Текст книги "Босиком по траве"

Э. Хармон
Босиком по траве

Copyright © 2012 by Amy Harmon

This edition published by arrangement with Amy Harmon and Dystel, Goderich & Bourret.

Опубликовано по согласованию с агентством Andrew Nurnberg Literary Agency

ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2019

* * *

Посвящается Шоне, потому что она первой прочитала и полюбила мою книгу и потому что она любит Леван

1. Прелюдия

С САМОГО РОЖДЕНИЯ Я ЖИЛА в штате Юта, в маленьком городке под названием Леван. Он находится в самом центре штата, и жители шутят, что наш город – пупок Юты[1]1
  Если название Levan прочитать справа налево, получится слово navel (англ. «пупок»).


[Закрыть]. Не самая благородная ассоциация, но больше ничего примечательного в Леване нет. Несколько поколений моих предков выросли на этой земле, начиная с первых переселенцев, прибывших сюда в конце 60-х годов XIX века и основавших деревушку под названием Малая Дания Семьи. Поселившиеся здесь были мормонами, искавшими себе новый дом, где их не потревожат, где можно будет спокойно растить детей и возносить хвалу Господу.

Большинство современных жителей города – потомки белокурых датчан. Предки моей семьи – Дженсенов – были в числе самых ранних переселенцев из Дании. Прошло больше века, но и мою голову украшают те же светлые волосы, что у прошлых поколений. Во всей семье одна только мама была не блондинкой, а шатенкой, но и на этот раз упрямые датские гены победили. Мне и трем моим братьям достались отцовские светлые волосы и небесно-голубые глаза, такие же, как у нашего прапрадеда, который, будучи совсем молодым, пересек бесконечные равнины и обосновался в Леване, где построил дом и новую жизнь.

Много лет назад Леван процветал – по крайней мере, так говорил мой отец. На Центральной улице стоял торговый дом «Шепардс» и ресторанчик с домашним мороженым, которое делали из ледяных брикетов. Летом их хранили в большой морозильной яме под слоем земли, соли и соломы. В городе была довольно большая начальная школа и здание мэрии. Потом построили новую автомагистраль в нескольких милях от нас. Леван и раньше не слишком привлекал посетителей, а теперь и вовсе лишился притока «свежей крови». К тому времени, когда я родилась, ресторанчик с мороженым давно закрылся, а чуть позже его участь постигла и торговый дом.

Начальная школа постепенно начала разваливаться и в итоге сузилась до одного кабинета: молодежь подросла, а занять покинутые ими парты оказалось некому. Дети постарше продолжали учебу в средней и старшей школе соседнего городка, Нефи, до которого нужно было полчаса добираться на автобусе. Когда я доросла до начальной школы, там оставалось два учителя: один вел занятия у детей с дошкольного возраста и до второго класса, а другой у всех остальных – от третьего класса и старше. Некоторые из жителей покинули город, но большинство семей, живших здесь десятилетиями, не спешили переезжать.

На Центральной улице остался только маленький универмаг с разноплановыми товарами: от молока до удобрений. Он носил гордое название «торговый комплекс». Понятия не имею почему: ни на какой комплекс этот магазинчик не был похож. Его владелец пристроил два помещения по бокам здания и сдавал их желающим открыть свой бизнес.

На одном конце открылась забегаловка с несколькими столиками, куда старики приходили пить кофе по утрам. Хозяйку этого заведения, миссис Джонсон, за глаза все называли Потная Полли. Кроме нее в забегаловке никто не работал: Полли была сама себе поваром, официантом и управляющим. Она готовила пышные домашние пончики и самую вкусную картошку фри на свете – все как следует прожарено! Лицо Полли всегда блестело, покрытое маслом и пóтом после многих часов, проведенных у плиты. За это ей и дали такое прозвище. Даже когда она, хорошенько отмывшись, приходила в церковь в воскресенье, ее лицо все равно сияло, и вовсе не потому, что на нее снизошел Святой Дух.

