блаженство.

– Неожиданно прибыл твой племянник.

Резкие нотки в голосе Элен заставили Эсме встрепенуться.

– Дарби здесь? Правда?

– Явился в дорожном экипаже вместе с сестрами. Выглядит так, словно провел в пути не меньше года.

– Но что, во имя всего святого, он здесь делает?

– Утверждает, что дети нуждаются в свежем воздухе. Эсме попыталась встать, но без помощи Элен это не удалось.

– Эсме! – воскликнула подруга. – Надеюсь, ты понимаешь причину визита Дарби?

– Я написала ему записку, где упомянула, что лондонский воздух вреден для детей. Сначала он категорически отказался прозябать в провинции, но потом, должно быть, передумал.

Она побрела к дому, с трудом преодолевая откос газона.

– Но зачем тебе это? – взвилась Элен. – И с чего это Дарби вдруг передумал?

– Потому что лондонский воздух действительно нездоров, – озадаченно пробормотала Эсме. Беременность словно набила ее голову ватой. Она чувствовала себя одной из своих кузин, которую ее мать неизменно называла тупоголовой.

– Да подумай же хорошенько! Он подозревает, что ребенок, которого ты носишь, не от Майлза! Ведь Дарби был его наследником, верно?

– Был и остается, – кивнула Эсме.

– При условии, что ты родишь девочку.

Эсме остановилась и повернулась к подруге. Сегодня Элен была одета в розовое шерстяное платье с ротондой и перчатками в тон. Косы, уложенные короной, придавали ей вид сказочной принцессы. Совсем не выглядит той жесткой непреклонной особой, каковой являлась на самом деле.

– Мы уже это обсуждали, – запротестовала Эсме. – Дарби по-прежнему остается наследником Майлза. Я откажусь от поместья.

– Вздор, бред и чепуха, – отмахнулась Элен.

Более сильных выражений она себе не позволяла, поэтому Эсме поняла, что подруга действительно взволнована.

– Если ты родишь мальчика, Эсме, значит, именно он станет наследником поместья Майлза. Этого дома, как и лондонского, в котором сейчас, если я не ошибаюсь, живет Дарби. Ты не посмеешь обездолить собственного сына. Мало того, и не сможешь этого сделать, учитывая закон о майорате.

Эсме обняла живот, словно безмолвно умоляя дитя не сердиться на то, что она сейчас скажет.

– Ты, похоже, не понимаешь, что ребенок может не быть сыном Майлза.

– А этого ты знать не можешь, – парировала Элен.

– Ты думаешь, я способна выдать дитя другого мужчины за ребенка Майлза?

– Значит, лишишь его сына всего, что полагается ему по праву рождения?

– Конечно, нет.

– Так как же ты узнаешь, чей это ребенок? – допытывалась Элен.

– Узнаю и все, – пробормотала Эсме, чувствуя, как глаза начинает щипать. Самое ужасное последствие ее беременности! Она, которая не плакала с того момента, как отец выдал ее за совершенно незнакомого человека, теперь заливалась слезами по четыре-пять раз на день.

– Даже я, которая почти ничего не знает о детях, способна с уверенностью сказать, что невозможно определить истинного отца ребенка, – объявила Элен. – Вспомни, какой скандал разразился в прошлом году, когда граф Нортамберленд во всеуслышание заявил, что просто не может быть отцом своего первенца, поскольку того вот уж в четвертый раз исключают из Оксфорда.

– Нортамберленд – дурак, – пробормотала Эсме.

– Вполне возможно, что и нет. Наш с графиней дебют пришелся на один сезон, и, поверь, не одна я помню ее отчаянные клятвы в любви и верности простому солдату. Отец поспешил выдать ее замуж как можно скорее, чтобы избежать мезальянса, но ребенок родился ровно через девять месяцев после свадьбы. Может, она и выскочила замуж так быстро, чтобы избежать неприятностей.

Эсме нахмурилась.

– Не могу поверить, что это ты передаешь мне столь гнусные сплетни. На тебя это не похоже.

