Текст книги "Беговые лошади. Сказки Cерафина. Сказка 4"

Беговые лошади
Сказки Cерафина. Сказка 4
Эмилио Нейра

© Эмилио Нейра, 2017

ISBN 978-5-4485-5831-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дори Мендес

СЕКТОР АЛЬГЕЯ. ЛАГЕРЬ ВОЕННОПЛЕННЫХ №10

СТАДИОН ВИНСЕНТО ОРТЕГА ДЕ КАЛЬДЕРОН.

Хоккеист что—то уронил, полетело ведро, он рванул едва прикрытую дверцу в пилотскую:

– Дорка, Только что сообщили. Брега сдалась!

– Бери штурвал, Пепси.– сказала я. – Заведешь на эшелон, точка восемь километров. Хоккеист, пусти меня.

Я пошла в корму, давясь кашлем, встала к замызганному световому люку и задумалась.

Ждать конца моей войны я стала с того самого дня, когда «Буйвол» был отдан на вывоз пленных со стадиона Ортега. Когда мы пришли на бункеровку в первый раз, и в первый раз я вышла на аппарель, то увидела очередь из тысяч людей. Над их головами плыло облако испарений, грязного пара их глоток. Все они молча перетаптывались, ожидая очереди, и только цепь мотоброни спокойно держала их в куче.

– В соседнем лагере нашли Санкоче, – глухим голосом сказал Никарагуа по прозвищу Хоккеист, мой второй пилот. – И мы дождемся, точно тебе говорю…

Вот Гилька кота давала, надо было взять, – невпопад и задумчиво отвечаю я.-Не бойся. Там есть карантин, – бодро сказала я, хотя ни одного из карантинной службы в глаза не видела.

Тогда мы забрали сорок человек. Тогда я действительно поняла смысл слов «много» и «долго». Тогда мне стало казаться, что мне вывозить их до конца жизни, и я озверела от тоски. Я стала орать на своих пилотов, орать на пятерых санитаров и плакать по ночам. Однажды я позвонила с недельным отчетом в Управление, и прямо спросила Коцепуса, когда мое резюме будет рассмотрено. Он молча принял списки пленных, и будто ненароком обмолвился:

– Скоро все закончится, жди еще немного.

– Меня ведь некому менять, ты сам сказал.

– Пока некому.

– Не забывай про медицинский осмотр. И не привози дохляков. – поспешно сказал он и отключился.

Это на гражданке я могла после целого дня уборки в номерах гостиницы бросить фартук в рожу главного консьержа в ответ на его замечания по качеству уборки. Здесь в ответ на «не забывай про то и про то» беситься не принято.

Мы так ждали капитуляции этой затраханной Марса-эль-Бреги, что в какое-то время и ждать перестали. А когда дождались, то вместо простой и незатейливой победной пьянки получили столько конской и ломовой работы с этими «комбатантами», что можно было просто растянуть руки гораздо ниже задницы. Тоже такое выражение, его употребляет Хоккеист. В смысле он из того, Нового Никарагуа. Где находится старое не знает ни он, ни я.

Обычно принято считать думать, что по головам, или заставлять их считаться самим. Все это бред, считать нужно быстро – то есть тройками или пятерками. Три – шесть – девять– двенадцать… Если, например, считать до миллиарда вслух, начав с лет так девяти, то на то чтобы сосчитать до конца потребуется около сорока лет. Это я так, вспомнила один научный факт. Так вот, мы таскали «Буйвола» по конусу, выделенному специально для транспорта Красного Креста, сдавали их в разных пунктах, а их никак не становилось меньше.

Дядька Хоккеист однажды даже сказал одному из пленных.

– И чего вы столько лет сидели в этой крепости. Давно бы сами раком уползли, вози вас теперь…

– Тебя забыли спросить! – ответил угрюмый пленный. И вообще, какая тебе разница – кого возить, нас или этих французов в своей вонючей бочке.

– До вас не воняло, – сказал в ответ Хоккеист и засмеялся.

Что есть, то есть – у «Буйвола» органическое топливо, и когда работают стартовые, от бортов несет дерьмом как от сортира. Вообще-то предусмотрены фильтры, но взять их неоткуда, и потому летаем так, с запахом. Ничего страшного, не генералов возим. И не трупы, кстати, как те маленькие белоснежные грузовые, которые похожи на автобусы с крыльями. Про них никто шутить не будет, все стараются их просто не замечать, хоть у них на борту настоящий адский смрад.