На другом конце моя тетя Луиза открыла парикмахерскую, куда почти все женское население Левана ходило за стрижками, окрашиванием и возможностью поболтать. Фамилия моей тетки – Баллу, с ударением на «у», поэтому она назвала свой салон «Баллу на углу», но все в городе говорили просто: «У Луизы».

Перед «комплексом» стояли бензоколонки и палатка с вывеской «Худышка», где дети моей тети каждое лето торговали гавайским мороженым, то есть сладким крошеным льдом. Боб, муж Луизы, работал дальнобойщиком и редко бывал дома. Пятерых детей нужно было чем-то занять, пока их мать орудовала ножницами. Луиза решила, что это хороший повод открыть семейное дело. Так и появилась палатка с мороженым. Боб построил простенький деревянный ларек, который вышел похожим на высокий узенький сарай, отсюда и название «Худышка». В универмаге продавались ледяные брикеты, так что за сырьем далеко ходить было не нужно. Луиза купила шейвер для изготовления ледяной крошки и небольшой запас сиропа в Нефи, а также трубочки, салфетки и одноразовые стаканчики двух размеров. Получилась довольно примитивная предпринимательская модель с незначительными вложениями. Ребенок, стоявший у прилавка, получал в награду от Луизы пять долларов и неограниченный доступ к собственному товару. Кузина Тара, моя ровесница, однажды так объелась льдом, что ее вырвало. Она до сих пор терпеть не может гавайское мороженое: ее тошнит от одного только запаха сиропа.

Еще на Центральной улице располагались кирпичное здание почты и бар под названием «У Пита» рядом с церковью – да-да, интересный выбор места. Вот вам и весь Леван. Все в городе знали, кто что умеет: кто кузнец, кто пекарь, кто делает подсвечники. Мой отец лучше всех мог подковать лошадь, Дженс Стивенсон был прекрасным механиком, Пол Аагард – плотником, и так далее. Кто-то отлично шил, готовил, мастерил украшения. Элена Росквист была акушеркой и несколько раз принимала роды, когда они начинались внезапно и уже не было времени ехать в больницу в Нефи. Люди зарабатывали своими умениями и без вывесок над дверью.

Иногда к нам перебирались и новые жители, решив, что отсюда не так уж и далеко ездить на работу в большие города. Не самое плохое место для тех, кто хочет обустроить семейное гнездо. В маленьких городках тебе всегда помогут с воспитанием детей. Все всех знают: не успеет ребенок похулиганить, как его родителям уже доложили. Весь Леван не больше квадратной мили, если не считать фермы за окраиной, но в детстве он казался мне целым миром.

Может, именно благодаря тесноте этого маленького мирка мне было проще справиться с первой потерей – ведь все вокруг обо мне заботились. А вот пережить вторую утрату, наоборот, оказалось сложнее, потому что это была общая боль. Жизнь, оборвавшаяся так рано, на самом пороге счастья, – огромное потрясение для мирного городка. Никто всерьез не верил, что я справлюсь с горем. Ботинок, потерявший свою пару, уже нельзя надеть. А как быть без обуви? Не бежать же по траве босиком?

Первой потерей, о которой я упомянула, стала моя мать. Мне не исполнилось еще и девяти, когда Джанель Дженсен, мать четверых детей, нежно любимая жена, пала жертвой рака груди. Я отчетливо помню, как страшно мне было, когда у мамы выпали все волосы. Ей пришлось носить розовую шапочку, чтобы прикрыть абсолютно лысую макушку. Мама смеялась, что купит себе светлый парик и наконец-то будет похожа на всю остальную семью. Но она этого так и не сделала. Не успела. Ей поставили диагноз вскоре после Рождества. Рак успел распространиться на легкие, опухоль оказалась неоперабельной. К четвертому июля мамы уже две недели как не было с нами. В городе началось празднование Дня независимости нашей страны, а я слушала радостный шум и ненавидела внезапно свалившуюся на меня собственную независимость. За окном затрещали фейерверки, и я заметила, как отец поджал губы и стиснул руки в кулаки.

Он взглянул на нас, угрюмых белокурых ребятишек, и попытался улыбнуться.

– Ну что, команда Джей? – Его голос дрогнул: мама обожала нас так называть. – Поедем в Нефи смотреть большой салют?