– Я пытаюсь вбить в твою безмозглую голову хоть немного здравого смысла, – язвительно парировала Элен. – Никто на свете не сможет определить, чьего ребенка ты носишь. Ты брюнетка. Себастьян Боннингтон – золотоволосый блондин. Твой муж – шатен. Даже если у ребенка будут каштановые волосы, они могут просто оказаться сочетанием цветов твоего и Бон-нингтона.

Эсме побледнела.

Поняв, что побеждает, Элен пошла в наступление:

– Ты оскорбишь память Майлза, если намеренно лишишь наследства его единственного сына. И повторяю, никто на свете не сумеет определить отца ребенка.

– А вдруг родится девочка? – выдохнула Эсме.

– Это было бы наилучшим выходом. Особенно с точки зрения Дарби.

Эсме снова зашагала к дому.

– Я забыла про Дарби! И про детей! Куда мы их поместим?

– Девочек поселили в детской. Дарби приехал без няни, поэтому нам очень повезло, что твоя старая нянька уже приехала помочь тебе, когда родится дитя. Дарби мы поместим в голубую комнату в конце коридора.

– О нет! – охнула Эсме. – Кажется, там сильно дымит камин!

– Так ему и надо, – злорадно прошипела Элен. – Примчался сюда только затем, чтобы убедиться в твоей неверности мужу. Обличить в том, что ты носишь незаконного ребенка.

– Пожалуй, мне лучше сказать ему правду, – вяло пробормотала Эсме.

Элен остановилась и схватила ее за руку.

– Ничего подобного ты не сделаешь! – жестко сказала она. – Признать, что ребенок может быть не от мужа, означает не только осквернить его память, но и опозорить собственного сына, который вполне может оказаться ребенком Майлза. Только этого не хватало!

Эсме взглянула в глаза подруги. Элен, похоже, всегда знала, как правильно поступить. Для Эсме же вся ситуация представлялась достаточно туманной.

– Возьми-ка себя в руки, – посоветовала Элен. – Похоже, ты забыла, что устраиваешь сегодня домашнюю вечеринку. Через несколько часов здесь будет половина графства, а ты прохлаждаешься на газоне.

– О Боже! – охнула Эсме. – Я совсем забыла!

– Ты единственная, кто на такое способен, – заметила Элен. – Я по-прежнему никак не возьму в толк, почему тебе понадобилось обозлить всех соседей, созвав гостей во время траура по мужу.

– Это всего лишь небольшой домашний праздник, – неубедительно оправдывалась Эсме.

Элен задумчиво прикусила нижнюю губу, и Эсме мгновенно догадалась, что у подруги что-то на уме.

– Ну говори, – обреченно вздохнула она, заранее смиряясь с дурными новостями.

– Надеюсь, ты не будешь очень возражать, если я нанесу короткий визит тетушке Кэролайн в Солсбери? Разумеется, я уеду после вечеринки.

Тетка Элен жила совсем близко.

– Конечно, нет, – пролепетала Эсме, отчетливо понимая, что возражает, и даже очень. Мало того, при одной мысли ей снова захотелось плакать.

– Понимаешь, Дарби – лучший друг Риса.

– И какое это имеет значение? – осведомилась Эсме, пытаясь найти достаточно веские аргументы. – В конце концов твоего мужа здесь нет. Дарби всего лишь его друг и ничего больше. Нельзя же вечно избегать друзей Риса!

Но она уже понимала, что Элен еще до завтрака отправится к тетке. Если уж подруга принимала решение, ничто не могло заставить ее свернуть с избранного пути.

– Мне всегда неловко в присутствии Дарби, тем более что Рис полностью с ним откровенен. Когда мы были женаты, Рис часто исчезал, и стоило мне спросить, где он был, муженек неизменно отвечал: «С Дарби». Да вот только я точно знала, что он развлекался с оперными певичками. Вернее, именно с той женщиной, которая после перебралась в мой дом, – выпалила Элен так резко, что Эсме невольно поморщилась.

– Это было много лет назад, дорогая. Много лет назад. Дарби, возможно, понятия не имел, что Рис использовал его как прикрытие.

