Электронная библиотека » Эмине Хелваджи » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 01:00


Автор книги: Эмине Хелваджи


Жанр: Исторические любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Элизабет сидела прямая, напряженная, будто окаменелая. Старик положил ей руку на спину, погладил по волосам – совсем как тот вчера, но при этом совсем иначе. Элизабет рыдала у него на плече, пока нос у нее не стал таким же распухшим и красным, как и у него.

Мистер Нос уложил ее на кровать, накрыл покрывалом, уселся в ногах – Лиззи была совсем маленького роста, там оставалось много места – и стал петь ей старые детские песни, пока она не уснула.

Мост наш Лондонский пропал,

ах, пропал, ах, пропал,

Мост наш Лондонский пропал, дорогая леди…

На палубу Лиззи больше не выпускали, и у Мальты «Орел» не останавливался, шел под всеми парусами до Босфора, в голубую воду которого, по легенде, когда-то бросилась волшебная белая корова Ио – она была невинной девушкой царской крови, но ее полюбил бог Зевс, и тут-то и начались сплошные неприятности…

* * *

Спит Башар, во сне смотрит с палубы «Орла», а за бортом его из воды выпрыгивают дельфины, синевато-серые, стремительные, свободные. Они рассекают воду и воздух, то ли плывут, то ли летят. Башар улыбается во сне.

Спят девочки-рабыни, у каждой – своя история, своя разлука, свои песни, сказки, мамины руки, детские приключения в лесу, или у озера, или за холмом – уж кого откуда взяли, через какое горе протащили.

Спят евнухи – и они себе не сами судьбу выбирали, не сами, не сами…

Спят жены, спит дворец, спит великий город Истанбул.

Глава 3
Время клятвы

– Аллах, – Башар говорила задумчиво, словно пробуя на вкус незнакомое лекарство, – Аллах всемилостив и милосерден…

– Точно, – поддержала подругу Махпейкер.

Лекарство, похоже, оказалось невыносимо горьким, но Башар мужественно терпела. По крайней мере так можно было понять по ее нахмуренным бровям и страдальческой складке в уголках губ.

Хадидже бросила на девочек встревоженный взгляд и тайком перевела дыхание. Махпейкер еле заметно улыбнулась. Улыбка, впрочем, не затронула глаз, а потому вышла смазанной. Зато искренней. Да, подруга, все нормально, Башар не заболела и уж тем более не сошла с ума. Она просто размышляет.

И самой Махпейкер, кстати говоря, стоило бы сделать то же самое. Вместе с Хадидже.

Гарем – место удивительное. Ничего вроде бы не происходит, а каждый день ты впитываешь столько знаний, что голова от них становится большой и пухлой, как подушка. И бесполезными эти знания не бывают никогда. Что-то пригодится вот прямо сейчас, что-то – позже, когда наложница войдет в пору, а что-то может принести невыносимую боль… если не суметь предотвратить несчастье.

Некоторые предпочитают о боли не знать – мол, когда свалится, тогда и свалится, всё на коленях у Аллаха, всемилостивого и милосердного, всё во власти Его. Махпейкер предпочитала считать иначе. Если Аллах написал ее судьбу там, в своей великой Книге, то на той же странице написано и про ее характер. А значит, написано, что за счастье свое Махпейкер будет бороться, чего бы ей это ни стоило. За счастье и за подруг.

Наверняка там начертано именно это. Ну а раз так, то не стоит сопротивляться судьбе. Нужно сражаться, а там Аллаху решать, победит Махпейкер в своей войне или нет.

И Башар такая же точно. Может, оттого они с Башар и понимают друг друга так хорошо? Иногда и слов не надо, достаточно одного взгляда: «Ты тут, подруга?» – «Да, я тут, я прежняя». – «И я тоже».

С Хадидже слова нужны. Пусть и хорошая она, Хадидже, самая лучшая и верная подруга, но слова – нужны. А с Башар бывает по-всякому.

Сегодняшнее знание стало болью, и болью немалой. Для всех трех подруг. И каждая одновременно хотела спрятаться от него, забиться в норку, скрыться ото всех, включая подруг, и броситься родной душе на шею, спросить, старательно пряча слезы: «Что делать будем?» Вот и сидели сейчас рядом, разрываясь между тем и этим, не в силах сделать выбор.