Моего отца зовут Джим. Мама считала, что их имена неспроста начинались с одной буквы: видимо, им суждено было быть вместе. Поэтому всем нам тоже дали имена на «джей». Не то чтобы это было очень оригинально. В Леване было полно семей с именами на одну букву: «кей», «би», «кью» и так далее. Любую букву назовите – обязательно кто-нибудь найдется. А некоторые давали детям тематические имена: например, Родео или Джуста Пастушка. Я не шучу.

Ну а у нас в семье все были на «джей»: Джим, Джанель, Джейкоб, Джаред, Джонни и Джози Джо Дженсен. Команда Джей. Плохо было только то, что, когда маме нужно было позвать кого-то из нас, ей приходилось перебрать всех, чтобы дойти до нужного имени. Я была совсем маленькой, однако почему-то до сих пор помню, как в последние недели жизни мама ни разу не назвала неправильное имя. Возможно, дело было в том, что отвлекавшие ее повседневные мелочи наконец растворились и она стала уделять больше внимания каждому слову, жесту, выражению лица.

В тот год мы так и не поехали смотреть салют. Я пошла с братьями на улицу, где соседи запускали бутылочные ракеты и вертушки, а отец всю ночь работал в сарае, пытаясь спрятаться от веселого гама, который казался насмешкой над его горем. Тяжелый труд стал его спасением от печали, а алкоголь помогал забыться, когда работать не было сил.

Мы держали кур, коров и лошадей, но доход от фермерства был небольшой, поэтому отец, чтобы обеспечить нас, работал на электростанции в Нефи. Фермой занимались в основном братья, а у меня там было совсем немного обязанностей. Поэтому после смерти матери я взяла на себя работу по дому и готовку. Джейкоб, Джаред и Джонни были старше меня на семь, шесть и пять лет соответственно. Мама всегда говорила, что я стала для них с отцом чудесным сюрпризом. Пока она была жива, я наслаждалась статусом младшенькой, которую все обожают. Но с уходом мамы все изменилось, и семье теперь не нужна была избалованная малышка.

Поначалу нам очень много помогали – мы просто не знали, что делать со всей этой помощью. Леван, по-моему, единственный в мире город, где никто не заказывает еду для поминок. Обычно прощание проходит в день накануне похорон, а потом еще одно – за час до панихиды. После похорон семья и друзья умершего возвращаются в церковь, где их уже ждет пышная трапеза, приготовленная женщинами Левана. Никто не говорит: «Я принесу пирог» или «С меня картошка». Еда просто появляется на столах: самые разные нарезки, салаты, гарниры, пирожные, печенье и пироги. Женщины нашего города умеют накрыть стол как никто другой. Помню, как после маминых похорон я шла мимо столов, уставленных блюдами, смотрела на всю эту красоту и понимала, что мне кусок в горло не полезет. Тогда я еще не знала, как можно утешаться едой.

Это изобилие продолжалось много дней. Каждый вечер на протяжении трех недель кто-нибудь приносил нам ужин. Нетти Йейтс, наша пожилая соседка, приходила почти каждый день, помогала разложить оставшуюся еду по контейнерам и заморозить. Съесть все мы просто не успевали, хотя в семье было трое растущих мальчишек. Но в конце концов эти постоянные поставки продуктов закончились: жители города переключились на другие трагедии.

Повар из моего отца был никудышный. После нескольких месяцев на хлопьях и бутербродах с арахисовой пастой я попросила тетю Луизу научить меня что-нибудь готовить. В ближайшую свободную субботу она пришла и показала мне все самое необходимое. Я заставила ее подробно объяснить, как кипятить воду («Держи под крышкой, пока не закипит, потом сними!»), жарить яичницу («Огонь должен быть слабый!») и котлеты для гамбургеров («Постоянно переворачивай, чтобы не осталось розовых участков!»). Я тщательно законспектировала все инструкции, каждый шаг. Еще я записала рецепт блинчиков («Перевернуть после появления «лунных кратеров»), спагетти (по словам Луизы, секрет был в том, чтобы добавить в соус немного тростникового сахара) и печенья с шоколадной крошкой (оно получится пышнее и мягче, если замешать тесто с жиром). Я совсем замучила свою бедную тетку, зато к концу дня у меня была целая стопка подробных инструкций, записанных моим корявым детским почерком. Я прикрепила эти листочки на холодильник.