В тот день я проторчала на пешеходной аппарели весь день, пока шла бункеровка. Кстати, любовь моя, термин «бункеровка» это не наш термин, так говорят те, кто таскает топливо – уголь, нефть, толдерит или Jk. Просто Никарагуа наш, бывший углежог, гордиться этим как бык яйцами, и замешает с повидлом любого, кто на борту скажет слово «остановка» или «порт – стоп».

Хоккеист на пару с Пепси принимали колонну, вооружившись «щипцами». Я стояла на массивной станине отвального рычага и внимательно осматривала весь стадион, забитый до отказа людьми. За одну бункеровку мы брали около семидесяти человек, а на Ортеге их было около двадцати трех тысяч.

Прикладывая «щипцы» к скуле очередного комбатанта, Хоккеист сказал мне:

– Дорка, ты считала, сколько времени нам их возить?

– Примерно…

– Примерно года два, если будет бункер каждый день. Если не каждый, то представить страшно… Отсюда сразу на пенсию. Опять же, если не нажремся Санкоче.

Санкоче – это лихорадка, которая появилась в последние годы осады. Ее диагностировал и описал какой– то врач из Ниневии по фамилии Санкоче, и с тех пор она появляется на короткое время в местах скопления, где все печально с санитарией, валит несколько сотен бедолаг насмерть за пару дней, и исчезает. У меня на столике специальная книжка

– Никарагуа, не делай мне голову.– ответила я, и взяв бинокль, поднялась еще немного выше.

«Щипцы» – это такое устройство учета. Они видят чип военнослужащего, спрятанный в коренном зубе. Видят и сразу выводят информацию о солдатике – код по МОБ, код по ОКАТЕГЕ, группу крови, имя… Воoбще– то на щипцы они не похожи, скорее на такой дебильный пистолет, с экраном и набалдашником. Его прикладывают к скуле на несколько секунд.

Туман разнесло от свежего ветра, я внимательно перебирала бесчисленные головы, которые жевали, дремали, вяло шевелили ртами, разговаривая.. Все они были одинаковые, серые от грязи, желтые от пыли, с бессмысленными провалами глаз.

– Там у них баб много? – спросил снизу своим писклявым голосом Пепси.

– А чего тебе бабы… – забурчал Хоккеист. Они немытые! Стой ровно, argosma… – гавкнул он на очередного пленного. «Щипцы» заныли и щелкнули пустым экраном, с маленькой надписью «fail not found».

Такой звук значил только одно – идентификация невозможна.

– Зуба нет, что ли? – озадаченно спросил Пепси.

– Записывай… – равнодушно ответил Хоккеист.– Имя?! Nomino?!

Очередь встала. Солдат говорил на каком-то диалекте новоиспанского, глотал звуки, видно, был контужен, икал и вздрагивал.

– По буквам!

– Христофор! – наконец разобрал Пепси.

У «щипцов» есть один интересный эффект – если подкрутить интенсивность излучателя и приложить к щеке, то можно унять зубную боль. Я не знаю, опасно ли это для здоровья вообще, но это часто помогает. Мне помогало.

Мы тут все маемся от зубной боли. У всех ноют зубные пломбы, кое – как поставленные военными стоматологами. Если ты призван, то пломба обязательна и оплачивается правительством. Без нее ты сразу выпадаешь из жизни сразу в «неучет», и о тебе никто не вспомнит. Пломбы берегут, боль терпят, зубы вываливаются и гниют, пломбу переставляют в другой зуб и опять терпят. Стоматолог самый уважаемый человек в армии, его все охраняют и любят. Страшней самой сильной боли потерять право напоминать военному Интернету о себе каждые четыре секунды. Он единственный кто помнит о тебе в любой ситуации, кто снимает показания давления и температуру, кому ты хоть как– то небезразличен. Ведь подавляющее большинство этих людей дома никто не ждет, у них нет никого, кроме заброшенных «френдзон» в соцсетях.

Пепси снизу крикнул, весело толкая пленных, чтобы стояли ровней, и не создавали давку на входе.

– Дорка, тебе идет бинокль. Сразу такое строгое выражение лица, как у учительницы.

Я внимательно бороздила окулярами толпу. Женщин было много, но ничего похожего на описание Коцепуса даже и близко… Все болезненно белесые, волосы свалявшиеся, схвачены в небрежные узлы, руки заняты мелкой стиркой в котелках, расколотых пластиковых тазах, что– то готовят на спиртовых таблетках..

