Текст книги "Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография"

Эмир Кустурица
Эмир Кустурица. Где мое место в этой истории? Автобиография

Человек склонен все забывать, и человеческий род со временем превратил это умение в настоящее искусство. Если бы волшебное забвение не приглушало мысли, томящиеся в плену страстей, позволяя рассудку привести их в надлежащий порядок, наш мозг представлял бы собой обычный контейнер. Разве без умения забывать мы могли бы достойно встретить завтрашний день? Что стало бы с нами, если бы нашей душе пришлось непрерывно переживать страдания, если бы забвение не скрывало трагедии нашей жизни подобно тому, как туча скрывает солнце? Выжить было бы невозможно. То же самое с острой радостью. Если бы забвение не усыпляло ее, она бы в итоге свела нас с ума. Умение забывать смягчает боль от потерянной любви. Когда наш соперник дает нам оплеуху на перемене в школьном дворе и таким образом завоевывает симпатию девочки, в которую мы оба влюблены, лишь забвение может вылечить нас от безвозвратной любовной утраты. Рана зарубцовывается подобно тому, как со временем на фотографии стирается глянец.

• • • •

Как человек воспринимает масштабные кризисы истории? Как он их переживает? И до них, и после балом правит забвение. Наблюдая, как быстро народу удается забыть причины великих исторических потрясений и с какой легкостью он принимает на веру разработанную позже версию, я был вынужден исключить забвение из естественных человеческих свойств. После боснийской войны все дружно принялись превозносить религиозных националистов, словно они были главными защитниками многонациональной Боснии, тем самым потворствуя военным и стратегическим целям великих держав, тогда как жертвы всех конфликтующих сторон были признаны ничтожными, за исключением тех, что служили этим самым целям. И тогда я пришел к следующему выводу: забвение – это вентиль, открыв который сливают неудобные мысли о прошлом, а также о будущем. Так было всегда, поскольку в основных составляющих человеческой жизни мало что меняется.

• • • •

После бедствий, принесенных балканскими войнами, после бомбардировок Сербии я тоже стал учиться забывать или, по крайней мере, подавлять мысли, не дававшие мне покоя. Я как раз только начал упражняться в этом нелегком умении, когда мне нанес визит один кинокритик, который в 1990-е годы делал погоду в Голливуде. Он внезапно напомнил мне, что причиной забвения может быть простая неосведомленность. Когда Джонатан во время кинофестиваля в Кустендорфе включил телевизор, чтобы посмотреть русскую программу на английском языке, он испытал глубокое потрясение. В это время показывали документальный фильм, посвященный очередной годовщине победы над фашизмом. Взволнованный Джонатан пришел ко мне и сказал:

– Я всегда был уверен, что это мы, американцы, освободили Европу от фашизма. Но судя по тому, что я увидел по телевидению русских, без них не было бы никакого освобождения?

– Да уж, русские немного потеряли в этой войне с нацизмом, всего каких-то двадцать пять миллионов человеческих жизней. Сущая безделица!

Фальшиво-непринужденным тоном я пытался донести до своего друга историческую правду, избегая при этом подливать масла в огонь.

Я опасался, как бы мой высокий гость не оскорбился, решив, что я потешаюсь над его невежеством. Было очевидно, что эти пробелы являются следствием дезинформации, но, поскольку он уже привык жить с таким представлением, исправлять что-либо было бессмысленно. Если он попытается выбраться из этой пропасти, то может начать сомневаться во всем подряд, возможно, даже в подлинности кока-колы, гамбургеров и Голливуда.

– Забудь правду, которую ты только что услышал. Если ты примешь этот факт, тебе придется отправить в починку все твои мысли и знания, а это – прямая дорога к умственному расстройству. Продолжай жить с идеями, к которым привык, – дружески посоветовал ему я.

Он посмотрел на меня с непонимающим видом, но широко улыбнулся и кивнул.

• • • •

Все-таки хорошо, что я пишу эту книгу, поразмыслив, подумал я. По крайней мере, останется документальное подтверждение моей жизни. А то может произойти как у русских с их борьбой с фашизмом: в будущем кто-нибудь станет говорить обо мне как о булочнике или каком-нибудь токаре.