Через месяц всем надоели блинчики и спагетти (от печенья с шоколадной крошкой мои братья никогда не откажутся), а Луиза сказала, что у нее взорвется мозг, если придется еще раз пройти через подобную экзекуцию, поэтому я стала обращаться к женщинам в церкви, прося разрешения прийти к ним и посмотреть, как они готовят ужин. Я делала так каждый раз, когда хотела узнать новый рецепт. Хозяйки всегда были добры ко мне и терпеливо объясняли каждый шаг, перечисляя ингредиенты, рассказывая, где их купить или как вырастить. Я даже зарисовывала банки и пачки с продуктами, чтобы не забыть, как они выглядят. Еще я сделала себе табличку с овощами, нарисовав вершки всех корнеплодов (моркови, редиса, картошки), чтобы знать, что нужно выкопать к ужину. В первые пару лет после смерти мамы у нас, правда, не было своего огорода, но Нетти Йейтс разрешала мне приходить за овощами к ней на участок. В конце концов она помогла мне посадить несколько грядок, которые с каждым годом расширялись. К началу старшей школы у меня был собственный большой огород, где я сажала, выращивала и собирала все, что нужно.

Я научилась стирать, отделяя светлые вещи от темных, заляпанные маслом рабочие штаны – от обычной повседневной одежды. Я прибиралась в доме, представляя себя Белоснежкой, которой нужно заботиться о неряшливых гномах. Еще я ездила на велосипеде забирать почту. В Леване не было почтовых ящиков, все письма доставляли в городское отделение. Там для каждой семьи стоял ящичек с замком. Отец оставлял для меня конверты, которые нужно отправить, а я наклеивала марки и отвозила письма на почту. К двенадцати годам я уже знала, как вести учет доходов и расходов, и отец оформил на меня счет в банке. С тех пор я могла сама оплачивать продукты и все, что нужно по хозяйству. Папа занимался фермой, а я – домом.

Только одну обязанность я очень не хотела брать на себя – заботу о курах. Ими всегда занималась мама: кормила, собирала яйца, чистила курятник. А я их до смерти боялась. Мама рассказывала, что, когда я была совсем маленькой, братьев попросили последить за мной, но они отвлеклись. Я забрела во двор, и одна особенно злобная рыжая несушка загнала меня в угол. Когда меня обнаружили, я стояла, застыв от ужаса. Я не плакала, но мама, подхватив меня на руки, заметила, что все мое тело будто онемело. Потом мне еще несколько недель снились кошмары.

К курам не так-то легко проникнуться теплыми чувствами. Это агрессивные, злые птицы, готовые в любую минуту кинуться в драку. Когда мне пришлось впервые самой собирать яйца, я чуть не начала задыхаться от ужаса. Но постепенно ежедневная победа над страхом заставила меня поверить в свои силы, и я начала гордиться тем, что ухаживаю за этими неприятными созданиями. Я дала каждой курице имя и разговаривала с ними, будто с непослушными детьми. Так, шаг за шагом осваивая новые умения, я обрела уверенность в себе и сумела достойно продолжить мамино дело.

2. Маэстро

МНЕ НРАВИЛОСЬ ИМЕТЬ цель в жизни, нравилось быть нужной. Я заметила, что забота об отце и братьях заставляет меня любить их еще сильнее, а любовь к ним помогает смириться с потерей. Я и раньше была серьезным ребенком, предпочитая уединение играм с ровесниками, а смерть матери лишь усилила эту черту. Чем более самостоятельной я становилась, тем сложнее мне было соответствовать своему возрасту. Я не залезала на колени к отцу, не требовала, чтобы меня обнимали и целовали, не закатывала истерик из-за недостатка внимания. Наверное, я вела себя как очень маленький взрослый. Одиночество меня не смущало. Наоборот, без груза чужого сочувствия становилось легче.

