Текст книги "Беговые лошади. Сказки Cерафина. Сказка 4"

Дори Мендес

В половину первого аппарель снова улеглась на краю бункеровочной ямы, прессуя мусор и груды пластиковых бутылок. Хоккеист, крайне довольный проведенной ночью, по – ковбойски нацепил кобуру с «щипцами» и вышел на аппарель, стуча подошвами, как кофераньсье выпятив грудь.

– Не толпимся, на друг дружку не заваливаемся. Проходит один! Один!

И выставил в небо палец, так чтобы было видно всем.

Я опять полезла на рычаг, разглядывать толпу, слушая как ругается по-испански Пепси, выстраивая пленных в колонну.

– Женщины вперед! – гудел он через бэк, и хрюкающий металлом переводчик повторял это на испанском. Вещи держим перед собой! Ножи, бритвы, патроны и пустые гильзы из карманов и прочих мест выбрасываем. Па-а-шли!

«Хозе Сенадор, рядовой, код МОБ 13578537, код ОКАТЕГЕ 4568/877, Ниневия, дивизия Виктор Эммануил». – крякнули щипцы, и я посмотрела вниз.

Женщине было лет сорок, на плече она держала длинный тощий баул, правой рукой поправляла волосы, и спокойно ждала разрешения пройти внутрь.

– Эй, Никарагуа… – сказала я очень тихо, но Хоккеист услышал, и замер с щипцами, подняв на меня глаза.– Останови – ка очередь.

Я сползла с рычага, больно ударившись коленом, и подошла к женщине.

– Hola, Hozita!

Я улыбалась.

Она равнодушно смотрела мне в переносицу.

– Hola, signora ofiziale…

– Как твое здоровье, уважаемая?

– Все хорошо, храни тебя бог..

– Ты из Ниневии?

– Да, из тех мест.

– Скажи, есть еще тут из Ниневии женщины?

– Есть, и много.

– Давно гружу вас, раньше никто из Ниневии не попадался.

– Там дальше, – сказала она, показывая в туманную глубину стадиона.-Там их много. Те, кто был в сорок второй дивизии..Черная пехота генерала Бельграно.

– Черная пехота?

– Ну да, они носят черную форму. Ваши их не любят.

– Я люблю всех, я Красный крест, у меня работа такая. Скажи, уважаемая, ты не знаешь среди тех, кто из Ниневии девушку с именем Агнесса?

Она смотрела на меня сонным, равнодушным и совсем немного настороженным. взглядом.

– Aness?

– Si, migore nomino – Agness.– поправила я.

– Дай мне сигарету, офицер…

Я отдала ей пачку мятого «Сигнала»

– Вспомни, мне очень надо знать..

– Я знаю одну. Она была в связной роте. Сидела на коммутаторе.

– Угу…

– Потом я не знаю. Потом все сдались. Я ее не видела.

– Погоди немного, мы с тобой пойдем внутрь и там поговорим.

Я обернулась. Хоккеист ждал, скучающим взглядом рассматривая женский контингент. Я взяла его за рукав, отвела в сторону, и тихо сказала.

– Принимай дальше. Все кто из Ниневии, отводите сразу в тот кубрик, рядом с прачечной. Если щипцы просигналят на метку, того кто отмечен лично ко мне.

– Как скажешь.

Тетка Хозе не спеша, вразвалку прошла в мою каюту, спокойно приняла кружку холодного кофе, и попросила разрешения закурить.

– У тебя не курят, но проще будет дышать. Мы тут редко моемся, от меня тяжелый дух… (espirito– сказала она, и я напряглась, где– то слышала уже..)

– Ты ведь не из самой Ниневии, верно? Ты деревенская?

– Ага, – ответила Хозе, пуская с удовольствием дым в потолок.

– Значит, была в пищеблоке?

– Ага.

– Долго просидела в Монолите?

– Я работала там до войны. Потом продлила контракт и осталась.

– А в Ниневии давно была?

– Давно. Двенадцать лет назад.

– Ты остановила возраст?

– Да. Мне тогда было тридцать восемь.

– Хорошо выглядишь для пятидесяти.

– Это дорого, потому я здесь и работала. Ты еще не останавливала?

– Нет. Не знаю, надо ли. Что посоветуешь?

– Ну, кому как. Говорят, это не очень полезно для здоровья.