А ведь так хорошо начинался день!

С тех пор как Махпейкер попала в гарем, уже много воды утекло в богато украшенных изразцами дворцовых фонтанах. Сейчас и вспомнить смешно, как боялась, как ненавидела старую Сафие-султан… впрочем, не стоит называть ее «старой». Она, конечно, любит, чтобы ее все вокруг звали «бабушка Сафие», но это так… кокетство. Ну да, немолодая. Но именно на примере Сафие-султан юная Махпейкер поняла, каково это – быть немолодой и все же ошеломительно прекрасной.

И дело не во внешности – врут все-таки многомудрые калфа! Ну ладно, не врут. Так, недоговаривают немного. И умная ученица – а Махпейкер, без сомнений, считала себя умной – поймет: ежели б главной была внешность, то где-то треть калфа сейчас султанскими женами были бы, в шелках и парче по запретному для прочих саду расхаживали бы, с золота ели бы те самые пятнадцать ежедневно положенных любимице султана блюд, а не науку вдалбливали бестолковым девчонкам!

Нельзя сказать, что Сафие-султан некрасива. Но и красивой ее называть сейчас, когда вокруг столько юных тел, упругих и свежих, тоже не приходится. Увы, никогда Сафие-султан уже не стать красивой…

Остается только быть прекрасной.

Она и впрямь прекрасна, султанская мать. Гордая и в то же время приветливая. Как она может быть такой одновременно? Махпейкер не знала, но обязательно собиралась выяснить. Несет свои годы, как индусская танцовщица кувшин с водой на голове: и походкой залюбуешься, и не поймешь, сколько те годы весят, чего ей стоит не расплескать этот кувшин, наполненный мудростью и болью.

Может, старая красота и утекла, как гранатовый шербет на султанских пирах, – безвозвратно. Когда женщина стареет, она стареет, и бесполезно в этом спорить с Аллахом. Но Сафие-султан нашла для себя новый, собственный вид красоты, такой, который ее устраивал.

Не горячая девчонка-наложница – но почтенная султанская матушка. Не луноликая красавица, очаровавшая султана, – но советница и помощница в делах. Не та, которой помыкают евнухи, но полновластная властительница гарема.

А уж устраивает ли ее саму такой вид красоты – про то Сафие-султан помалкивала. Но Махпейкер склонна была полагать, что устраивает.

Хандан-султан и Халиме-султан тоже хороши, но до стиля Сафие-султан им еще далеко. Они красавицы и пытаются сберечь красоту. Махпейкер могла это понять… просто Сафие-султан лично ей нравилась больше.

На губах девочки снова мелькнула усмешка. Может, потому Сафие-султан так ей пришлась по душе, что все три подруги нынче в свите могущественной валиде, а не прислуживают, скажем, Хандан-султан? Что ж, честно признаем – и такое возможно! Всякое бывает на свете…

Теперь день Махпейкер, Башар и Хадидже был еще более заполнен, чем раньше. Помимо прочего, учили их тому, о чем должна знать султанская жена, не иначе. Даже для икбал такие знания ни к чему. Икбал важно очаровать султана, а валиде учила способам султана удержать.

Или, по крайней мере, удержаться на вершине гаремной иерархии.

Валиде Сафие учила, как приобретать власть и как ее не утратить здесь, в замкнутом мирке евнухов и наложниц, куда перепуганными легкокрылыми птицами слетались новости со всего света. И уже не птицей, но птицеловом чувствовала себя иногда маленькая Махпейкер.

Странное ощущение. И неправильное. Птицелов здесь султан, ну, может, султанские сыновья. Она же, Махпейкер, должна стать жирной самкой паука, сидящей в паутине.

Брр. Гадость-то какая! И тоже неверная мысль, ибо паучихи пожирают своих самцов, и даже иногда своих детей.

А Махпейкер своих детей никому не отдаст!

Собственно, с султанских детей все и началось. С разговора о них и их матерях.