Временами, особенно в первый год после смерти мамы, тоска накрывала наш дом плотным одеялом, под которым трудно было дышать. Тяжесть нашего общего горя давила со всех сторон, поэтому я предпочитала грустить где-нибудь подальше от дома. Когда у меня выдавался перерыв, я садилась на свой синий велосипед и изо всех сил крутила педали. Примерно на расстоянии мили от дома, у Окраинного холма, находилось небольшое кладбище. Я садилась возле маминой могилы и молча плакала, пока не становилось легче дышать. Я брала с собой что-нибудь и читала, прислонившись к ее надгробию. Книги были моими друзьями. Я жадно поглощала все, что удавалось раздобыть, и искренне восхищалась любимыми персонажами. Аня из Зеленых мезонинов[2]2
  Героиня одноименного романа для детей канадской писательницы Люси Монтгомери.


[Закрыть] стала моей лучшей подругой, Маленькая принцесса[3]3
  Речь идет о Саре Кру, героине одноименного романа для детей английской писательницы Фрэнсис Элизы Бернетт.


[Закрыть] и Хайди[4]4
  Героиня повести для детей «Хайди: годы странствий и учебы» швейцарской писательницы Иоханны Спири.


[Закрыть] – образцами для подражания, у которых я училась мужеству. Меня радовало, что у детей в этих книгах, несмотря на пережитые беды, все заканчивалось хорошо. Я начала понимать, что не бывает историй без трудностей, и мысль об этом утешала. Меня вдохновила жертва, которую принес главный герой в книге «Обезьянье лето» Уилсона Роулза. Прочитав его же роман «Где растет красный папоротник», я посадила на маминой могиле это растение в честь Дэна и Энн.

В один из таких дней, примерно через год после смерти мамы, я сидела на кладбище с книгой и вдруг увидела длинный белый кадиллак, который медленно двигался по проселочной дороге вдоль западной ограды кладбища. В Леване ни у кого не было белых кадиллаков, да и вообще никаких: ни белых, ни цветных. Я следила за приближением машины, забыв об открытой книге – «Лев, Колдунья и платяной шкаф»[5]5
  Одна из книг цикла «Хроники Нарнии» британского писателя Клайва Стейплза Льюиса.


[Закрыть], – которую я читала уже в третий раз. Из-под колес поднимались клубы пыли. Кадиллак проехал мимо и, урча мотором, пополз на Окраинный холм, где располагались коттеджи Брокбэнков. Наверное, приехало новое семейство. Внезапно мне ужасно захотелось узнать, к какому дому направляется кадиллак. Я решила, что смогу незаметно проследить за ним. Если что, всегда успею спрятаться за зарослями полыни. Холм был крутой, поэтому, остановив велосипед на вершине, я поняла, что успела покрыться пóтом и пылью.

На Окраинном холме стояло три красивых коттеджа. Все они принадлежали богатому семейству Брокбэнков. Судя по всему, их сыновья, которые интересовались строительным и арендным бизнесом, вообразили, что холм будет отличным местом для отдыха, и возвели там внушительный архитектурный комплекс. Сами Брокбэнки со взрослыми детьми несколько раз приезжали пожить в одном из коттеджей, но уже несколько лет дома пустовали. Именно это семейство дало холму название «Окраинный», но в итоге он, похоже, оказался слишком… окраинным, потому что надолго туда никто не приезжал.

Гараж самого крупного из коттеджей был открыт. Внутри уже стоял белый кадиллак. Больше ничего интересного не было: ни коробок со скарбом, ни грузовика с мебелью, ни детских игрушек, разбросанных по дорожкам.

Я не осмелилась постучаться в дверь, а заглядывать в окна обитаемого дома означало для меня пойти против собственной осторожной натуры. Я повернулась было, чтобы уйти, как вдруг резкий шум заставил меня вздрогнуть, уронить велосипед и вскрикнуть от неожиданности. Потом до меня дошло, что в доме кто-то с большим воодушевлением играет на фортепиано. Музыка была мне незнакома, и никакого изящества в ней не было. Грохочущие, напряженные звуки напоминали музыкальное сопровождение какого-нибудь страшного фильма – например, такого, в котором маленькую девочку, забравшуюся на чужой участок, убивает сумасшедший хозяин дома. Всерьез перепугавшись, я подхватила велосипед, но обнаружила, что от удара с него свалилась цепь. Пришлось сесть на корточки, чтобы прицепить ее обратно на промасленные зубцы шестеренки. Со мной такое уже случалось, так что я знала, что делать.