– Ты хорошо выглядишь.

Она поглядела на меня исподлобья, затушила сигарету, и сказала будто ненароком.

– Я не tortillerra (лесбиянка).

– Нет.– засмеялась я. Я не про это. Скажи мне лучше про эту Агнессу. Как она выглядела?

– Носила что? Форму, конечно,..

– Нет. Высокая, низкая, толстая, худая…

– Обычная. Зубастая такая….

Я выловила в группе файлов первую попавшуюся галерею, и бросила ее в воздух прямо перед ней. Хозита моргнула от неожиданности. Перед ней в воздухе повисли несколько портретов.

– Кто-нибудь из них? Можешь потрогать пальцем, если хочешь.

– Вот она похожа… – сказала Хозита, и опасливо прикоснулась к портрету Мэрилин Монро.

Я вздохнула и откинулась в кресле.

– Она у вас прямо настоящая красавица.

– Да уж.

– Надо тебе отдохнуть, – сказала я. – У нас есть горячая вода, лекарства. Будешь как новенькая.

И тут в дверь постучали. Стучал Хоккеист, точнее, в мой кубрик он никогда не стучал, просто широко несколько раз проводил ногтями по переборке.

– Выйди, уважаемая.– и его голос мне не понравился.

Я спешно сунула обманщице Хозите пакет женских прокладок с эмблемой Красного Креста и вывела ее в коридор.

У Хоккеиста рожа под очками была панически перекошена. Он раздраженно посмотрел на Хозиту, и зашел ко мне сбоку.

– Дорка! – сказал он жарким шепотом.

– Я пойду, уважаемая? Скажи, куда? – Хозите, видно, наша компания наскучила.

Я показала ей на открытые двери грузового зала, показала Хоккеисту – молчи пока, мы смотрели ей вслед, как она неспешно двигая ступнями, удаляется.

– Что стряслось, amigo? – наконец спросила я.

Никарагуа выдохнул.

– Только что у меня украли «щипцы».

Вообще-то щипцы украли из-под носа Пепси. Хоккеист начал хихикать с мулаточкой, и рассказывать ей про английский шампунь, от которого волосы как шелк, и блохи растворяются бесследно. Щипцы он отдал Пепси, но кобуры с пояса не снял. Пепси побежал выравнивать строй женщин, и щипцы положил на дизельную бочку, которая служила нам ресепшн – стойкой. Когда он вернулся, щипцов не было.

– Mifagered! – завершил свой рассказ Хоккеист, таким образом ругаясь на Пепси.

Я мгновение, всего лишь одно мгновение соображала, потом сказала:

– Бункеровку остановить!

От лагерного барьера, где стояли два «кальмара» до нашей аппарели скопилось человек сорок, и все они стояли спокойно, сонно шевелились и изредка почесывались.

– Пепси, сынок, – спокойно сказала я.– Иди к изгороди и никого не пускай в лагерь.

Пепси моргнул, глянул на хмурого Хоккеиста, и побежал, расталкивая пленных, к надписи «ВНИМАНИЕ! Вы покидаете территорию Боевых Действий!»

– Стой здесь, Никарагуа, и внимательно смотри вдоль строя.

– Хорошо, – отозвался Хоккеист, занимая позу настоящего тюремного охранника. В правую руку он зацепил однозарядный «ремингтон», древней которого на нашем борту была только надпись «el VALAFO», и уже раззявил щербатый рот, чтобы крикнуть что – то вроде: «Булки прикусили, стоим ровно!». Я слегка толкнула его.

– Не ори на них, им и так, беднягам, досталось.

В ответ он прошипел.

– Вот как хочешь, но тому у кого найдутся щипцы, я вылечу все зубы вот этим прикладом.

– Остывай, растяпа! – улыбнулась я ему, и медленно начала спускаться с аппарели, не спуская глаз с грязных, измучанных болью бессоницей и апатией лиц. Я изучала по очереди всех этих Тонино, Фолько, Эурарио, Розит, Маркусов.

– Выйди сюда, друг, – сказала я одному с нашивками радиста. – Сколько тебе лет?

– Двадцать один или около того. – он вышел прихрамывая.

– Плохо выглядит твоя нога, кемо..

Он поглядел на свою правую ногу, в грязных тряпках, которые местами блестели от вытекающей сукровицы.