• • • •

Мой голливудский друг направил мои размышления о вечном характере забвения в более глубокое русло. Я удивился, как, к примеру, раньше мы не замечали, что наш каймак[1]1
  Густые уварные сливки, снятые с кипящего молока и слегка закисшие.


[Закрыть] – это творение времени, поскольку плесень существовала задолго до каймака. В нашем желании пролить свет на эту тайну важно понять, почему войны обычно происходят после крупных кризисов и почему люди делают важные открытия лишь после таких страшных потрясений. Почему антибиотик не использовали до Второй мировой войны? Ведь он тоже скрывался в плесени. Сокровенная формула оставалась пленницей забвения. Память, прихожая забвения, не открыла свои двери, чтобы пропустить таинственный состав по своим лабиринтам и предоставить его в распоряжение рассудку.

• • • •

Кризисы и войны изменились, и со временем умение забывать стало формой утешения. Иначе как бы человек смог свыкнуться с порочными идеями современного мира? Как он смог бы, к примеру, согласиться участвовать в войне во имя гуманизма? Когда вы принадлежите к маленькому народу, который отказывается покорно следовать идеям великих держав и в самый разгар передела мира настойчиво задается вопросом «Где наше место в этой истории?», великие державы забрасывают вас бомбами, которые называют «ангелами милосердия»[2]2
  Такое название в НАТО дали бомбардировкам Сербии весной 1999 г.


[Закрыть]. После подобных событий забвение играет решающую роль в процессе адаптации. Чем быстрее вы забудете нанесенные травмы, чем быстрее заново сформулируете злополучный вопрос в первом лице единственного числа: «Где мое место в этой истории?», тем скорее вы сможете двигаться дальше. То же самое в личной жизни: чем быстрее ты забудешь оплеуху, полученную на перемене, тем скорее сможешь заново влюбиться. Но в забвении все же содержится некая доля памяти, существенная составная часть, на которую опирается история. И не только в случае со сломанным в драке носом.

• • • •

Когда я был тинейджером, подростки с больших площадей Нью-Йорка, Лондона и Парижа стояли в очереди, чтобы купить новые диски «Битлз», Брюса Спрингстина, Боба Дилана. В наши дни молодежь выстраивается в очередь за I-phone 4. В этой ситуации тоже приходит на помощь забвение. Дилана засовывают в дальний ящик и со спокойной душой живут в мире, где вещи, ставшие центром притяжения, заменили наших любимых героев, воспевавших любовь и свободу и боровшихся с несправедливостью. То же самое забвение заставляет нас принять элементарные принципы научных знаний, которые в итоге похоронят нашу древнюю культуру в подвалах музеев. Разумеется, изобретатели I-phone не предполагали, что их игрушка подтолкнет людей к забвению, но случилось именно так. И в залах ожидания, где царствует это забвение, всегда найдется свободное место, куда можно задвинуть героев, унесенных временем.

• • • •

Я отношусь к тем, кто считает забвение фактором выживания, но я отказываюсь следовать сегодняшним тенденциям. В наши дни толпы людей похожи на кур с птицефабрики, память которых ограничивается последним приемом пищи. Забвение даже использовали для того, чтобы разработать теорию конца света, которая захлестнула мир в девяностых годах прошлого века. Проповедники либерального капитализма предложили нам отречься от нашей культуры и нашей личности, чтобы броситься в водоворот технологической революции, призванной направить наши судьбы в строго определенное русло и регулировать наши жизненные процессы. Это высокомерное заявление разбудило во мне желание возобновить мои связи с памятью, а также свести счеты с забвением.

• • • •

Я хочу написать книгу и навести порядок в моих мозговых извилинах, по которым бродит множество воспоминаний. С помощью ангелов-писарей, научивших меня думать и говорить, я хочу извлечь из этого нагромождения мыслей то, что может исчезнуть навсегда, как солнце за тучами. Будет неправильно, если все, что когда-то волновало мою душу, станет недоступным после моего ухода в вечность, в то время как кто-нибудь из моих любопытных потомков будет пытаться установить со мной связь, чтобы раскрыть важную тайну своего происхождения.

