Текст книги "Одно воспоминание Флоры Бэнкс"

Глава 3

Я сидела на полу и читала записи в блокноте.

Он был в твердом черном переплете с большим белым стикером на обложке, на котором было написано: «История Флоры. Читай это, если испытываешь растерянность».

Не мой почерк. Я была уверена, что это написала мама.

Ты Флора Бэнкс.

Тебе 16 17 лет, ты живешь в Пензансе, в Корнуолле. Когда тебе было десять лет, в твоем мозге выросла опухоль. Хирурги вырезали ее, когда тебе исполнилось одиннадцать. Вместе с болезнью исчезла часть твоей памяти. Ты помнишь, как делать многие вещи: заваривать чай, включать душ, и помнишь свою жизнь до болезни, но после операции ты потеряла способность запоминать.

У тебя антероградная амнезия[5]5
  Нарушение памяти о событиях после начала заболевания.


[Закрыть]. Ты запоминаешь что-то на пару часов, но потом все забываешь и теряешься. Ничего страшного: для тебя это нормально.

Если ты растеряна, посмотри на свои руки или записки, в свой смартфон и в этот блокнот. Они помогают тебе вспомнить, где ты находишься и что происходит. Ты научилась отлично записывать главное. Твое имя, написанное на руке, помогает не терять связь с реальностью. Ты всегда следуешь за своими подсказками, напоминающими, что происходит.

Ты помнишь нас, свою лучшую подругу Пейдж и тех людей, которых знала до операции. Других – забываешь, но это не страшно: окружающие знают тебя и все понимают.

Ты всегда жила в Пензансе: только здесь ты в безопасности. Этот город отпечатался в твоем сознании, здесь твой дом. Ты всегда будешь жить с нами, мы всегда будем заботиться о тебе. Все будет хорошо.

Ты замечательная, ты сильная. Ты не странная.

Ты очень хорошо читаешь и пишешь, замечаешь многие вещи лучше, чем обычные люди.

Мы всю жизнь будем следить за тем, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Всегда принимай лекарства два раза в день.

Целую.

Мама

Я закрыла блокнот. Как я могла забыть, что у меня амнезия? Хотя как я могла об этом помнить?

Я знала, что мне семнадцать лет. Я поцеловала Дрейка. Я помнила в подробностях наш поцелуй. Я сидела на пляже. Он подошел и присел рядом. Мне было семнадцать тогда, мне семнадцать сейчас. Моя спальня не изменилась с тех пор, когда мне было десять: отделка в розовых и белых тонах, оборочки, игрушки. Куклы Барби, плюшевые мишки, конструктор «Лего»…

Слова из этого блокнота перестали быть для меня правдой. Теперь я кое-что помнила. Это воспоминание было не из той поры, когда мне было десять. Оно из настоящего, по моим ощущениям. Я решила это проверить.

Я усадила игрушки в ряд на кровати: темноволосая Барби, машина «Скорой помощи» из набора «Лего», мягкая кукла по имени Филлис и серый Клювокрыл[6]6
  Гиппогриф, появившийся в повествовании о Гарри Поттере с третьего романа.


[Закрыть]. Я набросила на них тонкое розовое покрывало и записала в блокноте: «Барби, «Скорая» из «Лего», кукла Филлис, Клювокрыл».

Потом сняла покрывало и проверила, запомнила ли я игрушки. Я знала, что не ошиблась: прошло слишком мало времени. Мне нужно было уйти из комнаты, вернуться спустя несколько часов и проверить.

Я снова накрыла их и вырвала страницу из блокнота. «Какие игрушки на кровати?» – написала я и оставила листок и ручку на полу у двери, чтобы написать ответ, как только вернусь в спальню.

Я поцеловала парня, я влюблена. Мне семнадцать, и мне не нужна детская. Это смешно. Я собрала плюшевых мишек, сунула их в коробку из-под «Лего» и поставила ее в угол комнаты, прикрыв простыней из корзины с грязным бельем. Это детские игрушки, а я больше не ребенок.

Я могла бы перекрасить комнату в белый цвет. У меня была бы простая и просторная, обычная комната, в которой может произойти что угодно.

Я сидела на полу, смотрела на прикрытую простыней коробку и вспоминала.

