Текст книги "Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография"

• • • •

Я молча смотрел на Майю, размышляя о том, что любовь похожа на поезд, мчащийся на тебя на полном ходу: колеса стучат, состав все ближе и ближе, а ты застрял на рельсах и думаешь о ее взгляде, который наполняет тебя чувствами, заглушает грохот поезда и боль, когда тот сбивает тебя с ног. Внезапно ты перестаешь слышать и видеть. Лишь гораздо позже оказывается, что никакого поезда не было, а история любви остается великой загадкой. Любовь – это греза. Возможно, не больше, чем таинственный закон физики, согласно которому два тела с разной температурой стремятся соединиться в пространстве.

• • • •

Если бы кто-нибудь включил сирены, оповещающие о конце света, я бы не сдвинулся со своего расшатанного стула в отеле «Белград». Я был уверен, что этот стул представляет собой ветку плодоносного дерева, с которой мы в любую секунду могли низвергнуться в ад.

Землетрясения, равно как бедствия и эпидемии, плотным кольцом окружают столики влюбленных. Наш столик был не просто молчаливым, я ощущал, как немеют мои губы и голосовой аппарат не в состоянии произнести ни одной из тех глупостей, которые обычно выдает незрелый мужчина. Вероятно, потому, что молодой человек, даже если он идиот, чувствует, что в любви гармония, создаваемая молчанием и присутствием партнерши, важнее, чем риск ляпнуть что-нибудь не то.

Это как в фильме. Самых лучших диалогов и декораций недостаточно для того, чтобы фильм получился хорошим. Эта мысль несколько меня успокоила. Видимо, любовь тоже строится на таинственных паузах между словами, между грезами. Чувство растет на протяжении всех действий, совершаемых человеком, и никто так и не сможет проникнуть в конечную тайну и найти ответ на вопрос: «Какая часть любовных отношений несет в себе больше всего энергии?» Поскольку, как только тайна рассеивается, когда любовь исчезает, люди расстаются и начинают думать лишь об очевидных и часто постыдных вещах.

• • • •

Несмотря на мои благородные мысли о любви, я продолжал молчать. Наверное, она решила, что я глупый. В какую-то минуту я хотел сказать ей, что у меня уже есть подружка, но зачем было лгать ей? Тем не менее я слышал, что женщины любят мужчин, которые красиво лгут. Мы только что познакомились. Я подумал, что Майе, наверное, нелегко быть такой красивой. Столь совершенная красота ставит вас в ряд победителей, подобно Кассиусу Клею до его боя с Фрейзером. Божественная красота женщин – единственное, в чем мужчина может и должен завидовать женщине. Безоговорочно. Женская красота – точка слияния между человеческим родом и вечностью.

• • • •

Мы по-прежнему неподвижно сидели на ветке дерева, и я размышлял о том, как бы мне незаметно подвинуться и слезть с этой шаткой опоры. Но меня пугала мысль, что при первом же моем движении по направлению к стволу ветка может сломаться под тяжестью моих мыслей и моего молчания. «Я не могу выносить этот взгляд, пора уходить», – подумал я. Я встал, чтобы уйти, но, едва сделав первый шаг, увидел Нью-Йорк. Неужели судьба действительно уготовила Нью-Йорку роль ада? И все века страданий от Эдемского сада до наших дней длились всего лишь секунду?

– Ты куда?

Услышав голос Майи, я останавливаюсь и лгу:

– Никуда!

И снова сажусь на место, чувствуя себя этаким роденовским Мыслителем, застывшим в бронзе.

• • • •

Мы сидели на жестких стульях бара в отеле «Белград». Я вздыхал, ерзал, не мог усидеть на месте, я не знал, куда деть свои руки. С ногами было еще хуже. Я без конца переплетал их, словно они были слишком длинными. Словно у меня были ноги чемпиона по баскетболу Кресимира Косича. Я принялся слегка покачиваться на стуле, как одноглазый в начале фильма «Однажды на Диком Западе». Майя смотрела на меня и боялась, что, упав, я утащу ее с собой в ад.