• • • •

Я хочу избежать любых недоразумений. А также избежать судьбы телефонного абонента, которому тщетно пытаются дозвониться родственники и друзья, не зная, что его больше нет в мире живых, и после бессчетного количества звонков слышат в трубке лишь женский голос, равнодушно повторяющий: «Вызываемый абонент временно недоступен».

ЗЕМЛЯ И СЛЕЗЫ

В 1961 году Юрий Гагарин полетел в космос, а я отправился в школу. Полет первого человека в космическое пространство готовился заранее, за Гагариным стояла целая команда экспертов. Подготовка моего похода в школу легла на плечи моей матери, поскольку отец уехал по делам в Белград. Моя мать Сенка зажгла плиту, нагрела воды и посадила меня в таз. Пока она терла мне спину кухонным куском мыла, я услышал, как она плачет.

– Почему ты плачешь, Сенка? Это же мне идти завтра в школу, а не тебе.

– Я не плачу, сынок, – ответила она, вытирая слезы, – но я расстроена. С завтрашнего дня начинается новая жизнь.

Я не понимал, почему мать плачет, но по поводу новой жизни ситуация прояснилась на следующее утро.

• • • •

Я шел к школе, не сводя глаз с каменных ступенек[3]3
  В Сараеве, в Старом городе, по краям улиц с крутым склоном установлены каменные лестницы, чтобы было удобнее подниматься.


[Закрыть], которые, казалось, плавали в воде. Это напоминало интермеццо сараевского телевидения в постановке Жана Берана на музыку Комадины. Я больше ощущал себя аквалангистом, чем ребенком, идущим в первый раз в школу. Я знал, что выгляжу смешно. Слишком длинные рукава моей блузы из черного сатина не давали мне покоя. Я безуспешно пытался подвернуть их, но скользкая ткань упорно возвращала их в исходное положение. Несмотря на то что здание школы располагалось всего в трехстах метрах от нашей полуторакомнатной квартиры, путь занял целую вечность. Я подумал, что Гагарин, наверное, долетел до космоса быстрее, чем я добрался до начальной школы «Хасан Кикич».

• • • •

Мы ждали во дворе начала нашего первого урока, когда какой-то большеголовый парень с рыжими волосами предупредил новых учеников об опасности нападения местных хулиганов. Он прославился тем, что остался на третий год в девятом классе. Его дальнейшее продвижение застопорило слово «разница». Когда учитель задал ему вопрос «Какая разница между курицей и коровой?», он ответил: «Я знаю, что такое курица и что такое корова, но не знаю, что такое „разница“».

Стремление этого тупицы защитить учеников мне понравилось, но я никак не мог понять, почему мы должны были отдавать ему за это наш полдник.

Рыжий протянул руку, ожидая, что я положу в нее деньги, предназначенные для покупки рогалика.

– Эй ты, здоровенная башка! Ты что, идиот?

– Кто – я? – спросил я, действительно чувствуя себя идиотом.

– Видели его башку? Понадобятся все летние каникулы, чтобы ее обойти!

Все ученики засмеялись. Тогда я толкнул рыжего в кучу извести, которую рабочие приготовили для ремонта фасада школы, и бросился внутрь здания. Дрожа от страха, что в любую минуту рядом может возникнуть его большая голова, я не знал, куда податься, когда услышал голос девочки, и мой ужас тут же превратился в легкое опасение. И все стало напоминать волшебную сказку.

– Мой папа – полковник военной контрразведки Югославии.

От своего отца я знал, что такое разведка, мне также было известно значение слова «военный», но я не понимал смысла «контрразведки». Я был идиотом, как тот маленький тиран, жертвой которого мог стать с минуты на минуту.

– Мой отец присматривал за собакой Тито[4]4
  Броз Тито, Иосип (1892–980) – лидер Югославии с конца Второй мировой войны до своей смерти, маршал (1943), президент страны с 1953 г. – Примеч. пер.


[Закрыть], до того как его перевели в Сараево.

– А сколько у Тито собак?