Пока я возилась с цепью, музыка продолжала литься. Внезапно ее характер изменился. Она звучала все так же мощно, но теперь каждая нота была наполнена ликованием. Музыка переполнила мое сердце, и по щекам покатились слезы. Я в изумлении принялась утирать их, не думая о том, что размазываю грязь по лицу.

Музыка еще никогда не вызывала у меня слез. Да и плакала я не от грусти. Я чувствовала себя примерно так же, как в церкви, когда пела псалмы о Господе или Сыне Божьем. Только этой мелодии не нужно было слов, чтобы вызвать такие чувства. Я любила слова, но теперь с изумлением обнаружила, что музыка может говорить со мной на совсем ином языке. Я стояла и слушала, но, когда мелодия взмыла ввысь, явно приближаясь к финальным нотам, я подняла велосипед и поспешила прочь от коттеджа, крутя педали в такт музыке, звучавшей у меня в голове.

* * *

– Это доктор на пенсии и его жена, – сообщил мне отец, когда вечером за ужином я рассказала ему про белый кадиллак. – По фамилии Гримвальд или что-то в этом роде.

– Гримальди, – поправил Джейкоб, запихнув в рот ложку картофельного пюре. – Рейчел с мамой помогали прибирать коттедж к их приезду.

Рейчел была девушкой Джейкоба. Ее мама возглавляла женскую организацию в церкви, так что у нее всегда была куча хлопот. От нее можно было узнать самые свежие городские новости, хотя она никогда не злоупотребляла своим положением.

– Рейчел сказала, что жена дока уговаривала их взять деньги за уборку, – продолжил Джейкоб. – Они отказались – она продолжала настаивать. Но мама Рейчел только говорила, что они рады бескорыстно помочь. В итоге жена дока уступила, но предложила Рейчел приходить к ней убираться раз в неделю за небольшую плату. – Довольно рыгнув, братец откинулся на спинку стула.

– А с чего они вдруг переехали в Леван? – спросила я. – У них тут родственники?

К югу от нас в трех часах пути находился городок Сент-Джордж. Именно туда обычно ехали обеспеченные пенсионеры за летним солнышком и мягкой зимой.

– Рейчел говорит, старик пишет книгу, так что ему нужна тишина и покой, – будничным тоном объяснил Джейкоб. – Вроде как они старые друзья Брокбэнков, а Леван по описанию им как раз подходил.

Я подумала о грохочущей, страстной музыке, которую слышала в тот день. Тишина и покой, ничего не скажешь. Я решила, что упрошу Рейчел взять меня с собой, когда она пойдет убираться. Так мне и выпал шанс познакомиться с Соней Гримальди.

* * *

Рейчел, хорошенькая, миниатюрная и рыжеволосая, отличалась добродушием и трудолюбием и никогда не сидела без дела. Она сыпала словами вроде «чудесная штучка» и «прелесть»; сколько бы ни ела, все равно не набирала ни грамма лишнего веса, работала так же быстро, как болтала, и как будто совершенно не знала усталости. Я ее любила, хотя после дня в ее обществе мне неизменно хотелось забиться в укромный уголок и с головой погрузиться в книгу. Рейчел отлично дополняла моего старшего брата, который всегда медленно говорил и имел самый невозмутимый вид, поэтому мне было приятно, что однажды она, возможно, присоединится к семейству Дженсен и станет моей сестрой.