– А Яхье плохо. – Тонкие пальцы валиде Сафие перебирали четки, глаза были опущены, но почему-то Махпейкер казалось, что не гранатово-алые бусины видит сейчас Сафие-султан, а что-то свое. Страшное, такое, о чем не каждому и не каждой надо знать. – Мать Яхьи умерла. О нем позаботиться некому, когда придет срок. Ей повезло, шахзаде Яхье – не слишком.

О шахзаде Яхье Махпейкер знала немного. Он – второй брат; третий – Мустафа. Но ведь главный Ахмед, не так ли? Он же старший!

Подумала об этом – и тут же поняла, какой же дурочкой была, воспринимая так реальность. Султан Селим тоже ведь не был старшим братом, но шахзаде Мустафу постигла страшная участь, потому что… потому что Хюррем-султан так решила.

– Главное – не старшинство, – пробормотала тогда Махпейкер. – Главное – кто твоя матушка.

– Не стоит о таком вслух, – обронила Сафие-султан, но больше не сказала ничего, и вот тогда-то Махпейкер стало страшно.

Не стоит о подобном вслух, да. Вот прямо никто ничего и не говорит, только намеки да пересуды. Но думают об этом все. Думают – и понимают, ведь старшинство – это еще не все…

А валиде Сафие продолжала говорить, и холод леденил кровь Махпейкер.

Двадцать сыновей и немногим больше дочерей оставил после себя султан Мурад. Двадцать! Это же… это же целая армия султанов!

Но Блистательной Порте нужен был один. И потому девятнадцать постигла страшная участь.

О судьбе матерей этих мальчиков валиде Сафие не говорила. И, судя по резко обозначившейся около губ складке, говорить не собиралась. Мол, выясняйте сами, ежели вам так нужно. Да только помните, что ничего хорошего не выясните.

Аллах, если ты действительно всемилостивый и милосердный, то почему?!

Махпейкер размышляла жарко, лихорадочно и понимала, что Башар делает то же самое. А Хадидже, видимо, очень напугана…

– Гарем – это место, где каждый за себя, – внезапно произнесла Хадидже.

Махпейкер встрепенулась. Башар тоже удивленно подняла голову, зрачки ее расширились. Хадидже не ожидала от девочек такой быстрой реакции, смутилась, покраснела, но голос ее продолжал звучать твердо:

– Мне так говорили. А вам?

– Говорили, – медленно, нехотя проронила Башар.

Махпейкер хмыкнула, прищурилась. Что-то крылось в словах Хадидже, что-то такое важное… Какой-то шанс, который нельзя упустить.

– Значит, всем говорили, – кивнула Хадидже. – А правду ли говорили многомудрые калфа?

– Они верили в то, что говорят, – вздохнула Махпейкер.

– Но правда ли это? – продолжала настаивать на своем Хадидже.

Башар поднялась с места, в ее глазах разгорелись воинственные огоньки, которые и делали ее той самой Башар – Победительницей, и горе тем, кто не уступит ей дорогу!

А ведь если они обе станут султаншами, внезапно поняла Махпейкер, то им тоже предстоит решать – чей сын останется в живых? Кто будет султаном, а кто упокоится в роскошной тюрбе-могиле, жесткой и темной, несмотря на все драгоценности, которыми изукрасят место упокоения?

Господи… то есть Аллах, конечно, но какая разница! Господи, за что караешь?

Махпейкер не хотела, не желала думать о таком. Это же Башар, та самая Башар, которая тебя с полуслова поймет и ни за что не осудит! Как же тогда?

Но та самая стальная воля, которая заставляла никогда не бежать от опасности, говорила: посмотри правде в глаза! Да, загляни в эти глаза, и пусть…

Пусть правда потупится стыдливо, закроет лицо и отвернется! Потому что не может быть такой правды, которая рассорит ее с Башар, и не может быть такой Башар, которая ради столь уродливой правды несправедливо поступит с подругой или с ее ребенком!

Башар, видимо, думала о том же самом, и когда она заговорила, то голос ее дрожал от волнения:

– До сих пор это было правдой, до сих пор!

– Но разве так завещал Аллах? – почти прошептала Махпейкер. – Разве мы обязаны?

– Разве дети наши обязаны? – отчаянно выкрикнула Башар.