– Возможно, – кивнула Элен. – Но я сильно в этом сомневаюсь. Просто они – два сапога пара и все друг про друга знают. Даже сейчас, когда мы обменивались кратчайшим приветствием, он упомянул о чем-то, сказанном Рисом. А я… я просто этого не вынесу. И не хочу ничего слышать о Рисе.

– Но вы с мужем разъехались бог знает когда, – напомнила Эсме, прекрасно сознавая, что могла бы не тратить слова зря.

– Мне все равно. Не желаю ни слышать, ни думать о своем муже, и, к сожалению, Дарби одним своим видом воскрешает в памяти то ужасное время.

– Одному Господу известно, почему они дружат. Совершенно разные люди, не находишь? Дарби царит в обществе, как идеал модно одетого щеголя, а Рис…

– Худшего неряхи, чем Рис, свет не видывал, – договорила Элен. Ты права насчет их несходства. Дарби сдержан и не болтлив, а Рис развешивает свое грязное белье по всему Гайд-парку.

– Не могла бы ты… пожалуйста… передумать? – отчаянно выпалила Эсме. – Я бы не просила, но мне ужасно одиноко…

– Говорю же, не выношу его присутствия. Стоит мне посмотреть на Дарби, и так и подмывает накричать на него за то, что позволил Рису поселить эту певичку в нашем доме, – выпалила Элен, но тут же овладела собой и продолжала уже спокойнее: – Хотя вряд ли Дарби в этом виноват. Но я просто не вынесу мыслей о своем муже. Ты должна меня простить.

– Это ты прости за то, что настаиваю, – возразила Эсме, потрясенная болью в голосе Элен. – Обычно ты так спокойна и собранна, что я забываю, какие сильные чувства питаешь к своему мужу. С моей стороны это непростительно. Ничего, со мной все будет в порядке. Кроме того, у меня, кажется, появилась новая подруга.

– Леди Генриетта Маклеллан? Мне она ужасно нравится. Вчера за чаем она выказала бездну здравого смысла.

В устах Элен это было высшей похвалой.

– Она будет сегодня у тебя?

– Надеюсь, – вздохнула Эсме. – Но ты останешься на вечеринку? Если я действительно шокировала соседей, устроив вечеринку в период траура, буду крайне благодарна за твою поддержку.

Элен сухо кивнула, недвусмысленно показывая, что с радостью уехала бы, но, так и быть, исполнит просьбу подруги.

– Спасибо, – прошептала Эсме, целуя подругу в щеку.

– Я ненадолго, – пообещала Элен. – И вернусь до того, как родится дитя.

– К тому времени ты вряд ли меня узнаешь, – холодно объявила Эсме. – Я уже выгляжу как слониха.

– Ты не слониха, а маленький слоник, дорогая, – засмеялась Элен.

Глава 6
Крайняя юность и презрение – закадычные друзья

Холкем-Хаус Лимпли-Стоук

— Поверить не могу, что мистер Дарби приехал в Уилтшир! – заявила леди Имоджин Маклеллан сводной сестре. – Кто бы подумал? Эмилия Пиглтон все мне о нем рассказала! Представляешь, она даже видела его в «Олмаке» как-то вечером, но, разумеется, он не попросил разрешения быть ей представленным. Как по-твоему, Генриетта, может, мне надеть новое платье? Его принесли только вчера. То самое, из узорчатого индийского муслина. Но вот эта миссис Пиннок…

В дверях появилась ее мамаша, и разговор мигом прервался.

– Добрый вечер, дорогие, – объявила Миллисент Маклеллан вдовствующая графиня Холкем. – Пожалуй, нам пора идти ужинать.

– Мама, знаешь, кто выбрал такое же платье, как у меня? – негодующе начала Имоджин тем самым пренебрежительным тоном, который в последнее время вошел у нее в привычку. – Наша любимая соседушка Селина Давенпорт! Миссис Пинок клялась, что так оно и есть.

– О Господи! – ахнула Миллисент.