– Иди вперед без очереди.– я крикнула Никарагуа на иврите. – Не трогай его, пусть сидит рядом с тобой!

Парень захромал, обгоняя очередь, Никарагуа вытаращил глаза.

– Не трогай его! Это не он! – громко повторила я на иврите, Хоккеист пожал плечами.

Я пошла дальше. Особенно я не надеялась найти похитителя, но в голове спокойно созрела другая мысль. Я отобрала всех раненых, хромых и обоженных, и отправила их без очереди. Дошла до Пепси, который услужливо и виновато смотрел на мои ботинки.

– Без обид, но теперь неделю фильтры на гидрации меняешь ты. Да?

Пепси только грустно шмыгнул носом. Приказав оставаться ему на месте, я вернулась к Хоккеисту.

– Слушай, уважаемая, так не ищут! – сказал он раздраженно. Ты нашла дюжину калек, но не наши щипцы. Позволь мне!

Не обращая внимания на его пыхтение, я опять влезла на свой рычаг, утвердилась там и крикнула в сетку переводчика.

– Внимание! Среди вас много тех, кому нужна медецинская помощь. Мы не можем забрать всех сразу, но можем перевязать и сделать нужные иньекции.

Поэтому все кто с ожогами, раненые и гнойными ранами приходите сюда. Мы будем вас перевязывать и лечить, чтобы вы не откинули копыта раньше времени.

– Что такое иньекция? – смачно сплевывая, спросил молоденький хромой инвалид, которого я отобрала первым.

Никарагуа сообщил ему самым приветливым в мире голосом.

– Большой иглой с лекарством тебя уколят в ж…!

– Ясно, – ответил парень и сплюнул опять.-Дерьмо!

– Не бойся, дерьмо не заденут!

Я сползла с рычага, и подозвала Хоккеиста.

– Сколько тебе грузить базу данных в новые щипцы?

– Часа три, – угрюмо ответил он, не глядя мне в глаза. Эти щипцы были трофейные, мне еще получать допуск у армейского командования Директории.

Почему мы их не обыскали всех?

– Потому что, друг Никарагуа, от того кто спер наши щипцы, здесь и след простыл. Там в заборе, в пяти метрах от прохода с «кальмарами» дырка. И там свежие следочки от ботинок тридцать седьмого размера. Тот, кто взял щипцы, сейчас где– то там, где сидит черная пехота, как я полагаю. Зачем он взял нашу штучку, я примерно могу догадаться, но говорить об этом не собираюсь, пока не уверена…

– Так…, многозначительно сказал Хоккеист.

– Так.

– Ну…

Я смотрела на него. Он помялся.

– Я не хрена не понял, Дорка.

– Следи за теми, кто заходит на борт. Следи за тем, чтобы женщин не звали как мужчин. И проверяй нашу аптечку.

– Обьясни по-человечески еще раз.

– Как ты удаляешь зубы?

– Ну, щипцами и рвем. Крутишь герцовку, держишь у щеки..

– Ну?

– Зуб начинает гудеть, и лезет из челюсти….Терпеть можно, потом пальцами его вытаскиваешь. Все это знают. Уважаемая, ты чертов гений!

– Кто украл наш «мобидентификатор», тоже хочет удалить зуб.

– Себе?

– Не знаю. Но с этим зубом во рту кто-то скорее всего зайдет сюда под чужим именем.

Хоккеист помялся немного, потом отложил» ремингтон».

– Тебя замуж брать страшно, Дорка. Ничего не утаишь.

– Вот ты дудку не бросай, а то ей тоже кто– нибудь ногу приделает.

KapralKlein

Сброшу первую часть расшифровки, читай здесь, сохранять, копировать запрещено. Читай быстрей, она хранится час на доступе.

Beirut:

Сам не сможешь пересказать?

KapralKlein

Нет. Нужно прочитать тебе, лови смысл сама.

KapralKlein

Ее тексты. «Сказки Серафина…»

«…Однажды во дворе, где был «МОДЕСТО» я увидела парня граффитчика, он из пульверов разрисовывал стену электроподстанции. Он изображал кучу разноцветных велосипедов, и получалось у него так классно, что я сначала остановилась, а потом ненароком включила бэк на запись.