Сидя на полу, вероятно, на этом самом, я играю с машиной «Скорой помощи» из набора «Лего». Я нормальная маленькая девочка. Я болтаю с кем-то большим, кто сидит рядом. Он помогает мне отвезти куклу в больницу. Я счастлива. Это мой брат Джейкоб.

Мой первый день в школе. Мне страшно и волнительно – я встаю до рассвета, надеваю школьную форму и рюкзак. Подождав, сколько хватает терпения, я бужу родителей и брата. Они все ворчат на меня, потому что еще очень рано.

Я собираюсь вместе с родителями на прогулку. Я радуюсь: нас ждет парк развлечений. Я приплясываю от нетерпения, спрашивая у всех, можно ли уже сесть в машину. Не могу дождаться, когда мы туда попадем. Родители смеются и отвечают, что надо сначала позавтракать.

Я не помнила ни прогулку, ни парк развлечений, хотя мне бы этого хотелось. Фламбардс. Парк назывался Фламбардс.

Пришло время пить чай. «Мам?» – крикнула я, гадая, куда она подевалась. Мама не ответила. Посмотрев на записки, расклеенные по всем стенам, я поняла почему. Родители уехали, чтобы повидать Джейкоба – того взрослого из моего первого воспоминания. Он мой брат, он болен.

Я запаниковала. Мне нельзя оставаться одной. Я не хочу оставаться одна. Мне нужен кто-нибудь. Мне нужна моя мама. Мне нужен мой папа. Мне нужны люди вокруг. Если Джейкоб болен, ему следовало приехать домой, чтобы здесь о нем позаботились.

Я помнила, что поцеловала Дрейка на пляже, но ничего другого я вспомнить не смогла.

Я увидела записку с фразой, написанной моим почерком: «Какие игрушки на кровати?» Я подняла простыню и увидела Барби, «Скорую» из «Лего», мягкую куклу по имени Филлис и гиппогрифа. Переписывая игрушки, потому что рядом с запиской лежала ручка, я понятия не имела, зачем это делаю. Мне стало так досадно, что я расплакалась.

Если я собираюсь справляться самостоятельно, то следует оставлять более понятные записки. Я перевернула страницу в книге и написала: «Правила жизни Флоры», подчеркнув эти слова. Я попыталась придумать правила, но в голову пришло только одно: «Не паникуй». Я записала его.

«Не паникуй, потому что все, вероятно, в порядке, а если нет, то паника только ухудшит дело», – я перечитала первое правило. Оно выглядело разумным.

Я переходила из комнаты в комнату, разглядывая вещи. Я писала длинные записки и оставляла их в неожиданных местах, повторяя про себя, почему я осталась одна и сколько это продлится, гадая, почему этого не помню. Я расклеила записки вокруг фотографии Джейкоба, написав: «Мама и папа с Джейкобом, потому что он болен», «Не знаю, чем он болен, но это серьезно». Я переписала все сообщения, которыми обменялась с родителями, и расклеила их в ряд на стене кухни.

Я принимала лекарства, когда мне приходили напоминания от мамы: «Прими таблетки, дорогая». «Можем мы поехать во Фламбардс, когда вы вернетесь?» – спрашивала я.

Она не отвечала.

Я решила отправить сообщение Пейдж: ей следовало быть со мной, но дома я ее не нашла. Когда я набрала имя подруги на смартфоне, выскочило несколько сообщений. Пейдж требовала, чтобы я перестала ей звонить, потому что я поцеловала ее парня. Я уставилась на них. Мне снова стало страшно. Если родители уехали, Джейкоб болен, Пейдж меня ненавидит, а Дрейк на Шпицбергене, то у меня никого нет.

Пейдж мне больше не подруга. Я поцеловала ее парня на пляже: я знала, что это правда. Разумеется, она не желает меня видеть. Я смотрела и смотрела на сообщения Пейдж. Мы познакомились в наш первый школьный день, нам было по четыре года. У нас обеих волосы были заплетены в косички.