Селина Давенпорт считалась в Уилтшире чем-то вроде птицы высокого полета. Она была замужем за сквайром, который больше заботился о своих гончих, чем о жене, – вещь вполне обычная. Правда, ходили слухи, что стая собак проводила ночи на большой кровати предков, так что предметом всеобщего любопытства был вопрос о том, где при этом спала Селина.

– Позор! – презрительно воскликнула Имоджин. – Не понимаю, почему Селина просто не может смириться с тем фактом, что она замужняя женщина! Приказывает модистке делать на платьях огромные вырезы и восседает в гостиных, демонстрируя самый узкий лиф, который только можно найти во всей Британии. И скорее всего она настоит на том, чтобы весь вечер просидеть рядом со мной.

– Только чтобы воспользоваться твоим успехом в обществе, дорогая, – заверила Миллисент. – И мне не нравится твой капризный тон. Во время сезона самыми надежными твоими союзниками могут стать женщины, но только не в том случае, если сочтут тебя чересчур острой на язык.

Имоджин только начала посещать местные балы и уже успела приобрести толпу поклонников – зеленых юнцов, наперебой добивавшихся ее внимания. К сожалению, это дурно повлияло на ее характер.

– Никто и не взглянет на меня, если грудь Селины будет вываливаться из декольте, как вывешенное на просушку белье!

– Что за непристойные выражения! – возмутилась мать. – И почему бы тебе не надеть сегодня газ цвета слоновой кости вместо фиолетового муслина?

– Может, ты и права, – пробормотала Имоджин. – А ты что выбрала, Генриетта?

– Мой итальянский креп.

– А я думала, ты бережешь его для чего-то более торжественного, – удивилась сестра.

– Я передумала.

– Леди Роулингс в трауре, Генриетта. Танцев сегодня не будет.

Генриетта открыла было рот, но Имоджин тут же поправилась:

– Впрочем, траур значения не имеет, поскольку ты вообще не танцуешь. Так зачем тебе итальянский креп? Ты же хотела надеть его на следующий бал в Тилбюри.

Генриетта пожала плечами:

– Зачем? Как ты верно заметила, я не танцую. Почему бы мне не надеть то, что хочется? Не вижу никакой разницы – сегодня или через две недели.

– Никто не знает, что готовит для него будущее, – вмешалась Миллисент, обнимая падчерицу за плечи.

Та дружески улыбнулась мачехе:

– В моем случае будущее не сулит мне танцев. Или поклонников.

– Ты куда прекраснее Селины Давенпорт, можешь мне поверить, – довольно ухмыльнулась Имоджин.

– Какая беззастенчивая ложь, – фыркнула Генриетта.

– Это чистая правда. Никто из здешних девиц тебе в подметки не годится. Не будь ты хромой, все их поклонники давно стали бы твоими. Я слышала, как миссис Бернелл говорила, что ты становишься опасно красивой. Вообрази только, опасно красивой! Никто не скажет такого обо мне, особенно с такими немодными волосами!

Встав за спиной сидевшей перед зеркалом сестры, Имоджин скорчила рожицу. По сравнению с золотисто-янтарными волосами Генриетты, в которых играли светло-лимонные отблески, густая масса локонов Имоджин действительно отливала не слишком модным черным цветом.

– Вздор, – небрежно отмахнулась Генриетта. – Никого не интересует цвет твоих волос, если у тебя не может быть детей.

– Мистер Гелл слышал о новом докторе, – напомнила Имоджин. – Том, который живет в Суиндоне и лечит кости. Может, он знает, что делать.

– Папа возил меня к докторам в пределах ближайших сорока миль, и все твердили одно и то же. Если я и забеременею, скорее всего умру родами, и ребенок тоже не выживет. Лучше уж смириться с правдой, чем мечтать о новом докторе, который может меня обнадежить.

Имоджин поджала губы и на секунду приняла вид властной римской богини. Или покойного отца.

– Я не смирюсь, – предупредила она. – На свете должен быть доктор, который тебя вылечит. Вот увидишь.

– Не нужен мне муж, – засмеялась Генриетта.

– Ты всегда заглядываешься на детей, – парировала Имоджин.