В наступившей тишине голос Хадидже прозвучал очень-очень буднично. Спокойно и рассудительно, словно девушка говорила о новом фасоне туфель, вошедшем в моду у евнухов месяц тому назад:

– История говорит нам, что султаны убивали братьев своих не всегда. Начал эту традицию великий султан Мехмед Второй, которого также прозвали Завоеватель. Именно он постановил, что сын его имеет право ради блага государства убить своих братьев.

Страшные слова звучали сухо, словно горошины с шорохом перекатывались по дну жестяной шкатулки.

– И вот с тех пор так оно и продолжалось. Но раньше так не было. И я не вижу причин, почему то, чего не было раньше, не может вновь исчезнуть, быть предано забвению. Даже империи возникают и рушатся, что же говорить о людских делах?

– Но как? – В голосе Башар явственно слышалась мольба, хотя сама девочка этого и не замечала. – Как мы это отменим?

– Пока не знаю, – вздохнула Хадидже. – Но я вот о чем думаю: раньше ведь султаны и матерей своих не очень-то слушали, и жен тоже… И если то, что есть, может уйти, то почему бы чему-то новому не появиться? Что нам до пыли былых времен? Мы ведь не просто хотим отменить смерти, мы ведь жизни хотим сохранить…

– Клятва, – внезапно произнесла Махпейкер.

Подруги недоуменно глядели на нее, а Махпейкер улыбалась тому озарению, которое явилось, будто и впрямь Аллах подал знак только ей одной.

Озарение это не было похоже на удар молнии, о котором любят писать поэты и говорить пророки. Ну да пускай молния в мужчин бьет, им к подобным тяготам не привыкать. Нет, озарение Башар оказалось теплым и ласковым, словно солнце осветило поле с колосящейся пшеницей, словно мама погладила нежной рукой больную дочь, словно Софийка…

Не думать о Софийке.

Думать о том, что только что пришло в голову.

– Клятва, – повторила Махпейкер. – Мы трое – неужели мы не справимся? Не нужно нам быть каждой за себя. Глупо это и не нужно. Когда каждая за себя – вот тогда умирают дети.

– А ведь верно… – выдохнула Башар.

Глаза Хадидже сияли.

– Неужто мы не сможем воспитать своих детей достойными людьми? Неужто нам внимание султана станет дороже нашей дружбы? Неужто твои дети, Хадидже, и твои, Башар, не станут мне родней и неужто вы отвернетесь от моих детей?

– Никогда! – пылко воскликнула Башар.

– Никогда, – склонила голову Хадидже.

Махпейкер взглянула на подруг и тихо произнесла:

– Так давайте дадим друг другу клятву. Поклянемся, что, какие бы испытания ни выпали на нашу долю, будем помнить друг о друге, никогда друг друга не предадим. Что если – все в руках Аллаха! – с одной из нас случится беда, остальные не оставят ее детей, воспитают, как своих, защитят, как своих! Поклянемся, что ни одна из нас не скажет своему сыну: «Тебе быть султаном, убей остальных!», но каждая скажет: «Если станешь султаном, пощади братьев своих, будь им заступником и утешителем, а если не станешь султаном, стань опорой брата своего – ему тяжелей, чем тебе!» Давайте же поклянемся в этом друг другу, а главное – сдержим клятву, чего бы нам это ни стоило!

– Клянусь! – гордо вскинула голову Башар. – Клянусь своей жизнью и честью своей!

– Клянусь, – мягко улыбнулась Хадидже. – И никто и ничто не отвратит меня от этой клятвы.

– И я клянусь, – твердо сказала Махпейкер. – Клянусь соблюдать сказанное своей бессмертной душой. Да будет так!

– Да будет!

– Пусть будет так!

Солнце ярко сияло из дворцового окна, и солнечные зайчики отражались в полированной мебели, словно маленькие янтарные капли.

Солнце видело немало клятв и немало клявшихся, и лишь оно – да еще Аллах – знали, что будет с этой клятвой и с девушками, только что так отчаянно бросившими вызов столетним традициям и собственной судьбе.

* * *

– Ты мешаешь мне, почтеннейшая валиде.

Сафие смотрела, как Хандан-султан бегает по комнате, топча изящными туфельками дорогие ковры, и улыбалась.