Я посмотрела на записку возле моей кровати: имя Дрейк на ней было обведено сердечком. Я нашла черный камешек, подошла к окну спальни и прижала его к губам. Дрейк дал мне этот камень. Я помнила. Я не забыла. Понедельник проходил, я никуда не выходила. Я вспоминала поцелуй. В любой момент воспоминание могло исчезнуть, поэтому я погружалась в него снова и снова, пока оно не стало реальней, чем окружающий меня мир. Когда я приходила в замешательство, забыв, почему осталась одна, я цеплялась за это воспоминание. Об остальном напоминали записки, расклеенные повсюду.

«Джейкоб болен, – говорилось в них. – Родители в Париже с ним. ОНИ ДУМАЮТ, ЧТО ПЕЙДЖ ЗДЕСЬ, НО ЕЕ ЗДЕСЬ НЕТ, ПОТОМУ ЧТО ОНА РАССЕРДИЛАСЬ НА МЕНЯ. ПЕЙДЖ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ ПОДРУГА». Этот факт оказывался всюду, куда бы я ни посмотрела, он заполнял мою голову и заставлял плакать. Пейдж мне не подруга. Я должна сделать так, чтобы родители думали, что она со мной, и не волновались. Но ее нет рядом: она мне больше не подруга. Я это заслужила.

Между мыслями о Дрейке и воспоминаниями о поцелуе я играла на пианино «Мерцай, мерцай, звездочка»[7]7
  «Twinkle Twinkle Little Star» – английская колыбельная.


[Закрыть], потому что разучила ноты, когда была маленькой. Я превратила мелодию сначала в песенку про алфавит, а потом в «Бэ-э, бэ-э, черная овечка»[8]8
  «Baa Baa Black Sheep» – популярная английская детская потешка, переложенная на французскую мелодию 1791 года.


[Закрыть]. Я попыталась читать книгу, лежа в ванне. Потом постояла в центре каждой комнаты в доме, прислушиваясь к тишине.

В шкафчике под лестницей я нашла банку белой краски и начала красить свою спальню. Мне хотелось, чтобы она была белой, потому что это нормальный, взрослый цвет, а я хотела быть нормальным взрослым человеком. Я отодвинула кровать и коробку с игрушками на середину комнаты, простыней и тонким розовым покрывалом застелила паркет. Я перепачкалась краской, но результатом осталась довольна.

Я прилежно отвечала родителям на все сообщения, отправленные из аэропорта, потом из Франции, переписала время их прилета и тексты, что они присылали. Я не забывала говорить им, что Пейдж со мной. Я притворялась, будто мы смотрим телик. Они были рады это слышать. Я приняла лекарство. От дополнительной таблетки вечером мне сильно захотелось спать.

Я нашла записку со словами: «У М. и П. есть от меня секрет». Мне это не понравилось. Я приклеила записку к стене и глядела на нее какое-то время. Потом я пошла в родительскую спальню, осмотрела их вещи в надежде разгадать тайну, но ничего интересного в них не оказалось, насколько я могла судить. Я перелистала страницы их книг на тот случай, если в них было что-то спрятано, заглянула в ящики. В одном из них с маминой одеждой я нашла стопку открыток, перетянутую резинкой. Это была коллекция из семнадцати моих поздравлений с Днем матери. На первой открытке был отпечаток моей ноги. На четвертой – мое имя, написанное неровным детским почерком. Следующие шесть тоже были написаны мной, почерк становился аккуратнее, а слова «Мамочке с любовью от Флоры» разборчивее. Следующую открытку написал папа. Затем снова были открытки от меня, но я не помнила ни одной из них.

Это не могло быть тайной – стоило продолжить поиски.

На ланч я съела суп, на обед – половину лазаньи. Каждый раз я наполняла кухонную раковину горячей мыльной водой, мыла посуду и убирала ее. Если бы я складывала тарелки в посудомоечную машину, они бы неприятно пахли. Я выпила две чашки кофе, три чашки чая и много воды, а потом отправилась спать в мою выкрашенную наполовину в белый цвет спальню. Казалось, я была занята целый день, поэтому у меня не осталось времени, чтобы выйти на улицу. Мне нравился запах краски. Надо было не забыть докрасить комнату.

Жизнь в одиночестве должна была стать замечательной. Бо́льшую часть времени я жила в своем единственном воспоминании.