– Ты упадешь! – с легкой улыбкой сказала она мне.

По тому, как она это произнесла, я мог бы поклясться, что она не имела ничего против этого. Если бы только я мог заговорить о любви, чтобы произвести на нее впечатление, подумал я. Может быть, рассказать ей историю о том инженере-строителе, который тащил свою голую жену по аллее Горицы до военного госпиталя, демонстрируя изменницу прохожим? Они прошли таким образом четыре тысячи шагов, и никого из случайных зрителей не позабавила эта грустная сцена. Все испытывали лишь чувство жалости. Потому что эти двое жили вместе уже двадцать лет, а разрушенная любовь все же остается любовью.

Или, быть может, поговорить с ней о Гагарине, рассказать, как первый человек полетел в космос? А вдруг ей это будет неинтересно? Она наверняка уже встречалась с умными мужчинами, которые уверены, что можно привлечь к себе внимание женщины одними лишь знаниями, и великая любовь гарантирована. А может, пуститься в объяснения закона, направляющего человека в космос, туда, где гравитация уже не так важна? Или лучше все-таки рассказать о Гагарине? Любовь сжигает столько же энергии, сколько космический корабль, устремляющийся к небу. А чувства влюбленных освобождают их от вздора и банальностей, таких как гравитация.

• • • •

Когда речь идет о любви, один знак никогда не обманывает: ветер, пролетающий над бедным кварталом, сквозь скрежет железных крыш доносит голос, который шепчет: «Я тебя люблю». И он действительно нас любит, раз мы его слышим, даже если эти слова не были произнесены. Ведь в любви нет ничего реального, подумал я. Она словно цифра, заключающая в себе все другие цифры. И поскольку цифры не существуют в реальности, любовной цифры тоже нет. Однако любовь есть. Мне кажется, между нами все случилось той молчаливой ночью в баре отеля, и все, что последовало за этим, уже содержалось в той самой ночи. Как для Мисо и Сенки, которые так часто встречались в течение десятков лет: все это потраченное время должно было превратиться в нашу любовь.

• • • •

Мой взгляд опустился к полу и наткнулся на ноги Майи. «Если бы у Королевства Югославия были такие ножки, оно бы продержалось гораздо дольше!» – бросил водитель Майе, когда она поднималась в автобус, чтобы отправиться из Косева в центр города. Этот шофер-монархист был прав. Но такое легко бросить мимоходом. Тайна кроется в ответе на вопрос: как завязать общение? Сказать что-то остроумное, но что потом? Необходимо найти какую-нибудь историю!

• • • •

В лабиринтах моей памяти всплыла статья из астрономического журнала «Галактика». Там описывалось, как Гагарин полетел в космос. Рассказать ей об этом? Они очень хорошо все объяснили. Сила отрыва, выталкивающая космонавта в воздух, возникает благодаря изменению давления. Мотор заставляет вращаться двигатели под крыльями летательного аппарата, и это создает более сильное давление, чем над крыльями. Будет ли это интересно Майе? Или же я буду похож на всех тех, кто уже пытался сблизиться с ней при помощи темы «пилот самолета»? Возможно, следует начать с этого, а закончить тем, что два тела с разной температурой стремятся соединиться в пространстве. Она поднимет меня на смех. Но в конце концов, почему бы и нет? Смех – первый шаг навстречу друг другу. Только что делать, если она воспримет все серьезно и захочет развить тему? Что делать, если окажется, что она разбирается в физике лучше меня? «Молчи», – сказал я себе и почувствовал себя этаким Микки Маусом, который, отправившись на поиски большого куска эмментальского сыра, неосмотрительно угодил в ловушку: я стонал на полу и видел, как Майя и ей подобные превращают мужчин в домашних мышей. И этого им недостаточно. Не успев перешагнуть порог, чтобы отправиться за покупками в бакалею за углом, они требуют от мужчин переодеться в шкуру льва, готового к прыжку. И неважно, предстоит ли тем браниться с кассиршей магазина из-за того, что она нагрубила вашей супруге, или сражаться с целым миром. Что интересно, сочетание этих двух образов просто обязательно. Если вы только мышь или только лев, это им не нравится. «Что же мне делать?» – терзался я вопросом. В мгновение ока я сбросил с себя шкурку мыши, которую на секунду примерил, чтобы снова стать самим собой.

• • • •

Адам и Ева в итоге упали со своей ветки из-за яблока. Но вовсе не на землю Эдемского сада. Если стулья отеля «Белград» были веткой райского дерева, для меня не оставалось сомнений, что асфальт Нью-Йорка был землей ада. Какое проклятие карает человека! Теперь я абсолютно уверен, что Господь думал о Нью-Йорке, когда наказывал Адама и Еву. Тем не менее у меня еще не было ответа по поводу дешевого балканского отеля: был ли он раем? Разумеется, да! По той простой причине, что невозможно так влюбиться за пределами Эдемского сада.

• • • •

Мы вышли из бара отеля, безмятежная ночь благоухала ароматами, и я совершил преступление. Я сказал Майе, что у меня есть подружка. Я так и не понял, было ли это тактическим ходом или следствием страха пропасть в объятиях такой женщины. Позже многие женщины, считавшие, что поймали свой шанс с растрепанным артистом, оставались ни с чем. Я лгал ей, выражая сожаление, что наше приключение закончится этим же вечером, хотя было очевидно, что у истории будет продолжение. Мисо и Сенко не для того столько раз поднимались по аллее Косева, чтобы мы позволили этой сараевской ночи затеряться в волнах Миляцки.

• • • •

Райское дерево, которое я представлял, пока мы сидели в отеле «Белград», в итоге треснуло. Ветка сломалась. Первородный грех действительно привел нас в Нью-Йорк! Разве что приземление было мягким. Не было никакого падения. В этот город с дьявольской энергией мы ступили в 1988 году, высадившись из «Боинга» JAT, – мы с Майей и наши дети: дочь Дуня и сын Стрибор, – после того как я получил должность преподавателя на отделении кинематографии Колумбийского университета. Когда мы покидали Югославию, по телевидению начали транслировать начало распада нашей страны. «Йогуртовая революция»[30]30
  Название акций протеста, во время которых манифестанты имели обыкновение метать в административные здания и неугодных чиновников пакетами с йогуртом. – Примеч. пер.


[Закрыть] отменила автономию провинции Воеводина.

ЛОМОНОСОВОГОВНО!

В 1974 году я окончательно покинул квартиру моих родителей. В том же году была принята новая конституция Югославии, которая давала больше автономии Хорватии, чем Сербии. Это был первый акт ослабления объединенного государства южных славян, и значение слова «политика» на Балканах становилось мне все понятнее. Националистические требования «хорватской весны»[31]31
  Политическое движение, стихийно возникшее в Хорватии в начале 1970-х гг. и ставившее своей целью расширение прав хорватов в федерации СФРЮ. – Примеч. пер.


[Закрыть], которые были восприняты в 1971 году как враждебный акт, отныне фигурировали в новой югославской конституции.

• • • •

Молодой девятнадцатилетний парень покинул свою провинцию, чтобы отправиться изучать режиссуру в пражскую Академию изящных искусств. Отъезд в «мать всех городов», как чехи любят называть свою столицу, был не только отъездом в цивилизованную Европу. Окончание моей жизни в семейном гнезде моя мать переживала как болезненный удар судьбы. Тем не менее ее уверенность в том, что успеха в жизни можно добиться лишь через образование, брала верх над ее грустью, даже если она опасалась, что не сможет вынести разлуку со мной. Отныне ей больше не придется волноваться за сына, который поздно возвращается домой, встречается с опасными и подозрительными типами и приходит весь в крови после драк. Эту битву она уже выиграла. Поскольку я ни одной ночи не провел в полицейском участке, тогда как большинство моих приятелей в итоге попали в исправительные учреждения.

Без врожденного упрямства моей матери мое искусство никогда не появилось бы на свет. Я понимал это уже тогда. Она никогда не отступала от задуманного, как бы ни было сложно его достичь. В ее ожидания касательно моего успеха не входили международные призы и все, что им сопутствовало. Мой отец придерживался иной точки зрения. «Тебе необязательно быть Феллини, стань хотя бы Де Сикой», – говорил он мне. Моя мать в своих скромных стремлениях была готова на все, чтобы я не походил на мелких местных хулиганов, чтобы я получил высшее образование, чего ей самой сделать не удалось. А дальше – будь что будет. Отец же был занят другими, более важными для человечества заботами.

• • • •

Получить паспорт в Социалистической Федеративной Республике Югославия было несложно; это бесспорно подтверждало, что мы были лучше, чем Болгария, Румыния и Чехословакия. Все еще больше упрощалось, если твой отец занимал пост помощника министра информации. Следуя инструкциям Мурата, я передал свои документы и фото в окошко Управления внутренних дел. Появился невысокий, но крепкий мужчина с лысиной. Я часто видел его в Косеве, когда играл в ФК «Сараево». Он заглянул через плечо служащей, которая проверяла мои документы, и подмигнул мне. Затем тихим голосом пригласил следовать за ним.

• • • •

Когда я вошел к нему кабинет, он с улыбкой предложил мне кофе или, «если молодой человек пожелает, что-нибудь покрепче». Он выразил свою радость по поводу того, что в Сараеве наконец появились молодые люди, желающие продолжить обучение за границей.

– В Белграде и Загребе их предостаточно, – сказал он и резко сменил тон. – Среди них немало всякой швали, которая наносит вред стабильности нашей страны. Тито, в какой бы стране мира он ни появлялся, вызывает большое уважение у людей…

Мужчина округлил глаза и сделал паузу. Затем он наклонился над столом и добавил глухим голосом:

– Только четники и усташи ненавидят нашего Тито, а также наши эмигранты за границей и все здешние предатели! Было бы неплохо, если бы ты иногда приходил сюда выпить кофейку, когда у тебя выдастся свободная минутка во время твоих приездов в Сараево. Если вдруг услышишь что-нибудь связанное с чудовищными происками против нашей системы, против товарища Тито… Ты также можешь передавать информацию по кабелю.

– Как это – по кабелю?

– Молодой человек, Белл изобрел телефон, чтобы хорошие друзья могли обмениваться между собой важными сведениями.

– Разумеется.

Я запнулся и встал со своего места. Не прикоснувшись к кофе, я положил в карман паспорт, который тем временем просунули в окошко.

Я отправился прямиком к отцу, в Исполнительный совет Республики Босния и Гергцеговина.

Вне себя от гнева, я швырнул паспорт на стол отца.

– Твои люди, – крикнул я, – хотят сделать из меня доносчика! Я еду учиться в Академию изящных искусств, а не в Полицейскую академию!

– Ну, я им сейчас устрою! – возмутился отец.

Он тут же набрал номер Юсуфа Камерича, начальника сараевской полиции:

– Что это за безобразие? Я отправляю своего сына в Прагу учиться не шпионажу, а режиссуре! Разве вам мало того, что он едет за границу без стипендии и мне придется тратить на это наследство моей жены? Так вы к тому же хотите сделать из него шпиона?! Мой сын не продается!

– Успокойся, Мурат. Сейчас в стране очень сложная ситуация.

– Сложная ситуация! Юсуф, прошу тебя, не рассказывай мне историй, я не журналист! Оставьте в покое моего сына!

• • • •

Тем же вечером, потрясенный поведением органов внутренней безопасности, мой отец вернулся домой пьяным. На этот раз его оправданием было то, что он никогда не позволит своему сыну стать шпионом. В качестве подтверждения его сопровождал Юсуф Камерич, тоже пьяный, который твердил как заведенный, что все было именно так, как говорил Мурат.

– Ты опять пил? – спросила моя мать.

– Как же мне не выпить? Они хотели сделать из моего Эмира шпиона!

– Не преувеличивай, Мурат. На нас тоже давят сверху с тех пор, как усташи проникли в Западную Герцеговину, – защищался Юсуф Камерич.

– Не верю не единому слову!

– Послушай, Сенка, если Мурат мне не верит, ты-то хоть поверь! Пока я буду на этой должности, никто не посмеет косо смотреть на малыша! – пообещал Камерич.

Мне Камерич очень нравился. До работы в полиции он был директором коммунального предприятия и часто приглашал нас в единственный крытый бассейн Сараева, который был сооружен на месте старых турецких бань.

• • • •

Той ночью мой отец пошел провожать Юсуфа Камерича до улицы Тито и повел нашего пса Пикси на прогулку. Этот ритуал стал частым в жизни моего отца. Чаще всего выгуливание Пикси было лишь предлогом для того, чтобы продолжить ночные вылазки. После прогулки отец возвращался с собакой, звонил в домофон снизу лестницы и кричал Сенке на восьмой этаж:

– Сенка, вызывай лифт, я еще немного пройдусь!

Тогда моя мать в бигуди открывала дверь и обнаруживала испуганное животное, скулящее в лифте фирмы «Давид Пайич».

На этот раз Мурат изменил свой план. Он отправился вместе с собакой в бар-ресторан «Кварнер». Дергая за ручку двери соседнего магазина запчастей «Электротехна», он удивлялся, почему закрыт «Кварнер». Он никак не мог взять в толк, что ошибся дверью, и пытался войти не в шикарный сараевский ресторан, в прошлом бистро «Требевич», а в расположенный рядом магазин «Электротехна». Той ночью мой отец долго спрашивал себя, почему чертов «Кварнер» закрыт, когда на дворе нет еще и полуночи и он надеялся выпить свой последний бокал вина. Мурат вернулся домой с Пикси, и то, что он не отправился в другое кафе и не пришел в пальто, испачканном побелкой сараевских домов, стало для нас с матерью одним из счастливых моментов нашей жизни.

• • • •

Когда отцу предстояло решить какую-либо серьезную проблему, он прекращал пить. Поскольку мне было трудно в это поверить, я считал, что скорее алкоголь в эти минуты переставал на него действовать. Мать называла отца «буржуйкой», поскольку он был похож на одну из таких печек, которые моментально нагреваются. Правда, и остывал он так же быстро. События, связанные с коварным упрямством директора сараевского телевидения, заставили его действовать без поддержки алкоголя. Из этого я сделал вывод: для того чтобы отец бросил пить, необходимо применить новаторский метод. Неплохо время от времени ставить перед ним конкретную задачу, прибереженную на случай, когда очередные мировые исторические события вызовут бурю в его душе. Это стало бы ощутимым вкладом в борьбу за трезвость на территории Социалистической Федеративной Республики Югославия.

Моему отцу не удавалось добиться для меня стипендии от телевидения Сараева. В ту пору директором там был некий Койович, который не знал, как отделаться от «буржуйки». Мурат пытался убедить его и во время личных встреч, и с помощью друзей.

– Какой же он кретин, – говорил отец о Койовиче. – Если мой сын был допущен к вступительным экзаменам среди двухсот пятидесяти кандидатов со всего мира, это должно что-то значить для Сараева и Югославии!

Будучи членом Союза коммунистов Югославии, мой отец прекрасно умел использовать альтруизм в качестве аргумента:

– Послушай, Койович, я прошу тебя об этом не для себя, а для твоего телевидения. Я-то в состоянии оплатить образование своего сына при помощи наследства жены.

Но Койович мало чем отличался от других директоров югославского телевидения. Его интересовали лишь новости и молоденькие дикторши. Он также тщательно следил за тем, чтобы не раздражать высокопоставленных политиков. Поскольку понимал, что без преданности вышестоящим лицам не поздоровится нижестоящим. Любая попытка неповиновения в итоге удалила бы его от дикторш. Вот почему он не хотел брать на себя риск, связанный с выплатой стипендии сыну Кустурицы, хотя по логике вещей напрашивалось обратное. Основной причиной было то, что Мурат не пользовался хорошей репутацией у Бранко Микулича, главы Центрального комитета Боснии и Герцеговины. Он слишком громко «лаял», но, судя по всему, его не считали серьезным врагом системы. Даже если его суждения о политической реальности бывали резкими, он все равно выглядел безобидным. К тому же считалось, что Мурат обольстителен, наделен шармом и является украшением любого общества. Во всех ресторанах, от Илиджи до Баскарсии, посетители не раз наслаждались его остроумием.

Койович, не знавший, как отделаться от «буржуйки», придумал план, чтобы отомстить за оскорбления, которые однажды мой отец бросил ему в лицо в кулуарах ассамблеи, после того как понял, что надеяться на стипендию больше не имеет смысла.

• • • •

Одна из любовниц директора Койовича была не дикторшей, а служащей в секретариате Министерства информации республики Босния и Герцеговина, где работал мой отец. С помощью этой особы Койович дал ход старой истории, связанной с мусульманским национализмом моего отца. В ту пору как раз раскрыли движение «мусульман националистов-экстремистов», и Койович сообразил, что такой ярлык сможет существенно сбавить пыл «буржуйки» и ему не придется давать тягостные объяснения по поводу своего отказа в выдаче стипендии сыну помощника министра. Когда его любовница передала дело в Управление внутренних дел и досье легло на стол Юсуфа Камерича, тот сразу же предложил Мурату выпить по стаканчику в отеле «Европа». Из офиса директора отеля они вместе позвонили Койовичу, который как раз готовил выпуск новостей.

– Послушай, Койович, ты сейчас же замнешь это дело! – заявил Камерич. – Имей в виду, что я частенько встречаю с Муратом рассвет в компании сливовицы и свиной колбасы. Поэтому я могу поручиться, что он не имеет никакого отношения к мусульманским националистам!

Но «буржуйка» внезапно распалился и вырвал телефонную трубку из рук своего друга:

– Ты совсем сбрендил, безмозглый Койович? Я – националист?! Давай приходи сюда, в отель «Европа», и я покажу тебе, что такое настоящий серб, бревно ты неотесанное из леса Требинье! Идите вы к черту, вместе с Тодо Куртовичем, который тебя поставил на эту должность! – выпалил мой отец на одном дыхании, отбиваясь от Камерича, тщетно пытающегося отобрать у него телефонную трубку.

• • • •

Стипендию мне так и не назначили. Мое дорогостоящее обучение, а также жизнь студента в большом городе обеспечили деньги, оставшиеся от продажи дома на улице Мустафы Голубича.

• • • •

Через два дня после моего отъезда в Прагу отец впал в хандру, причем на свой манер. Он принялся водить с собой в ночные загулы парня по имени Слунто, который был моего роста. Часто, уже подвыпившие, оба приятеля заходили в какое-нибудь кафе и завязывали дружбу с незнакомцами. Мой отец угощал их выпивкой и с гордостью показывал на своего спутника.

– Этот парень такого же роста, как мой Эмир! – восклицал он. – Взгляните на него! Знаете, какой у меня красивый сын? В нем метр восемьдесят восемь!

У моего отца рост был небольшой, но его обаяние с лихвой восполняло этот недостаток.

• • • •

На вокзале в Сараеве собрались мои многочисленные друзья: Паша, Зоран Билан, Харис, Мирко, Ньего, Бели… Все они пришли, чтобы обнять меня и пожелать доброго пути. За некоторое время до этого Новак Тодорович, гроза Сараева, нагрянул в кафе «Сеталист» и подарил мне часы фирмы «Piazze».

– Куста, ты выходишь в большой мир, – сказал он, – если у тебя наступят трудные времена и тебе понадобятся деньги, продай их.

Поскольку я порвал с Майей, она не пришла со мной попрощаться. У нее был другой парень, а я делал вид, что мне это безразлично. Мне удавалось скрывать от всех, насколько мне было плохо на самом деле. Позже я понял, что очень важно уметь скрывать свои чувства. Не только в фильмах про партизан – когда «воины тени» лицом к лицу встречаются с фрицами, – но и в жизни. Здесь тоже необходима хорошая актерская игра.

• • • •

Пластиковый пакет, в который мы с Сенкой сложили все мои вещи и наспех перевязали веревкой, порвался, когда я поднимался в поезд.

Это был тот самый вокзал, где я, юный хулиган, шлепал пассажиров по голове скрученной газетой в момент отправления поезда, и судьба привела меня именно сюда, мешая прочувствовать все волнение от расставания. Не было никакой необходимости в том, чтобы сейчас здесь появился какой-нибудь шалопай и наказал меня за то, что я проделывал с другими в детстве. Я стоял на подножке вагона, когда поезд дернулся, и потерял равновесие. Моя мать разрыдалась. Я упал на задницу и схватился за свой пакет. Веревка лопнула, и мои вещи начали высыпаться из сумки. Я поднял руку, пытаясь махнуть в знак прощания своим друзьям, а другой рукой в панике старался удержать вываливающиеся из пакета трусы, носки и майки. В итоге я покинул Сараево в обнимку с пакетом. Поезд набирал ход. Сидя на корточках, я ухитрился сделать несколько прощальных жестов. В этой неудобной позе я искал Майю глазами, все еще надеясь, как последний идиот, что она появится на платформе. Чем дальше удалялся Сараево, тем явственнее вырисовывался образ Майи. Как же нам порой не хватает лояльности друг к другу, подумал я. Все мои друзья пришли выразить мне свою симпатию, а я думаю о той, кто даже не вспомнил обо мне.

• • • •

Знакомство с Вилко Филачем стало моим первым важным шагом в кинематографе после приезда в Прагу. Едва устроившись в студенческом общежитии на улице Градебни, я тем же вечером познакомился с Вилко. Сцена была не такой зрелищной, как в «Пугале» Джерри Шацберга, где знакомство героев произошло на улице. Нам было суждено встретиться в коридоре студенческого общежития.

Это общежитие было четырехэтажным зданием, где студенты всех отделений жили вместе. Самое интересное, что девушки и ребята жили под одной крышей. Моя комната располагалась на третьем этаже, и дверь выходила на лестничную клетку, откуда лестница вела на верхний этаж. Поэтому я мог наблюдать за всеми, как в кафе «Сеталист». И особенно за девушками, поднимавшимися на четвертый этаж. Когда ко мне в гости приходили студенты с режиссерского отделения – Буцко и Туцко, оба из Сараева, – они распахивали настежь дверь и задавали вопросы на манер бездельников из кафе «Сеталист»:

– Девушка, не желаете что-нибудь выпить? Немного сока или, может, аперитива?

• • • •

Первый вечер в общежитии был для меня безрадостным. Моему взору открылись длинные пустые коридоры, свежевыкрашенные в белый цвет, с множеством дверей. И ни одной живой души. Я решил, что долго так не выдержу, и даже стал подумывать о возвращении в Сараево завтра утром. При малейшем звуке я выскакивал из своей комнаты. Не для того, чтобы показаться девчонкам. Только по причине одиночества. Именно тогда в глубине коридора я увидел Вилко, который шел ко мне, держа в руках пачку сигарет.

– У меня нет спичек, – сказал он мне.

Я достал из кармана зажигалку и дал ему прикурить.

– Это нереально, словно сцена из фильма! – заметил я.

Вилко засмеялся.

– Как в «Пугале»? – догадался он. – Только атмосфера другая.

Он имел в виду фантастическую атмосферу, царящую в начальной сцене фильма. Огромная туча вот-вот прорвется, а за ней сияет солнце – уникальный кадр. Именно в этот момент Хэкмен и Аль Пачино обмениваются тем, что у них есть: сигаретами и зажигалкой. Эта сцена в течение долгих лет изучалась студентами, и все любители кинематографа клянутся только ею.

– Да, ты прав, – ответил я. – Ты будешь Аль Пачино, а я – Джином Хэкменом.

– Согласен! Хорошее распределение ролей.