– Вовсе нет, – слабо отбивалась Генриетта, которую слегка затошнило при мысли о судьбе старой девы. Неужели ей действительно суждено провести жизнь, восхищаясь чужими детьми? Знакомое отчаяние сжало сердце. Как это все несправедливо!

Если бы только она походила на тех светских дам, которых ничуть не интересовали их отпрыски! Леди Фэйрберн хвасталась, что видит своих детей не чаще двух раз в год. Утверждала, что это лучший метод воспитания. А великолепный мистер Дарби не узнает собственную сестру!

Вот в чем беда: она, Генриетта Маклеллан, проклята страстью к детям и отмечена увечьем, которое препятствует их иметь. И поэтому из кожи вон лезет, чтобы убедить себя, что деревенская школа – достойная замена этой страсти. Кроме того, ей то и дело приходилось напоминать себе, что природа наделила ее достаточно разумными мозгами, чтобы понять, насколько надоедливыми могут быть мужья.

– Будь у меня муж, жизнь стала бы донельзя невыносимой, – заявила она. – Пришлось бы делать вид, что предметы вроде гончих и охоты на лис искренне меня интересуют. Мужчины – идиоты, поглощенные собой и своими занятиями. Взять хотя бы Дарби. Так преисполнен собственной значимости, что пытался продемонстрировать мне свои лондонские манеры!

– Так вот почему ты решила надеть свой итальянский креп, – проворковала Имоджин. – Мне следовало бы сразу догадаться. Он так неотразим? Эмилия утверждала, что все девушки в Лондоне умирали от желания потанцевать с ним. Единственным комплиментом он мог сделать любую самой популярной дамой в столице.

– В жизни не встречала более тщеславного человека, – брезгливо поморщилась Генриетта. – Видела бы ты, как он расстроился, обнаружив, что его галстук помялся.

– Должно быть, он заметил, как ты прелестна. Он что, сделал тебе комплимент? Поэтому ты хочешь надеть лучшее платье?

– О, Имоджин, брось нести чушь! – расхохоталась Генриетта. – С чего бы мне прихорашиваться? Неужели только из-за того, что завзятый лондонский щеголь решил похоронить себя в Уилтшире? Он и внимания на меня не обратил. И прошу заметить, мне он совершенно не понравился. Я еще вчера решила надеть креповое платье. Не стоит его беречь: вдруг лучшего случая не представится?

– Не верю, – упрямо пробормотала Имоджин.

– Мое бедро – воистину скрытое благословение, – напомнила Генриетта маленькому скептику. – Папа выдал бы меня замуж в первый же сезон…

– Но ведь у тебя не было сезона.

– Был бы, если бы не мое увечье. И меня выдали бы за того, кто дал больше, скорее всего за мужчину, который даже имени бы моего не помнил и просто хотел получить богатство папы, поскольку большинство имущества не подлежит отчуждению. К этому времени я бы уже умирала от скуки.

– Меня выдали замуж еще до моего дебюта, – вставила Миллисент. – И я совсем не скучала. У меня две самые прелестные дочери во всем христианском мире, и, кроме того, Генриетта, я всегда находила разговоры с твоим отцом крайне интересными. Он не просто обсуждал охоту или гончих, он был поистине неистощимым источником сведений по любой теме.

Генриетта только головой покачала:

– Ты находила это занимательным, дорогая, потому что я не знаю более доброй и милой женщины в этой стране. Но я не могу вынести монотонного обсуждения вчерашней охоты по утрам и утомительного перечисления длинного списка убитых животных за ужином. Боюсь, моя вспыльчивость сыграет со мной дурную шутку.

– Только потому, что ты ни разу не влюблялась, – покачала головой Миллисент.

– Вполне возможно, будь у тебя дебют, ты влюбилась бы в первый же сезон, – мечтательно протянула Имоджин. – Прекрасный герцог покорил бы твое сердце и повел к алтарю.

Когда Имоджин забывала о необходимости высказываться капризным тоном и дерзить окружающим, она немедленно становилась страстным романтиком.

– Красивых герцогов не бывает, – засмеялась Генриетта. – Они все старые и скучные.