Я лежала в кровати и читала все, что написала о Дрейке. Он уехал из страны. Он в Арктике. Я попыталась представить его там, но видела только темноту и снег. Я гадала: есть ли там магазины. В моем представлении на Северном полюсе не было магазинов или других зданий, но Дрейк ведь поехал не туда. Он в университете на Шпицбергене, а в университете должны быть еда и кровати.

Его курс читают на английском. Я знала это, потому что Дрейк рассказал мне, а я это запомнила.

Засыпая, я представляла, каково это – быть нормальной. Я воображала, что мою голову заполняют ясные воспоминания. И все они аккуратно хранятся, чтобы можно было перебирать их, когда захочется. Я и мечтать не могла о такой роскоши и уснула в слезах, оплакивая все, что пропустила. Я надеялась: проснусь и буду помнить.

Ночью я внезапно проснулась. Мое сердце гулко билось, я села в кровати, оглядываясь по сторонам. В доме царила полная тишина, казавшаяся живым существом.

Моя рука дрожала, когда тянулась к ночнику. Я поцеловала Дрейка на пляже, мне семнадцать лет, но было что-то еще. Я поискала выключатель. Что-то было не так. Я выбралась из постели, слишком напуганная, чтобы еще хотя бы одно мгновение оставаться в темноте. Кровать стояла посреди комнаты, поэтому я и не смогла найти выключатель. Пахло краской. Мои ступни липли к полу. Я вышла на площадку лестницы, ощутила под ногами старый ковер, сбежала вниз, перепрыгивая через ступеньки, и распахнула дверь в спальню родителей. Я знала, что при виде мамы или папы я успокоюсь. Я медленно вошла в комнату, чтобы не разбудить их. Узкая полоска света проникала в щель между шторами и падала на кровать. Она была застелена, в ней никто не спал.

Родителей не было. Паника нарастала, готовая раздавить меня. Я бросилась к стене, нащупала выключатель, моргнула от резкого света и огляделась по сторонам в поисках подсказок.

Я не смогла снова заснуть. Я осталась одна, и в стране нет никого, кто об этом знает и кому не все равно. Пейдж знает, но ей все равно.

Я могла бы сделать что угодно, но решила спуститься вниз, заварить себе чай, отнести чашку к себе в постель и попытаться почитать книгу.

Я могла бы уйти из дома и отправиться туда, куда захочется. Могла бы, но не стала.

Я включала свет в комнатах, читала записки, которые мы с мамой оставили по всему дому, и действовала по инструкции. Сначала проверила, заперта ли входная дверь (заперта, цепочка накинута), заперта ли задняя дверь (тоже заперта). Потом я поставил чайник на плиту и, дожидаясь, пока вода закипит, прошлась по кухне, читая записки. Многие были написаны моим почерком, в них говорилось о Дрейке. Я знала, что поцеловала его. Это воспоминание сияло в моей голове, ясное, четкое, реальное, выделяясь на туманном фоне всего остального.

Было четверть третьего. Большинство жителей Пензанса спали. В моем распоряжении были дом и целый мир. Я села за большой компьютер, которым пользовались родители, и уставилась на него в состоянии какого-то транса, гадая, как поступить.

Должно быть, я ненадолго задремала, потому что вздрогнула и проснулась: я сидела перед компьютером, и мне пришлось снова все вспоминать. У меня было ощущение, что пора вернуться в постель. Я взяла ноутбук, потому что на нем был стикер с надписью «Ноутбук Флоры», и понесла его наверх, держа под рукой. В другой руке я несла кружку с чуть теплым чаем.

Стены в спальне были выкрашены наполовину в белый цвет. Паркет был застелен простыней и покрывалом, забрызганными краской. Фотографии с подписями занимали бо́льшую часть оставшейся розовой стены.

Рядом с кроватью лежало что-то странное, прикрытое простыней. Я подняла ее и увидела коробку с игрушками. Мне не нужна коробка с игрушками: я поцеловала парня на пляже, мне семнадцать лет. Я подняла коробку и выставила ее на площадку лестницы. Я собиралась перекрасить оставшуюся часть комнаты. Мне хотелось, чтобы спальня была белой, нормальной комнатой. Я одобрила задуманное, догадываясь, что сама начала перекрашивать комнату.

