Текст книги "Бесконечность + 1"

– Ну что за глупости, Бонни, – тихо рассмеялся Финн.

– О чем и речь, Клайд.

– Ты тоже умная, просто по-своему.

Мне очень нравилось, как он говорит «умная». Я тихо повторила это слово, передразнивая Финна. В ответ он ущипнул меня за бок и продолжил:

– Мне вот музыка непонятна. Я не смогу просто так взять и спеть любую ноту, сколько ни учись, сколько теорем ни доказывай. У кого-то от природы абсолютный слух. А у меня калькулятор в голове.

– То есть для тебя это настолько просто? Так же, как для меня музыка? – Меня изумила эта мысль. – Мне никогда особенно не приходилось работать над собой… Или, может, я просто не считала музыку трудом. Она всегда была со мной, я слышала ее и легко воспроизводила. И не могла представить, чтобы кто-то так же воспринимал математику.

– В детстве отец часто просил нас с братом рассказать ему про числа. Говорил: «Расскажите мне про число один». Фишеру это было неинтересно, а вот мне нравилось. Я выкладывал отцу все, что знал, так, как видел это со своей детской, ограниченной точки зрения. Я показывал на себя и говорил: «Один». Потом на Фиша: «Один». Отец возражал: «Но, Финн, вместе-то вас двое, правда?»

А я мотал головой: «Нет. Один Финн. Один Фиш». Как будто мы – одно и то же, две части единого целого. С возрастом папа стал требовать от меня большего. И я пересказывал все, чему он меня научил. «Расскажи про число четыре, Финн», – просил отец. А я отвечал что-нибудь вроде: «Первое составное число, второе квадратное – квадрат первого простого числа». Ничего особенно сложного, но все же не так примитивно, как в три года, когда я говорил: «Один Финн, один Фиш».

– По-твоему, в этом нет ничего сложного? – произнесла я и увидела, как мое дыхание превратилось в облачко пара: температура в «Блейзере» продолжала падать.

– Да. Годам к четырнадцати я уже включал в ответы последнюю теорему Ферма, формулу Эйлера и проблему Гольдбаха.

– Охренеть! Ты не расстроишься, если я не стану тебя просить объяснить мне все это?

– Нет. – Финн засмеялся, и мою голову на мгновение окутало облако пара. – Математика – это одиночество. Она отгораживает тебя от других. Мои родители из-за этого разошлись. Мама постоянно чувствовала себя чужой. Отец, по ее словам, все время ускользал от нее в свой мирок. А потом он начал уводить туда и меня, и это стало последней каплей. Папе предложили должность в университете в другом штате, а мать сказала, что не поедет. Нам с братом предложили самим решить, с кем остаться. Но мне было почти семнадцать, и я всю жизнь провел в Бостоне. У меня были друзья, я играл в бейсбол, к тому же в глубине души мне не хотелось оставлять Фишера и маму, хоть я и винил ее в том, что отец от нас уходит. Жаль, что я не поехал с ним. Теперь-то я знаю: надо было ехать. Ведь в итоге мне все равно пришлось оставить маму. – Финн резко замолчал, а потом сменил тему: – Ты спросила, во что я верю. А во что веришь ты?

Я почувствовала, что ему неприятно говорить о семье, и решила перехватить эстафету.

– Я верю в музыку. Пожалуй, музыка для меня то же, что для тебя числа. В ней я нахожу силы. Исцеление. И Бог в ней тоже есть, если ты его впустишь. Я выросла в Грассли, где все были так бедны, что ничего, кроме Господа, у нас не оставалось… Поэтому в него я тоже верю. Если Бог и музыка с тобой, по-настоящему с тобой, то никто их у тебя не отнимет.

– Насчет Бога я для себя еще не решил.

– А что там решать? Бог – это все хорошее. Бог равно любовь.

– Хм. Ты только что составила уравнение.

– Ого, правда! – Я почувствовала прилив гордости, как будто мне только что удалось блеснуть умом, и улыбнулась в темноту.

– А почему в Грассли все такие бедные? – спросил Финн.