«Невысокая, глаза очень темные, тощая такая, говорит или на новоиспанском, гастиле, или на своем, местном диалекте… Насколько я знаю, вполне здорова, ранений нет. А, вот еще, на левой или правой ноге не хватает пальцев»

Я очень внимательно запомнила описание, которое дал мне Коцепус. Я задавала вопросы – сколько ей лет, как долго она в системе учета Монолита. Коцепус со скрипом давал более-менее исчерпывающие ответы. Поиском этой Агнессы из Ниневии он меня озадачил как-то мимоходом, прислал ориентировку и забыл, а потом вдруг опять намекнул на важность этих поисков.

«На вид около двадцати. Или чуть больше. Кто их разберет этих латинос, сама знаешь, также как азиаты. По системе учета вообще интересно. Она проходит в списках postavizo, это те, кого принято считать без вести пропавшими. Значиться как убитая при последних штурмах Монолита, но вот что странно, место гибели – Западная Линия D.D.S. То есть там, где у них были барьерные автоматы, и где атаки проводили наши «волонтеры».

– Так там людей не было вообще, – заметила я тогда Коцепусу. – Только немногие из службы операционного сервиса, но женщины в этих службах вообще не проходят.

«Буйвол» бункеровался на Ортеге пятнадцатый раз, и пятнадцатый раз я после подьем-отрыва докладывала Коцепусу о том, что никого не нашла.

– Может, она в самом деле убита, как ты думаешь? Может, искать вообще некого?, – говорила я, с тоской вспоминая о своей награде.

– Не может, – уверенно отвечал Коцепус. Тут она где-то, смотри внимательно… Рой везде!

Хорошо сказано, думала я, ползая окуляром по этому аншлагу. Если бы я была военная разведка, или хотя бы полевая жандармерия… А так я всего лишь Красный Крест, мое дело кашу варить и по мискам шлепать. Единственная причина, которая заставляла меня торчать на аппарели часами, была обещанная награда. Очень хочется открыть маникюрный салон на Алленби, где будет висеть наградной лист к медали «Por conqista del suelo». Эта медаль, как и зубная боль – для всех. Ей награждают все стороны в этой войне, уникальный случай просто. И никого не смущает, что у твоего врага может быть точно такая же медаль. Наверное, так теперь принято и положено в нашем глобальном мире. Если уж ты попал на войну – воюй со всеми, а если угораздило тебя каким– то хреном отличиться – получай медаль как у всех. Раньше бы меня это задело, а теперь все равно. Там наградной фонд почти полтора миллиона. Хватит и на квартиру Яффо, и на салон.

– Уважаемая, мы закончили. – Хоккеист стоял внизу на пустой аппарели, щелкая щипцами.

– Помоги слезть, – сказала я, отдавая ему бинокль.

– Сорок два человека, и четыре «нонейма».

– Бабы есть? – спросила я, оглядывая хозяйским взглядом аппарель.

– Да какие там бабы, – сокрушенно сказал Хоккеист, пряча щипцы в кобуру. Есть, но они немытые какие-то… Вот ты мне скажи, чего они не мытые?

– Пепси! – крикнула я в темноту «Буйвола». Проси рулежную и поднимай аппарель.

– Если бы ты был с сиськами и без кулаков, то ты не только бы не мылся, но и ничего другого, друг Никарагуа… Потому что ты среди кучи агрессивно в половом смысле настроенных мужиков. Короче, это для самосохранения, понял?

– Примерно. – ответил он довольно уклончиво.

– Ты себе отобрал? – хихикнула я. Молодая? Или просто мытая?

– Нормальная!

– Сговорчивая?

– Покладистей некоторых…

– Рот закрой… Как звать?

– Не помню.– сказал он и понял, что дал маху. Марта, что ли…

Я остановилась.

– Старый, ты мне гляди… Лучше меня знаешь, что с «нонеймами» лучше того… нельзя.

– Да Марта, Марта ее звать… Сегунда.

– Пепси! – опять крикнула я.– Возьми шланг, отмой аппарель, вся заблеванная.

– И чем они только рыгать умудряются, я не пойму, у них там продуктов вообще нет…

– Почти у всех желудочная инфекция. Они лечатся бренди, пьют постоянно…

– А откуда берут?

– Армия дает…

– Идиоты!

Время подлета к нашему базовому «пятаку» я убивала «Румой», невинной и звонкой игрушкой, выложенной недавно на офицерском сервере. Обычно туда заходят такие как я – в режиме транспортного ожидания. Те, кто едет летит или сидя на заднице ждет неизвестно чего. Это была обычная скоростная головоломка, каких сотни в гражданском Интернете, но цензуру прошла именно эта.

Полчаса я отключив мозги, с упоением щелкала стеклянными ромбиками. Все наши пассажиры спали в грузовом боксе, изредка топал вдали по переходам Пепси, который был сегодня вахтенным. «Буйвол» мирно тащило по переходному конусу.

Квакнула и запищала подсветка випера. Коцепус уже уронил первую фразу. Это наш куратор из Управления Военной разведки, я с ним знакома еще с Перронта. Недавно отправила резюме, думаю сменить работодателя. А он, пользуясь случаем, устроил мне испытание. Предложил найти среди военнопленных одного – единственного человека, опираясь на прозвище и очень расплывчатое описание

KapralKlein

Видела?

Beirut

Нет. И это странно, как мне кажется…

KapralKlein

Ну говори…

Beirut

Женщины идут первыми. Я так распорядилась, почти все об этом знают на стадионе. Из всех, кто подходит к аппарели, я пропускаю в первую очередь женщин…

KapralKlein

Правильно…

Beirut

То есть в очереди, которая ближе всех к погрузке, сидит много женщин… Я всех рассматриваю в бинокль, как в микроскоп. Все время погрузки. А ее нет.

KapralKlein

Можно и не заметить. Они все друг на друга похожи, все как мешки, одинаковые.

Beirut

Нет. Я бы ее узнала.

KapralKlein

Хорошо, что будем делать?

Beirut

Ничего не будем делать. Грузим дальше. Я думаю, ее нет в лагере. Я думаю, ей давно, лучше чем нам.

KapralKlein:

Чего?

Beirut:

– ) Я думаю, что мы ищем покойника..

KapralKlein:

Исключено.

Beirut:

Как скажешь. Завтра может все проясниться.

Kapral Klein:

Я бы хотел пройтись по твоему резюме. Есть вопросы.

Beirut

Сейчас? Хорошо.

Kapral Klein:

Ты была в выездной экспедиции Института на Порции, правильно?

Beirut:

Ну да.

Kapral Klein:

Скажи, а твоя научная группа как называлась? По внутренней терминологии Института

Beirut:

Это закрытая информация.

Kapral Klein:

Мой допуск устроит?

Beirut:

Ладно…«Берег-4». По количеству участников.

Kapral Klein:

Четверо? Не пять? Ясно. До связи.

«РУМА» опять вкрадчиво зазвенела разноцветными хрусталиками. Заполняя очередной ряд, я опять вспомнила стадион, туман грязного пара и сотни тусклых взглядов.

«Буйвол» аккуратно шел по конусу.

Альберт Холл, Малярийный с Юга

«Пятак» – это наша площадка подскока. Термин заимствован у вертолетников, это то место с какого они начинают чего-то там боевым образом маневрировать. Наш «пятак» – это пятнадцать квадратных километров в пустыне, в секторе Западный Эмбер, оборудованный для переброса техники и солдат. Раньше он принадлежал 9 Горнорудной компании, потом его захватила 13-я, та самая, что начала войну, потом отбила Директория, и стала использовать как склады и военный аэродром. Пару лет назад тут клубились такие бои, что до сих пор пыль висит в верхних слоях местной атмосферы, едва пропуская солнечный свет. Поэтому здесь довольно холодно, мрачно, но уже давно спокойно.

На широкой стене склада со времен боев осталась размашистая надпись:

«78 огнебат – сосите, черти!». Какой-то солдатик в упоении очередной победы разрисовал стену, сам исчез неведомо где и когда, а надпись осталась гореть в прохладном воздухе Эмбера.

Мы выгружаем на своей площадке доставленных комбатантов, и за ними приходит огромный автобус. Автобус составлен из трех вагонов, которые соеденены резиновой такой гармонью. Почему– то он такой огромный, будто возил жирафов и старый, будто возил их давным – давно. Когда он приближается к нашей площадке, кажется, будто кто – то наверху за веревку тащит гигантский протез ноги. Это выглядит очень скорбно под прозрачно – серым ледяным небом. Мы прозвали его «Малярийный с Юга» – или проще «Малярийный», «Малярия». Пепси обзывает его уважительно «Альберт Холл».

Колонна привезенных нами пленных двигается к остановке – самой настоящей автобусной остановке с козырьком, которая чудом сохранилась вместе с куском широкой асфальтовой дороги. Там их уже принимает водитель по нашему списку, и везет неведомо куда. Шучу, конечно, везет он их на отправку по домам, к лифту «ПРИНЦ ФИЛИПП». Там, наверху за слоем облаков бункеруется «Штефан Прайд», вот туда– то и грузят всех пленных.

Никарагуа после разгрузки показал мне на штабель плоских ящиков с военной маркировкой.

– Они их не убрали, Дорка.

– Вижу, – сказала я скозь зубы.

– Вот суки.

Штабель совсем недалеко, рядом с ним вагончик, турель с поникшим пулеметиком, и два «волонтера», играющих в нарды. Этот штабель портит мне все настроение уже какой день.

«Волонтеры» спокойно дождались нашей бункеровки, проводили взглядом Малярийного С Юга и не спеша пошли к аппарели, загребая ботинками тяжелую цементную пыль.

Я не обращала на них внимания, молча следила как Пепси выводит джип из «Буйвола». Пора было ехать в общагу, отсыпаться и отстирываться.

Они остановились, и не вынимая рук из отвисших карманов, смотрели тусклым взглядом, как я выманиваю облезлый радиатор на аппарель.

– Я вот чего не пойму, – вяло сказал один.– Чего вы, люди-чудаки, с собой тачку возите. Оставляли бы здесь.

– Я один раз оставлял, – отозвался Хоккеист с крыла.– Так вы ее на зимнее хранение сразу перевели. Сам ты чудак, кстати…

– Это как – на зимнее хранение?

– Вода слита, аккумуляторы сняты, – пояснил Хоккеист. Не доверяю я вам, ребятки, ну вас на хер…

– Так то не мы были, – отказался тот, что повыше. То другая смена, они чувырлы…

– Все вы чувырлы, истинно вам говорю! – торжественно сказал с поднебесья Хоккеист, и одинокий солнечный луч прорезал облака до самой земли.– Чего пришли, короче?

– Груз берем?

– Не берем! – ответила я. Пепсик, – прямо колеса, и пошел!

– Да возьмите, ну что вы как эти самые… – вдруг заныли «волонтеры» резкими голосами, так, что я обернулась.– Долго нам тут сидеть еще?

– А не сидите, – отрезала я. – Мы военные грузы не возим. Мы Красный Крест, сколько можно обьяснять.

– Да тут вообще запчасти…

– Маркировка чья на ящиках?

– Не знаю…

– Там, маркировка Директории! Директория – военная организация, значит грузы у нее военные, а значит, катитесь со своими просьбами. Сидеть тут можете, пока нарды до дыр не протрете. Дорогу давай!

Джип взревел, Никарагуа развернул его к темной полосе строений. Я уселась рядом с ним, натягивая глухие очки и задраивая противопыльный капюшон.

– Гляди, хуже будет.– крикнул нам вслед один из охранников, и мы умчались, расталкивая клубы серой пыли. Пепси стоял на аппарели, и глядел нам вслед, потому что дежурить на борту была его очередь…

Випер поднял меня ночью истошным воплем очередного экстренного вызова. Капрал Кляйн висел на проводе. Сон у меня тяжелый в последнее время, мутный, и видения стали навязчивые и яркие. Профессиональные. Во сне я ищу эту Агнессу, сама и лично, причем одета в вечернее платье, и шпильки на туфлях пронзают и роют землю стадиона, идти ужасно тяжело.

Пленные все сидят ровными бесконечными рядами, какие– то молчаливые и плоские, и я перебираю их за плечи, будто листаю книгу с тяжелыми влажными страницами. И еще где-то в тумане ходит невидимый Пепси, почему – то огромный как слон, и что– то тащит и бормочет«Найду, найду, найду…».

Kapral Klein:

А что за история произошла в Ниневии у вашего шефа? Перед самой войной.. Там Трибунал Коалиции им занимался.

Beirut:

Я точно не знаю, что именно там произошло, но произошло это быстро. За сто двадцать часов до начала мятежа Монкады Синто уехал в Ниневию…

Kapral Klein:

В Ниневию? Зачем?

Beirut:

Он очень долго искал оператора для своей локаторной станции. Нужен был не просто оператор, а так называемый «нейтрал». Уникальный кто-то.. Мы получили сведения, что такой человек живет именно в Ниневии.

Kapral Klein:

По каким каналам вы эти сведения получили?

Я настороженно замерла, что-то звякнуло в виске: Молчи.

Beirut:

Я не в курсе. Мне было просто известно имя.