В следующую субботу Рейчел с радостью согласилась взять меня с собой к Гримальди, и я, в надежде, что неведомый пианист снова сядет за инструмент, с нетерпением ждала возможности еще раз послушать музыку. Когда мы вошли в дом, его обитателей нигде не было, но Рейчел это не остановило. Она сразу же принялась за работу. Я хотела помочь, но от меня только отмахнулись. «Нечего отбирать у меня хлеб», – в шутку сказала Рейчел. Тогда я на цыпочках прошла через кухню и прокралась в комнату, где, по моим расчетам, должно было стоять фортепиано. Оказалось, что это рояль – огромный, черный, блестящий, с высоко поднятой крышкой и длинной гладкой скамьей такого же цвета. Мне ужасно захотелось сесть за инструмент и пробежаться пальцами по клавиатуре, что я, собственно, и сделала. Опустившись на скамью, я осторожно коснулась блестящих белых клавиш и начала тихонько нажимать их по очереди, наслаждаясь чистыми звуками.

– Ты умеешь играть? – раздался голос у меня за спиной.

Мое сердце провалилось в пятки, и я замерла, так и не убрав руки с клавиатуры.

– Ты с таким благоговением касаешься клавиш. Я подумала, ты пианистка, – продолжил голос.

Сердце вернулось на место, громким стуком напоминая, что я все еще жива. Пришлось встать. Я обернулась с виноватым видом. У меня за спиной стояла похожая на птичку женщина чуть выше меня ростом. Ее седые волосы были убраны в высокую прическу, как у Джейн Сеймур в фильме «Где-то во времени». Длинный нос украшали черные очки в роговой оправе, а пурпурный комбинезон сочетался с такого же цвета камнями – гранатами, как я узнала позже, – в ушах, на руках и на шее.

– Меня зовут Джози, – выдавила я. – Джози Дженсен. Я пришла с Рейчел. Играть я не умею… но очень хотела бы.

Женщина с царственным видом проплыла мимо меня и опустилась на черную скамью, которую я только что освободила.

– Кто твой любимый композитор?

Очки сползли ближе к кончику носа, когда она наклонила голову, глядя на меня поверх оправы.

– Я не знаю ни одного, – стыдливо призналась я. – В основном я слышу музыку либо в церкви, либо по радио. Но я очень люблю гимны, которые играют на органе. – Недавние мысли о прическе Джейн Сеймур подали мне идею. – А еще помню музыку из одного фильма. Моя мама его обожала и каждый раз плакала в конце. Он называется «Где-то во времени». Знаете его? – Она не ответила, и я торопливо добавила: – Там все время играла такая песня…

– Ах да, – выдохнула женщина. – Это одно из произведений Рахманинова. Кажется, вот это?

Она начала играть романтическую мелодию – ту самую, которую я помнила. Я опустилась на ближайший стул, с замиранием сердца слушая эти волнующие ноты. Чувства переполняли мою душу, на глазах снова выступили слезы.

Доиграв, женщина повернулась ко мне и, должно быть, поняла по выражению моего лица, насколько меня тронула эта музыка.

– Сколько тебе лет, малышка? – тихо спросила она.

– Первого сентября, во вторник, мне будет десять, – смущенно ответила я.

Зная, что выгляжу старше своего возраста, я стеснялась его называть.

– Что ты чувствуешь, слушая музыку?

– Чувствую, что живу, – не думая, выпалила я и тут же покраснела.

Как ни странно, собеседницу мой ответ устроил.

– Хочешь научиться играть?

– Очень хочу! – восторженно воскликнула я. – Только надо спросить у папы… но он точно разрешит.

В это мгновение новая мысль остудила мой пыл.

– А сколько это стоит? – забеспокоилась я.

– За уроки я не прошу ничего, кроме твоего присутствия и обещания очень усердно заниматься. – Она строго пригрозила мне пальцем. – Если ребенок не хочет трудиться, мои занятия для него заканчиваются очень быстро.

– Я буду заниматься усерднее всех на свете! – искренне пообещала я.

– Школа уже началась?

– Да, мэм, на прошлой неделе.

– Тогда приходи в понедельник после школы, Джози.

Ее худые пальцы мягко пожали мне руку, скрепляя договор. Это был лучший подарок на день рождения.