Он водил пульвером по стене, один за другим рождались велосипеды, гладкие блестящие и разноцветные, похожие на худых слонов. Я водила следом головой, чтобы не упустить ни мгновения. Он меня заметил, но работу не прервал, только сказал:

– Не принесешь воды?

Я ответила «хорошо» и побежала на кухню «МОДЕСТО».

Но когда я вернулась, держа литровую стальную кружку ледяной воды, то застала на своем месте какого– то пристарелого придурка. Вид у него был растоманский – лохмотья волос развевались над лысиной, он топорщил обвисшее брюхо, и равномерно, коровьим голосом, ужасно равномерно говорил:

– Вот вы думаете, это красиво, а это уродует город, такие как вы нарушаете правильное восприятие. Я не против уместных рисунков, но только если они уместны. Я буду вынужден сообщить арендной администрации… – и так далее и так далее. Я далеко обошла этот генетический мусор, отдала парню воду, и долго смотрела как он пьет, и вода льется у него в горле.

– Он тебе мешает? – тихо спросила я, забирая кружку.

– Честно говоря, да.– так же тихо ответил парень, возврашаясь к своему занятию.

Я зашла за спину этого блюстителя, тот не замолк ни на минуту, кажеться, даже он говорил на одном дыхании все это время. Я разбежалась на два шага и врезала ему поджопник и тирада прекратилась. Казалось, весь город замолк. Этот мужик так быстро и молча ушел в свой музыкальный магазин, будто ничего не заметил.

– Если выглядишь как растоман, то и веди себя соответствующе.– сказала я парню. Мой бэк все это время записывал, я только потом это заметила. Получилось интересно– велосипеды на стене, полутемная кухня «Модесто», ужасно красивое горло, переполненное ледяной водой, и моя взлетающая нога к пыльной мешковатой заднице…»

Тот растоман, оказывается, был хозяином музыкального магазина на этой же торговой площадке, у него я постоянно покупала диски «Limonido» и новые фрэши. А в тот момент я почему то его не узнала, наверное потому что смотрела со спины.

А парня – граффитчика звали Ноэль Сан– Франциско, и мы пошли с ним вечером в «комунно» и пробыли там целую неделю. У него было очень красивое горло – это я запомнила навсегда…»

Утром следующего дня на аппарель опять поднялся армейский перец. Он прошелся, брезгливо, как кот по краю лужи, по ребру нашего аппарельного моста, и через Пепси вызвал меня.

– Дай мне твой «винчестер», Никарагуа. – сказала я, поглядывая на длинноногую тень в центральном проходе.

– Это ремингтон, – поправил Хоккеист.

– Это неважно.– ответила я, повесила винтовку на правое плечо стволом вверх и спустилась по трапу, вальжно гремя ступенями.

– Вальдес Одриосола Дарвин, штаб – майор Армии Директории.

– Дори Мендес, второй лейтенант Красного Креста.

Он посмотрел на меня, как на повариху, это точно. Повариху с ружьем.

– Что вы возите обычно, Мендес?

– Людей обычно, а необычно медикаменты.

– У наших есть к вам большая просьба.

– Слушаю. – и я решила сделать вид, что в первый раз слышу о просьбах от Директории к Красному Кресту.

– Возьмите на «пятаке» для нас груз.

– Какой груз? – сухо спросила я. Говорить с армейскими надо так, я считаю. Особенно если ты Красный Крест.

– ЗИП к нашей технике и медикаменты.

– Согласование с нашими есть?

– Ну, письменного нет…

– Нужно потверждение.

– Хорошо. – сказал он. Получите сегодня же.

Он оглянулся.

– Что-то еще?

– Скажите, а почему вы так медленно грузите этих..

– Пленных, вы имеете в виду?

– Ну да..Мало берете.

– Много раненых… Учет опять же.

– Учет?

– Да.

– Я бы грузил как скот.– сказал он и улыбнулся.

– У вас навыки, у меня нет. Извините, много работы.

– Вы получали предупреждение от комендатуры?

– Санитарный ордер?

– Вот именно. Санитарный ордер. В связи с опасностью массового поражения лихорадкой Санкоче мы будем ограничивать число невоенных Бортов.

– Что из этого?

– А то, что можете запросто попасть в их число. Если будете немножко забивать на просьбы Директории. Ведь мы союзники, правда?

Не дожидаясь ответа он ушел так же, ступая по краю заблеванной аппарели брезгливо, как породистый кот.