– Не знаю, папа никогда не рассказывает о своей работе. Сегодня он будет ждать меня возле школы. Я видела, что случилось, ты в опасности. Если хочешь, можешь пойти домой вместе с нами.

• • • •

Меня наполнило новое чувство, похожее на то, что я ощутил утром, когда мать включила свет, чтобы разбудить меня. Мне еще хотелось спать, но я сумел превратить свой сонный взгляд в улыбающийся. Я очень быстро понял, насколько важно уметь правильно просыпаться. Я имею в виду, что лучше все же просыпаться, чем не просыпаться вовсе. И эта Снежана была похожа на мое утреннее пробуждение. Ощущение, которое вызывало во мне ее присутствие, было гораздо сильнее, чем страх снова увидеть рыжего.

• • • •

Когда я стоял в очереди за рогаликами, ученики сзади меня выражали свое недовольство. Они шипели от нетерпения, но я слышал лишь, как бьется мое сердце. Я видел перед собой два темных глаза и длинные светлые волосы. У Снежаны были такие же золотистые волосы, как у ее матери-словенки, которая быстро передвигалась по извилистым улочкам квартала Горица. Именно она являлась объектом вдохновения для старших ребят в их любовных теориях.

– Женщины, которые быстро ходят, в постели лучше, чем медлительные!

– Полная чушь: женщины, неторопливые в жизни, в постели гораздо шустрее!

– Как будто скорость – это главное! Качество, техника – вот что важно, братишка! – отрезал третий выразитель мнения лоботрясов Горицы.

Споры раскалялись донельзя, и часто оппонентам по вопросам секса с трудом удавалось избежать драки. Я понял, что правоту той или иной теории доказать практически невозможно. Мне было невдомек, почему кто-то должен быть шустрым в постели и неторопливым на улице или наоборот. В воображении возникал тигр, медленно подкрадывающийся к своей жертве, чтобы сначала оглушить ее лапой, а потом сожрать. Но в данном случае речь шла не о еде. Казалось, я принял сторону тех, кто предпочитает медленную походку вне постели. Но это было не так.

Слово «секс» звучало как название бисквита «кекс», его было легко запомнить, но смысл от меня ускользал. Ребята пускали слюни, глядя на мать Снежаны, и свистели ей вслед, но боялись ее мужа. Когда этот черногорский офицер двухметрового роста возвращался с работы, хулиганы растворялись в пространстве, спрятавшись в подъездах домов. Казалось, он сошел прямо с экрана, из телевизионных новостей, где проводил смотр полка, ожидая с минуты на минуту прибытия в аэропорт товарища Тито. Когда я смотрел, как он прокладывает себе путь среди простыней, висящих на веревках между нашим домом и акацией в глубине двора, мне казалось, что стоит ему чихнуть – и все листья разом упадут с деревьев и преждевременно наступит осень. Настолько папа Снежаны был сильным.

• • • •

Постепенно мои походы из дома в школу стали более быстрыми, чем полет Гагарина в космос. Я стрелой взлетал по склону вверх и от нетерпения отбивал чечетку, ожидая звука колокола, предвещающего появление Снежаны. Мое представление о времени носило неустойчивый характер: дорогу к школе можно было сравнить со скоростью Гагарина, но возвращение домой больше походило на замедленную съемку. Отец Снежаны держал меня за руку. Его брови напоминали жестяные навесы на фасадах бедных домов квартала Горица. Чтобы скрыть свою робость, я отмеривал наш путь по улицам, считая свои шаги. Таким способом мне удавалось не встречаться взглядом с отцом Снежаны. Когда я поднимал голову, мне казалось, что он разговаривает со мной с крыши небоскреба JAT[5]5
  Jугословенски Аеро Транспорт (JAT) – югославская государственная авиакомпания.


[Закрыть] на улице Васе Мискина, настолько он был высоким.

– Никто не имеет права обижать тебя, малыш! – говорил он мне, а я молча улыбался, мечтая о том, чтобы дорога домой заняла больше времени, чем полет Гагарина.