Рухшах подала кофе и исчезла, растворилась в полумраке комнаты, не забыв предварительно поглядеть на валиде: мол, не нужно ли госпоже еще что-нибудь? Ступай, молча кивнула Сафие, ступай, дорогая, я сама разберусь, за меня не беспокойся. Это дело, оно тихое. Семейное.

– Я многим мешаю, дорогая невестка. Выпей кофе, очень вкусный. Хочешь лепешку?

– Все, чего я хочу, почтеннейшая валиде, это чтобы ты прекратила подсовывать моему сыну своих девок!

Ну вот, слова сказаны. «Моему сыну».

Валиде Сафие глядела на женщину, которую выбрала в далекие времена для собственного сына, и понимала: тогда она ошиблась. Сильно ошиблась.

И с Халиме-султан – тоже.

Разве что с матерью Яхьи, возможно, случайно угадала, но та умерла слишком рано – и, возможно, не без помощи этих двоих.

А сделанного не воротишь, и съеденная халва, как говорят грубые и невоспитанные базарные сказители, никогда уже не станет прежней. То, что когда-то казалось сладким, теперь окончательно протухло.

В этом нет вины Хандан-султан. Она такая, какой ее сотворил Аллах – и, возможно, сама валиде.

Сына своего Сафие любила. Невзирая ни на что. Холодной, расчетливой любовью женщины, которая сделала ребенка всеми смыслами своей жизни. Но если бы она не превратила Мехмеда в свое оружие, то разве выжил бы он? Где те, которые доверяли сыновьям, растили их самостоятельными и своевольными? И где эти самые сыновья? Сафие могла показать все их могилы, но разве дело в этом?

Да, став султаном, Мехмед поступил по-своему, не как учила его мать, но как выучила. Дитя проявило своеволие, и валиде могла лишь склониться в низком поклоне пред волей правителя Османской империи.

Но она вернула себе силу и власть, ведь так? Мехмеда интересовали поэзия и изящные искусства. Дела государственные влекли его гораздо меньше, да и женщины, прямо скажем, не слишком-то заставляли биться сердце султана. Разве что с ними можно было поговорить о поэзии.

И валиде искала своему сыну именно таких – милых, слабых, находящих утешение в словах поэтов и мудрецов, пробующих собственные силы в стихосложении… Пробующих, кстати говоря, не безуспешно – та же Хандан-султан писала неплохие стихи, будучи еще маленькой гречанкой Еленой. Вот только стихосложение мало способствует возвышению в качестве султанской жены и матери. А этому валиде своих подопечных тогда не учила.

Им пришлось учиться самостоятельно. Да, Сафие искала слабых и покорных, но власть часто делает из овечек волчиц.

В этом и состояла главная ошибка валиде Сафие. Она подбирала себе служанок, а нужно было искать союзниц. Тех, кто достаточно силен духом, чтобы не предать, кто достаточно равнодушен к власти, чтобы не бояться разделить ее поровну. Тех, кого интересует не возможность отдавать приказы, а то, что в результате этих приказов получается.

Сафие привела своему сыну не таких, и теперь пожинала плоды. А сам Мехмед был слишком толст и ленив, чтобы вести поиски самостоятельно.

О да, валиде очень хорошо знала своего сына! Она знала, что из него вышел плохой султан. Знала, что его не любят, что над ним насмехаются из-за его тучности и нежелания участвовать в военных походах. Что же это за мужчина, говорили янычары, что же это за вождь, который не способен сам сесть на лошадь и возглавить армию? За такие разговоры смутьянов ждали дыба и плаха, но шепот за спиной Мехмеда не стихал ни на минуту. И что хуже всего – султан, изначальной причиной тучности которого служила неведомая болезнь, с болезнью этой никак не боролся. Он услаждал желудок изысканными яствами так же, как услаждал разум изысканными стихами. И от этого жирел еще сильней.

Такого мужчину может любить только мать. И Сафие не сомневалась, что жены Мехмеда всего лишь используют его, чтобы возвыситься и обрести власть. Война в гареме между матерью султана и его женами не утихала ни на секунду.

Знал ли об этом сам Мехмед? Валиде и в этом не сомневалась. Сама она ни слова худого не сказала сыну о невестках – и отчетливо понимала: султана подобная сдержанность матери радует куда сильнее, чем злобные выпады Хандан-султан и Халиме-султан. Им не хватало мудрости, не хватало достойных соперниц, чтобы закалиться в борьбе. И удачи, чего уж там, тоже не хватало.