Я как раз открыла страницу Википедии, чтобы прочитать о Шпицбергене, когда пришло электронное письмо. Я не знала, что получаю электронные письма. Только красная цифра 1 рядом с иконкой в виде конверта заставила меня кликнуть. Увидев имя, я перестала дышать.

Письмо было от Дрейка.

Флора, я не могу перестать думать о тебе.

Я перечитывала эту строчку снова и снова. Всего восемь слов, но это были лучшие восемь слов в мире. Я переписала их множество раз и расклеила записки по всей спальне.

Дрейк заставил меня помнить. Возможно, я запомню и это.

Я была рада тому, что одна дома. Если бы родители были здесь, то, чувствуя себя в безопасности, я бы не додумалась включить компьютер без двадцати минут три ночи.

Я перечитывала и перечитывала эти восемь слов. Я любила Дрейка, и вот он написал мне письмо. Он не мог перестать думать обо мне, и я не могла перестать думать о нем. Я едва сумела напечатать ответ: мне отчаянно хотелось рассказать Дрейку, что он заставил меня помнить.

Подобрав подходящие слова и расставив их в правильном порядке, я отправила письмо. Утром мне обязательно следует проверить почту. Я легла и принялась представлять Дрейка в его новом странном доме. Я представляла его в холодном, мрачном месте с домами из снега и льда. Жизнь спартанская. Я задумалась: смогу ли отправить ему по реальной почте что-нибудь нужное. Может быть, мне удастся собрать для Дрейка посылку с вещами из Корнуолла, которые ему пригодятся.

Я решила утром пойти на пляж: найти там второй черный камешек и отправить его Дрейку.

Проснулась я поздно. Солнечные лучи проникали через тонкие занавески и ложились на кровать. Я перевернулась на бок, закуталась в розовое одеяло и зевнула. Стены были наполовину выкрашены в белый цвет, а моя кровать стояла посреди комнаты. Было без четверти одиннадцать.

Я была совершенно сбита с толку, мое сердце застучало громче и быстрее. Я не знала, почему лежу в кровати, которая стоит посреди комнаты, поэтому прочитала надпись на руке. Потом прочитала записи в блокноте, лежавшем у кровати. Я изучила все листочки, приклеенные на розовой стене. Я Флора. Мне семнадцать лет. Я заболела, когда мне было десять лет, у меня антероградная амнезия. Я поцеловала Дрейка на пляже. Пейдж ненавидит меня. Я сама по себе.

Дрейк написал мне: «Флора, я не могу перестать думать о тебе».

Ноутбук лежал на полу. Через секунду я уже сидела в кровати и смотрела на него. Я перечитала ответ, который написала Дрейку среди ночи. Он оказался короче, чем я думала. Я решила, что это хорошо. Но мое письмо все же было длиннее, чем послание возлюбленного. Я убрала волосы за уши и начала читать, надеясь, что ничего ужасного не написала.

Дорогой Дрейк!

Я очень рада твоему письму. Я никогда не думала, что такое случится. Я тоже не могу перестать думать о тебе! Произошла удивительная вещь: я ничего не забыла! Я помню, как мы сидели рядышком на пляже и на нас наступал прилив. Я помню каждое наше слово, твое и мое. Я помню, как целовала тебя. Я ничего не забыла. Все остальное сразу вылетает у меня из головы, но поцелуй остался. Я не могу перестать думать о тебе.

Мне следовало бы уйти с тобой на всю ночь. Как бы мне хотелось вернуться назад и поступить иначе. (Видишь? Я действительно помню.)

Пейдж больше не хочет быть моей подругой, потому что она знает о поцелуе. Я забыла об этом, но потом записала. Мне стало грустно, но я ее не виню.

Мои родители улетели во Францию: мой брат Джейкоб, живущий там, болен. Я дома одна до субботы. Вот почему я сижу за компьютером посреди ночи.

Расскажи мне побольше о Шпицбергене. Я помню, как ты поехал туда, когда тебе было десять лет, чтобы увидеть полуночное солнце. Теперь тебе девятнадцать, и ты уехал, чтобы там жить. Расскажи мне обо всем остальном.

Флора

Мне очень хотелось, чтобы Дрейк ответил сразу, ночью. Я смотрела на папку «Входящие», приказывая письму появиться. Я понятия не имела, в каком часовом поясе находится Северный полюс. Возможно, мне стоило спросить об этом Дрейка. В любом случае с момента отправки моего письма прошло девять часов – он наверняка увидел его, но не ответил.