• • • •

Снежана училась в 1 «Д», на третьем этаже, так что я мог видеть ее только на большой перемене. В маленьких перерывах учительница не выпускала нас в коридор. Я компенсировал отсутствие Снежаны долгими мечтами по ночам, когда мне не удавалось заснуть, и при одной мысли о ней мое сердце начинало биться быстрее.

• • • •

Моя мать, обеспокоенная тем, что учеба не вызывает во мне никакого интереса, регулярно отправлялась на родительские собрания. Чтобы ей не было стыдно перед другими матерями, учительница оставляла беседу с ней на самый конец.

– Я не знаю, что вам сказать, товарищ Сенка, – говорила Ремац Славица. – Если бы он был идиотом, мне было бы легче. Но в данном случае нужно как-то пробудить его интерес.

– Я тоже не знаю, что делать. Одной мне не справиться. А его отец слишком импульсивен, чтобы я ему об этом говорила. Он испортил себе нервы у партизан. Лучше мне молчать.

• • • •

Иногда отец продлевал свои деловые поездки и возвращался домой позже, чем было предусмотрено. После этого ему приходилось снова адаптироваться к реалиям семейной жизни. Именно в это время Сенка сообщала ему все важные новости, включая то, что я был далеко не лучшим учеником в классе.

– Он исправится, у него вся жизнь впереди, – отвечал отец, прежде чем погрузиться в сон, пытаясь наверстать бессонные ночи.

• • • •

Для меня в школе многое было непонятным. Например, для чего был нужен урок труда. До того самого дня, пока учительница не объявила:

– Дети, вы можете мастерить все, что вам захочется! На любую тему.

И тогда я решил сделать трансатлантический корабль «Титаник», который видел в фильме с одноименным названием. Фильм, отнесенный к жанру драматической комедии, стал для меня настоящей трагедией.

Когда я уютно устраивался в скрипящем кресле кинозала Дома культуры полиции, мать показывала на свои часы, шепотом предупреждая, что придет за мной за пять минут до окончания киносеанса. В главном зале демонстрировали приключенческие, а также исторические фильмы. Однажды показали «Диктатора» Чарли Чаплина, а вместо новостей – короткую комедию «Шарло потерялся в революции». Пока я смотрел фильмы, Сенка отправлялась проведать своих родителей, которые жили в большом доме номер два по улице Мустафы Голубича, чтобы помочь им по хозяйству. От Дома культуры полиции этот дом отделяли двор, заросший сорной травой и крапивой, и фонтан, где никогда не было воды. Мать моей мамы звали Ханифой, у нее был рак нёба, а дедушка Хакия не любил, когда его дочь уделяла столько внимания вопросам гигиены.

– Тебе бы, дочка, – говорил он ей, – лучше развлечься и сходить в кино, чем надрываться здесь. У тебя что, дома работы мало?!

В то время как она скребла пол на кухне, он неподвижно смотрел на таз с водой и ворчал:

– Другие занимаются сексом, а ты, Хакия, киснешь в ванной!

Никто не понимал, что он имеет в виду, но это было прелюдией к рассказу о его приключениях. Маму моей мамы мы все называли Матерью, а не бабушкой, как другие. Пока дочь мыла и расчесывала волосы больной матери, отец начинал рассказывать свою любимую историю. Речь шла о похищении, реально произошедшем в городе Доньи-Вакуф. Дедушка Хакия, в ту пору молодой парень, вооруженный маузером, вместе со своими братьями выкрал мою бабушку. Он был беден, и его тесть, богатый торговец, и слышать ничего не хотел о свадьбе. Моя бабушка Ханифа всегда смеялась, слушая эту историю, где она была главной героиней, несмотря на боль, которую причинял ей этот смех, поскольку врачи удалили ей мягкое нёбо. Мой дед, высокий и крупный мужчина, в свое время чудом избежал смерти. Я был уверен, что, когда вырасту, стану похож на него. На моей любимой фотографии он был запечатлен в форме полицейского Королевства Югославия накануне Второй мировой войны. Когда я как-то спросил его, что это за костюм, он мне ответил:

– В тысяча девятьсот сорок первом году я чуть не лишился головы из-за этой формы. Накануне облавы в Вакуфе один усташ[6]6
  Член хорватского фашистского движения.