Зато хватало ума понять, что их будущее – в детях. И что при власти впоследствии останется лишь одна из двоих.

Ум – но не мудрость. Страх вместо влияния. И злоба на весь мир, постоянно подпитываемая этим страхом.

Нет, валиде не могла винить Хандан-султан. Один Аллах ведает, смогла бы сама Сафие в таком нежном возрасте выдержать все, что выпало на ее долю, без помощи Нурбану-султан. А ведь Хандан выживала без поддержки, и все скорпионы под кроватью были ее, и только ее. Никто другой их не отгонял. Сколько раз они ее ужалили?

Вот только помешать своим планам Сафие тоже позволить не могла. А значит, Хандан-султан придется осадить – и чем жестче, тем лучше.

– Твой сын, говоришь? – Валиде не сочла нужным комментировать все остальное, выделив интонациями самое главное, то, что Хандан-султан, возможно, и от себя прятала, не давая проявиться даже в мыслях. – Это ты моего внука Ахмеда имеешь в виду? Хороший мальчик, честный и смелый. Ты его таким воспитала?

Как всегда, каждое слово валиде попадало в цель. И о внуке, и о том, что Ахмед не похож ни на мать, ни, честно скажем, на отца… Нет, сама валиде не сомневалась, чей Ахмед сын. И лично следила за Хандан-султан, и отчеты евнухов получала. Да и на предков своих Ахмед похож необыкновенно. Он – потомок Османов, истинный потомок, не чета собственному сыну валиде. В истории такое уже бывало, кровь Османов сильна. Так что валиде верила в происхождение Ахмеда. Но слухи по дворцу все-таки гуляли.

Что ничего не означало, поскольку слухи эти касались не только происхождения Ахмеда. Да чего там говорить – сама Сафие в свое время с замиранием сердца слушала о кровавом отпечатке ладони Ибрагима-паши, о проклятии, насланном роксоланкой Хюррем, и о проклятии, насланном потомками шахзаде Мустафы на потомков роксоланки (впоследствии, дескать, это проклятье поразило шахзаде Баязида). История о неверности Хандан-султан была где-то в одном ряду с этими байками.

Но сама Хандан-султан реагировала на любое подозрение крайне болезненно. Вспыльчивая гречанка за время, проведенное в гареме, натуру свою более-менее научилась контролировать (попробовала бы она не научиться!), но, как известно, ни один барс не в силах перелицевать свои пятна. Хандан-султан вспыхнула и высокомерно бросила:

– Валиде должна быть одна!

– Верно, – Сафие насмешливо блеснула глазами. – И пока валиде – я. Или ты хочешь это исправить?

– Как можешь такое говорить? – Вот сейчас Хандан-султан перепугалась не на шутку: обвинение в государственной измене ей явно пришлось не по нраву. – Мы все в этой комнате желаем султану долгих, очень долгих лет жизни и процветания!

– Я рада это слышать, – Сафие продолжала говорить с усмешкой, но в голосе ее прорезалась властность. – И, полагаю, мы обе хотим блага роду Османов, верно?

Разумеется, Хандан-султан поняла, куда клонит собеседница, но отрицать сказанное – это, по сути, голову класть на плаху. Да, чью-то голову – или свою, или валиде. Но обе женщины понимали: уж кто-кто, а валиде как-нибудь извернется.

– Я ценю опыт прожитых тобой лет, матушка, – склонилась Хандан-султан в притворном почтении и непритворном страхе. – Я верю, что ты жаждешь, как лучше. Но пойми и меня. Я – мать, и мне хотелось бы знать больше об избранницах сына.

– Понимаю, – благосклонно кивнула валиде. Добившись главного, можно было уступить в мелочах. – Ты заботишься о сыне, и это заслуживает многих похвал. Впредь мы вместе будем смотреть на тех, кого сочтем достойными для наследника Высокой Порты. Ты и я. Согласна?

Если б Хандан могла, она бы сейчас заскрежетала зубами. Но ей оставалось лишь кивать, улыбаться и благодарить. По сути, валиде приказала ей и своих избранниц вести на показ к матери султана.