Я взяла ноутбук с собой, когда пошла вниз варить кофе. Мама прислала сообщение: «Таблетки, дорогая», поэтому я их приняла. Я убедилась, что громкость настроена на максимум: когда придет письмо, компьютер пискнет очень громко. Я не стала включать радио, хотя в отсутствие родителей могла бы послушать любую музыку, какую захотела.

Я правда могла бы включить радио на полную мощность: сделать музыку громче и потанцевать на кухне. Пусть Дрейк на Северном полюсе и не отвечает, ничто не изменит того факта, что он не может перестать думать обо мне.

Дрейк был для меня в тот момент единственным человеком в мире. Его обучение на Щпицбергене могло занять год, два или даже три. Я этого не знала. Но потом он мог вернуться домой. Или мы вместе могли уехать куда-то. Мы могли бы жить вместе. Мы могли бы пожениться. Я могла бы стать его женой. Миссис Флора Эндриссон. Ему девятнадцать, мне семнадцать – мы достаточно взрослые для брака. Он бы мог присматривать за мной, а я, по-своему, присматривать за ним. Я бы ничего не забывала, потому что я была бы рядом с Дрейком.

Я не чувствовала себя ребенком.

Дрейк заставил меня помнить. Благодаря ему я могла стать нормальной. Я должна прожить с ним всю жизнь, потому что он заставляет мою память работать.

Я сделала кофе, положила несколько ломтиков хлеба в тостер и стала смотреть на экран ноутбука, пытаясь одним лишь усилием воли заставить его пискнуть, оповещая о поступлении нового письма.

Но ничего не происходило. Через некоторое время я улеглась на диван, включила телевизор и задремала.

Я проснулась словно от толчка и поняла, что проспала целый час. Я метнулась к ноутбуку. Дрейк ответил. Меня ожидало новое электронное письмо.

Лишь секунду я не позволяла себе прочесть его, потом уселась перед экраном и «проглотила» письмо на одном дыхании.

Флора!

Серьезно? Ты помнишь? Это невероятно, это потрясающе.

Ты говорила с врачом? Значит ли это, что ты начинаешь выздоравливать?

Как ты справляешься без родителей? Удивительно: твоя мама чрезмерно оберегает тебя, и она оставила тебя одну? Надеюсь, с твоим братом все будет в порядке.

Твое письмо заставило меня представить, что могло случиться, но не случилось. Ну почему я не попросил тебя еще раз пойти со мной? Мы могли как-нибудь это устроить. Я провел больше времени, чем можешь подумать, представляя, как ты выглядишь обнаженной.

Я тебя не обидел этими словами? Обидел, конечно. Прости, пожалуйста. Я постоянно думаю о тебе, но не могу даже увидеть тебя. Я не ожидал, что так получится. Но если твоя память восстанавливается, то многое может произойти.

Когда возвращаются твои родители? Будь осторожна. Не забывай есть и все такое. Продолжай помнить!

Дрейк

Я снова и снова перечитывала письмо, и каждый раз меня шокировало, что Дрейк хочет увидеть меня обнаженной. Волна жара накрывала меня с головы до кончиков пальцев, я «краснела» до корней волос, хотя была одна. Я не знала, как справиться с тем, что он написал. Я постаралась запомнить его письмо (это казалось мне возможным), а потом распечатала нашу переписку и аккуратно убрала ее в папку.

Он провел больше времени, чем я думала, представляя меня обнаженной. Я закрыла глаза и попыталась это осознать. Ощущение пугало. Мне больше не десять лет.

Дом изменился: перестал быть пустым, не считая поселившейся в нем удушающей тишины. Он превратился в магическое место. Казалось, сверкает каждая поверхность. В воздухе повеяло волшебством.

Я переписывалась с Дрейком, и день превратился в ночь, а ночь – в день. Дрейку нужно работать на своей спутниковой станции, но, как только у него появляется возможность, он бросается к компьютеру и пишет мне. Я снова и снова отвечала ему, чтобы послания накопились к тому времени, когда он сможет их прочесть. Его ответы мерцали и золотились.