Соня Гримальди тридцать лет преподавала музыку. Своего мужа Лео, которого также называли «док», она встретила в довольно зрелом возрасте, и общих детей они так и не завели, хотя у дока был сын от первого брака. В Леван их привела цепочка случайностей и странных совпадений. Док дружил со старшим Брокбэнком со школьной скамьи и после окончания медицинского университета стал личным врачом всего семейства. И Соне, и ее мужу уже перевалило за семьдесят, но оба были полны сил и надежд. Док всегда мечтал написать книгу, но раньше практическая медицина совсем не оставляла на это времени. Соня, в свою очередь, хотела воспользоваться возможностью наконец написать музыку. Коттедж на Окраинном холме показался им идеальным убежищем для писателей.

Несколько недель я прочесывала объявления в «Скряге»[6]6
  Рекламная газета (англ. Penny Pincher).


[Закрыть], пока не нашла человека, продающего пианино. Инструмент оказался старым и некрасивым, но у него был глубокий густой звук. Я взяла деньги, которые мне удалось накопить, продавая куриные яйца на фермерском рынке по выходным, и заплатила всю сумму. Отец немного поворчал, когда за вызов настройщика в Леван пришлось выложить целых семьдесят пять долларов, но деньги все же дал, предупредив, что теперь я обязана как следует заниматься.

С занятиями у меня проблем не было: я не могла оторваться от клавиш. Соня оказалась незаурядным учителем, а я – талантливой ученицей. Вместо уроков раз в неделю, как у большинства юных музыкантов, у меня были занятия каждый вечер. С базой я справилась очень быстро, на лету схватывая музыкальные термины и теорию. Уже через месяц я начала учить пьесы и песни для учеников среднего уровня. На время я даже отложила книги, забыв обо всем, кроме музыки. Каждую свободную минуту я посвящала занятиям. К счастью, отец и братья не так много времени проводили в доме, поэтому моя новая страсть редко кому-то мешала. Соня сказала, что я очень одаренная, хоть и не вундеркинд. Я любила музыку, играла вдумчиво и быстро усваивала то, чему меня учили.

Вскоре я узнала, что музыка, напугавшая меня в тот самый первый раз, когда я проследила за белым кадиллаком, – это произведение Вагнера. Моя учительница произносила это имя на немецкий лад. Мне этот композитор не очень нравился, но Соня говорила, что от его музыки у нее закипает кровь. Этот грохот помогал ей выпустить «внутреннего зверя». Она сказала об этом с улыбкой, и я улыбнулась в ответ. Я не видела в ней ничего зверского, но Соня заверила меня, что у каждого из нас глубоко внутри спрятан зверь.

Если Вагнер давал выход зверю, то Бетховен был голосом красоты. Девятая симфония стала для меня источником жизненной силы. Каждый день в конце занятия я просила Соню сыграть ее – и каждый раз уходила, полная надежды. Зверь был побежден.

* * *

Несправедливо, что десятилетней девочке без матери пришлось самой справляться с ранним взрослением, но так уж вышло. Вскоре после знакомства с Соней Гримальди у меня впервые начались месячные. Обнаружив кровь на нижнем белье, я решила, что смертельно больна, и в ужасе рассказала об этом своей учительнице. Она играла «Лунную сонату» Бетховена. Меланхоличная красота этой музыки вызвала у меня острый приступ жалости к себе.

– Мне кажется, я умираю, миссис Гримальди, – заплакала я.

И тогда эта сухонькая женщина, обняв меня, попросила объяснить, что случилось. Когда она наконец поняла, о чем речь, то вздохнула и отстранилась. У нее на глазах блестели слезы.

– Джози! Это не смерть, это новое рождение! – воскликнула Соня.

Я нахмурилась и непонимающе уставилась на нее.

– На самом деле я даже не удивлена. Ты во всем опережаешь свой возраст. Вот и этот новый жизненный этап у тебя начался раньше, чем у других девочек. Джози, женственность – удивительный дар! Сам Господь наградил нас ею. Это особая сила, и тебя она посетила первой из всех твоих сверстниц. Господь отметил тебя. Это нужно отпраздновать! – Она хлопнула в ладоши и поднялась, шурша подолом длинного красного кимоно.