[Закрыть], который был моим школьным товарищем, предупредил меня: «Хакия, хватай ноги в руки и беги отсюда, я получил приказ завтра тебя ликвидировать».

– И что ты сделал?

– Сбежал в Сараево. И остался в живых!

• • • •

На «Геркулеса» со Стивом Ривзом в главной роли мать приводила меня в Дом культуры полиции не менее одиннадцати раз. Каждый раз, возвращаясь домой, я изображал сцену разрушения греческого храма. Я связывал веревкой ножки двух кресел. Дерганье за веревку приводило к обрушению кастрюль, котелков и прочих кухонных принадлежностей, которые были предварительно разложены на спинках кресел. Подразумевалось, что так я воспроизвожу сцену, когда Геркулес, прикованный к колоннам храма, в своем желании освободиться неистово тянет за цепи и разрушает храм. Однажды, по случаю какого-то праздника, я показал этот номер во дворе нашего дома. От усилия и волнения я неожиданно пукнул. Мне стало стыдно, поскольку все начали смеяться, но мой отец, у которого было хорошее настроение после полуденной сиесты на диване, меня утешил:

– Не переживай, в Англии они делают это постоянно, только потом всегда извиняются.

• • • •

Больше всего меня впечатлил фильм о катастрофе самого крупного судна в мире. Придя в ужас от трагедии всех этих людей, умирающих на корабле, что было равносильно для меня концу света, я решил построить свой собственный «Титаник». В фильме меня особенно напугали сцены тонущего корабля: вода, хлынувшая повсюду, в каюты, на кухню, в коридоры, в ресторанные залы. Я подумал, что, случись такая катастрофа в нашей квартире, нас смыло бы в мгновение ока. Если бы наша полуторакомнатная квартира в доме номер 16 Д по улице Ябушицы Авдо была «Титаником», вода ворвалась бы через окно столовой, где я спал, затем через коридор заполнила бы комнату, где спали отец с матерью, и на этом бы все закончилось. Подобно большинству детей, я боялся катаклизмов и Страшного суда, связанных с «концом света», и придумывал планы спасения. Я даже представил, как для того, чтобы выбраться из затопленной водой квартиры, мы превращаемся в рыб. Когда я поделился этой идеей со своим отцом, он со смехом ответил:

– Превратиться в рыб – отличная мысль! Нам больше не придется разговаривать, мы станем немы как рыбы, которые молчат, потому что им и так все ясно.

• • • •

Мне понадобилось много времени, чтобы собрать необходимые материалы для моего корабля. Я оторвал одну ножку от табурета, который мой дед сделал своими руками в Травнике для того, чтобы женщины могли пить свой кофе сидя, и соорудил из нее мачту. Впоследствии на этот табурет села наша соседка Велинка, собираясь выпить с моей матерью по чашечке кофе, и грохнулась на пол. Немного расстроенная синяком на ягодице, она сказала:

– Вот видишь, Сенка, стоит убрать одну ножку у трехногого боснийского табурета, как все летит к чертям!

Я купил в магазине лист клееной фанеры и вырезал паруса для моего корабля из отцовской рубашки, которую он привез из Англии в 1957 году. Если бы я решил построить более крупный корабль, наша квартира стала бы такой же пустой, как муниципальное помещение Горицы, где я учился играть в пинг-понг и шахматы. Наибольшую сложность для меня составила сборка основания. Однажды я обнаружил фотографию «Титаника» в школьной энциклопедии. Не знаю почему, но я представлял себе «Титаник» с одним парусом, что не соответствовало действительности. И тогда я решил, что мой «Титаник» будет как настоящий.