Редкая история дружбы, чистый экзистенциализм, – нетипичный фильм для Соединенных Штатов.

• • • •

Вилко был на два года старше меня и уже имел опыт создания нескольких значительных фильмов. Он был единственным крупным кинооператором, который не использовал отражающие панели. Обычно операторы злоупотребляли световыми эффектами, которые смягчали свет, падавший на лицо человека или какой-нибудь предмет. Вилко же создавал прямое, но сдержанное освещение. Он считал, что оно должно быть именно таким. Еще никому из кинооператоров не удавалось с такой экспрессивностью соединить тень и резкий дневной свет. Вилко увлеченно экспонировал человеческие лица и различные сцены. Стоя по ту сторону кинокамеры, он прославлял жизнь, а не искусство, наполняя кинокадры первобытной силой человека. Однако при всей своей ненависти к искусственности в кино, он легко влюблялся в гримерш. Это был настоящий приверженец натурализма. И он не опасался провала своих фильмов.

– Мне на это глубоко наплевать! – часто говорил он. – Если я не состоюсь как оператор, я всегда смогу фотографировать свадьбы в Словении. И вместо денег мне будут давать немного колбасы и пива. А где жить, я найду.

Он любил женщин и вино, а также марихуану. И было сложно сказать, какая из этих страстей была сильнее.

• • • •

В конце моего первого года учебы Боривой Земан, один из моих преподавателей режиссуры, посмотрел мой первый фильм.

– Я уверен, однажды ты создашь великий фильм, – заверил он меня за кружкой пива. – Но запомни одно: любой идиот способен зачать ребенка, и лишь исключительный человек может создать великий фильм.

Похвала моего преподавателя доставила мне удовольствие, но все же мне было сложно принять его цинизм касательно продолжения рода. Поскольку однажды я собирался обзавестись ребенком, это означало, что я тоже стану идиотом, пусть и не круглым. Тем не менее я согласился с его фразой об идиотах и детях – и потому, что она была произнесена в пивной в тот момент, когда вошла его дочь и бросила на него неодобрительный взгляд, и потому, что профессор был немного навеселе.

• • • •

Боривой Земан был достойным представителем чешского народа. Он не питал ненависти к русским, но и особой любви к ним не испытывал. Его маленькая месть оккупанту выражалась в способности иронизировать, спасавшей чешскую нацию от депрессии и особенно ярко проявлявшейся в его фильмах. Другим средством, которое чехи использовали для спасения своей души, было пиво. Этот алкогольный напиток считался одним из лучших в мире и обладал успокаивающим действием. Пиво ежедневно притупляло чувства чехов – благодаря этой мягкой анестезии они могли выносить советскую оккупацию.

• • • •

На кого похож и что рассказывает человек из народа, когда он пьет пиво? В ответе на этот вопрос кроется секрет маленькой революции, которую устроили чехи (Форман, Менцл, Влачил) в европейском кинематографе. Глядя на их творения, я в свою очередь мечтал создать в Югославии фильм о маленьких людях. Поэтому я проводил много времени в чешских пивных и прислушивался к тому, что рассказывают друг другу посетители, опустошая свои кружки пива. Каждый вечер после занятий я отправлялся слушать их беседы.

После седьмой кружки профессор Земан принялся смотреть на меня с видом человека, который в любую секунду может стать нелюбезным. В ту пору я был уверен, что повсюду в Европе мужчины под воздействием алкоголя становятся дикарями, как в моих родных краях. Это был один из тех моментов, когда пьяницы начинают нести чушь, а их собутыльники говорят в их оправдание: «Он не злой, просто перебрал». А если в ход идут кулаки, всегда находится кто-нибудь, кто нравоучительно заявляет: «Это алкоголь ударил им в голову!» Однако у нас есть и спокойные выпивохи, которые тихо и методично разрушают свой организм. У чехов нарушители спокойствия – редкость, особенно в просвещенных кругах кинематографа, к которым относился и мой преподаватель.

В напряженном взгляде Земана начал вырисовываться вопрос.