– Много причин. Наверное, это своего рода традиция. Традиция безнадежности. В Аппалачах почти все пьют и употребляют наркотики, потому что люди уже ни на что не надеются и пытаются как-нибудь отвлечься… Все равно как. Наркотики для этого отлично подходят. И родители перестают заботиться о детях, потому что сели на таблетки. Политики продают им колеса за голоса, и ничего не меняется. Правительство нас кормит, но, если начнешь работать, материальная помощь прекращается. В результате все боятся работы, не потому что ленивые, а потому, что на подачки от государства выжить легче, чем на зарплату, пусть даже из-за них ты чувствуешь себя попрошайкой и навсегда остаешься бедным. Но это проще всего – оставаться бедным… И в то же время тяжелее всего, потому что по-другому жить никто не умеет.

– Ты сумела.

– Ага. Посмотри-ка! Всего добилась, а? – с иронией произнесла я, усмехнувшись. – Бедность мне больше не грозит, а вот от безнадежности избавиться пока не получается. – Я снова попыталась засмеяться, но правда была слишком горькой, и мой смех прозвучал неестественно. Пора сменить тему. – А как тебе такое уравнение: Бонни плюс Клайд равно одна большая сосулька, – произнесла я, вздрагивая для пущей убедительности.

– Ага, холод жуткий.

Финн приподнялся на локте, выдернув руку у меня из-под головы. Одеяла скатились с моего плеча, и я взвизгнула, поглубже зарываясь в свой кокон. Клайд посмотрел в окно и сообщил:

– Метель закончилась. Рано или поздно кто-нибудь приедет. А если нет, утром найдем ориентир и позвоним еще раз.

– А ну-ка вернись сюда, грелка, – потребовала я. – Я закрою глаза, а ты будешь рассказывать мне о математике, пока я не засну. Какие-нибудь теоремы. Так это называется? Расскажи, как Эйнштейн узнал, что «е» равно эм-цэ в квадрате. И обязательно начни с «Жили-были».

– Я смотрю, ты любишь покомандовать.

– Ага. По-другому никак. Приходится как-то выживать, раз уж родилась без калькулятора в голове. Давай, делись мудростью, мистер Бесконечность.

– Жили-были…

Я хихикнула, и Финн шикнул на меня, продолжая свою сказку. Я закрыла глаза, чувствуя, как впервые за много месяцев безнадежность уходит и душу наполняет тепло.

– Жил-был однажды человек по имени Галилео Галилей.

– Галилео Фигаро! – пропела я, перебив его. – Из какой это песни?

– «Куин», «Богемная рапсодия», – ответил Финн, издав притворный страдальческий вздох.

– Отлично. Просто нужно было убедиться, что мы с тобой сможем стать друзьями. Продолжай. – Я зарылась в одеяла и приготовилась заснуть от скуки.

– Галилея мало кто называет великим математиком. Он занимался физикой, естествознанием, но именно такие люди, как Галилей, помогли мне увидеть волшебство математики.

Голос Финна раздавался над ухом низким урчанием, его дыхание щекотало мне лоб, и я закрыла глаза, слушая, как он объясняет парадокс Галилея: что-то про то, что натуральных чисел столько же, сколько их квадратов, хотя не все натуральные числа – квадраты, что, по словам Финна, противоречит обычной логике, но имеет смысл с точки зрения бесконечных множеств. У меня тут же потяжелели веки. Я слишком устала, чтобы долго следить за нитью его рассуждений. Кто бы мог подумать? Высокий, светловолосый, красивый, да еще и с мозгами.

7
Числа-близнецы

«ИСЧЕЗНОВЕНИЕ КАНТРИ-ЗВЕЗДЫ Бонни Рэй Шелби продолжает обрастать слухами. После того как певицу несколько раз видели с неизвестным мужчиной, к делу подключилась полиция. Впервые двое были замечены в салоне красоты, где спутник Шелби напал на сотрудницу. Во втором случае администратор „Мотеля № 6“ к востоку от Буффало, штат Нью-Йорк, стала свидетельницей ссоры. Певица попыталась воспользоваться кредитной картой, заблокированной по причине кражи, а затем они все с тем же неизвестным о чем-то спорили на парковке. Сотрудница мотеля, наблюдавшая эту сцену, была встревожена тем, что мужчина грубо схватил мисс Шелби, и позвонила в полицию. Администратор сообщила стражам порядка, что еще до ссоры звезда казалась напуганной. Когда платеж по карте не прошел, певица попросила разрешения воспользоваться телефоном, но так и не смогла дозвониться тому, с кем пыталась связаться. Семья мисс Шелби выступила с заявлением, сообщив, что родные очень беспокоятся за Бонни Рэй и будут сотрудничать с полицией, делая все возможное, чтобы звезда благополучно вернулась домой».