– Дорка! – сказал мне сверху Хоккеист. А зачем ты винт взяла?

– Неохота честь отдавать первому встречному, – объяснила я, стягивая костыль, оттянувший мне весь позвоночник вбок.

Хоккеист заржал, а Пепси не понял.

– Чего? – спросил он.– Че смеетесь – то?

– По уставу воинское приветствие с оружием в положении «к бою» и на плечо не отдается. Дорка у нас гордая.

Они еще что– то ржали там, наверху и придумывали про мою честь, а я держала «ремингтон» как метлу и думала о том, как мне не нравится эта просьба про груз.

Охра

Пока мы переползали к центральной подаче под пристальным взглядом «кальмаров», Хенаро продолжал рассказ:

– Это во – первых.. А во – вторых все так говорят в Ниневии.

– Давно говорят?

– А как ты продала свою «кочу» Арраве, так и говорят.

Я замерла от этих слов, предчувствуя неладное.

– Эй, я не продавала кочу… Я оставила ее в гараже, на хранение…

– Так на тебя пришла «postumo militar aviso» (похоронное извещение).А по закону его имущество, если нет наследников, выставляют на торги, тот кто хранит. Монкада решил перестраивать порт, и там стали разбирать старые гаражные блоки. Додж твой нашли, и забрал его Арраве, так что он и выставил. Он запросил десятку, но она старая… Сильно она старая, твоя коча. Снял он две тысячи и продал.

– Кому?

– Аучеро, у которого свой сервис на Котояме.

– Ну?

– Дальше меня призвали, я не знаю, но Ара сказал, что Аучеро клянет тебя всеми словами, потому что машина проклятая..

Я встала, взяла котелок и пошла к краю, переступая через чужие ноги.

Конвоир смотрел поверх моей головы, бросая блики линзами.

– Water! – сказала я, поднимая перед собой котелок.

Он стоял как статуя, с высоты двухмерового роста обдавая меня горячим выхлопом из вентиляции своего доспеха. Им, беднягам, приходилось выстаивать так по несколько часов, держа нас под стволами своих «перфорадо»,

– Он тебя не видит, – сказал кто-то сзади. Ты слишком короткая, mucacha…

– Ага, врежь ему по яйцам… – кто-то хихикнул.– Может, он там заснул…

Я терпеливо стояла перед ним, ожидая когда он отодвинется или погонит меня назад, но тут я заметила что он смотрит вверх. А вверху опять плескался Серафин, очнувшийся от многодневного сна. Он разбросал крылья, посветлел, и будто поднялся. Я с испугом глянула на «кальмара», в его глазницах полыхал нежно– синий рассвет Серафина. Странно было видеть такое внимание к небу у кого– то кроме меня. Вокруг стихли гогот и смех, бряканье котелков и кашель, все по очереди поднимали грязные лица, а Серафин, никогда не избалованный таким вниманием, вдруг растянул крылья от горизонта к горизонту и «поплыл», преодолевая невидимые волны, пуская блики.

– Вот же красота, твою маманю… – сказал кто-то из задних рядов, и «кальмар» вздрогнул, крякнув всеми своими шарнирами, опустил голову и увидел что человек сто подопечных пленных стоит перед ним темной толпой.

– Zurück! (назад) – прокатился лай громкой связи из его шлема, он неловко отпрянул, задирая ствол, все посмотрели на него неодобрительно…

– Во дурак, всю песню испортил… – сокрушенно сказал кто-то, и «кальмар» от перепуга вдруг грохнул очередью, все повалились на землю, стуча котелками, одна я только осталась стоять, вжимая голову в плечи и протягивая ему пустой котелок. – water!

Кальмар повертел головой, опустил ствол, и уже развлекаясь, вышиб котелок из моей руки. Я услышала искаженный громкоговорителем смех…

– Нeben! (возьми).. – сказал он, я послушно подняла посудину. Он отодвинулся, пропуская меня к крану, и вдруг шлепнул по заднице своей гигантской прорезиненной клешней. Вытаращив глаза, я выкатилась к грязной луже, опять потеряв котелок. До сих пор удивляюсь, как он мне не переломал все кости со своими немецкими нежностями.