Она попыталась представить себя в Лондоне, объектом ухаживания древнего джентльмена. И всех охотников за приданым, подсказал ей назойливый внутренний голосок. Правда, отцовский титул переходил к дальнему родственнику, но неотчуждаемой части наследства более чем хватало, чтобы сделать ее богатой наследницей. Генриетта получала бы цветы и подарки от поклонников и танцевала бы на балах с изысканными джентльменами вроде Дарби.

Она едва не рассмеялась при этой мысли. Дарби и сам был слишком опасно красив. Какая здравомыслящая женщина захотела бы получить подобного мужа?!

Но Имоджин все еще оставалась погруженной в чудесные грезы.

– К этому времени ты уже была бы женой герцога, занималась бы только тем, что давала шикарные балы и танцевала с мужем. Может, даже с самим мистером Дарби!

– Дарби не герцог, – возразила Генриетта. – Кроме того, не дай мне Бог влюбиться в человека, который заботится о своем галстуке больше, чем о младшей сестре.

Имоджин пожала плечами:

– Он лондонский джентльмен, Генриетта. Не домосед вроде тебя. Только представь: ты дебютировала бы и на первом же балу встретила бы мистера Дарби. И тогда с полным правом заботилась бы о детях!

При этой мысли сердце Генриетты едва не разорвалось. Дети… и без всякого риска для жизни! Маленькая лысая Аннабел и угрюмая Джози.

– Ходят слухи, что у него в карманах одни дырки, – продолжала Имоджин. – А если леди Роулингс родит мальчика, он потеряет и наследство дяди. В настоящий момент он всего лишь временный наследник.

– Ненавижу злословие и сплетни подобного рода, – высказалась вдовствующая графиня.

– Да и одет он явно не в лохмотья, – вторила Генриетта.

– Я должна предстать перед ним в самом выгодном свете, – объявила Имоджин. – Подумать только, как было бы чудесно, если бы он обратил на меня внимание! Сильвия Фарли просто умерла бы от зависти! Как по-вашему, может, попросить Крейс завить мне волосы?

Крейс была горничной обеих сестер и слыла мастерицей на все руки.

– К чему это тебе? – удивилась Генриетта. – Твои волосы прекрасно вьются от природы.

Имоджин снова взглянула в зеркало и нахмурилась.

– Они не слишком хорошо лежат. А вот у Сильвии – идеальные букли и спадают на спину ровными рядами. Она сказала, что горничная завивает их нагретыми щипцами.

– На твоем месте я не стала бы трудиться. Минут через двадцать нам уже нужно выезжать, а Крейс ужасно расстраивается, если ее поторопить, и может назло устроить настоящий хаос на твоей головке. Пусть мне не суждено стать дебютанткой, – добавила Генриетта с лукавой улыбкой, – зато твой сезон начинается этой весной. А вдруг Дарби влюбится в тебя и поведет к алтарю? Имоджин удивленно уставилась на сестру.

– Одно дело – танцевать с мужчиной, и неплохо бы получить комплимент, который сразу сделает тебя объектом внимания всех поклонников. Но выйти за него замуж… ни за что!

– Но почему? – в свою очередь удивилась Генриетта, представив безупречную фигуру Дарби.

– Он слишком стар для меня. Да ведь ему уже за тридцать… а может, и все сорок! Он почти ровесник мамы! И возможно, уже вынужден удаляться в свою комнату сразу после ужина.

Она бросила мрачный взгляд в сторону матери, которая имела дерзость совершить непростительное преступление, уведя Имоджин с бала леди Уипплизер до того, как восточный горизонт окрасился розовым цветом.

– Мне он не кажется слишком старым, – начала было Генриетта, но, вспомнив о его заученной галантности, кивнула: – По-моему, ты права, Он слишком завзятый… повеса, чтобы стать хорошим мужем. Представляешь, прощаясь, целует самые кончики твоих пальцев!

– Погоди, он еще не видел Селину! – хихикнула Имоджин, коварно блеснув глазами. – У нее все швы на платье полопаются, когда он поцелует кончики ее пальцев.

– Имоджин! – возмутилась мать. – Веди себя прилично. Но Имоджин только фыркнула.