• • • •

Отец снова был в отъезде, и поэтому я не мог рассчитывать на его помощь. Он занимался серьезными делами и часто уезжал в Белград. После школы я бежал прямиком домой, чтобы продолжить создание моего «Титаника», я даже перестал играть в футбол. Именно в этот момент мое ощущение времени изменилось. Я больше не сравнивал свой путь с полетом Гагарина. Мое сердцебиение учащалось, когда я был рядом со Снежаной Видович, и время летело слишком быстро. Только мы оказывались вместе, как тут же приходилось расставаться, будь то на перемене или по дороге домой. Но когда я посвящал себя «Титанику», время останавливалось. Для меня это было так странно. Я словно оказывался в другом месте, в стране, где со всех часов сняли стрелки. Как только я садился за свой «Титаник», то моментально перемещался в мир, где больше не слышался скрип креплений бельевой веревки, где деревья не гнулись от ветра, где я не ощущал голода и мог долгое время обходиться без сна. Гагарин наверняка чувствовал то же самое в космосе.

– Именно так живут творческие люди, им плевать, который час, полночь на дворе или рассвет, и есть ли у них какая-нибудь еда. Художники поглощены своей жизнью, они замыкаются в своем мире, и ничего другого для них не существует! – объяснял мой отец, большой знаток по этой части.

• • • •

Я любил время, посвященное созданию «Титаника», почти так же сильно, как те минуты, что проводил со Снежаной. Каждый вечер я прерывал свою работу ровно в половине седьмого и выходил на улицу. В это время Снежана Видович возвращалась домой. Спрятавшись у нижних ступенек, я кричал:

– Эй!

– А! – отвечала она, останавливаясь.

Не говоря ни слова, я целовал ее и пулей бросался к дому. Я ходил целовать ее каждый вечер, как взрослые по утрам ходят на работу.

• • • •

Сооружение моего корабля заняло у меня много времени. В конце у меня возникли проблемы с клеем. Я соединил лист фанеры и деревянные детали при помощи клея UHU, но поскольку он был дорогой, мне пришлось приклеивать картонную палубу другим составом: смесью муки и кипятка. Моя затея превзошла все мои ожидания: «Титаник» вызвал всеобщий восторг.

• • • •

По дороге в школу я снова вспомнил о скорости полета Гагарина в космосе. В тот день, торжественно держа своего «Титаника», я думал о том, что скоро увижу Снежану Видович. Когда мы выложили свои работы на стол, я был невероятно возбужден.

– Если бы у меня был еще день в запасе, мой «Титаник» был бы еще красивее, – объяснил я учительнице.

– Куда же еще красивее, – ответила она с улыбкой, – он – само совершенство!

На перемене Снежана пришла в наш класс. Она посмотрела работы и поздравила меня:

– Твой корабль замечательный. Остальные работы по сравнению с ним – полная ерунда!

Я получил высший балл. Ремац Славица легонько дернула меня за ухо и сказала:

– Вот видишь, малыш, стоит только захотеть. Можешь передать своей матери: твой интерес пробудился.

• • • •

Я со всех ног бежал по улице, спускавшейся от школы к нашему дому. На самом деле это была не совсем обычная улица. Улицу Горуса посередине преграждали каменные лестницы. Квартал, где я жил, был типичен для Сараева – крутые тропинки и рытвины, преобразованные в улочки. Все прилегающие улицы выходили на улицу Тито. Я гордо размахивал своим макетом. Моя оценка и мой «Титаник» вызывали во мне чувство, которое взрослые называют гордостью. Минута была торжественной. Впервые в жизни никто меня не одергивал, не велел держать голову прямо, расправить плечи – все, что обычно у меня не получалось. В Сараеве люди очень рано привыкали сутулиться. Поскольку здесь всегда было либо слишком жарко, либо слишком холодно. Складывалось ощущение, что жители города чувствовали себя униженными из-за всех этих метеорологических перепадов. Зимой я съеживал плечи, чтобы оставить меньше шансов холоду, а в летнюю жару пробирался по улице Горуса и ее переулкам, словно мышка. Возможно, из-за этого искривления позвоночника или по каким-то другим причинам жители Сараева частенько называли друг друга крысами.