Дори Мендес. Я – Джим

Подобные просьбы, деликатно и не очень армейское командование обеих воюющих сторон рассылает регулярно Красному Кресту, Красному Полумесяцу, и Красному Моген Давиду. Мы отказываемся как можем, делаем вид и корчим из себя гуманитарную организацию. Не корчим, конечно, мы и на самом деле такие, просто во многом зависим от них. Топливо, конвойное охранение, транспортные конусы, рулежные – посадочные лимиты. С одной стороны они и рады бы послать нас куда подальше с нашими общечеловеческими ценностями и грудами медикаментов, но в отличии от войн прошлого сейчас без Красного Креста никто не воюет. В принципе, ROZ (Департамент Гуманитарных Акций) это единственная организация которая спасает территории и население от последствий боевых действий. Эвакуирует, завозит продовольствие, гасит эпидемии. Без нас вся эта война потеряла бы и намек на тайный смысл. Все бы просто передохли сразу же после очередной победы. Красный Крест сохраняет «очаг освоения» – самый крупный и обеспеченный населенный пункт, имея который на планете, всегда можно начать всю жизнь заново. К очагу проходят все транспортные магистрали и чаще всего работает Орбитальный лифт.

R.O.Z. квартирует в Женеве – 2, и не имеет представительства ни в одной европейской военной организации, ему просто сообщают о проведении очередной военной акции на той или иной территории. Специальные представители отбивают лимиты на максимальное количество тоннажа кораблей, которые будут присутствовать на театре военных действий.

На самом деле все понятно и дураку. Очаг освоения трогать нельзя, иначе потом сектор неликвиден. А неликвидные результаты войны это по– настоящему катастрофа. Для всех сторон.

Кстати, еще по довоенной традиции планетарные объекты до сих пор называют секторами. Все словно избегают этих терминов – планета, космос, гиперскачок. Говорят – сектор, говорят идти по конусу, говорят – переферия.

Я думаю, пафос фантастических романов так и сгорел на страницах этих романов. Теперь гнусней этой рутины ничего и не придумаешь. Просто вонючий не нужный никому казенный быт. Стоит посмотреть на нашего «Еl Valafo», когда он идет на посадку, расшвыривая тонны мусора и разочаруешься во всей этой космической романтике..Я отвлекаюсь.

Короче. Если борт Красного Креста пытаются в обмен на доступ к транспортному конусу натолкать военным грузом, то есть специальное кодовое слово, которое старший офицер сообщает прямо в Женеву – 2 по специальному фотонному устройству. Он отправляет код» Я– ДЖИМ». и добавляет свой бортовой номер. После этого он больше не считается в общем учете бортов гуманитарной миссии, и может спокойно возить военные грузы по цене обычного фрахта. Но после этого R.O.Z. выставляет армии счет, и армия должна его оплатить. Такая вот сплошная торговля.

На борт такие. просители от командования группировкой Директории поднимались много раз. Почти всегда они получали отказ. Я говорю почти, за исключением тех случаев, когда речь шла о паре ящиков. Совсем отказывать тоже нельзя, с вояками надо немножко дружить, но немножко..Увлечешься, и такая дружба до добра не доведет.

На «пятаке» я еще раз проверила всех кто имел отношение к сектору. Ниневия, но это была простая формальность, перестраховка. Я перебирала пленных. как барахло в сумочке, будто в поисках потерянных ключей, в сотый раз. Потом вышла на аппарель, и глядя, как Хоккеист трет грязной тряпкой лобовое стекло джипа, тихо сказала.

– Никогда это не кончится. Проще море ботинком вычерпать…

Хоккеист сказал, глядя на меня сочувствующим взглядом.

– Еще пару раз, и баб мы вывезли.

– Всех?

– Я думаю, всех. Ну, если не считать тех, кто сидит с черной пехотой.

– Что за черная пехота такая…, – сказала я, и пошла варить себе кофе. Черная пехота, – думала я, и говорила сама с собой, брякая ложкой. И почему они сидят в самой глубине стадиона? Никого из них на своей аппарели я так и не увидела.