А уж в своих девочках валиде Сафие была уверена. Если они не очаруют Ахмеда – то кому ж еще его очаровывать?

Уж точно не коровам, которые по сердцу Хандан-султан!

* * *

Анастасии – нет, теперь уже Махпейкер, «Луноликой» – снилась Софийка. Снилось, будто стоят они на разных берегах реки. Впрочем, какая там река? Ручеек всего, перепрыгнуть можно и ног не замочить! Да только вот нельзя прыгать. Почему – Махпейкер не знала. Нельзя, и весь сказ. Сон есть сон, у него свои законы.

Тихо шелестели камыши чуть поодаль, там, где ручей впадал в небольшую запруду. Квакали лягушки. Еще дальше, на опушке леса, надрывалась сойка, чем-то явно очень обиженная. Ручей журчал весело, и вода в нем наверняка была прохладной, но пробовать ее пальцами босой ноги Махпейкер не рискнула. Не та река, не та вода.

Солнце глядело вниз желтым своим глазом, похожим почему-то на кусок янтаря, и совершенно не слепило, несмотря на теплый погожий денек. Оно просто застыло в зените, и можно было глядеть на него, сколько заблагорассудится. Но Махпейкер предпочитала смотреть на Софийку.

Как-то ее теперь зовут?

Вообще, какая же несусветная глупость – гаремные имена! Ну почему Марию сравнивают с первой женой Пророка Мухаммада (мир ему!)? Какая из нее Хадидже? И почему она, Анастасия, стала Махпейкер? Вроде не такое круглое у нее лицо…

А еще раздражает, что имя это может смениться дважды, а то и трижды за жизнь. Ну вот стукнет кому-то в голову, что ты не на Луну лицом похожа, а, к примеру, глаза у тебя темные, как виноградины, – будешь ты Виноградоглазой. И ничего с этим не поделать.

Софийка на том берегу сочувственно улыбается. Ветер колышет подол ее легкой рубашки, обнажая босые, как у самой Махпейкер, ноги. Возле левой ноги Софийки деловито ползет по стебельку травинки божья коровка.

Обе девушки молчат – ну такое вот здесь место, с неподвижным солнцем и непреодолимой струйкой воды размером в пять-шесть ладоней. Слова не нужны, их заменяют взгляды, поворот головы, быстрая виноватая улыбка.

«Прости меня», – молчит Махпейкер.

«И ты меня прости».

«Я не хотела… вот так».

«Я знаю»…

Обе глядят друг на друга. Кажется, сказать больше нечего, но расставаться не хочется, это немыслимо просто – расстаться, разорвать мимолетную связь, которая тянет девушек друг к другу, манит сильней, чем огонь лампы – неосторожную бабочку… да вот только нельзя. Невидимая стена не пустит, не стоит и пытаться. А если пустит, то быть великой беде.

«Мне пора, – Софийка первой разрывает гнетущую неподвижность, смотрит печально, словно стараясь навсегда сохранить подругу в памяти. – Да и тебе тоже пора. Извини, что так вышло».

«Мы еще встретимся?» – жадно молчит Махпейкер. Но и ее поза, и каждый жест просят, умоляют: «Скажи, что это не последний раз! Пусть ты соврешь, только дай надежду!»

Но здесь нельзя лгать, и Софийка – да и сама Махпейкер – прекрасно об этом знают. Софийка быстро, мимолетно улыбается, и эта улыбка ножом режет Махпейкер по сердцу.

«Жаль мне, Настуня, так жаль…».

И Махпейкер сейчас сама не знает, кого ей-то жалеть сильнее – Софийку или себя, горемычную. Хочется плакать, но тогда придется оторвать взгляд от нежданной, но такой дорогой гостьи, забредшей в странный сон, похожий одновременно на явь и на сумасшествие.

«Ты подружек своих держись, Настуня. Хорошие они у тебя. И Башар эта тоже хорошая. Ты люби их, Настуня, тогда и они от тебя не отвернутся».

«Я буду, – Махпейкер сама не знает, как выразить свои чувства, но ее безмолвная клятва тверда, тверже стали и крепче державного султанского трона. – Пусть вся Порта восстанет против меня, пусть весь мир ополчится на меня, но я им не изменю».