∞

Его разбудил свет. Не первые лучи солнца, что-то намного ярче. «Блейзер» окружала такая ослепительная белизна, что Финн не удивился бы, увидев за окном толпу ангелов, указывающих путь к жемчужным вратам. Но в раю вряд ли стоит такой холод. И девушка в объятиях Финна не была ангелом, несмотря на все свое очарование: короткие каштановые волосы стояли торчком, губы, изогнутые в форме лука, слегка приоткрылись. За ночь шапочка сползла с ее головы, и Бонни уткнулась лицом Финну под мышку.

Он смотрел на нее и ждал, когда вернутся страх и недоверие, которые то и дело накатывали на него с тех пор, как судьба подбросила ему Бонни Рэй Шелби. Но вместо того, чтобы испугаться, Финн вспомнил, как она выглядела после поцелуя, как порозовели и припухли ее губы. Вспомнил, как резво она перепрыгнула на заднее сиденье, чтобы завладеть подушкой с наволочкой, как «вернула» бабуле телефон, вышвырнув его в окно, как спела строчку из «Богемной рапсодии» и легко заснула под математическую чепуху, забыв обо всех своих бедах. Финн невольно задумался, какой была бы сейчас Бонни, если бы ее не надломило горе, если бы весь ее мир не рухнул у нее на глазах, а сама она не спала бы в машине, застрявшей в метель на обочине, с человеком, с которым была знакома всего три дня – два с половиной, если точнее.

Он улыбнулся и опустил голову на подушку.

– Ты меня пугаешь. Смотришь в пустоту и улыбаешься без причины, – сонно пробормотала Бонни.

– Не без причины. Есть причина.

– Ха-ха. Ну что, нам суждено умереть в этом несчастном «Блейзере»?

– Нет, но я не чувствую руку, и еще ты напустила слюней мне на грудь, и у меня замерз сосок.

Бонни расхохоталась и откатилась в сторону. Потом села и раскидала одеяла, шаря по сиденью в поисках шапки. Наконец она нашла ее и натянула на взъерошенные волосы, влезла в сапоги и снова перемахнула на переднее сиденье, будто всю жизнь этим занималась.

– Сначала дамы! Уже светло, так что в окно не смотреть. Я проверю! Спрошу, какого цвета у меня трусы. Если ты откуда-то узнаешь, что они красные с черными черепами, пеняй на себя! – Она открыла пассажирскую дверь – снег, скопившийся на крыше, тут же посыпался на сиденье – и выбралась наружу.

Перед мысленным взором Финна тут же возникла картина: Бонни в красных трусиках, украшенных черными черепушками. Он издал полусмех-полустон.

– Черепа – это не сексуально, – сказал Клайд вслух. – Черепа – это не сексуально. – Он натянул ботинки и тщательно их зашнуровал, уставившись на собственные руки, чтобы случайно не посмотреть в окно. – Твою мать! Очень даже сексуально, а обувь у меня так и не высохла.

Финн собрал волосы и стянул их резинкой, которая нашлась в кармане. Потом сложил одеяла и спальник, вернул заднее сиденье в нормальное положение и свалил на него вещи. Надел шапку и вылез из «Блейзера» вслед за Бонни.

Через час, проведя разведку, Финн уже намного лучше представлял, где находится, а также нашел номер съезда с шоссе, на который они вчера свернули. Но вызывать помощь повторно не пришлось: когда он возвращался к Бонни и «Блейзеру», отморозив ноги в мокрых ботинках, его догнал небольшой пикап. Пожилой мужчина в шапке с мохнатым отворотом и надписью «Кливленд Браунс» высунулся в окно.

– Это твоя машина там застряла?

– Да, сэр.

– У меня с собой цепи, вытащу вас. Залезай.

До «Блейзера» оставалось метров сто, но Финн не стал спорить. Когда они подъехали, Бонни вылезла из машины с радостной улыбкой. Мужчина в смешной шапке хорошо знал свое дело, и через несколько минут при помощи Клайда, который толкал сзади, и Бонни, которая рулила, пикап освободил «Блейзер» из снежного плена. Они оставили машину греться и пошли поблагодарить водителя грузовичка.

– Вам, ребята, очень повезло, – сказал тот, сгружая цепи в багажник пикапа. – Вы посреди национального парка Кайахога. Обычно я этой дорогой не пользуюсь, но у моей сестры и ее мужа к западу отсюда ферма. Под Ричфилдом. Ее муж в прошлом году заболел и умер – внезапно, ни с того ни с сего. Вот и езжу время от времени ее проведать.

– Я думал, мы вчера ехали по Семьдесят первой магистрали, но, похоже, оказались на Восьмидесятой, – признался Клайд.

– Тогда неудивительно, что вас никто не нашел! Восьмидесятая и Семьдесят первая пересекаются очень далеко отсюда. Вы, наверное, свернули не туда из-за метели и даже не заметили.

– Да, буря была будь здоров. – Финн пожал мужчине руку и поблагодарил его.

Бонни тоже протянула ему руку, но тот, разговорившись, продолжал болтать через открытое окно, даже усевшись в пикап.

– Просто кошмар! Очень много водителей застряло. Снегоуборочные машины и дорожный патруль работали всю ночь. У меня радио ловит полицейские частоты, так там то и дело поступали сообщения о тех, кому нужна помощь. Даже слышал, ищут какого-то бывшего уголовника, который, возможно, сбежал с той известной певицей и как будто находится где-то здесь. Не в курсе? Вы бы знали, как радио надрывалось, когда сообщение передали дорожному патрулю!

Финн почувствовал, как Бонни, стоявшая рядом, напряглась, а у него самого внутри все перевернулась. «Сбежал»? Что происходит? Его просьбу о помощи, конечно, должны были передать дорожному патрулю. Это он мог понять. Но все остальное звучало как полная бессмыслица.

– Такая милая девочка. Певица эта. Светловолосая, совсем ребенок. Мне нравятся некоторые песни. Ее фамилия Шелби. У нас тут, в Огайо, есть городок Шелби, представляете? У меня там родственник живет. – Мужчина начал напевать что-то о большой голубой луне, высоких зеленых горах и разбитом сердце. Вероятно, это была одна из его любимых песен Бонни.

– Ладно, у меня ноги замерзли, руки тоже. Спасибо вам еще раз за помощь! – Ничем не выдав своего замешательства, как и положено прирожденной артистке, Бонни просунула руку в окно и ласково похлопала старика по плечу.

Финн просто стоял рядом. Сам он и думать забыл о замерзших ногах.

– Просто возвращайтесь на Восьмидесятую, а дальше на восток. Почти сразу будет поворот на Двести семьдесят первую. По ней поедете на юг до Семьдесят первой. За два часа доберетесь до Колумбуса. – С этими словами, махнув рукой, их спаситель закрыл окно и покатил дальше по дороге, не подозревая, с кем только что разговаривал.

Клайд и Бонни долго смотрели ему вслед, спрятав руки в карманы и не сводя глаз с надписи «Додж 4x4», намалеванной по трафарету на багажнике пикапа. Наконец грузовичок скрылся из виду. Бонни повернулась к Финну.

– Это правда, что ты бывший уголовник? – спросила она безо всякого выражения.

– Да. Правда, – ответил он, резко повернувшись и скрестив руки на груди, чтобы согреться. – И, как выясняется, я «сбежал» с милой, юной, беззащитной кантри-певицей, и меня теперь разыскивают! – Финн пнул шину «Блейзера» мокрым ботинком и поморщился, когда замерзшие пальцы заныли от удара. – Твою мать, а! – Он забрался в машину и захлопнул дверь, гневно глядя на Бонни сквозь лобовое стекло, словно бросая ей вызов. Но он знал, что не бросит ее здесь, и знал, что она это знает.

Бонни медленно подошла к пассажирской двери и забралась в «Блейзер». Машина успела прогреться, внутри было душно, хотелось поскорее ехать дальше. Но они сидели, не двигаясь. Бонни, что неудивительно, заговорила первой.

– Ты обещал рассказать про татуировку. Про свастику. Но не рассказал. Тебе не хотелось говорить, потому что тогда пришлось бы признаться, что ты сидел в тюрьме.

Это был не вопрос. Бонни довольно быстро сложила два плюс два. А говорила, что не сильна в математике. Когда Финн ничего не ответил, она попробовала зайти с другой стороны.

– Этот старик сказал, что ищут бывшего уголовника. Не сбежавшего. Значит, ты свой срок отсидел. Выехав из штата, ты не нарушил подписку о невыезде?

– Нет. Ничего я не нарушил. И я не обязан тебе ничего объяснять, Бонни.

Да, не обязан. Он вообще ничего ей не должен. Это она ему задолжала, причем крупно.

– За что ты сидел? – упрямо продолжила спрашивать она.

– Я убил известную кантри-певицу.

Бонни не засмеялась. Финн мог ее понять.

Шутка вышла несмешной.

– Сколько времени ты там провел? В смысле, в тюрьме.

Клайд вцепился в руль, пытаясь справиться с беспомощным отчаянием, от которого заныла грудь и вспотели ладони. Он не хотел говорить об этом.

Но Бонни хотела.

– Ну же, Клайд. Расскажи. Мою печальную историю ты слышал. Теперь я послушаю твою.

– Пять лет. Вышел полтора года назад, – сдался он. Ответ был коротким и отрывистым, как удар кнута.

Бонни на мгновение умолкла в замешательстве. Но молчание продлилось всего несколько секунд.

– И сейчас тебе двадцать четыре?

– Исполнилось в августе. Две восьмерки, помнишь? Хайль Гитлер.

– Это еще что такое? – оскорбленно прошипела Бонни.

Финн на это и рассчитывал. Он злился. Пусть и она тоже злится.

– Не заметила? У меня свастика слева на груди, а справа – две восьмерки. Н – восьмая буква латинского алфавита. Heil Hitler, HH, восемь-восемь. Арийское братство любит такие символы. И с моим днем рождения так удачно совпало. Круто, да? И удобно.

– За что ты сел? – вернулась к прежнему вопросу Бонни. Кажется, с Гитлером он перегнул палку.

– Мой брат ограбил продуктовый магазин. До сих пор не знаю, о чем он тогда думал. Я был в машине. Я не знал, что у него пушка, не знал, что он шел на ограбление. К несчастью для Фишера, у владельца тоже было оружие. И он умел им пользоваться. Фишера подстрелили. Он выбежал из магазина, успев, правда, нажать на курок. Не знаю, как ему удалось унести ноги, потому что у него была огромная дыра в животе. Я услышал выстрелы, увидел, как он упал. Дотащил его до машины и повез в больницу. Но он умер по дороге. А я сел в тюрьму. – Финн говорил отрывисто, без выражения, как будто все это ерунда, дело прошлое.

– Твой брат? – Голос Бонни звучал так же, как когда она рассказывала о своей сестре.

– Мой брат-близнец, – ответил Финн, не глядя на нее.

Но после нескольких секунд молчания ему все же пришлось повернуться. Бонни смотрела прямо перед собой, по ее лицу катились слезы, и она зажала рот рукой, словно пыталась удержать что-то внутри. Финн выключил зажигание, вылез из «Блейзера» и захлопнул за собой дверь. Он не мог иначе. Ему нужно было остаться одному. Хотя бы на минуту. Финн понимал, что должен был рассказать про Фиша сразу после того, как Бонни рассказала про Минни. Но он был слишком шокирован. Сходство между ними казалось странным, неправильным, даже фальшивым. Тогда Финн побоялся, что его рассказ будет выглядеть так, будто он пытается переплюнуть историю Бонни.

Фиш постоянно так делал. С тех пор как они научились говорить, Финн знал, что стоит ему чего-то достичь, как брат тут же попытается его превзойти. Если Финн доедал ужин, Фиш просил добавки, даже если уже был сыт. Если в бейсболе Финн разыгрывал двойной аут, Фишер из кожи вон лез, чтобы выбить хоум-ран. Брат следил за всеми его успехами, оценками, подружками. Когда Финн что-нибудь рассказывал, Фишер тут же отвечал: «Правда? А вот я…» Финна это бесило. Его раздражало все это соперничество. Фиш всегда был слишком энергичный и наглый. Никогда не отставал, пока не добьется своего. А Финн всегда ему уступал. Это было ужасно. Но ужаснее всего было то, что Финн очень любил брата и сильно по нему скучал.