• • • •

По дороге домой, которую я знал как свои пять пальцев, я мчался с такой скоростью, что позавидовал бы сам Юрий Гагарин. Влюбленный в Снежану Видович, гордый своим «Титаником», я торопился скорее вернуться, чтобы доставить удовольствие матери. Отец был еще в отъезде. Время от времени я останавливался, чтобы перевести дух. В моих руках «Титаник» казался больше, чем я сам. Полметра в ширину, столько же в высоту. Я заметил свою мать, развешивающую белье на веревке между окном и акацией. Как только она возвращалась с работы, сразу же снимала с веревки сухое белье и развешивала мокрое. Она работала бухгалтером на факультете гражданского строительства. Когда кто-то ее спрашивал «Как дела?», она отвечала: «Нормально, работаю как вол». Я помахал ей рукой, но она меня не видела. Ее скрывали простыни, надувшиеся на ветру, словно паруса невидимого судна, на котором она плыла.

• • • •

Поравнявшись с лестницей, я свернул с дороги и, решив срезать путь, стал карабкаться по склону, не подумав о том, что моя гордость и высоко поднятая голова были не совсем уместны на этой неровной земле. Я споткнулся о камень и упал прямо на правую руку, в то время как левая крепко сжимала «Титаник». Я вскрикнул и сморщился от боли. Через паруса своего «Титаника» я увидел небо. Именно тогда я впервые сказал:

– Чертово небо!

• • • •

Последние сто метров пути были самыми длинными и самыми трудными. Я плакал и стонал от боли и напряжения. Мой «Титаник» казался тяжелее, чем настоящий, поскольку его вес оттягивал мою левую руку. Я ощущал во рту привкус пыли, смешанный со слезами, словно я целовал землю, и тогда я пробормотал:

– Чертова земля!

Когда соседка Велинка, смакующая кофе на своем балконе на четвертом этаже, заметила меня, она предупредила мою мать:

– Сенка, твой ребенок плачет, ему больно. Он еле тащится, размахивая над головой огромным куском дерева!

• • • •

Когда подошла мать, я принялся рыдать еще громче. Она присела, чтобы осмотреть мою распухшую руку.

– С ним что-нибудь случилось? – спросил я.

– С кем?

– С «Титаником»!

– Нет, сынок, не волнуйся, с ним все в порядке.

• • • •

По дороге в больницу, несмотря на тревогу о моем здоровье, мать несла «Титаник» с той же торжественностью, что и я. Беседуя с доктором, который диагностировал перелом запястья, она продолжала крепко держать корабль в руках. Я не хотел, чтобы она выпускала его из рук, опасаясь, что он тоже может сломаться. Врач наложил мне гипс, и мать отвела меня домой. Боль не стихала, но я ни о чем не жалел. Теперь я мог не ходить в школу.

После того как учительница сообщила, что я должен сдавать все свои домашние задания, было решено, что ко мне будет приходить Снежана и помогать их делать. И тогда мне захотелось, чтобы моя рука никогда не зажила. Особенно когда Снежана время от времени просовывала под гипс вязальную спицу, чтобы осторожно почесать зудящее место. Мы с ней условились, что я буду диктовать, а она записывать. Я смотрел на нее и мечтал, чтобы моя вторая рука тоже оказалась сломанной. А заодно и обе ноги. Чтобы Снежана могла писать за меня все мои домашние задания… Никогда еще мой почерк не был таким красивым.

• • • •

Папа вернулся из командировки и очень расстроился из-за моего перелома. Он расцеловал меня и пообещал отвезти купаться в Илиджу[7]7
  Бальнеогрязевой и климатический курорт в Боснии и Герцеговине, расположенный в 5 км от Сараева (связан с ним трамваем). – Примеч. пер.


[Закрыть], как только наступит купальный сезон. Он знал, что мне это доставит удовольствие, поскольку я уже как-то ездил без разрешения в Илиджу, прицепившись к трамваю, за что получил неплохую взбучку.

• • • •

Перед тем как лечь отдыхать после обеда, отец внимательно изучил макет «Титаника». Разглядывая его со всех сторон, он покачивал головой.

– Отличная работа! – сказал он мне. – Только, мне кажется, каркас немного тяжеловат. Когда будешь переставлять его на другое место, будь осторожнее. Не знаю, выдержит ли клей. Мне это напоминает конструкцию нашего социалистического общества!