Kapral Klein:

Скажешь это имя?

Beirut:

Погоди… Луис..Никанор Санзанц. Да!

Kapral Klein:

Хорошо. Он нашел его там?

Beirut:

Кажется, нет… Точно, нет. К моменту приезда старик умер. Он сильно старый был.

Охра

Когда нас вывели на стадион, в конце которого зиял черный провал для парковки «Буйвола» мне показалось, что стадион зарос черной травой. Люди сидели паралельными рядами так густо, что невозможно было различить от тумана дыхания ничего дальше двадцати метров.

Хенаро держался за меня крепко, как бельевая прищепка, шипел и держал свою культю напоказ и гордо.

– Она жжеттся, вот надо.. И болят пальцы..

– Нет у тебя пальцев, – ответила я ему. Нет у тебя пальцев, скаффо. Это болят твои прошлые пальцы, так что забей..

– Перевязывай меня. – ныл он. Давай, перевязывай, ну тебя к черту…

Я полезла в карман, достала остаток ржаной диетической булки, и принялась ее жевать, давясь как ей комком старой бумаги.

– Быстрей! – завопил Хенаро, – у меня развивается гангрена, слепота и паралич!

– Языка? – сказала я с набитым ртом.

– Чего?

– Языка паралич? Вот классно.. – засмеялась я и опять подавилась.

Что у него случилось с рукой, он так и не рассказал, первый раз я увидела его у медпункта со свежеперевязанной культей. Заметив меня он затрясся, сложился и пополз ко мне, потрясая обрубком.

– Вот надо, сестренка! – только и сказал он, вцепляясь в борт моей куртки.

Его призвали совсем недавно, всю осаду он проболтался по авторотам, водил автопоезда до линии, и в плен попал после последнего обстрела колонны, когда дивизию Бельграно выводили через прорыв к морю, на посадку.

– Это хорошо, что ты им попался раньше.– успокаивала его я. А то потом их никого в плен уже не брали, стреляли на месте…

– Это как?

– А так… Кухонный половник на башку, и в затылок-бамц!… «Черную пехоту» в плен не берут.

– А половник зачем?

– Чтоб мозгами не брызгаться. Ну тебя бы без половника бы..Тебе не нужен.

– Почему? – тупо спросил он, обнимая культю.

Я увидела, как его трясет от озноба, замотала его в свою куртку. В тот вечер я выяснила, что Красный Крест зафрахтовал «Буйвола», старый углевоз, чтобы доставить всех пленных домой-и нас выгнали на стадион и двигали рядами вперед, вместо загруженных. «Буйвола» я увидела через пару дней, он поднял всю пыль в округе, бортуясь в этой яме. Пока нас гнали вперед, сохраняя паралелльность рядов, мы дошли до линии защиты.

– Я слышал, что всем отрубают правую руку, – сказал Хенаро. – Чтобы больше не могли воевать. Да?

Я каждый день размазывала ему кашу из пережеванного хлеба по культе, и меняла повязку, и ему вроде как стало легче, взгляд стал более ясным.

– Не болит, но чешется – капризно сказал Хенаро, – чешется… Сделай, чтоб не чесалось..

– Значит, заживает, – отрезала я, вымачивая бинт в котелке.

– А я тебе говорю, чешется. Зараза!

– Это нормально! Иди на хер, – и только после этих слов он успокоился. Потом сказал:

– Выходит, у тебя лечебная слюна.

– Нет, просто так положено..Как у собак. Они лижут раненое место, и он заживает.

– Что такое собака? Ладно, дело не в этом. Знаешь, почему у тебя лечебные слюни?

Полоща бинт, я сказала.

– С тобой разговаривать, Хенаритос, все равно что палкой суп жрать..Ну, почему?

– Потому что ты bruhos!

– А это еще с чего? – я бросила тряпки в котелок и посмотрела на него. Он раскурил обрубок отсыревшей сигары, и победно выдохнул дым.

– Во – первых, я пробовал тот хлеб что ты жевала, на вкус. Ну, после того как ты его жевала..

– Тьфу!

– И ничего… Как лимонная карамель. Мне понравилось. У нормального человека такого быть не может!

На беговой дорожке появился кальмар и заревел в громкоговоритель.

– Поднялись, ублюдки! На два ряда вперед.. пааашли!

Я встала, и приподнимаясь на цыпочки, стала вглядываться в ревущий силуэт «Буйвола»

– Я скоро приду..– тихо сообщила я Хенаро.– А ты воды принеси пока.