За спиной раздались шаги Бонни. Снег скрипел под ее сапогами, она тяжело дышала. Финн вдруг заметил собственное прерывистое дыхание.

– Почему ты мне сразу не сказал?

– Я говорил, что у меня был брат по имени Фишер.

– Да, но о том, что он близнец… Финн, я… – Бонни не договорила. Похоже, ей было так же трудно подобрать слова, как Финну после ее собственного рассказа. Но она положила руки ему на талию и прижалась лицом к его спине.

Эта девушка умела удивить. Финн думал, что теперь, когда Бонни все знает, она станет обращаться с ним холодно. Сочтет предательством его нежелание поделиться своим собственным горем. Но вместо этого Бонни его обняла. Они долго стояли так на дороге в окружении бесконечной белизны.

– Он умер? – ошеломленно произнесла Бонни, не столько спрашивая, сколько утверждая, однако в ее голосе было столько неверия, что слова прозвучали как вопрос.

– Да. Умер. – Финн уже очень давно не оплакивал брата, но теперь его губы задрожали. Фиш умер, и это было намного хуже всего, что случилось потом.

– За что же тебя посадили? – глухо спросила Бонни, уткнувшись в его куртку, но Финн все равно услышал.

– За вооруженное ограбление. Для тех, кто впервые совершает преступление, максимальный срок семь лет.

– Но ведь ты ни в кого не стрелял и ничего не брал. У тебя даже пистолета не было.

– Я взял пушку из рук Фиша и бросил ее на пол в машине. Остались мои отпечатки. Я был на месте преступления и помог брату скрыться, – мрачно сказал Финн. Да, он помог Фишеру убежать. И тот убежал далеко, туда, откуда не возвращаются. – Логично было предположить, что я его подельник. Мы оба были накурены. И Фиш подстрелил владельца магазина. Чувак чуть не умер.

Финн почти физически ощущал смятение Бонни, ее изумление. Она вслушивалась в его слова, словно желая убедиться в его раскаянии, в том, что он не лжет, но ничего не говорила.

– Следствие предложило мне сделку. Все это случилось через три дня после того, как мне исполнилось восемнадцать, и у меня не было судимостей. Я признаю себя виновным в хранении оружия и вооруженном ограблении, мне дают пять лет и снимают обвинение в покушении на убийство. Я бы, может, и раньше вышел, если бы быстрее адаптировался к жизни в тюрьме.

– А свастика, получается… – Бонни убрала руки и обошла его, встав прямо перед ним. Она покусывала губу, словно выпытывая у нее ответ на свой вопрос. – Я пока не понимаю. Фишер был как-то связан с нацистами?

– Нет! – Финн яростно замотал головой, не желая, чтобы на его брата повесили еще и это. – Свастику я набил через месяц после того, как попал в Норфолк. Мне пришла в голову идея впечатлить других заключенных, показав, как хорошо я соображаю в математике и картах. Но все пошло не так. Меня избили и поставили метку на спине, и я был уверен, что очень скоро отправлюсь вслед за братом, если не присоединюсь к какой-нибудь группировке. Поэтому я вступил в единственную банду, которая согласилась меня принять.

Бонни смотрела на него широко раскрытыми глазами, словно пытаясь осмыслить сказанное.

– Забавно, – добавил Финн, хотя ничего забавного в этом не было. – То, что кажется необходимым в яме, на поверхности делает тебя изгоем.

– В яме? – переспросила Бонни.

– Заключенные называют тюрьму ямой.

– А поверхность – значит…

– Жизнь. Свобода. Все, что за бетонным забором. Я думал, что эта татуировка мне необходима. Что без нее не выжить. А в итоге она ничем мне не помогла. Меня спасли числа. Да, меня избили, но я успел показать, на что способен. После этого ко мне стали приходить за помощью местные авторитеты, и татуировка не понадобилась.

Они помолчали. Бонни, словно онемев, смотрела на него, а Финн – на нее, гадая, поймет ли она. Он коснулся рукой своей груди, и взгляд Бонни скользнул следом.

– Эта татуировка будет напоминать мне о том, что выбор, сделанный в отчаянии, почти всегда оказывается ошибкой. – Финн замолчал на секунду, надеясь, что Бонни вспомнит о своем решении прыгнуть с моста. Она тоже была в отчаянии и тоже сделала неверный выбор. – Я не снимаю майку ни на пляже, ни в качалке, ни когда иду на пробежку или играю с друзьями в бейсбол. И тебе я бы никогда не показал татуировку. Эта свастика набита у меня на груди, над сердцем. Из-за нее я кажусь тем, кем не являюсь. Это трудно принять, я понимаю. Но свастика у меня над сердцем, не в сердце. Надеюсь, это хоть немного меняет дело.

Бонни кивнула, накрыла его правую руку своей левой, отцепила ее от груди и сжала пальцы Финна. Он так удивился, что позволил ей это сделать. Она обхватила его руку своими маленькими ладошками.

– Мне жаль Фишера, – искренне сказала Бонни.

Финн недоверчиво фыркнул и высвободился, но она снова поймала его руку и притянула к себе, вцепившись в его предплечье, так что оно уперлось в ложбинку у нее на груди.

– Мне жаль, что это случилось с тобой, Финн. – Бонни произнесла эти слова с такой горячностью, что он не выдержал и сорвался.

– Не надо, Бонни! Не превращайся в типичную девчонку-спасительницу. Ты не можешь меня спасти. И я тебя не могу. И Фишера я не спас, как и ты не смогла спасти Минни. Ведь не смогла же?

Бонни нахмурилась, готовая возразить.

– Или, скажешь, смогла? – Он вел себя как последняя скотина. Но такова была горькая правда, с которой Бонни, похоже, еще не примирилась.

– Нет. – Ее губы задрожали, и она покачала головой. – Нет, не смогла. Не спасла.

Финн выругался, словно стремясь одним уродливым словом выразить все уродливые чувства, скопившиеся у него в груди, и еще раз попытался высвободиться, но вместо этого лишь притянул Бонни ближе к себе. Рука его оказалась зажата между ними.

– Но меня ты все-таки спас. – Бонни посмотрела на него снизу вверх.

– Неправда. Я только помешал тебе. Если человек хочет умереть, он умрет. Мы оба это знаем. Я просто надеюсь, что ты сама передумаешь. Ты заслуживаешь большего. Фиша и Минни больше нет. Может, мы их подвели. Или нет, хрен знает. Но мы точно не поможем им, прыгая с мостов.

– Правда? – спросила Бонни, все еще не выпуская его руку.

– Что?

– Что я заслуживаю большего?

– Да! – воскликнул он. – Конечно, заслуживаешь!

Тогда она улыбнулась. Уголки губ приподнялись, взгляд смягчился. Но в ее голосе прозвучала ирония, когда Бонни сказала:

– Тебе пора бы определиться, Клайд, ненавидишь ты меня или нет.

– Я тебя не ненавижу, Бонни. – Как можно ненавидеть, когда ее губы так близко, а шоколадно-карие глаза смотрят с сочувствием? – Я просто не понимаю, что мне, черт возьми, с тобой делать. А теперь меня к тому же ищут полицейские, уверенные, что я тебя похитил.

– Ты меня не ненавидишь, но я тебе не слишком нравлюсь. – Бонни проигнорировала слова, касавшиеся полицейских.

Она все еще не выпускала его. Финн злился и чувствовал себя полным идиотом, а то, что Бонни прижимала его руку к своей груди, еще и не на шутку его возбуждало. Он снова попробовал вырваться, но ничего не вышло.

– Ты мне нравишься, Бонни. – Да пошло оно все. Ведь это правда. – Но тебе все равно придется позвонить бабушке, своему другу Медведю и всем остальным. Сообщить им, куда ты пропала, прояснить ситуацию. Понимаешь? Помнишь, что я говорил про игры? Так вот, это не игра. Это моя жизнь и моя свобода. Обратно в тюрьму я не хочу.

Бонни вздохнула, но промолчала. Через некоторое время она все же выпустила руку Финна. Они вместе вернулись к «Блейзеру», забрались внутрь и без лишних слов тронулись с места.

Финн чувствовал усталость, после ночи в машине ему хотелось помыться, переодеться и почистить зубы щеткой, а не снегом и средним пальцем, как он сделал сегодня, словно показывая природе-матушке, куда ей пойти. Ничего, скоро они найдут отель и приведут себя в порядок. А Бонни позвонит всем, кому нужно, даже если для этого ему придется связать ее по рукам и ногам и набрать за нее номер.