Письма становились все откровеннее. Если в одном Дрейк написал, что представляет меня обнаженной, то в следующем – что бы ему хотелось сделать с моим обнаженным телом. Я изо всех сил старалась отвечать правильно. Понятия не имея, как вести подобный разговор, я написала, что думаю, и надеюсь, что это нормально. Его идеи были странными и новыми, но они мне нравились. Мои слова появлялись на экране в снежном краю, и Дрейк отвечал при первой же возможности. Это опьяняло. Каким-то образом я все делала правильно.

«Нет ничего такого, – оказывается, написала я, – что люди делают вместе, чего бы я не захотела делать с тобой, если бы ты попросил».

Как только я это написала, то попробовала оценить свои слова и мгновенно представила людей за самыми ужасными занятиями. Я совсем не это имела в виду. Но послать вдогонку письмо с уточнением было бы неромантично. Я начала было писать это, но передумала и все стерла. Оставалось надеяться, что Дрейк поймет смысл, который я вложила в эти слова.

Иногда я обнаруживала себя перед монитором большого родительского компьютера, читающей выбранные наугад интернет-страницы и гадающей, что я там делаю. Мои электронные письма хранились в ноутбуке. Наверное, я перемещалась к большому компьютеру, не замечая этого, в тот момент, когда начинала беспокоиться о родителях. Они периодически слали мне сообщения, извещая, что они в порядке, но Джейкоб очень болен, и тяжело приходится всем. Я отвечала жизнерадостно, просила не тревожиться обо мне. Они спрашивали о Пейдж, но я помнила, что подруга меня ненавидит (это было написано всюду). Поэтому я написала родителям, что она потеряла телефон, и посылала им сообщения от ее имени.

Потом я нашла записку со словами: «Я сказала маме, что Пейдж потеряла телефон. Это для того, чтобы они ей не звонили». Пару раз я точно говорила об этом маме, а может, и больше.

Моя память не улучшилась. Но я помнила поцелуй и цеплялась за это.

Во вторник я не съела карри, оставленное мамой в герметичном контейнере с надписью «Съешь это во вторник». Я съела несколько тостов и банан. Из дома не выходила, потому что выйти из дома означало оставить компьютер. Я сидела и пялилась на него. Не смотрела в монитор, только когда бегала в ванную или ставила чайник. Я приняла таблетки, когда мама прислала сообщение.

Среда. Мне следовало принять душ. Но принять душ значило оставить ноутбук в сухом месте. Я не могла это сделать. Я носила его из комнаты в комнату, целый день ходя в пижаме, и смотрела на экран. Я писала длинные письма, редактировала их и отсылала. Короткие письма тоже писала. Я любила Дрейка и сказала ему об этом. Он ответил, что тоже любит меня. Он тоже любит меня… Я встала обнаженная перед большим зеркалом и посмотрела на себя его глазами.

Я помнила наш поцелуй. Воспоминание задержалось в моей голове. Остальные вещи приходили и уходили, но поцелуй оставался.

В среду мы больше говорили о сексе. Пока ко мне не вернется память, отношения, доступные другим людям, не для меня. Дрейк попросил провести с ним ночь, и я сразу же ответила, что не могу это сделать из-за мамы. Потом я пожалела об этом. Странная вещь – сожаления. Пожалуй, ничего подобного я раньше не испытывала.

«Я бы все отдала, – написала я, – за возможность снова поцеловать тебя, прикоснуться к тебе, почувствовать твои руки на моем теле». Слова полились, не подвергнутые цензуре, наполовину нелепые.

На волю вырвалось то, о существовании чего в себе я даже не подозревала.

«Мне бы хотелось, – продолжала я, – ответить правильно в тот момент, когда ты попросил меня провести с тобой ночь. Я бы отдала что угодно за то, чтобы ты был со мной здесь, в постели, где я лежу сейчас. Я все бы отдала».

«И я бы отдал все, чтобы быть там, – ответил он. – Чтобы проснуться рядом с тобой, дотронуться до тебя. Твое тело совершенно. Я знаю это. Если бы просьба не была такой неприличной, я бы попросил прислать мне твою фотографию».

Этого я сделать не могла. Сфотографироваться обнаженной – идея невозможная, и я ему об этом написала. Я бы никогда не осмелилась сделать свое фото и прикрепить его к письму. Я бы не смогла.