«Вот и хорошо».

Софийка бледнеет и выцветает, словно туман над речкой, и вот уже сквозь ее полупрозрачное тело видать соседний лес, приветливо шелестящий листвой. Махпейкер кусает губы, чтобы не взвыть в голос. Кажется, свидание окончено.

– Махпейкер? Эй, просыпайся, Махпейкер!

«Да отстаньте же от меня!» – хочет закричать девушка, но янтарный круг солнца мигает и сменяется встревоженными глазами Башар. Позади новой подружки бледной тенью маячит Хадидже с ночной лампой.

– Да что с тобой, э? Ты прямо как струна натянутая и стонешь так тяжко… Дурной сон привиделся, что ли?

– Нет. – Голос Махпейкер спросонья хриплый, но слова звучат четко, падают в темноту спальни тяжелыми камнями. – Нет, Башар. Сон хороший. Ты прости меня, что побеспокоила, я не хотела.

Несколько мгновений Башар прищуренными глазами разглядывает подругу, затем едва заметно пожимает плечами: мол, не хочешь – не говори. Извинений подчеркнуто не принимает – дескать, какие между подругами извинения? Уходит на свое спальное место, плюхается туда шумно и отворачивается, натягивая одеяло.

Хадидже задерживается чуть дольше, качает головой, но Махпейкер улыбается ей спокойно и уверенно, берет за руку, унимая подозрения. Немного успокоенная, Хадидже тоже уходит.

А Махпейкер не спит до утра, вспоминая сон и беззвучно, одними губами, проговаривая то, что не успела там, под странным янтарным солнцем. По лицу ее текут слезы, но расплакаться в голос нельзя – подруги услышат.

Ни к чему оно. Им и без того расстройств много.

* * *

Валиде Сафие проводила взглядом спешащую куда-то троицу. В последнее время валиде пристрастилась к укромному балкончику, увитому виноградом и устеленному темно-синими подушками. Отсюда открывался прекрасный вид на небольшой, по меркам Топкапы, дворик с пальмами и фонтаном, где совсем еще юные девушки бегали друг за другом, играли в карты или мяч, а важные евнухи следили за ними, застыв безмолвными статуями.

Обычно дворик либо пустовал, либо использовался наставницами-калфа вместо одной из комнат для обучения: фонтан давал достаточно прохлады, а роскоши здесь, по гаремным стандартам, и вовсе не было: небольшая галерея укрывала от тени, но и только. Провинившиеся перед суровой калфа переходили учить свой нелегкий урок под палящие лучи солнца, а более послушным счастливицам дозволено было сидеть в тени. Евнухи скользили между девушками, разнося стаканы с ледяной водой и проверяя, чтобы никто из провинившихся не упал в обморок. Такое наказание – мелочь, во время учебы дозволяется многое, вплоть до самых настоящих пыток, если уж на то пошло. Но редко: ценные рабыни должны оставаться здоровыми и радующими глаз.

Кроме тех случаев, когда они вообще теряют право оставаться живыми. Такое тоже случается. Тоже редко, но…

…Но не будем об этом. Сегодня по случаю дня рождения Халиме-султан занятия были отменены. Гарем готовился к празднествам, которые планировалось начать с закатом солнца. Даже старая Рухшах, казалось, помолодела и носилась где-то, словно на крыльях, готовя место для валиде и в сотый раз объясняя, какие блюда следует подавать матери султана.

Сафие все устраивало. Если что-нибудь случится, Рухшах знает, где ее найти.

Конечно, в покоях валиде сейчас прохладней, чем здесь, на тесном балкончике, расположенном на солнечной стороне. Хоть он и продувается вечным гаремным сквозняком, но все-таки знойный воздух Истанбула слишком тяжел, слишком горяч… Другое дело – покои валиде, где толстые стены не пропускают зной, царящий снаружи, где высокие потолки заканчиваются куполами, на которых рвутся вверх выложенные разноцветными изразцовыми плитками фантастические деревья, дающие ощущение простора и света. Все в покоях валиде служит усладе глаз и предназначено оберегать от жары и холода, от нескромных взоров и злоязыких сплетен.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации