Текст книги "Чудо"

И все же Либ до сих пор не нашла доказательств обмана. Если не считать, разумеется, одной огромной лжи – утверждения о том, что Анна живет без пищи.

Манна небесная – вот о чем она позабыла спросить сестру Майкл. Либ могла не особо доверять суждению монахини, однако эта женщина наверняка знает Библию.

В тот день было довольно жарко. Либ сняла плащ и несла его на руке. Подергав за воротник платья, она пожалела, что оно такое толстое и колючее.

В комнате над лавкой Либ переоделась в простой зеленый костюм. Невмоготу было даже ненадолго оставаться в доме – она и так полдня провела взаперти.

Внизу двое мужчин выносили из коридора легко узнаваемый предмет. Либ отпрянула.

– Прошу прощения, миссис Райт, – сказала Мэгги Райан, – они мигом вынесут его.

Либ смотрела, как мужчины обносят неукрашенный гроб вокруг прилавка.

– Мой отец к тому же и гробовщик, – объяснила девушка, – у него есть для аренды пара двуколок.

Значит, экипаж за окном при необходимости используется в качестве катафалка. Сочетание занятий Райана показалось Либ отталкивающим.

– Тихое у вас тут место.

Мэгги кивнула, как раз когда за гробом захлопнулась дверь.

– Пока не настали тяжелые времена, нас было в два раза больше.

«Нас» – имелось в виду жителей этой деревни или графства? Или, может быть, всей Ирландии? «Тяжелые времена», как полагала Либ, наступили десять или пятнадцать лет назад, когда случился ужасный неурожай картофеля. Она попыталась вспомнить подробности, но в памяти осталось только мелькание жирных заголовков в газетах. В молодые годы Либ не читала газет, а лишь просматривала их. Каждое утро она сворачивала «Таймс» и клала у тарелки Райта – весь тот год, когда была его женой.

Либ вспомнила про нищих.

– По пути сюда я видела много одиноких женщин с детьми, – обратилась Либ к Мэгги Райан.

– Многие мужчины уехали только на сезон – на уборку урожая в ваших краях, – ответила Мэгги, и Либ поняла, что она имеет в виду Англию. – Но большинство молодежи настроено на Америку, и тогда уже домой не возвращаются.

Девушка вздернула подбородок, словно говоря: «Этой молодежи, не привязанной к родному месту, скатертью дорога!» Судя по лицу, самой Мэгги было не больше двадцати.

– А тебя это не привлекает?

– Как говорят, в гостях хорошо, а дома лучше. – В ее тоне слышалась скорее покорность, чем теплота.

Либ попросила девушку объяснить дорогу к дому доктора Макбрэрти.

Дом доктора, стоящий в конце переулка, в некотором отдалении от дороги на Атлон, имел внушительный вид. Прислуга, столь же немощная, как ее хозяин, проводила Либ в кабинет. Вставая, Макбрэрти сорвал с носа восьмиугольные очки.

«Тщеславие? – подумала она. – Он думает, что без них выглядит моложе?»

– Добрый день, миссис Райт. Как поживаете?

«Утомлена, – хотелось сказать Либ. – Разочарована. Со всех сторон препятствия».

– Хотите сообщить мне нечто срочное? – спросил он, и они сели.

– Срочное? Не совсем.

– Значит, ни намека на обман?

– Нет подтверждающих доказательств, – поправила его Либ. – Но я подумала, вы могли бы навестить вашу пациентку и посмотреть сами.

– О, уверяю вас, я постоянно думаю о крошке Анне. – Его впалые щеки порозовели. – По сути дела, меня настолько тревожит надзор, что я решил на время устраниться, чтобы впоследствии меня не обвинили в оказании давления на ваши заключения.

Либ чуть заметно вздохнула. По-прежнему казалось, Макбрэрти полагает, будто наблюдение докажет: эта маленькая девочка – современное чудо.

– Меня беспокоит пониженная температура Анны, особенно в конечностях.

– Любопытно. – Макбрэрти потер подбородок.

– У нее нехорошая кожа, – продолжала Либ, – а также ногти и волосы. – Это звучало как статья из косметического журнала. – И все ее тело покрыто тонким пушком. Но больше всего меня беспокоят отеки на ногах, на лице и руках тоже, но хуже всего на нижних конечностях. Она вынуждена носить старые ботинки брата.

– Мм… Да, Анна некоторое время страдает водянкой. Тем не менее она не жалуется на боль.

– Она вообще ни на что не жалуется, – заметила Либ.

Доктор кивнул, словно эти слова убедили его.

– Дигиталис – испытанное лекарство против задержки жидкости, но, разумеется, она не станет ничего принимать внутрь. Можно прибегнуть к безводной диете…

– Еще больше ограничить прием жидкости? – повысив тон, спросила Либ. – Она и так получает лишь несколько чайных ложек воды в день.

Доктор Макбрэрти подергал себя за бакенбарды:

– Полагаю, я мог бы механически уменьшить отеки ног.

Он имеет в виду кровопускание? Или медицинские пиявки? Либ пожалела, что заговорила об этом с человеком столь допотопных взглядов.

– Но это все-таки рискованно. Нет-нет, надежней наблюдать и ждать.

Либ было не по себе. Если Анна подвергает опасности собственное здоровье, чья это вина, как не ее? Или вина того человека, который принуждает ее к этому.

– Она не похожа на ребенка, четыре месяца не получавшего еды, верно? – спросил доктор.

– Совершенно не похожа.

– В точности мои мысли! Удивительная аномалия.

Но старик неправильно ее понимает. Он сознательно закрывает глаза на очевидный вывод: ребенка каким-то образом кормят.

– Доктор, вам не кажется, если бы Анна действительно не получала никакого питания, она была бы совершенно истощена? Конечно, вы, должно быть, повидали много голодающих пациентов во время неурожая картофеля, гораздо больше, чем я, – желая польстить его опыту, добавила Либ.

– Получилось так, что в то время я был еще в Глостершире, – покачал головой Макбрэрти. – Это имение досталось мне по наследству только пять лет назад. Поскольку оказалось невозможным сдавать его в аренду, я решил вернуться сюда и открыть практику. – Он поднялся на ноги, словно давая понять, что разговор окончен.

– И еще, – поспешно продолжила Либ, – не могу сказать, что полностью доверяю своей коллеге-сестре. Непростая задача – быть постоянно начеку, особенно в ночную смену.

– Но сестра Майкл в этом поднаторела, – возразил Макбрэрти. – Она двенадцать лет прослужила медсестрой в благотворительном лазарете Дублина.

О! Почему никто не сказал об этом Либ?

– А в доме призрения в полночь идут на вечерню, а на рассвете – на утреню.

– Понимаю, – подавленно произнесла Либ. – Знаете, главная проблема в том, что условия в их хижине не подходят для наблюдений. Я не могу взвесить ребенка, и освещение явно недостаточное. В комнату Анны легко зайти из кухни, и любой может войти, когда мы ходим на прогулку. Если вы с вашим авторитетом не вмешаетесь, миссис О’Доннелл не позволит мне даже закрыть дверь перед почитателями, а это мешает мне тщательно за ней следить. Не могли бы вы написать записку о том, что посетители не должны допускаться?

– Да-да, конечно.

Макбрэрти вытер перо о тряпицу и взял чистый лист бумаги. Потом порылся в нагрудном кармане.

– Мать может воспротивиться, если к ним не допустят посетителей, потому что лишится денег. – Продолжая рыться в кармане, старик заморгал слезящимися глазами. – Но все пожертвования попадают в ящик для бедных, который мистер Таддеус дал О’Доннеллам. Вы не понимаете этих людей, мэм, если думаете, что они присвоят хотя бы фартинг.

Либ поджала губы.

– Вы, случайно, не очки ищете? – Она указала на очки, лежащие среди бумаг.

– А, очень хорошо. – Водрузив очки на нос, доктор принялся писать. – Можно спросить, как вам показалась Анна в других отношениях?

В других отношениях?

– Вы имеете в виду душевный настрой?

– Характер, я думаю.

Либ растерялась. Милая девочка… Но отъявленная плутовка. Должно быть… Или нет?

– В основном спокойна, – сказала она. – То, что мисс Найтингейл называла кумулятивным темпераментом, когда постепенно накапливаются впечатления.

При упоминании этого имени Макбрэрти заметно просиял, и Либ даже пожалела, что назвала его. Подписав записку, доктор свернул ее и вручил Либ.

– Не могли бы вы послать записку к О’Доннеллам, чтобы сегодня же положить конец этим визитам?

– Да-да, разумеется. – Он вновь снял очки и сложил их трясущимися пальцами. – В недавнем номере «Телеграф» есть потрясающая статья. – Макбрэрти поворошил газеты на столе, не находя нужной. – Там говорится о нескольких прежних случаях постящихся девочек, живущих без пищи, – так, по крайней мере, казалось, – поправил он себя, – в Британии и за границей, на протяжении столетий.

Неужели? Либ никогда не слышала об этом феномене.

– Автор предполагает, что они… э-э… не хочу заострять на этом внимание – поглощали свои менструации. Существовали за счет продуктов жизнедеятельности собственного организма.

Какая причудливая теория. Но этому ребенку всего одиннадцать.

– По моему мнению, Анна еще не достигла половой зрелости. Похоже, ей до этого еще далеко.

– Мм, и то верно… – Макбрэрти сконфузился, но вскоре уголки его рта приподнялись. – Подумать только, что я мог остаться в Англии, – пробормотал он, – и никогда не столкнулся бы с подобным случаем!

Выйдя из дома доктора, Либ побрела прочь, пытаясь размять затекшие ноги и стряхнуть с себя атмосферу затхлого кабинета Макбрэрти.

Проулок вывел ее на лесистый участок. Она заметила деревья с листьями как у дуба, но с более прямыми ветвями, чем у английских дубов. Проходя мимо изгородей из колючего дрока, Либ вдыхала аромат крошечных желтых цветков. Были там и склонившиеся к земле розовые цветы, без сомнения известные Анне О’Доннелл. Либ пыталась распознать птиц, чирикающих в кустах, но узнала лишь низкое гудение выпи, напоминающее сирену невидимого в тумане корабля.

На краю поля стояло одинокое дерево, которое выделялось своими свисающими ветвями. Либ шла по внешней борозде, ее ботинки уже сильно испачкались, так что можно было не беспокоиться о них. Дерево оказалось дальше, чем она думала, – на порядочном расстоянии от распаханных полос, за массивом обнажившегося серого известняка, растрескавшегося от солнца и дождя. Приблизившись к дереву, Либ поняла, что это боярышник с молодыми красноватыми побегами на фоне глянцевитых листьев. Но что это за мох свисает лентами с розоватых ветвей?

Нет, это не мох. Шерсть?

Либ едва не угодила в крошечное озерцо в расселине скалы. В нескольких дюймах над водой замерли две слившиеся стрекозы. Может здесь быть родник? Ей вдруг ужасно захотелось пить. Когда она наклонилась, стрекозы улетели и вода показалась Либ такой же темной, как торфяная почва. Она зачерпнула немного ладонью. У воды был странный запах креозота, поэтому Либ, подавив жажду, вылила воду.

С веток боярышника свисала не шерсть, а что-то сделанное руками человека. Как необычно. Ленты, шарфы? Они так долго висели на дереве, что посерели и почти превратились в растения.

Вернувшись в дом Райана, Либ обнаружила в крошечной столовой рыжеволосого мужчину, который, поглощая отбивную, быстро заносил что-то в такую же, как у нее, записную книжку. Он вскочил на ноги:

– Вы не здешняя, мэм.

Как он догадался? Ее простой зеленый костюм, манера держаться?

Мужчина был примерно одного с ней роста, на несколько лет моложе, с безошибочно ирландской молочной кожей, блестящими вьющимися волосами и акцентом, но не просторечным.

– Уильям Берн из «Айриш таймс».

А, тот писака, которого упоминал фотограф. Либ ответила на рукопожатие:

– Миссис Райт.

– Осматриваете достопримечательности Мидлендса?

Похоже, он не догадывается, зачем она здесь, – принял ее за путешествующую даму.

– А они тут есть? – Слова прозвучали весьма язвительно.

Берн хохотнул:

– Ну, это зависит от того, насколько вашу душу волнует таинственная атмосфера древних каменных кругов, кольцевых фортов или курганов.

– Я не знакома со вторым и третьим.

– Думаю, это вариации на тему каменного круга. – Он скорчил гримасу.

– Значит, здесь все достопримечательности каменистые и круглые? – спросила Либ.

– Если не считать одной новой, – ответил Уильям Берн, – чудесная девочка, питающаяся воздухом. – (Либ насторожилась.) – Не то, что я называю реальными новостями, но мой редактор в Дублине говорит, что для августа сойдет. Однако на дороге у Маллингара моя лошадь повредила ногу, пришлось два дня ухаживать за ней, пока не поправится. А теперь, приехав сюда, я узнал, что меня не допускают в скромное жилище девочки!

Либ пришла в смятение. Вероятно, он пришел сразу после того, как О’Доннеллы получили записку от доктора. Право, если придать этому случаю больше публичности, разгорятся страсти. Надоедливое внимание газетного репортера только помешает надзору.

Либ хотелось извиниться и пойти наверх, пока Берн не наговорил чего-то еще про Анну О’Доннелл, но ей нужно было поужинать.

– Разве вы не могли оставить свою лошадь и нанять другую?

– Я боялся, если оставлю Полли, они пристрелят ее, вместо того чтобы кормить горячим пойлом из отрубей.

Либ улыбнулась, представив себе журналиста, скрючившегося у лошадиного стойла.

– Холодный прием в доме этого чудо-ребенка – настоящая катастрофа, – пожаловался Берн. – Я уже послал в газету по телеграфу язвительный отрывок, но теперь мне предстоит составить полный отчет и отослать его с ночным почтовым дилижансом.

Он всегда так словоохотлив с незнакомцами? Либ ничего не пришло в голову, как только спросить:

– Почему язвительный?

– Знаете, это ведь не говорит о порядочности семьи, если меня не пустили даже на порог из опасения, что я с первого взгляда раскушу их вундеркинда.

Это было несправедливо по отношению к О’Доннеллам, но едва ли Либ могла сказать ему, что он сейчас разговаривает с той самой особой, которая настояла на отмене посетителей. Она скользнула взглядом по его блокноту.

До чего же безгранично легковерие человека, в особенности в сочетании с провинциальным невежеством. Однако «mundus vult decipi, ergo decipiatur», то есть «если мир желает обманываться, то пусть обманывается». Так говорил Петроний[7]7
  Петроний Арбитр (27–66) – автор древнеримского романа «Сатирикон»; считался законодателем вкуса при дворе императора Нерона.


[Закрыть] еще во времена Иисуса, и афоризм этот уместен и поныне.

Вошла Мэгги Райан с элем для Берна.

– Отбивные отменные, – сказал он ей.

– Перестаньте, – насмешливо ответила она, – голод – лучшая приправа.

– Я бы съела отбивную, – сказала Либ.

– Кончились, мэм. Есть баранина.

Выбора не было, и она согласилась на баранину. Потом склонилась над «Адамом Бидом», чтобы Уильям Берн не подумал засиживаться.

Когда в тот вечер в девять Либ подошла к хижине, она услышала жалобный хор молитв: «Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей. Аминь».

Войдя, Либ села на трехногий табурет. Они бубнили что-то, как малые дети, перебирая четки. Голова сестры Майкл была поднята, взгляд направлен на девочку. На чем она сосредоточена – на Анне или на молитвах?

Девочка была уже в ночной рубашке. Либ наблюдала за ее губами, вновь и вновь повторяющими слова молитвы: «…ныне и в час смерти нашей. Аминь». Она поочередно останавливала взор на матери, отце, бедной кузине, стараясь угадать, кто из них этой ночью замышляет обмануть ее бдительность.

– Сестра, останетесь с нами на чашку чая? – немного погодя спросила Розалин О’Доннелл.

– Нет, миссис О’Доннелл, но премного благодарна.

Мать Анны выставляет напоказ свое благожелательное отношение к монахине, решила Либ. Разумеется, им по душе знакомая и безобидная сестра Майкл.

Розалин О’Доннелл сгребла лопаточкой в кружок тлеющие угли в очаге, потом положила туда свежие торфяные брикеты и, вновь опустившись на пятки, перекрестилась. Как только свежий торф вспыхнул, она зачерпнула из ведра золы и разбросала над пламенем, погасив его.

Либ в оцепенении размышляла о том, что время, подобно тлеющим углям, может оставаться неизменным. В этих полутемных лачугах ничего не меняется со времен друидов и не изменится никогда. Ночь темна, и я далеко от дома.

Пока монахиня надевала плащ в спальне, Либ расспросила ее о прошедшем дне.

Если верить сестре Майкл, девочка выпила три ложки воды и побывала на короткой прогулке. Никаких симптомов улучшения или ухудшения.

– Если вы заметите подозрительное поведение девочки, – шепотом спросила Либ, – надеюсь, вы сочтете это существенным фактом и расскажете мне?

Монахиня сдержанно кивнула.

Это сводило ее с ума: что они могли пропустить? И все же девочке долго не продержаться. Либ почти не сомневалась, что поймает ее нынешней ночью.

Она рискнула сказать еще одно.

– Вот вам факт. Манна небесная, – пробормотала она в ухо сестры Майкл, – я слышала, как утром Анна сказала одному посетителю, что питается манной небесной.

Монахиня еще раз еле заметно кивнула. Просто дает понять, что услышала, или подтверждает возможность подобного?

– Я подумала, вы можете знать отсылки к Библии.

– Полагаю, Исход, – наморщила лоб сестра Майкл.

– Благодарю вас. – Либ искала еще какую-нибудь общую тему, на которой можно завершить разговор. – Меня всегда озадачивало, – заговорив громче, сказала она, – почему вас, сестер ордена Милосердия, называют странствующими монахинями?

– Мы, так сказать, выходим в мир, миссис Райт. Мы следуем обычным обетам любого ордена – бедность, целомудрие, смирение, но и также четвертому, служение.

Либ никогда прежде не слышала, чтобы монахиня говорила так много.

– Какого рода служение?

Тут вмешалась Анна:

– Служение больным, бедным, невежественным.

– Крепко запомнила, дитя, – сказала монахиня. – Мы даем обет быть полезными.

Когда сестра Майкл вышла, без слов вошла Розалин О’Доннелл. Уж не отказывается ли она разговаривать с англичанкой после утренней перебранки по поводу посетителей? Розалин повернулась к Либ спиной, наклонившись, чтобы обнять хрупкую девочку. Либ слышала, как она шепчет ласковые слова, и видела, как опухшие кисти Анны опускаются вдоль туловища.

Затем женщина выпрямилась со словами:

– Пусть тебе хорошо спится сегодня, детка, и пусть тебе приснятся самые сладкие сны. Господень ангел, милый мой хранитель, кому Господь вручил свою любовь. – Она снова наклонилась, едва не касаясь лбом лба ребенка. – Пребудь в ночи рядом со мной, свети и храни, веди за собой.

– Аминь! – Девочка повторила вместе с матерью последнее слово. – Спокойной ночи, мамочка.

– Спокойной ночи, крошка.

– Доброй ночи, миссис О’Доннелл, – подчеркнуто вежливо вставила Либ.

Через несколько минут вошла горничная с лампой без абажура и поставила ее на комод. Чиркнув спичкой, она зажгла фитиль и перекрестилась.

– Вот, пожалуйста, мэм.

– Это нам очень пригодится, Китти, – сказала Либ. – Лампа была старомодной, с раздвоенным фитилем внутри конического стеклянного колпака, но свет от нее был белым. Либ принюхалась. – Это не китовое масло?

– Горючая жидкость.

– Какая?

– Не могу сказать.

Во времена бедствий нам надлежит быть мусорщиками. Сейчас Либ вновь вспомнила эти слова мисс Н. В Шкодере медсестрам приходилось рыться в кладовых в поисках хлорной извести, настойки опиума, одеял, носков, дров, муки, расчесок для вычесывания вшей… Если что-то не удавалось найти, приходилось импровизировать. Разорванные простыни становились повязками, из набитых всякой всячиной мешков сооружались матрасы. Отчаяние заставляло придумывать временные приспособления.

– Вот жестянка и ножницы для лампы, – добавила Китти. – Через шесть часов гасите фитиль, срезаете сгоревший кусок, подливаете жидкость и снова зажигаете фитиль. И опасайтесь сквозняков, как сказал парень, потому что от них сажа разлетится по комнате черным дождем!

Девочка стояла на коленях у кровати, сложив ладони для молитвы.

– Спокойной ночи, малышка, – широко зевнув, произнесла Китти и потащилась на кухню.

Либ открыла записную книжку на новой странице и взяла металлический карандаш.

Вторник, 9 августа, 21:27.

Пульс: 93 удара в минуту.

Дыхание: 14 вдохов в минуту.

Язык – без изменений.

Ее первое ночное дежурство. Либ всегда была не прочь работать в эти часы. В тишине и покое было что-то умиротворяющее. Она в последний раз провела ладонью по простыне. Поиск припрятанных объедков стал обычным делом.

Взгляд Либ упал на оштукатуренную стену, и она подумала о подмешанных туда навозе, шерсти, крови животных и пахте. Разве может такая поверхность быть чистой? Либ представила себе, как Анна лижет стену, чтобы хоть как-то насытиться, ведь есть дети, которые пригоршнями поедают землю. Но нет, от этого, несомненно, испачкался бы рот ребенка. Кроме того, с начала надзора Анна теперь никогда не остается одна. Свечи, одежда девочки, страницы ее книг, чешуйки собственной кожи – у нее не остается возможности незаметно проглотить что-то из этого.

Анна покончила с молитвами, прошептав напоследок молитву к Доротее. Потом, перекрестившись, забралась под серое одеяло. Ее голова покоилась на тонком валике.

– У вас нет другой подушки? – спросила Либ.

Полуулыбка.

– У меня вообще не было подушки, пока я в прошлом году не заболела коклюшем.

Какой-то парадокс: Либ надлежит открыть миру уловки девочки, а она между тем печется о том, чтобы Анна хорошо выспалась. Трудно отделаться от старых медсестринских привычек.

– Китти, – позвала Либ из-за двери. Супруги О’Доннеллы уже ушли, а горничная раскладывала на скамье старый матрас. – Можешь принести вторую подушку для Анны?

– Возьмите мою, – сказала горничная, протягивая ей комковатую подушку в хлопчатобумажной наволочке.

– Нет-нет…

– Берите, мне все равно. Я засыпаю на ходу.

– В чем дело, Китти? – послышался из закутка голос Розалин О’Доннелл.

– Она просит другую подушку для ребенка.

– Анне нездоровится? – отодвинув портьеру из мешковины, спросила мать.

– Просто хотела узнать, нет ли лишней подушки, – в замешательстве ответила Либ.

– Возьмите обе, – ответила Розалин О’Доннелл. Она появилась в ночной рубашке, с босыми ногами и положила свою подушку поверх Киттиной. – Детка, у тебя все хорошо? – просунув голову в спальню, спросила она.

– Очень хорошо, мамочка, – ответила Анна.

– Одной хватит, – сказала Либ, беря подушку Китти.

Миссис О’Доннелл стала принюхиваться:

– Тебя не мутит от запаха этой лампы, милая? Глазки не щиплет?

– Нет, мамочка.

Женщина выставляла напоказ свою заботу, пытаясь создать впечатление, что безжалостная сиделка причиняет ребенку вред, настаивая на чересчур ярком освещении.

Наконец дверь закрылась, и сиделка осталась наедине с ребенком.

– Ты, наверное, устала, – обратилась Либ к Анне.

Долгое молчание.

– Не знаю.

– Сегодня тебе, вероятно, будет трудно уснуть, поскольку ты не привыкла к лампе. Хочешь почитать? Или я тебе почитаю?

Ответа не было.

Либ подошла к девочке, которая уже, оказывается, уснула. Бледные пухлые щеки.

Питается манной небесной. Какой вздор! Что в точности означает эта манна – какой-то вид хлеба?

Книга Исхода, это в Ветхом Завете. Единственный библейский том, который попался Либ в ящичке с сокровищами Анны, был сборник псалмов. Либ пролистала его, стараясь не перепутать карточки. Ни одного упоминания о манне. Либ обратила внимание на одну фразу. Дети, бывшие незнакомцами, лгали мне. Странные дети исчезли и сошли со своего пути. Что бы это значило? Безусловно, Анна – странный ребенок. И она сошла с обычного пути девичества, вознамерившись лгать целому свету.

И тогда Либ осенило, что спрашивать нужно не о том, как ребенок мог совершить подобное мошенничество, а зачем? Верно, дети выдумывают всякие небылицы, но наверняка такого рода историю мог сочинить только ребенок с извращенной натурой. Анна не проявляет ни малейшего интереса к богатству. Обычно дети стремятся завоевать внимание, может быть, даже славу, но не такой ценой – пустой желудок, болящее тело, постоянные терзания о том, как поддержать эту ложь.

Если только О’Доннеллы не придумали этот чудовищный план, заставив Анну принять в нем участие, чтобы получать выгоду от посетителей, проторивших дорожку к их двери. Однако не похоже на то, что Анну к чему-то принуждают. В ней есть какая-то спокойная уверенность, самообладание, необычное для столь юного существа.

Разумеется, взрослые тоже, бывает, бесстыдно лгут, в особенности про самих себя. По опыту Либ знала, что люди, не способные и на грош обмануть продавца, станут врать о том, сколько бренди выпили или в чью комнату вошли и что там делали. Девушки с выпирающим из корсета телом отрицают свое положение, пока не начнутся схватки. Мужья клянутся всеми святыми, что разбитые лица жен – не их рук дело. Каждый человек – вместилище секретов.

Священные карточки приводили Либ в смятение своими причудливыми деталями: у некоторых края как кружево, другие с экзотическими именами. Святой Алоизий Гонзага, святая Катерина Сиенская, святой Филипп Нери, святая Маргарита Шотландская, святая Елизавета Венгерская – подобно коллекции кукол в национальных костюмах. Как сказала недавно Анна, Он может обратить любого, любого грешника или неверующего. Целая серия посвящена страстям Христовым: «С Господа срывают одежду». Кому пришла в голову мысль дать в руки ребенку, тем более чувствительному, столь мрачные и сильные образы?

На одной карточке была изображена маленькая девочка в лодке с голубем над головой: «Божественный кормчий». Означает ли надпись, что Христос незримо управляет ее лодкой? Или, может быть, кормчий – это голубь. Разве не изображается зачастую Святой Дух в виде птицы? Или фигурка, которую Либ приняла за девочку, на самом деле – Христос с детскими пропорциями тела и длинными волосами?

Дальше женщина в пурпурном одеянии – Дева Мария, как догадалась Либ, – приводит на водопой к водоему с мраморными бортиками стадо овец. Какая странная смесь утонченности и бесхитростности. На следующей карточке та же самая женщина бинтует овцу с раздутым животом. Либ долго билась с французской надписью. Получилось что-то вроде: «Мои овцы никогда не погибнут, и никто не отнимет их у меня».

Анна заворочалась, голова съехала с подушек и уперлась в плечо. Либ быстро вставила карточки в книгу.

Но Анна не просыпалась. У нее был ангельский вид, как у всех детей во сне. Мягкие линии лица не хранили никакой тайны. Либ напомнила себе, что сон даже взрослым придает невинный вид. Лицемеры!

Это заставило Либ вспомнить кое о чем: Мадонна с Младенцем. Она вынула из ящичка подсвечник. Что могла Анна вверить этой миниатюрной фигурке? Либ потрясла ее, никаких звуков. Полая трубка, открытая снизу. Она заглянула в темную голову Девы Марии в поисках крошечного припаса какой-нибудь очень питательной еды. Поднеся подсвечник к носу, Либ ничего не учуяла. Но потом нащупала пальцем с коротким ногтем… что-то едва ощутимое. Миниатюрный пакетик?

Достала из сумки ножницы и просунула лезвия в шероховатее нутро статуэтки, поворачивая их. Право, ей пригодился бы крючок, но где его достать посреди ночи? Она стала долбить сильней…

И вскрикнула, когда вещица развалилась на две части. В ее руках фарфоровый младенец откололся от фарфоровой матери.

Из тайника показался пакетик – после всего не такой уж важный. Либ развернула бумагу и нашла лишь прядь темноватых волос, но без рыжеватого оттенка, как у Анны. Пожелтевшая бумага была, судя по всему, оторвана от газеты «Фримэнз джорнал» примерно в конце прошлого года.

Итак, она напрасно испортила одно из сокровищ ребенка. Как какой-то неловкий новичок на первом дежурстве. Либ положила обломки в ящичек, засунув между ними пакетик с волосами.

Анна продолжала спать. Либ не на что больше было смотреть, нечего делать, как только уставиться на девочку наподобие верующего, благоговейно взирающего на икону. Пусть даже ребенок случайно урывает кусок – разве этого достаточно, чтобы умерить муки голода? Почему они не терзают ее во время сна?

Либ повернула плетеный стул с твердой спинкой лицом к кровати. Села и распрямила плечи. Посмотрела на часы – 22:49. Не было нужды нажимать на кнопку, чтобы узнать время, но все же она это сделала, ощутив большим пальцем глухое биение – сначала десять быстрых и сильных ударов, затем удары ослабли.

Либ потерла глаза и остановила их на девочке. Можете хотя бы час бодрствовать со мной? Она вспомнила эту строчку из Евангелия. Но она не бодрствует с Анной. И не охраняет ее, чтобы уберечь от опасности. Просто наблюдает.

По временам Анна беспокойно вертелась. Сворачивалась под одеялом клубком. Может быть, ей холодно? Второго одеяла нет – еще одно, о чем нужно спросить Китти, пока та не легла. Либ накрыла девочку клетчатой шалью. Анна что-то бормотала, словно произнося молитвы, но это не доказывало, что она не спит. На всякий случай Либ не стала ничего говорить. Мисс Н. никогда не разрешала им будить пациента, поскольку внезапное пробуждение может принести большой вред.

Лампу требовалось дважды в сутки настраивать и один раз наполнять – громоздкая, вонючая штуковина. После полуночи Либ показалось, что О’Доннеллы разговаривают у камина на кухне. Уточняют свои планы? Или просто бессвязно болтают, как это часто бывает у людей между первым и вторым сном? Голоса Китти слышно не было. Возможно, горничная так устала, что не проснулась от шума.

В пять часов утра, когда в дверь спальни постучала монахиня, Анна, размеренно дыша, спала глубоким сном.

– Сестра Майкл… – Либ вскочила на онемевшие ноги.

Монахиня учтиво кивнула.

Анна заворочалась и повернулась на другой бок. Либ невольно сдержала дыхание, чтобы убедиться, что девочка спит.

– Я не смогла найти Библию, – прошептала Либ. – Что именно представляла собой эта манна небесная?

Монахиня колебалась, видимо раздумывая, допускает ли инструкция разговоры подобного рода.

– Если мне не изменяет память, манна падала каждый день, чтобы накормить детей израилевых, когда они спасались бегством в пустыне от преследователей. – Монахиня вынула из сумки черный том и стала перелистывать шуршащие страницы из гладкой белой бумаги.

Сестра Майкл, водя по бумаге толстым пальцем, просмотрела одну страницу, потом предыдущую.

– «…а поутру лежала роса около стана; роса поднялась, и вот, на поверхности пустыни нечто мелкое, круповидное, мелкое, как иней на земле. И увидели сыны Израилевы и говорили друг другу: что это? Ибо не знали, что это. И Моисей сказал им: это хлеб, который Господь дал вам в пищу»[8]8
  Исход, 16: 13–15.


[Закрыть].

– Значит, это зерно? – спросила Либ. – Твердое, хотя описано как роса?

Сестра вела пальцем по странице, остановившись на другой строчке:

– «И нарек дом Израилев хлебу тому имя: манна; она была как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка с медом»[9]9
  Исход, 16: 31.


[Закрыть].

Либ поразила наивность и простодушие этого – мечта ребенка о том, что можно подбирать с земли сладкую еду. Или, например, найти в лесу пряничный домик.

– Есть что-то еще?

– «Сыны Израилевы ели манну сорок лет…»[10]10
  Исход, 16: 35.


[Закрыть] – прочитала монахиня и захлопнула Библию.

Значит, Анна О’Доннелл верит, что питается каким-то небесным росяным зерном, манной. Либ так и подмывало наклониться к женщине и сказать: «Хотя бы раз, сестра Майкл, откажитесь от своих предрассудков и признайте, что все это вздор».

Но разве Макбрэрти не запретил подобного рода обсуждение? Опасаясь, что англичанка преуспеет в выметании паутины предрассудков метлой логики? К тому же лучше не спрашивать. Плохо, конечно, что обе они работают под надзором доктора, этого престарелого знахаря. Если бы Либ получила подтверждение своему опасению, что ее напарница верит, будто бы ребенок питается каким-то сверхъестественным хлебом, как могла бы она работать с ней дальше?