«Тебе придется просто представить, – добавила я. – Возможно, когда-нибудь… ты знаешь».

«Надеюсь на это, – ответил он. – Когда возвращаются твои родители? В субботу?»

«Они мне так сказали. Какой сегодня день? Среда?»

«Четверг. У тебя еще два дня до того, как кто-то спросит тебя, что ты делаешь за компьютером все это время».

«Им нравится, когда я сижу за компьютером. Это значит, что я в безопасности».

В его ответе отчетливо прозвучало удивление, когда он сросил:

«Они знают об Интернете? Большинство родителей не хочет, чтобы их дочери разговаривали с мужчинами онлайн».

«Это для десятилеток, – напомнила я ему. – А мне семнадцать».

Я смирилась со словами «Я поцеловала Дрейка». Я помнила об этом. Я поцеловала его на пляже накануне вечером, и, хотя я наверняка спала с тех пор, каждая деталь отчетливо сохранилась в моей памяти. Мне хотелось остаться в этом воспоминании, жить там вечно. Я ощущала тепло и сияние. Я любила Дрейка. Он сказал: «Мне бы хотелось провести с тобой ночь».

А я ответила: «Но моя мама…»

Я потянулась к ближайшей ручке: записать воспоминание, пока оно не исчезло. Я не могла этого допустить ни в коем случае. Моя кровать стояла посреди спальни. Стены были наполовину выкрашены белой краской.

Я посмотрела на записки, которые оставила рядом с кроватью.

И вот что я выяснила.

Хотя я не забыла поцелуй, я не могла вспомнить ни одного события, произошедшего с тех пор. Это было ужасно.

Мама и папа во Франции.

Мой брат Джейкоб очень болен.

Я решила покрасить мою спальню в белый цвет.

Пейдж больше мне не подруга. Она знает, что я поцеловала Дрейка.

Дрейк в Арктике. Мы переписываемся по электронной почте.

Я посмотрела на фотографии в смартфоне, перечитала все записи. Я прочитала письма, которые прислал Дрейк. Когда я на них смотрела, от него пришло новое сообщение.

Прости, Флора.

Должен уехать из города на спутниковую базу на Северном полюсе, чтобы провести исследования. Иначе меня выкинут из университета еще до начала обучения. Спутники расположены вдали от города, связи там нет, не говоря уже о Wi-Fi. В любом случае тебе надо готовиться к приезду родителей. Я напишу тебе завтра ночью в твое время.

«О’кей, – ответила я, тщательно подбирая слова и надеясь, что они прозвучат правильно. – Береги себя. Я люблю тебя».

Я закрыла ноутбук и огляделась. Если верить всему, что я прочла, этот дом был заколдованным раем любви долгие дни. Это было потрясающее место, новая сверкающая вселенная. Все было безупречным, совершенным.

Я поцеловала Дрейка много дней назад, но воспоминание об этом сохранилось в моей голове. Я не знала, почему, но хотела это узнать. Должно быть, потому что я его любила. Или это из-за камешка. Надо спросить врача: возможно, это начало моего выздоровления. Я попытаюсь найти врача и выяснить. Я написала себе напоминание.

Я спустилась, стараясь осознать реальность. Я любила Дрейка. Я писала любовные письма на компьютере и получала любовные письма в ответ. Мой дом – заколдованное место. Мне семнадцать лет, и я влюблена в парня. Раньше мне было десять лет, но я выросла.

Я думала об этом, когда вошла в кухню и остановилась, не в силах двинуться, неспособная дышать.

Нас ограбили, пока я спала. Кто-то пробрался в мой счастливый мир мечты и изуродовал его.

Мысли мелькали и исчезали прежде, чем я успевала ухватиться за них. Комната не выглядела как обычно. Она смотрелась неряшливо. Воняло, валялись крошки, всюду стояли грязные тарелки: их даже не потрудились сложить в раковину.

Все было залито кофе: засохшие лужицы остались там, где их разлили, коричневые круги были почти на всех поверхностях.

Нет, это не дело рук грабителя. Мое сердце забилось ровнее: все это натворила я. Дом не заколдован. Мне не стоило писать неправду.