Обычно я варю кофе в большой мятой стальной кружке, а потом разливала во что придеться. Люблю фарфор, или просто керамику, Никарагуа разыскивает для меня во всех развалинах уцелевшие чашечки, но долго они не держатся. При нашей тряске выжить и не разбиться вдребезги может только гимнастическая гиря. В последний раз мне улыбнулась широкой улыбкой чашка из набора «Греция». Фарфор там был тонкий и светящийся, и звенел детским голосом от шелчка ногтем. Я поплакала над фарфоровой скорлупой, высыпала в мусор, и вдруг вспомнила о черной стальной туристической кружке, которая осталась в память от Синто. Я сняла ее с крючка – обычная довоенная кружка, тех времен, когда к кружкам еще приделывали ручки. Сейчас кружки почему– то производят без ручек, а пользователи, чтобы не обжигать пальцы, обматывают ее всякой ерундой. Например, надевают картонный ролик от скотча.

Старая кружка Синто. Стенки двойные, и внешние, термические, лопнули изнутри. Черная краска почти облезла. Можно определить, что ею пользовался правша, по тому месту, где стерлась краска от прикосновения губ. На днище отштамповано слово «Маниок». На испанском. Еще одна надпись, грубо прорезанная вручную, по стали – А. Сандовал. 2939 г.

.Эту кружку я нашла на месте взорванной нашей локационной станции (шоссе Хестор– Ференц, седьмой километр перед Марса-эль Брега) спустя пару недель после капитуляции Бреги. Мы туда примчались на нашем джипе, как только Директория допустила Красный Крест на места прошедших боев. Я готовилась увидеть Урму сильно поврежденной. Но увидела руины и глубокую воронку. Потом просидела до вечера на ее краю, внимательно пересыпая песок в пальцах. Никарагуа шлялся вокруг, успел поспать в теньке, пообедать, регулярно подходил ко мне, смотрел в глаза и приносил, как верный пес, какие-то обломки.

Один раз я только его спросила:

– Снаряд сюда залетел, как думаешь?

Он, шевеля пальцами разутых ног, авторитетно пробурчал.

– Не похоже. Взорвали изнутри. Видишь, как броня завернута? Вот здесь заряд заложили, вот выдавило крышу… Сами же и рванули, я думаю. Смотри, вот еще нашел, там на арматуре висела.

И положил эту кружку мне на колени.

Я молча достала из куртки Никарагуа флягу с «Салютом 21», выдула песок из кружки, налила немного и встала. Глядя на эти холмы из песка, железа и прошедших дней, я сказала на испанском

– Ее звали Бриетта Клаус. Жила она, как и мы все, то есть как придется. Но умереть смогла лучше многих, честно защищая мечту одного человека, которого никогда не любила и жизнь другого, которого никогда не знала. Нет участи благородней и страшней для женщины, и потому, я думаю, на небо ее дорога была прямая, как стрела. Ее звали Бриетта Клаус!

Прохладный ветер собирал нежную песчаную пыль. Быстро смеркалось.

– Я хоть не хера не понял, но сказано хорошо, уважаемая, и потому аминь!, – ответил Хоккеист, и хлебнул прямо из фляги…»

Я отвлеклась от воспоминаний, зацепила эту кружку, и опять вышла на аппарель. Ящики стояли ближе, и брезент на них был наброшен кое-как. В холодном воздухе раздавался сухой и ритмичный треск костяшек. Охранники, спрятавшись за штабелем, резались в нарды.

– Никарагуа, иди сюда…

– Я меняю зажигание, – сказал он тихо, но поднялся на аппарель.

– Может быть, нам придется взять пару ящиков.

Он молчал, потупив глаза, и тщательно вытирал замасленные пальцы ветошью.

– Я получила второй санитарный ордер. Нам предлагают пройти карантинный режим. Третий раз просто не пустят на стадион.

Хоккеист не отвечал, разглядывая свои ногти.

– Что молчишь?

– Решай сама. Конечно, и денег заработаем. Я все равно вот-вот на пенсию, у меня льготы… Тебя снимут конечно, со старшего, у Пепсика разрыв в стаже будет..

– Не будет. – сказала я. Потому что молча…

– Молча? – он поднял глаза. Молча? Это ж «красный рапорт»… Не надо, уважаемая…

– Молча! – сказала я, и железным глотком хлебнула кофе.– Вернетесь, ящики будут в трюме. Ты гулял, а Пепси спал, ничего не видели. Молча!

И когда стемнело, я выкатила наш хромой погрузчик, и подцепила восемь ящиков. Место им нашлось сразу, за второй колонной. Я накрыла их брезентом, села сверху и почувствовала себя шалавой, которая разучилась плакать.